Текст книги "Смех дьявола"
Автор книги: Режин Дефорж
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)
Режин Дефорж
Смех дьявола
Моему отцу, моему сыну Франко
Содержание предыдущих томов
Начало осени 1939 г. Поместье Монтийяк. Жизнь хозяев поместья Пьера и Изабеллы Дельмас в окружении своих трех дочерей: Франсуазы, Леа и Лауры, и верной гувернантки Руфи течет мирно и безмятежно. Леа 17 лет, очень красива. Леа унаследовала от отца любовь к виноградникам, где выросла рядом с сыном управляющего Матиасом Файяром, влюбленным в нее.
Первого сентября 1939 г. в Белых скалах, поместье д'Аржила, друга Дельмаса, празднуют помолвку Лорана Аржила с его кузиной Камиллой. Пришли родственники Дельмасов: дядя Леа Люк Дельмас, адвокат, его и Филипп, Коринна и Пьер; тетя Бернадетта Бушардо со своим сыном Люсьеном; дядя Адриан Дельмас, доминиканец, который слывет в семье революционером, и воздыхатели Леа – Жан и Рауль Лефевры. У всех приподнятое настроение. Только Леа не участвует в веселье: она влюблена в Лорана, поэтому ей невыносима эта помолвка. На празднике она знакомится с Франсуа Тавернье, элегантным и циничным, наглым и самоуверенным типом. С досады Леа дает согласие на брак с Клодом д'Аржила, братом Камиллы. В тот же день начинается война, объявляется всеобщая мобилизация.
Леа присутствует на свадьбе Камиллы и Лорана. В отчаянии, внезапно заболев, Леа откладывает день своей свадьбы. Ее жених гибнет в первых боях. Леа отправляется в Париж к тетушкам своей матери Лизе и Альбертине де Монплейне. В Париже она встречается с Камиллой и Франсуа Тавернье, к которому испытывает смесь ненависти и влечения. Здесь же она знакомится с Рафаэлем Малем, эксцентричным писателем-гомосексуалистом, и с Сарой Мюльштейн, молодой немецкой еврейкой, бежавшей от нацистов.
Лоран уходит на фронт, и Леа обещает ему присматривать за Камиллой, которая ждет ребенка и очень слаба. Но обе они вынуждены бежать от оккупантов. Они пробираются под бомбежками по опасным дорогам, стремясь попасть в Монтийяк. В пути Леа случайно встречается с Матиасом Файяром, который вызывает у нее нежное чувство, и Франсуа Тавернье, доставившим ей радость физической близости. Наконец молодые женщины добираются до Монтийяка, где благополучно появляется на свет маленький Шарль. Роды принимает немецкий офицер Фредерик Ханке.
День возвращения домой становится днем траура: Изабелла, мать Леа, погибла при бомбежке. Отец медленно сходит с ума, жизнь в их реквизированном поместье полна мрака, лишений и трудностей.
Леа, Камилла и маленький Шарль встречаются у семьи Дебре с Лораном, бежавшим из плена и скрывающимся у них. Он становится подпольщиком.
В обществе происходит раскол между убежденными петеновцами и партизанами. Леа инстинктивно на стороне последних. Не сознавая опасности, она становится их святой. Что же касается Франсуазы, ее сестры, то она любит оккупанта, лейтенанта Крамера. Матиас Файяр продолжает любить Леа, вступает с ней в связь, тягостную для обоих, тем более что его отец хочет завладеть поместьем. Отвергнутый Леа Матиас уезжает работать в Германию.
