Текст книги "Голубой велосипед"

Автор книги: Режин Дефорж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

– Леа, девочка. Этот любезный месье Тавернье вызвался пригласить тебя на концерт в пользу военных сирот.

– И вы дали согласие? – Леа почти не скрывала улыбки, вызванной уловкой Тавернье.

– Естественно. Несмотря на твой траур, ты можешь принять приглашение на благотворительный концерт, – заявила Альбертина.

– Будет ли это прилично? – ханжеским тоном переспросила Леа, все с большим трудом сдерживая взрыв бешеного смеха.

– Конечно, это весьма воспитанный человек, друг министров и самого президента.

– К тому же его принимает твоя подруга Камилла. Этим все сказано, – поддакнула Лиза.

– Значит, если Камилла его принимает, я могу без колебаний воспользоваться его приглашением?

– Полюбуйся, как нежны эти розы! – показывая Леа на букет, воскликнула Лиза.

Осторожно разворачивая бумагу, в которую были уложены темно-желтые розы, Альбертина спросила:

– А почему ты не посмотришь на свои?

Леа разорвала упаковочную бумагу, раскрыв великолепные белые с алой каймой по краю лепестков розы. Меж стеблей оказался просунут конверт. Леа торопливо спрятала его в карман костюма.

– Определенно, цветы для мадемуазель Леа – самые красивые, – заметила только что вошедшая в малую гостиную Эстелла. Она принесла хрустальную вазу с водой.

– Тетушка, вы не одолжите мне свою чернобурку?

– Конечно, дорогая моя. Эстелла принесет ее к тебе в комнату.

Звонок в дверь заставил ее вздрогнуть, когда она уже заканчивала одеваться. "Приехал", – подумала она. В высоком зеркале перед ней предстало отражение, которому она с удовольствием улыбнулась. Тавернье оказался прав: платье ей шло, подчеркивая фигуру. Тем не менее, ее раздражало, что пришлось уступить высказанной в записке просьбе: "Наденьте прежнее платье, вы так в нем красивы!" В любом случае у нее не было выбора, это было ее единственное длинное платье.

Чтобы скрыть от теток голые плечи, она, прежде чем выйти из комнаты, накинула чернобурку. Сестры громко смеялись шуткам облокотившегося на камин Франсуа Тавернье, когда она присоединилась к ним в малой гостиной.

– Добрый вечер, Леа. Давайте поторопимся. Будет неудобно, если мы приедем позже президента.

– Действительно, поспешите, – сказала Альбертина, на которую упоминание о президенте произвело впечатление.

Франсуа Тавернье распахнул дверцу стоявшего у самого подъезда великолепного красно-черного "бугатти". Чертовски приятен был аромат кожи в роскошном автомобиле. Машина сорвалась с места с глухим ревом.

– Что за прекрасная машина!

– Был уверен, что она вам понравится. Таких чистокровных скакунов скоро перестанут изготовлять, так что пользуйтесь.

– И почему же? Ведь все больше людей будет ездить в автомобилях.

– Вы правы. Но в этих моделях выражен определенный стиль жизни, который исчезнет в этой войне…

– Только ни слова о войне. Иначе я сразу же выхожу.

– Извините меня, – он схватил ее руку и поднес к губам.

– Куда вы меня поведете?

– Не тревожьтесь. На благотворительный концерт, о котором я говорил вашим тетушкам, не поведу. Но будьте уверены, завтра вы сможете прочесть в "Тан" и "Фигаро", что "советник при министре внутренних дел месье Франсуа Тавернье присутствовал на благотворительном концерте в Опере в обществе восхитительной и элегантной мадемуазель Леа Дельмас".

– Как же так?

– У меня есть знакомые в этих газетах, и они согласились оказать мне маленькую услугу. Что вы скажете относительно того, чтобы выпить в баре ресторана "Куполь", бармен там готовит прекрасные коктейли, а затем послушать Жозефину Бекер и Мориса Шевалье в "Парижском казино"?

Леа нашла Жозефину Бекер великолепной, но Морис Шевалье ей не понравился.

– Вы не правы, – сказал ей Франсуа Тавернье, – именно он олицетворяет сегодня дух Франции.

– Значит, мне не нравится этот дух, состоящий из беззастенчивости, самодовольства, снисходительности к собственным порокам и врожденной пошлости.