Изнемогая под грузом ответственности, Леа возвращается в Париж, к Лизе и Альбертине де Монплейне. Она делит свое время между передачей сообщений для подпольщиков и светской жизнью оккупированного Парижа. Вместе с Франсуа Тавернье она старается забыть о войне, веселясь в «Максиме», в кафе «Друг Луи» или в частном ресторанчике супругов Андрие. Она видится также с Сарой Мюльштейн, которая открывает ей правду о концентрационных лагерях, и с Рафаэлем Малем, ставшим самым низкопробным коллаборационистом. В объятиях Франсуа Тавернье она утоляет свою жажду жить. Но она нужна Монтийяку. Отсутствие денег, жадность старшего Файяра, помутившийся разум Пьера Дельмаса, опасности, грозящие семейству д'Аржила, заставляют ее в одиночку вступить в борьбу. С помощью святого отца Адриана Дельмаса она находит Лорана в подвалах Тулузы и отдается ему. По возвращении она попадает на допрос к лейтенанту Дозе и комиссару Пуансо. Своим спасением она обязана дяде Люку. Франсуаза покидает семью, потому что отец отвергает даже мысль о браке с лейтенантом Крамером. Пьер Дельмас не в состоянии вынести всего этого, он уходит из дома, и через некоторое время его находят мертвым. Несмотря на опасность, на похороны приезжают отец Адриан, дядя Люк, Лоран и Франсуа Тавернье. Простившись с ними, Леа остается с Камиллой, Шарлем и старой Руфью на руках, пытаясь по сути один на один противостоять своей нелегкой судьбе.
В ночь с 20 на 21 сентября 1942 года семьдесят бойцов Сопротивления ждут смерти в камерах форта «А», близ Бордо. Перед расстрелом они в последний раз поют «Марсельезу».
В Монтийяке, несмотря на усилия Камиллы, пытающейся исправить положение, жизнь идет трудно. Это дело рук Файяра, управляющего, который стремится завладеть поместьем.
Леа живет в Париже у девиц де Монплейне. Здесь она опять встречает Рафаэля Маля, ставшего гестаповским осведомителем. Встречается она вновь и с Франсуа Тавернье, к которому испытывает непонятное влечение. Леа в его обществе старается забыться, посещая рестораны. Однажды она становится свидетельницей ареста своей подруги Сары Мюльштейн сотрудниками гестапо. Сара подвергается пыткам, но с помощью Рафаэля Маля ей удается бежать. Перед тем, как она покинет Париж, Леа и Франсуа прячут ее у девиц де Монплейне.
Желая разыскать Лорана, гестапо арестовывает его жену. Камилла становится узницей форта «А», потом лагеря Мериньяк. Возвратившись в Монтийяк, Леа предпринимает все, чтобы спасти ее. Не добившись от Камиллы сведений о ее муже, гестапо в конечном счете освобождает ее.
Общаясь с Матиасом Файяром, другом детства, выбравшим Германию, и с братьями Лефеврами, подобно ей участвующими в Сопротивлении, Леа открывает печальную действительность – мир ужасов и пыток. Матиас ее детства умер для нее после встреч в гнусной гостинице, которую содержит грязная проститутка…
Многие молодые люди бордоского края теперь работают на гестапо. Атмосфера ненависти разобщает местных жителей. В этой удушливой обстановке Леа ждет Франсуа Тавернье. Он наконец приезжает в Монтийяк, где присутствует на обеде, данном в честь молодого французского гестаповца Мориса Фьо, с которым познакомилась Лаура, по наивности увлекшись им. Через некоторое время Леа и Франсуа становятся свидетелями ареста французским гестаповцем Бланшара, домашнего доктора Дельмасов.
Впоследствии впервые за три года Лоран д'Аржила и Франсуа Тавернье встречаются лицом к лицу. С общего согласия они решают отправить всех обитателей Монтийяка в Париж.
Немцы отступают на восточном фронте. Охваченная лихорадкой удовольствий, Леа развлекается, стараясь больше не думать о своих погибших или исчезнувших друзьях. Вскоре она садится в поезд, идущий в Бордо.
Рафаэль Маль, отвергнутый своими гестаповскими приятелями, становится узником форта «А». Там он собирает информацию о местонахождении бойцов Сопротивления и об английских летчиках, не обнаруженных немцами. В надежде на освобождение он хладнокровно сообщает их имена, но не выдает отца Адриана Дельмаса.
Сокамерники Маля, узнав от Мориса Фьо о его предательстве, жестоко расправляются с ним.
Франсуа Тавернье присоединяется к Леа в Монтийяке, но почти тотчас же должен уехать. Леа остается в одиночестве…
1
Wo wir sind, da ist immer vom
Und der Teufel der lacht nur dazu.
Ha, Ha, Ha, Ha, Ha, Ha, Ha!
Мы всегда только впереди,
И там, где дьявол еще смеется.
А-ха-ха-ха-ха-ха-ха!
И вот время совершает свой труд. Однажды слезы иссякнут, гнев утихнет, могилы сравняются с землей. Но останется Франция.