– Какая вы все-таки странная девушка! И кокетливая, и глубокая! Какой женщиной вы будете? Мне бы хотелось посмотреть на вас уже взрослую.

В просторном вестибюле "Парижского казино" толпа сгрудилась у дверей, видимо, обсуждая понравившийся спектакль.

– А я проголодалась, – сказала Леа, беря под руку своего спутника.

– Сейчас поедем. Я хотел свозить вас в "Монсеньор", но там даже для меня не нашлось свободного столика. Заказал столик в "Шехерезаде", где выступает Лео Мержан. Тамошний русский оркестр – один из лучших в Париже. Думаю, вам он понравится.

То ли водка, то ли черная икра, то ли шампанское и скрипки, но Леа почувствовала, что ее охватила и понесла радость жизни, от которой ей захотелось громко смеяться и опустить голову на плечо Тавернье. А тому было забавно наблюдать, как молодая женщина расцветает от удовольствия. Она попросила оркестр сыграть медленный вальс и без церемоний пригласила своего спутника. Была она такой гибкой, двигалась с таким чувственным изяществом, что вскоре весь зал смотрел на медленно скользящую пару.

Франсуа Тавернье чувствовал, как трепещет она в его объятиях. Он прижал ее крепче, и вскоре они двигались по танцевальной площадке как, казалось, единое существо.

И после того, как музыка стихла, они продолжали вальсировать. Потребовались смех и аплодисменты зала, чтобы они "спустились на землю".

Не обращая внимания на посетителей, Франсуа Тавернье не отпускал Леа от себя.

– Вы прекрасно танцуете, – убежденно заметила она.

– Вы тоже, – восхищенно ответил он, провожая ее к столику.

– Как прекрасна жизнь! Пить, танцевать – вот так бы мне хотелось провести ее всю! – воскликнула Леа, протягивая пустой бокал.

– Девочка, вы уже много выпили.

– Нет, хочу еще.

Франсуа Тавернье махнул метрдотелю. Почти мгновенно возникла новая бутылка шампанского. Оркестр исполнял "Очи черные", и под чарующие звуки этой мелодии они молча выпили.

– Поцелуйте меня. Хочу, чтобы меня целовали.

– Даже я? – наклоняясь, спросил он.

Настойчивое покашливание совсем рядом прервало их поцелуй. У стола стоял очень бледный молодой человек со шляпой в руке.

– Лорио, что вам угодно, старина?

– Могу ли я поговорить с вами, месье? Это крайне важно.

– Простите, я ненадолго.

Тавернье проследовал за Лорио к бару. После короткого и оживленного разговора он с угрюмым лицом вернулся к Леа.

– Пойдемте. Мы уезжаем.

– Уже? А который час?

– Четыре утра. Ваши тетушки будут волноваться.

– Да нет. Они знают, что я с вами. По их мнению, вы человек очень приличный, – фыркнув от смеха, произнесла она.

– Хватит, пора ехать.

– Но почему?

Не отвечая, он бросил на столик несколько купюр и схватил Леа за руку, торопя встать.

– Гардеробщица, пальто мадемуазель!

– Выпустите меня. Объясните, в конце концов, что происходит?

– А то, дорогая, – ответил он глухо, – что в этот момент немцы бохмбят Кале, Булонь и Дюнкерк, с воздуха захватывают Голландию и Бельгию.

– Ах нет! Боже мой, Лоран!…

Еще несколько мгновений назад напряженное лицо Франсуа Тавернье стало злым. Какую-то долю секунды они взглядами мерили друг друга. Дама из гардероба прервала эту немую схватку, помогая Леа накинуть чернобурку.

На обратном пути они не обменялись ни словом. Подъехав к дому на Университетской, Франсуа Тавернье проводил Леа до двери. Когда она вставляла ключ в дверной замок, он повернул ее к себе и, сжав ладонями ее лицо, страстно поцеловал. Она равнодушно не сопротивлялась.

– Раньше вы мне нравились больше.

Ничего не ответив, она спокойно повернула ключ в замке, вошла и захлопнула за собой дверь.

В тиши той майской ночи она слышала только стук собственного сердца и шум удаляющегося мотора.

Добравшись до спальни, она расшвыряла свою одежду, взяла лежавшую на разобранной постели ночную рубашку и скользнула под одеяло, натянув его себе на голову. Конечно, совсем не то, что ее кроватка в Монтийяке, но какое-никакое, а убежище.

Она заснула с именем Лорана на устах.

11

– Альбертина… Эстелла… Леа… боши идут, идут боши…

Первой выскочила из кухни с выпачканными в муке руками Эстелла, затем Альбертина, одетая в строгое домашнее платье из белой шерсти и державшая в руке авторучку, наконец взлохмаченная Леа в наброшенной на ночную рубашку чернобурке.

– Что ты так орешь? – строго спросила Альбертина.

– Боши, – прорыдала Лиза, жалкая в своем розовом пеньюаре, – захватили Бельгию, об этом они передали по радио.

– Боже мой, – перекрестившись, проговорила Эстелла. Пальцы в муке оставили на ее лбу белые пятна.

– Значит, мне не приснилось,– прошептала Леа.

Альбертина молча поднесла руку к горлу.

Не переставая, звонил телефон. Наконец Эстелла сняла трубку.

– Алло… не бросайте трубку, мадам… мадемуазель Леа, вас.

– Да, это я… вызовите врача… Его нет дома? Хорошо, ладно, успокойтесь. Сейчас буду.

Леа объяснила: слушая радио, Камилла почувствовала себя плохо. Горничная перепугана, а врача нет на месте. Надо идти туда.

– Мне пойти с тобой? – осведомилась Альбертина.

– Спасибо, но, право, не стоит. Эстелла, не могли бы вы дать мне чашечку кофе?

Камилла уже пришла в себя, когда пришла Леа.

– Мадемуазель Леа, я так испугалась. Подумала, что мадам умирает.

– Ладно, Жозетта. Лучше помолчите. Вы оставили сообщение врачу?

– Да. Он придет, как только вернется из больницы.

В комнате Камиллы было темно; небольшая лампа слабо освещала лишь уголок постели. Стараясь не наткнуться на мебель, Леа приблизилась. Лицо Камиллы выражало такую боль, что жалость охватила Леа. Нагнувшись, она тихонько прикоснулась ладонью к ледяному лбу.

Открывшая глаза Камилла ее не узнала.

– Молчи. Доктор сейчас будет. Я с тобой. Спи.

Молодая женщина слабо улыбнулась и закрыла глаза.

Леа оставалась в доме до прихода врача, появившегося вскоре после полудня. Выходя из комнаты, он выглядел озабоченным.

– Сейчас в Париже вы – единственная родственница мадам д'Аржила? – спросил он.

Леа чуть было не пустилась в объяснения насчет уз родства между ней и Камиллой, но потом раздумала.

– Да.

– Не скрою, что я встревожен. Этой женщине нужен полный покой. Рассчитываю на вас. Нельзя допустить, чтобы ее волновали.

– По нынешним временам это будет непросто, – с иронией заметила Леа.

– Знаю, знаю, – вздохнул врач, выписывая рецепт. – Но все-таки, насколько возможно, постарайтесь ее уберечь от волнений.

– Попытаюсь, доктор.

– Нужно, чтобы рядом с ней кто-то находился постоянно. Вот адрес сиделки. Позвоните ей от моего имени. Надеюсь, она свободна. Завтра зайду снова. Пока же строго соблюдайте все предписания. Они на рецепте.

Сиделка, мадам Лебретон, овдовевшая еще в войну 14-го года, прибыла к шести вечера и взялась за дело с решительностью, которая Леа не понравилась, но успокоила. Ей была невыносима мысль, что придется провести ночь в квартире Лорана и снова лицезреть слезы Камиллы. Записав ее номер телефона, мадам Лебретон сказала ей, что она может уйти, ни о чем не беспокоясь.

У сестер де Монплейне царил полнейший беспорядок. Лиза намеревалась немедленно двинуться в Монтийяк, тогда как ее сестра настаивала на том, что следует подождать дальнейшего развития событий.

Увидев тетю Лизу в дорожном костюме, со шляпкой набекрень, с прижатым к груди противогазом сидящей на одном из чемоданов, Леа засмеялась. Лиза сердито сказала:

– Всю ночь с места не двинусь.

Альбертина провела Леа в малую гостиную.

– Думаю, нам не удастся заставить ее внять голосу рассудка и придется уехать. К тому же звонили твой отец и мать, настаивая на том, чтобы ты поскорее вернулась домой.