Шарль де Голль (Военные мемуары. Спасение)
Итак, для Леа началось долгое ожидание.
Погода, которая в январе 1944 года была теплой и дождливой, резко изменилась 14 февраля, и утром температура упала до —5°. Две недели ветер боролся со снегом. В середине марта воздух наконец прогрелся и почувствовалось, что весна уже близко.
В Монтийяке Файяр с беспокойством поглядывал на небо. Ни облачка, дождя уже давно не было. Эта сушь приводила сельских хозяев в отчаяние. Они не знали, где взять корм для скота, и предвидели плохой урожай.
Отношения между людьми из «замка» и управляющим Файяром были на грани разрыва после бухгалтерской проверки документов. Файяр вынужден был признать, что продавал вино оккупационным властям вопреки запрету Леа и ее отца. В свое оправдание он говорил, что они были единственными владельцами земли в департаменте, которые решили не продавать вина немцам, хотя делали это задолго до войны, и что большинство местных влиятельных немцев были крупными виноторговцами у себя на родине, и что многие из них имели торговых компаньонов в Бордо в течение более чем двадцати лет. Некоторые поддерживали связи очень давно. Разве мадемуазель забыла старого друга господина д'Аржила, приезжавшего к ним в гости во время сбора урожая в 1940 году?
Леа помнила это очень хорошо. Она помнила также, что ее отец и господин д'Аржила просили почтенного негоцианта из Мюнхена, ставшего офицером вермахта, не приезжать к ним больше, пока идет война. Файяр признал, что пускал «на сторону» деньги от этих продаж, потому что знал прихоти мадемуазель… но утверждал также, что всегда намеревался вернуть их ей. К тому же часть этих средств была использована для поддержания и обновления оборудования. Мадемуазель не отдает себе отчета, сколько теперь стоит любая мелочь!
Ну, нет! Она отдавала себе отчет в цене вещей. Крупный чек, выданный Франсуа Тавернье, был с облегчением принят банкиром из Бордо. Ему совсем не улыбалось начинать преследование за неоплаченные чеки своего старого товарища по лицею Мишеля Монтеня. К несчастью, черепицы с правого крыла дома снесло при ночной буре, и Леа вновь оказалась в долгах. Эксперт, присланный Тавернье, внес аванс, надеясь на быструю оплату, но ни он, ни Леа ничего больше не слышали о Тавернье с середины января. А приближался конец марта.
Бухгалтер закончил работу и посоветовал, учитывая ситуацию, вступить с Файяром в переговоры или же судиться с ним из-за присвоения денег. Леа отвергла оба варианта. Без маленького Шарля, немного оживлявшего атмосферу своими играми и криками, в Монтийяке было бы совсем уныло. Каждый, однако, старался скрыть от других свои мрачные мысли. Только Бернадетта Бушардо иногда роняла слезинку. Камилла д'Аржила жила в ожидании, днем и ночью слушая лондонские передачи, готовая к сигналу от Лорана. Сидони после смерти доктора Бланшара очень ослабела и ходила только от своей кровати до кресла, стоящего у двери. Отсюда ее взгляд охватывал обширную равнину, над которой поднимались дымы Сен-Макера и Лангона. Поезда, пересекавшие Гаронну, вносили ритм в ее долгие и одинокие часы. Старая кухарка предпочла бы возвратиться в Бельвю. Каждый день Руфь приносила ей еду, а Леа, Камилла и Бернадетта по очереди проводили немного времени подле нее. Больная ворчала, говоря, что дамы попусту теряют время и могли бы найти себе занятие получше, чем возня с беспомощной старухой. Но все знали, что лишь эти посещения поддерживали ее. Даже уравновешенная Руфь находилась под воздействием пой печальной атмосферы. Впервые с начала войны у нее возникли опасения. Боязнь появления гестапо или полиции мешала спать невозмутимой эльзаске.
Леа же, чтобы убить время, яростно перелопачивала землю в огороде и вырывала сорняки. Когда этого недоставало, чтобы истомить ее плоть, она проезжала несколько километров на велосипеде по холмистой местности. По возвращении она буквально падала на диван в кабинете отца, где спала неспокойным сном, не приносящим отдыха. Когда она просыпалась, около нее почти всегда была Камилла со стаканом молока или чашкой бульона в руке. Молодые подруги обменивались тогда улыбками и долго сидели в молчании, глядя на огонь в камине. Если же молчание становилось для них слишком тягостным, одна из них включала большой радиоприемник, возвышающийся на комоде около дивана, и пыталась поймать Лондон. Сделать это становилось все труднее – ставшие дорогими голоса, говорившие о Свободе, нещадно глушились.