– Я же не могу. Камилла больна, и нет никого, кто за ней бы присмотрел.

– Возьмем ее с собой.

– Ее нельзя тревожить.

– Но я же не могу бросить тебя одну в Париже! И отпустить одну эту безмозглую Лизу!

– Тетушка, это же нелепо. Немцы далеко, и наша армия их сюда не подпустит.

– Наверное, ты права, и мы напрасно беспокоимся. Попытаюсь урезонить Лизу.

Ей помог Франсуа Тавернье, который заехал справиться у Леа о здоровье Камиллы. К той его не допустила сиделка.

Он заверил трясущуюся Лизу, что, пока он в Париже, ей нечего бояться. Она согласилась не уезжать до понедельника, следующего за Троицыным днем, не сомневаясь в том, что Дух Святой осенит командующих вооруженными силами.

– К тому же, мадемуазель, разве мы не находимся под защитой Святой Женевьевы, покровительницы Парижа? Сегодня во второй половине дня большая толпа собралась в соборе Сен-Этьен-дю-Монт. Та же картина в Нотр-Дам, где премьер Поль Рейно в окружении министров-радикалов и епископов молил Святую Деву защитить Францию. В храме Сакре-Кёр на Монмартре на органе исполнили "Марсельезу". Небо с нами, не будем в этом сомневаться.

Франсуа Тавернье говорил так серьезно, что Леа, наверное, обманулась бы, если бы не подмигивание, показавшее, что на самом деле следует думать об этой тираде.

– Вы правы, – сказала успокоенная Лиза. – Бог с нами.

На следующий день к Камилле вернулись силы, а щеки порозовели. По ее просьбе Леа приобрела карту Франции, потому что ей хотелось, как она говорила, точно представлять, где находится Лоран, и наблюдать за продвижением французских войск в Бельгии. Большой холст Макса Эрнста был снят и заменен картой, где с помощью пестрых флажков Леа отмечала позиции французской и немецкой армий.

– К счастью, – сказала Камилла, – он не в армии Жиро, а в Арденнах, недалеко от линии Мажино.

– Франсуа Тавернье утверждает, что именно там находится самое уязвимое место французской обороны.

– Это неправда. Иначе в последние дни не было бы столько увольнительных! – горячо возразила Камилла.

– Мадам д'Аржила, подошло время укола, – войдя без стука, сказала мадам Лебретон. – Вам еще нужно и отдохнуть. Скоро появится доктор и будет недоволен, если найдет вас такой возбужденной.

Будто уличенный в шалости ребенок, Камилла покраснела, пробормотав:

– Вы правы.

– Мне пора идти, надо проверить, не натворила ли тетя Лиза каких-нибудь глупостей. Она так напугана, что способна на все, – поднимаясь, сказала Леа.

– Стоит мне подумать, что вы не уезжаете только из-за меня!

– Не заблуждайся. У меня нет сейчас ни малейшего желания уезжать. Здесь куда забавнее, чем в Лангоне и даже в Бордо.

– Забавнее, забавнее… – проворчала сиделка.

Леа и Камилла с трудом удержались от беззвучного хохота.

– Не забудь завтра захватить газеты.

– Завтра газет не будет. Троицын день, – ответила, поправляя шляпку перед зеркалом, Леа.

– Верно, совсем забыла. Помолюсь, чтобы этих гадких бошей прогнали. Приходи завтра пораньше.

– Договорились. Отдыхай.

Переходя улицу Гренель, Леа, углубившаяся в собственные мысли, толкнула прохожего. Извинившись, она узнала мужчину, посоветовавшего ей купить книгу Селина. Тот тоже ее узнал и, приподняв шляпу, поздоровался.

– Вашей подруге понравилась книга?

– Не знаю, но, похоже, вы посмеялись надо мной, рекомендуя ту книгу.

– Неужели вы так думаете?

– Да. Но это не имеет значения.

– Действительно. Извините, я не представился. Рафаэль Маль.

– Знаю.

Он посмотрел на нее с удивлением, к которому примешивалось беспокойство.

– Может, у нас есть общие друзья?

– Не думаю. Мне надо идти. До свидания, месье.

– Не уходите так, мне хотелось бы снова с вами встретиться. Как вас зовут?

Леа услышала, как отвечает, сама толком не зная, почему:

– Леа Дельмас.

– Ежедневно около часа дня я бываю на террасе кафе "Два болванчика" и был бы рад угостить вас.

Кивнув, Леа молча удалилась.

На Университетской стояла тишина: в квартире никого не было. С тревогой Леа спрашивала себя, не вернулось ли к Лизе страстное желание уехать, захватившее также Альбертину и Эстеллу. Но долго мучиться ей не пришлось – в сопровождении служанки вошли тетушки.

– Если бы ты видела, сколько собралось народу! И какой порыв! Бог не может нас покинуть, – воскликнула Лиза, снимая смешную розовую шляпку с крупным букетом фиалок.

Снимая серый жакет, Альбертина спокойно подтвердила:

– Да, это было волнующе.

– Уверена, эти молитвы и процессии не оставили бошам никаких шансов, – идя на кухню, добавила Эстелла.

– Откуда вы? – спросила Леа.

– Мы пошли в Нотр-Дам, куда на молебен приглашают всех парижан, – поправляя волосы перед одним из венецианских зеркал прихожей, ответила Лиза.

Леа вошла в малую гостиную, где ей бросился в глаза совершенно новый огромный радиоприемник.

– Приобретение твоей тети Лизы, – пояснила Альбертина, отвечая на немой вопрос Леа.

– Старый сломался?

– Да нет. Но ей хотелось, чтобы рядом с кроватью находился постоянно, денно и нощно, включенный приемник. Она слушает даже Лондон.

Леа повернула ручку аппарата. После недолгого молчания и потрескивания они услышали:

"…Первые составы с бельгийскими и голландскими беженцами прибудут на Северный вокзал послезавтра. Всем лицам, желающим выразить свое сочувствие к этим несчастным, следует обращаться во французский Красный Крест ".

– Мы туда съездим, – твердо заявила Альбертина. – Леа, позвони механику в гараж; пусть завтра с утра он подгонит машину к дому. А я посмотрю с Эстеллой, что есть у нас дома из продуктов и одежды.

Приехав на следующий день к Камилле, Леа застала ее в слезах стоявшей на коленях перед радиоприемником, несмотря на мольбы зашедшей ее проведать Сары Мюлыптейн и ворчание мадам Лебретон.

– Оставьте меня, замолчите. Я хочу послушать последние известия, – кричала она. – Ах, это ты, Леа? Скажи им, пусть оставят меня в покое.

– Я скоро вернусь, – попрощалась Сара.

После ее ухода Леа властно вытолкала сиделку из спальни.

– Послушай, они повторяют коммюнике французской Ставки.

"…Между Намюром и Мезьером противник смог создать два небольших предмостных укрепления – в Уксе, к северу от Динана, и в Монтерме. Третье, более крупное, образовано в лесу Марфе, вблизи Седана…"

– Посмотри на карту, этот лес Марфе совсем рядом с частью Лорана.

Подойдя к карте, Леа сначала показала пальцем на Седан, а затем на Муари, где находился Лоран д'Аржила.

– Да нет, это в двадцати километрах.

– Что такое двадцать километров для танков и самолетов? Они бомбят всюду. Неужели ты забыла о том, что случилось в Польше, где кавалерия атаковала немецкие танки? Истреблены! Они были все истреблены! Не хочу, чтобы то же самое произошло с Лораном, – визжала Камилла.

Леа ничего не говорила, она рассматривала карту. Красный флажок, указывавший место, где располагался 18-й егерский, выглядел пятнышком крови на обозначавшем лес зеленом пространстве.

Камилла права. Двадцать, тридцать и даже пятьдесят километров – это не расстояние для танков. Где те пройдут, чтобы убить ее любимого: через Мюзон или через Кариньян? Для нее не существовало больше ничего, кроме деревушки Муари, ставшей центром мироздания и важнейшим пунктом всей войны. Требовалось как можно скорее узнать, что там происходит на самом деле. Кто бы мог об этом рассказать? Франсуа Тавернье? Он должен бы знать.

– Ты представляешь, как разыскать Франсуа Тавернье?

Камилла подняла залитое слезами лицо.

– Франсуа Тавернье? Прекрасная мысль! Вчера он заходил и очень меня успокоил. Он служит в управлении информации, которое находится в гостинице "Континенталь". Он записал свой номер в мой блокнот, он лежит рядом с цветочной вазой.