«Честь и Родина. Пленник, спасшийся из лагеря, член комитета правления Собрания военнопленных Франции господин Франсуа Морлан обращается к вам… «Военнопленные, репатриированные и бежавшие, мои товарищи по Сопротивлению, я хочу сначала сообщить вам добрую весть»…»
Треск заглушил голос оратора.
– Всегда одно и то же: никогда не удается узнать добрую весть, – проговорила Леа, ударив кулаком по приемнику.
– Подожди, ты знаешь, что это ничего не изменит, – возразила Камилла, мягко оттолкнув подругу.
Несколько раз она включала и выключала приемник и готова была отступить, когда тот же голос произнес:
«Я сообщил от вашего имени генералу де Голлю о вере, воодушевляющей нас. Я сообщил от вашего имени комиссару Френелю, как и мы, бежавшему из плена, обо всем, что дает нам силы жить. Эти люди, честь которых заключается в вере в будущее, уже восприняли надежду, скрытую в наших сердцах».
Опять ворвались помехи, позволяя улавливать только обрывки фраз, но затем исчезли:
«…но их требования еще обширнее и великодушнее. Потому что в лагерях и в отрядах коммандос они научились понимать друг друга, они желают видеть родину свободной от усталости и одряхления. Потому что они нашли друг друга, они мечтают о родине, где классы, сословия, группировки объединились бы в справедливости, более сильной, чем любое милосердие. Поскольку в изгнании они делили тяготы нищеты с людьми разных рас и наций, они хотят разделить с ними и блага будущей жизни.
Да, мои товарищи, мы сражаемся ради всех. Ради всего этого мы избрали борьбу. Вспомним клятву, данную в момент расставания с нашими близкими. Они нам говорили: «Только не изменяйте нам, обязательно скажите Франции, чтобы она вышла нам навстречу с самым прекрасным лицом».
Беженцы, репатрианты, борцы из центров взаимопомощи, из отдельных подпольных групп, настало время сдержать свое обещание».
– Еще один идеалист! – воскликнула Леа. – Ах! Он прекрасен, лик Франции! Пусть этот Морлан посмотрит, на что похож этот прекрасный лик… опухший от страха, ненависти и зависти, косой взгляд, уста, источающие клевету и доносы…
– Успокойся, ты хорошо знаешь, что Франция не только в этом, есть также мужественные мужчины и женщины, такие, как Лоран, Франсуа, Люсьен, мадам Лафуркад…
– Мне наплевать! – закричала Леа. – Они умрут или уже мертвы, останутся только те, другие.
Камилла побледнела.
– О! Замолчи, не говори этого.
– Тихо! Вот личное послание.
Они тесно придвинулись к приемнику.
«Все поднимается против меня, все меня осаждает, меня испытывает… Я повторяю: все поднимается против меня, все меня осаждает, испытывает… Утки Жанетты прибыли благополучно… Повторяю: утки Жанетты прибыли благополучно… У Варвариной суки трое щенков… Повторяю: у Варвариной суки трое щенков… Лоран выпил свой стакан молока… Повторяю…»
– Ты слышала? «Лоран выпил свой стакан молока…»
– Он жив! Он жив!
Смеясь и плача, они бросились друг другу в объятия. У Лорана д'Аржила все в порядке, это было условное сообщение, извещающее их, что нет причин для беспокойства.
В эту ночь Леа и Камилла спали спокойно.
Через неделю после Пасхи их друг, мясник из Сен-Макера, помогавший при побеге отца Адриана Дельмаса, приехал к ним в гости на своем газогенераторном грузовичке. Он производил такой шум, что о его прибытии узнали за несколько минут до появления. Когда машина въехала в поместье, Леа и Камилла уже были на пороге кухонной двери.
Альбер подошел к ним, сияя широкой улыбкой, в руках он нес пакет, завернутый в белоснежную тряпку.
– Здравствуйте, мадам Камилла, здравствуйте, Леа.