Записная книжка сразу же раскрылась на нужной Леа странице, целиком занятой внесенными красивым размашистым почерком именем и номером. Леа набрала номер. Сначала отозвался женский голос, осведомившийся, кто говорит, потом еще один, наконец, голос мужчины.

– Месье Тавернье?

– Нет, говорит Лорио. Мы встречались несколько дней назад.

– Простите, не припоминаю.

– В русском ресторане.

– Ох!

– Чем могу быть вам полезен, мадемуазель Дельмас? Месье Тавернье отсутствует.

– Когда он вернется?

– Не знаю. Он выехал на фронт по просьбе министра.

– Куда?

– К сожалению, мадемуазель, не могу сказать. Военная тайна. Как только он вернется, доложу ему о вашем звонке. Рассчитывайте на меня.

– Спасибо, месье. До свидания.

С жестом бессилия Леа повернулась к Камилле. Увидев измученные черты скорчившейся на полу молодой женщины, она невольно подумала: "Как же она его любит!"

– Вставай, – жестко сказала она.

Бледные щеки чуть порозовели.

– Да, извини. Я веду себя глупо. Лорану было бы за меня стыдно, если бы он меня увидел такой.

С трудом поднявшись, Камилла оперлась о кресло. Стоя, она покачнулась, но удержалась на ногах и под холодным, презрительным взглядом Леа прошла к кровати, на которую постаралась сесть спокойно, сжав зубы, чтобы не застонать от боли. Пальцы в синеватых жилках прижались к сердцу, рот приоткрылся в немой мольбе. Именно в это мгновение вошел врач.

– Боже мой!

Бросившись к больной, он мягко ее уложил.

– Позовите сиделку, – обратился он к Леа, открывая свою сумку.

Доктор заканчивал делать укол, когда Леа вернулась вместе с мадам Лебретон.

– Я же наказывал вам ее не покидать. Мадам д'Аржила едва не умерла, а эта, – он кивнул на Леа, – даже пальцем не шевельнула.

Леа уже намеревалась резко возразить, но вошла Жозетта, говоря, что о здоровье хозяйки справляется мадам Мюльптейн.

– Я ее приму.

Войдя в гостиную, Леа увидела, что Сара Мюльштейн прилегла на диван. Она приподнялась, но, узнав молодую женщину, снова вытянулась.

– Извините меня, что не встаю, но больше не в состоянии. Как дела у Камиллы?

– Скверно.

– Что мы можем сделать?

– Ничего, – входя, заметил доктор. – Она нуждается в полном покое. Мадемуазель Дельмас, не могли бы связаться с ее мужем?

– Доктор, он же на фронте! – воскликнула Леа.

– Правда, правда… из-за этой войны я совершенно потерял голову. Не перестаю думать об ее ужасах, обо всех смертях, оказавшихся бесполезными, раз она вернулась снова! Сейчас больная спит, – произнес он, платком протирая стекла очков. – Кризис миновал. Ей совершенно необходимо понять, что, не контролируя себя, она ставит под угрозу жизнь младенца. Я запретил ей слушать радиопередачи и читать газеты. Но в послушание не верю. Теперь я должен идти. Свои предписания я оставил мадам Лебрстон. Завтра зайду снова. До свидания, мадам.

Какое-то время Сара и Леа молчали.

– Бедняжка Камилла. Плохое выбрала она время, чтобы дать жизнь ребенку, – вздохнула Леа.

– Вы думаете? – вставая, спросила Сара. – А чем вы заняты сегодня вечером? Может, поужинаем вместе?

– С большим удовольствием, но сначала я должна заехать домой переодеться и предупредить тетушек.

– Вы прекрасно выглядите и так, а принять ванну сможете у меня. Позвоните своим тетушкам и скажите, что вернетесь к десяти.

Леа послушалась. На Университетской была одна Эстелла, сестры де Монплейне еще не возвращались.

Эстелла потребовала, чтобы Леа была дома вовремя.

Небольшой зал в "Друге Луи" был переполнен. Хозяин распорядился, раз они друзья месье Тавернье, поставить для них мраморный столик у входной двери, на которой молоденький официант, повесив табличку "Мест нет", задвинул занавеску из засаленного бархата. Она скрыла зал от взглядов с улицы.

Леа с любопытством осмотрелась. Впервые оказалась она в подобном заведении, которое решительно ни в чем не отвечало ее представлениям о шикарном ресторане.

– Я отвезу вас в модное бистро, – сказала ей, однако, Сара.

Отражаемый желтоватыми стенами свет придавал обедающим вид больных желтухой. Разбросанные под ногами по разбитому полу опилки образовывали влажные и грязные кучи, деревянные стулья были жесткими и неудобными, а шум и дым раздражали.

Официант умело накрыл столик. Безупречная белизна скатерти и салфеток, блеск хрусталя и серебра немного успокоили Леа. Чтобы не затягивать молчание, она наклонилась к спутнице:

– Вы часто здесь бываете?

– Довольно часто. Я вам уже рассказывала, что меня познакомил с этим местом Франсуа Тавернье. Паштет из гусиной печенки, мясо, дичь и вино здесь превосходны. Обстановка не слишком привлекательна, но отменная кухня и любезность персонала помогают быстро об этом забыть.

– Мадам, какого вина вам хотелось бы?

– Забыла название вина, которое обычно заказывает месье Тавернье. Нахожу его очень хорошим.

– Оно действительно превосходно. Это "Шато Лагуна".

– Чудесно, мы выпьем за его здоровье.

Леа как знаток попробовала вино.

По приезде в Париж Сара поселилась в отеле "Лютеция", чтобы, как она говорила, освободиться от повседневных хлопот. Два часа назад войдя в номер вместе с Леа, она отшвырнула туфли в дальний угол, а легкое пальто сбросила на одну из двух кроватей-близнецов, покрытых цветастым кретоном.

– Чувствуйте себя, как дома. Я пока налью воду.

Из ванны она вышла в длинном махровом голубом халате.

– Ванна наполнится очень быстро. Соли на полке. Не хотите чего-нибудь выпить? Себе я закажу коктейль "Александра". Бармен отеля готовит его великолепно.

– Согласна на "Александру", – ответила Леа, несколько смущенная раскованностью едва знакомой женщины.

Через четверть часа она в свою очередь вышла из ванны раскрасневшаяся, с высоко заколотыми волосами, завернувшись в сиреневый халат.

– Как вы еще молоды! – воскликнула Сара. – Никогда не встречала ни такого цвета лица, как у вас, ни такого взгляда, ни такого красивого рта. Могу понять, как легко в вас влюбиться.

Под этим потоком комплиментов Леа покраснела и почувствовала себя неловко.

– Держите. Вот ваш стакан. Я заказала столик в ресторане, который мне очень нравится. Надеюсь, и вам он придется по душе.

Болтая, Сара не переставала рыться в одном из многочисленных разбросанных по полу чемоданов и извлекла оттуда голубое белье и темно-серые чулки. Из другого чемодана достала несколько помятое платье из красной шерсти.

– Я ненадолго, – снова исчезая в ванне, сказала она.

"Какой беспорядок! – подумала Леа. – А мама еще жалуется, что я несобранная. Что бы она сказала, если бы у нее была дочь вроде Сары?" Не без удивления она вдруг сообразила, что уже много дней не вспоминала о матери. И решила написать ей длинное письмо.

– Включите радио, – крикнула из ванной Сара.

Леа оглянулась вокруг, отодвигая платья, пальто, газеты: ни намека на устройство, хотя бы отдаленно напоминающее радиоприемник. Сара вышла в короткой комбинации, вытирая полотенцем мокрые волосы.

– Почему вы не включили радио? Как раз время военных сводок.

– Я его не нашла.

– Ах, и правда. Совсем забыла, его взяли в ремонт. Вы еще не оделись?

Движением руки Леа показала, что ее платье находится в ванной.

– Где сегодня моя голова? Я действительно замоталась.

Вернувшись в комнату, Леа застала Сару под кроватью, где та искала свои туфли, в конце концов, обнаруженные в корзине для мусора!

Гарсон принес блюдо толстых ломтей байоннской ветчины и гусиный паштет, а официант налил вина.

– Кроме того, есть бычий бок, тушеное мясо по-провансальски, вырезка ягненка и голуби с зеленым горошком.

– Закажите голубей, они очень вкусны, – посоветовала Сара.