– Здравствуйте, Альбер, как приятно видеть вас! Вас не было почти целый месяц.
– Э, мадам Камилла, в наше время делаешь не то, что хочешь. Я могу войти? Я принес вам отличное жаркое и телячью печень для малыша. Мирей добавила кроличьего мяса. А вы расскажите мне новости.
– Спасибо, Альбер. Без вас здесь нечасто ели бы мясо. Как чувствует себя ваш сын?
– Хорошо, мадам Камилла, хорошо. Он говорит, что ему нелегко и что он очень страдал от обморожения, но теперь он чувствует себя лучше.
– Здравствуйте, Альбер. Надеюсь, выпьете чашку кофе?
– Здравствуйте, мадемуазель Руфь. С удовольствием, это настоящий?
– Почти, – отвечала гувернантка, беря кофейник, стоящий на углу плиты.
Мясник отставил чашку и обтер губы рукавом.
– Вы правы, почти настоящий. Подойдите поближе, я хочу сказать вам важные вещи. Вот… вчера я получил письмо от отца Адриана. Возможно, он скоро появится в округе…
– Когда?
– Не знаю точно. Удалось организовать побег братьев Лефевров из госпиталя.
– Как они?
– Ими занимается врач. Как только они будут здоровы, они присоединятся к маки [1]1
Маки – одно из названий отрядов французских партизан.
[Закрыть]Деде ле Баска. Помните Станислава?
– Станислава? – спросила Леа.
– Аристида, если хотите.
– Да, конечно.
– Он вернулся сюда, чтобы создать сеть и покарать предателей, выдававших наших парней.
– Вы работаете с ним?
– Нет, я работаю с людьми из ля Реоля, но, находясь на границе двух секторов, я посредничаю между ними и Илером. Надо, чтобы одна из вас сообщила мадам Лефевр, что с ее мальчиками все в порядке.
– Я отправлюсь к ней, – сказала Леа. – Я так счастлива за них. Это было трудно?
– Нет. У нас были сложности в больнице, дежурные полицейские были люди Ланкло. Вы слышали вчера послание господина Лорана по лондонскому радио?
– Да, говорили, что после стольких дней печали сразу приходят все добрые вести.
– Добрые только для некоторых. Я не могу отделаться от мыслей о семнадцати юных пареньках из группы Мориса Буржуа, которых эти мерзавцы расстреляли 27 января.
Все припомнили номер «Маленькой Жиронды» от 20 февраля, где сообщалось о казни в Бордо.
– Вы знали их? – прошептала Камилла.
– Некоторых. При случае мы помогали друг другу, хотя они были коммунистами, а мы голлистами. Одного из них я очень любил, Сержа Арно, он был ровесник моего сына. Обидно умереть в девятнадцать лет.
– Когда все это кончится? – вздохнула Руфь, вытирая глаза.
– Скоро, надеюсь! Нас, правда, немного. А гестаповцы хитры. После волны арестов, высылок и казней в Жиронде Аристиду и другим нелегко найти волонтеров.
Их прервал звонок велосипеда. Дверь открылась. Это был Арман, почтальон.
– Здравствуйте, дамы. У меня письмо для вас, мадемуазель Леа. Надеюсь, оно будет вам более приятно, чем то, которое я принес Файяру.
– Еще письмо из банка, – вздохнула Леа.
– Знаете ли, что там во втором письме? – снова заговорил Арман. – Не пытайтесь отгадать… гроб.
Кроме Альбера все воскликнули:
– Гроб!
– Да. Маленький черный гроб, вырезанный из картона. По-моему, сверху написано имя Файяра.
– Но почему? – удивилась Камилла.
– Могила! Те, кто сотрудничал с бошами, получают это, так им дают понять, что после войны с ними разделаются.
– Из-за нескольких бутылок вина, – пробормотала Камилла с презрением.
– Не только бутылок, мадам Камилла, – холодно произнес мясник.
– Что вы хотите сказать, Альбер? – спросила Леа.
– По крайней мере дважды видели, как Файяр выходил из Лангонской комендатуры.
– Мы все иногда там бывали.
– Я все знаю, мадам Камилла, но ходят слухи, и потом главное его сын. Как подумаю, что знал его мальчишкой! Я вас будто снова вижу вдвоем, идущих через виноградники и вымазанных ягодами. Помните это, Леа?
– Да… кажется, что это было так давно.
– Это не улучшит настроения Файяра, – заметила Руфь, наливая стаканчик вина почтальону.
– Да уж. Он стал весь красный, а потом побелел, когда увидел, что в конверте. Я не стал ждать чаевых, а поскорее убрался.
Он одним махом опустошил стаканчик.
– К сожалению, мне пора… Я вот болтаю, а еще не закончил свой объезд. До встречи.
– До свидания, Арман, до скорого.
– Мне тоже надо ехать, – сказал Альбер.
Леа проводила его до грузовичка.
– Скоро мы увидим, как на парашютах сбросят оружие. Не можете ли вы проверить, надежен ли тайник у распятия? Там должен быть ящик с магазинами и гранатами.
– Я пойду завтра.
– Если все в порядке, поставьте крест мелом на решетке вокруг ангела.
– Договорились.
– Будьте осторожны. Ваш дядя мне не простил бы, если бы с вами что-нибудь случилось… Не доверяйте Файяру.
В часовне у дороги все выглядело нормально. Ящики были не тронуты. Несмотря на хорошую погоду, у распятия никого не было.
Ночью прошел сильный дождь, оставив после себя небольшие скопления гравия, скользящего под ногами. Возвращаясь, Леа прошла через кладбище, остановилась перед могилой родителей, где вырвала несколько сорняков, ускользнувших от взгляда Руфи. Площадь была пуста. Слышались крики детей. «Это время перемены», – подумала она, толкая дверь часовни. Ледяная сырость заставила ее вздрогнуть. Три пожилые женщины, занятые молитвой, повернулись к ней. Что она здесь делала? Святая Экзюперанс в своей раке имела вид большой восковой куклы в пыльной одежде. Куда девались чувства ее детства? Где был чудесный образ маленькой святой, имя которой она теперь носила для некоторых? Все это теперь стало смешным и наивным. Плохое настроение все более овладевало ею. Возникло желание все забыть и снова оказаться на бульваре Сен-Мишель или на Елисейских полях с Лаурой и ее друзьями-стилягами, пить коктейли со странными названиями и цветом, танцевать, слушать запрещенные американские пластинки вместо велосипедных поездок через виноградники и поля с опасным грузом, вместо сверки счетов и ожидания у радиоприемника новостей от Франсуа, от Лорана или известий о невероятной высадке! Она множество дней прожила в страхе перед появлением гестапо или полиции, перед возвращением Матиаса и нехваткой денег. Франсуа Тавернье, должно быть, мертв, потому что не сдержал своего обещания… Эта мысль заставила ее опуститься на колени.
«Только не это, Боже мой!»
Вконец расстроившись, Леа вышла из церкви.
Бесконечная усталость овладела ею. Ее скверные туфли на деревянной подметке казались ей свинцовыми. Когда она проходила мимо последнего дома деревни, собаки побежали за ней с лаем, потом, успокоившись, отстали. Удостоверившись, что никого нет, Леа пометила ржавую решетку крестом. На колокольне Верделе пробило шесть часов вечера. По небу неслись тяжелые мрачные облака.
Не был ли это зов широкого и смятенного неба? Леа очутилась на дороге, которая вела к дому Сидони. Он казался крошечным на огромной равнине. Как права была старая женщина, стремясь вернуться в Бельвю! Здесь дума уносилась к отдаленным ландам, неуемному океану и бездонным небесам. Перед этим привычным зрелищем Леа всегда испытывала ощущение мира, желание покоя, сна, размышлений. Вой нарушил ее мысли. Белль, собака Сидони, скулила, прижавшись к двери.
Леа протянула руку к собаке.
– Ты не узнаешь меня?
Услышав дружелюбный голос, собака приблизилась к Леа и легла у ее ног, все еще продолжая скулить. Внезапно встревожившись, Леа открыла дверь и вошла. В комнате царил невероятный беспорядок, словно ураган пронесся. Сорванные с кровати одеяла и перевернутый матрас указывали на обыск. Кто мог так неистовствовать среди жалкого имущества старой больной женщины? Леа знала ответ, но отказывалась этому верить.