Улыбаясь, Леа кивнула.

– А теперь давайте выпьем за здоровье нашего друга Франсуа Тавернье, – поднимая бокал, предложила Сара.

– Мысль, приятная моему сердцу, – раздался у них за спиной веселый голос Тавернье. Слегка растрепанные волосы, свитер с высоким горлом и твидовый пиджак придавали ему более молодой, чем обычно, вид.

– Франсуа! – воскликнула Сара. – Какая приятная неожиданность! Я боялась, что вы погибли под немецкими бомбами.

– Так почти что и вышло, – наклонившись, чтобы поцеловать протянутую ему руку со сверкавшим, очень красивым бриллиантом, сказал он. – Добрый вечер, Леа. Ваши тетушки оправились от испуга?

– Добрый вечер. Пока да.

– Мне сказали, что вы звонили. Надеюсь, ничего серьезного?

– Вас хотела найти Камилла. Я думала, что вы на фронте.

– Там я и был. Вернулся во второй половине дня. По моему костюму вы можете видеть, что времени переодеться у меня не было. Вы меня извините? Хотя ваш столик и невелик, может быть, вы позволите мне присоединиться к вам?

– Что за вопрос! С удовольствием! – ответила Сара.

– Официант, принесите стул.

– Вам будет не очень удобно, месье Тавернье.

– Это неважно.

– Что вы хотели бы на ужин, месье?

– Бычий бок с кровью.

Официант вновь налил всем вина. Франсуа Тавернье молча, в глубокой задумчивости, выпил свой бокал. Леа умирала от желания спросить его о том, что он видел, но не решалась.

– Не томите же нас, месье, – воскликнула Сара. – Что же там происходит?

В темных глазах Тавернье мелькнула досада. Он взглянул на этих двух столь разных в своей красоте женщин: брюнетку с огромными карими глазами, с матово-белой кожей, большим носом с горбинкой и крупным ртом с прекрасными зубами и дикарку с растрепанными, ярко вспыхивающими на свету волосами, упрямым лбом, чувственными губами и странным взглядом, в котором хочется утонуть. И этот поворот головы в те мгновения, когда что-то привлекает ее внимание…

– Поговорим о другом, не хочу вселять тревогу в ваши очаровательные головки. Отложим этот разговор до завтра.

– Нет, сейчас, а не завтра, – порывисто выговорила Сара Мюльштейн, взяв Тавернье за руку. – У меня есть право знать, – продолжала она глухо. – Если нацисты выиграют эту войну, я больше никогда не увижу ни отца, ни мужа.

– Знаю, Сара, знаю.

– Нет, вам этого не понять. Вы не представляете, на что они способны…

– Успокойтесь, Сара. Все это я знаю не хуже вас. Несмотря на быстроту событий, я не утратил связей в Германии, и полученные мною известия недурны. Однако…

– Однако?

– …я задаюсь вопросом, будут ли они во Франции в безопасности?

– Как вы можете в этом сомневаться? Ведь Франция – свободная гостеприимная страна, колыбель Декларации прав человека. Никогда Франция не бросила бы евреев в тюрьму только потому, что они евреи.

– Меня восхищает ваша вера в справедливость моей страны. Искренне желаю, чтобы вы не обманулись.

– Ведь мы же выиграем войну? – впервые вмешалась в разговор Леа.

Франсуа Тавернье был избавлен от необходимости отвечать: начали подавать еду.

Все трое любили поесть. Сначала ели молча, но постепенно благодаря вину и прекрасной кухне принялись болтать. К концу ужина зазвучал смех и начало проявляться опьянение, особенно заметное у выпившей много вина Леа.

– Ох, уже половина одиннадцатого, – сказала она, вставая. – Тетушки будут волноваться.

– Пойдемте, я вас провожу. Запишите на мой счет, – оставив на столе чаевые, сказал Тавернье.

Тетушки были слишком утомлены, чтобы ей выговаривать, когда Леа вернулась домой. Они едва поздоровались с Сарой Мюльштейн и Франсуа Тавернье, думая только о том, как бы побыстрее добраться до своих постелей.

Перед уходом Сара расцеловала Леа в обе щеки и попросила:

– Сообщайте, как будут обстоять дела у Камиллы.

– Завтра позвоню, – сказал, пропуская Сару вперед, Франсуа Тавернье.