– Сидони… Сидони…
Собака, забившись под кровать, поскуливала. Старая женщина была без сознания. Лицо приобрело землистый оттенок, немного крови вытекло из правой ноздри, на левой стороне лица темнел синяк. Леа склонилась над Сидони: дыхание прерывистое, в вороте ночной рубашки из белой ткани виднелись следы пальцев на дряблой коже шеи.
В ужасе Леа смотрела на распростертое тело той, которая некогда утешала ее и потихоньку давала ей сладости, если Руфь или мать ее наказывали. Воспоминания детских дней, проведенных рядом с этой доброй женщиной, нахлынули на нее, вновь превратив в ребенка, ищущего защиты.
– Дони, Дони, ответь мне…
Старая женщина открыла глаза. Леа бросилась к ней.
– Сидони, прошу тебя, отвечай мне.
Сидони медленно подняла руку и положила ее на склоненную к ней голову. Ее губы открывались и закрывались, но слов было не разобрать.
– Постарайся, скажи мне, кто это сделал…
Рука Сидони отяжелела. Леа прижалась ухом к ее рту.
– …спа… спа… ся, спасайся. – Рука стала еще тяжелее. Леа попыталась осторожно освободиться, шепча:
– Что ты хочешь сказать?
Рука, чуть помедлив, соскользнула с головы Леа, глухо ударившись о кровать.
Белль отчаянно завыла.
Леа перестала плакать и, еще не веря в случившееся, испытующе глядела на старое любимое лицо, вдруг ставшее чужим и едва не враждебным.
Это было неправдой… Еще секунду назад она чувствовала на своей щеке теплое дыхание… а теперь… Это бесстыдное тело в одной рубашке…
Леа гневно поправила завернувшийся подол.
– Заткните суку!.. Что она так развылась? Дура! Плачет она что ли?
Леа услышала шорох позади себя и резко обернулась. На пороге стоял человек. Она замерла, окаменев от ужаса. Что он делал здесь, в разоренном доме, перед этим еще не остывшим трупом? Ей вдруг все сделалось понятным. Гадкий страх отбросил гордость.
– Умоляю!.. Не бей меня!
Матиас Файяр не смотрел на Леа, он отстранил ее рукой и приблизился к кровати. Бледный, со сжатыми кулаками, он был страшен.
– Они посмели!
С какой нежностью он сложил руки в синяках, закрыл глаза той, кого ребенком он называл «мама Сидони» и которая так хорошо умела спасать его от отцовских побоев! Он опустился на колени не для того, чтобы произнести давно забытую молитву, но от избытка горя.
Леа смотрела на него со страхом, но когда он повернул к ней залитое слезами лицо, она с рыданиями бросилась ему на шею. Сколько времени они оставались на коленях, прижавшись друг к другу перед этими останками, казалось, уносившими в холод могилы их детские впечатления и воспоминания?
Белль, взобравшись на кровать, лизала ноги своей хозяйки.
Матиас опомнился первым.
– Тебе нужно уехать.
Леа не реагировала. Молодой человек вытащил из кармана носовой платок, которым вытер глаза своей подруги, потом свои. Он встряхнул ее, сначала ласково, потом почти грубо.
– Послушай меня. Ты должна покинуть Монтийяк. На вас донесли, на Камиллу и на тебя.
Леа слушала с отсутствующим видом.
– Боже мой! Ты слышишь? Люди Дозе и из полиции скоро будут здесь, они арестуют тебя.
Наконец-то! Она, казалось, начала понимать. Горе и I отчаяние постепенно уступали место выражению недоверчивого ужаса.
– И об этом меня предупреждаешь ты!..
Это восклицание заставило его опустить голову.
– Я слышал, как Денан отдавал распоряжения Фьо, Гильбо и Лакутюру.
– Я думала, что ты работаешь на них.
К ней вдруг сразу вернулись силы.
– Иногда. Но что бы ты ни думала, я не хочу, чтобы они схватили тебя.
– Ты хорошо знаешь их приемы!
Матиас встал и посмотрел на труп Сидони.
– Думаю, что знаю.
Леа проследила за его взглядом и тоже поднялась с колен, глаза ее опять были полны слез.
– Почему ее?
– Я слышал, как Фьо говорил, что в одном письме Сидони обвинялась в укрывательстве твоего кузена Люсьена и в осведомленности о местопребывании братьев Лефевров. Но я и представить себе не мог, что они явятся допрашивать ее. Я думал только о тебе, о том, чтобы предупредить тебя. Мне только непонятно, почему они сразу после этого не отправились в «замок».
– Откуда тебе это известно?
– Я срезал путь через виноградники, идя сюда. Я увидел бы или услышал их машину. Если только, их не заловила сосновая рощица.
– Я ничего не заметила. Я пришла сюда по дороге из Верделе.
– Скорее пошли отсюда.
– Но нельзя так оставлять Сидони.
– Мы больше ничего не можем для нее сделать. Ночью я предупрежу кюре. Поторопись.
Леа в последний раз поцеловала похолодевшую щеку и оставила охранять тело собаку, не перестававшую выть. Снаружи небо по-прежнему казалось угрожающим.
Спускаясь с крыльца, Матиас остановил ее.
– Подожди здесь. Я взгляну, нет ли кого-нибудь.
– Нет, я иду с тобой.
Матиас пожал плечами и помог ей взобраться на откос. Все казалось спокойным. Стало так темно, что фасад дома был едва различим.
Через застекленную дверь на двор просачивался свет. Камилла, должно быть, ждала Леа у порога, потому что дверь сразу же резко распахнулась, как только они подошли к дому.
– Ты. Наконец-то!
Леа входя задела ее.
– Сидони мертва.
– Что?..
– Его приятели приходили «допрашивать» ее.
Сжимая руки на груди, Камилла с недоверием смотрела на Матиаса.
– Не смотрите на меня так, мадам Камилла. Неизвестно точно, что произошло.
– Вы только послушайте его!.. Неизвестно точно, что произошло!.. Ты нас принимаешь за идиоток? Очень хорошо известно, что произошло. Ты хочешь, чтобы я тебе это сказала точно? – закричала Леа.
– Нет необходимости, и это ничего не изменит. Есть вещи поважнее. Вам нужно уходить.
– А кто нас заверит, что это не ловушка и что ты не хочешь нас отвести прямо к твоим дружкам из гестапо?
Матиас замахнулся на Леа.
– Отлично, ударь меня, начинай свою работу… Ты ведь любишь бить.
– Мадам Камилла, заставьте ее замолчать. Пока мы здесь теряем время…
– Откуда нам знать, можем ли мы доверять вам?
– Вы этого знать не можете. Но вы, так сильно любящая своего мужа, поверите мне, если я поклянусь, что люблю Леа и, несмотря ни на что, я готов умереть, лишь бы с ней ничего не случилось.
Камилла положила руку на плечо молодого человека.
– Я вам верю. Но почему вы стараетесь спасти меня?
– Если бы вас арестовали, Леа мне этого не простила бы. Вошла Руфь, неся набитый рюкзак, который протянула Леа.
– Держи! Я положила туда теплую одежду, электрический фонарик и две банки варенья. А теперь уходите.
– Уходите… Уходите, – напевал маленький Шарль, натягивая на уши свою шапочку.
– Идите же, поторопитесь, – говорила Руфь, подталкивая их наружу.
– Но ты пойдешь с нами!
– Нет, кто-то должен их встретить.
– Я не хочу!.. После того, что они сделали с Сидони.
– Сидони?
– Они ее пытали, она умерла!
– Боже мой! – воскликнула гувернантка, перекрестившись.
– Решайте быстро, мадемуазель Руфь. Вы идете или нет?
– Нет, я остаюсь, я не могу оставить дом месье Пьера. Не беспокойтесь. Я умею говорить с ними.
– Вдвоем нам будет легче убедить их, что вы уехали в Париж, – сказала, входя, Бернадетта Бушардо.
– Твоя тетушка права. Их присутствие сделает ваш отъезд более естественным.
– Но они рискуют быть убитыми!
– Не более, чем если вы останетесь здесь.
– Это правда, – сказала Руфь. – Уходите, сейчас ночь. Матиас, ты мне отвечаешь за них.
– Я когда-нибудь вас обманывал?
– Что ты намерен делать?
– Отвести их к Альберу, чтобы он их спрятал.
– Почему к Альберу? – почти крикнула Леа.
– Потому что он участвует в Сопротивлении и знает, что с вами делать.
– Откуда ты знаешь?
– Перестань считать меня глупцом. Мне давно известно, что он прячет английских летчиков, знает места заброски парашютистов, что он участвовал в организации побега братьев Лефевров.