Текст книги "Голубой велосипед"
Автор книги: Режин Дефорж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)
Поставив на пол кожаный чемоданчик, принадлежавший еще ее матери, она преклонила колени, преисполненная желания верить, отдать себя под защиту Господа. Но ощутила лишь глухую тоску. Всего четыре часа! Волоча ноги, в церковь вошла старая женщина. Она остановилась перед Леа и долго ее рассматривала, а потом отошла, бормоча: "В таком платье не ходят в церковь".
Из-за летнего зноя Леа упустила из виду, что ее холщовое синее платье слишком открыто. Порывшись в чемоданчике, она извлекла оттуда платок, который накинула на голову, немного прикрыв им и плечи. Так она будет привлекать меньше внимания.
Четыре часа тридцать минут. Леа вышла из церкви и направилась к базилике Сен-Сернен. Как и прежде, воздух был неподвижен, стоял тяжелый зной. Деревянные подошвы звонко стучали по неровному булыжнику мостовой. Внезапно в особняке XVII века распахнулась тяжелая створка ворот, и вышедший оттуда мужчина резко потянул ее за собой под свод.
– Но…
Чья-то ладонь закрыла ей рот.
– Замолчите. Вам угрожает опасность.
На улице Тор послышался топот бегущих ног, совсем рядом зазвучали голоса:
– Этим жидам не убежать…
– Не радумся слишком рано, эти еврейские шлюхи хитры…
– Согласен, но шеф еще хитрее.
– Неужели правда, что им помогают священники?
– Так говорят. Но меня никто не заставит поверить, что это не коммунисты, переодевшиеся в кюре.
– Однако арестованный вчера доминиканец – самый что ни на есть настоящий…
Леа затрясло рядом с продолжавшим ее удерживать человеком.
– Надо проверить. Если настоящий, то пожалеет, что на свет родился, каким бы священником он ни был. Надо в Бога не верить, чтобы евреям помогать.
На улице резко прозвучал свисток.
– Пойдемте.
Двое мужчин бросились бежать. Затем послышались крики, брань, выстрелы… и тишина.
Леа с закрытыми глазами прислонилась к воротам.
– Пошли. Будем пробираться подвалами.
– Умоляю, скажите, это не моего дядю арестовали?
– Не имею представления. Вчера Лекюссан и его подручные устроили засаду на евреев и их проводников. Слышал, что среди них был и священник.
– Как он выглядел?
– Не знаю. Пойдемте скорее, сейчас весь квартал оцепят.
– Только еще один вопрос. Откуда вы знали, что я должна буду здесь проходить?
– У меня приказ охранять вас от Нотр-Дам-дю-Тор до Сен-Сернен. Проходя мимо базилики, я узнал Жозефа Леюоссана и двух его людей и подумал, а не находятся ли они там из-за вас? Теперь вам все ясно? Вы пойдете?
– Да.
– Дайте мне ваш чемоданчик, – сказал он, сунув под мышку пистолет, который не выпускал из руки.
Через боковую дверь они проникли в особняк и, спустившись на несколько ступенек, оказались еще перед одной дверью, которую проводник открыл ключом.
В течение довольно долгого времени, показавшегося Леа бесконечным, они пробирались через лабиринт полузасыпанных проходов, разбитых лестниц, то поднимаясь, то опускаясь, проходили под скудно освещенными великолепными сводами. Запыхавшись, Леа остановилась.
– Где мы?
– Под Капитолием. В старой Тулузе погреба иной раз достигают нескольких этажей. У некоторых плохая репутация, ибо еще в эпоху инквизиции они служили местом пыток. Но многие в течение столетий использовались как убежища. После начала войны мы вместе с несколькими товарищами их расчистили, устроили несколько выходов.
Еще какое-то время они шагали молча. И вдруг через узкий проход, где приходилось постоянно наклонять голову, они вышли в громадный зал из розового кирпича с величественными стрельчатыми сводами. Его освещали укрепленные в песчаном полу факелы. Ошеломленная Леа задрала голову к готическим сводам и медленно повернулась кругом. Помимо входа, через который они вошли, других видно не было. Колеблющийся свет подчеркивал таинственность и великолепие помещения.
– Ну как? Закончили ваш осмотр? – спросил спутник.
– Чудесно.
К ним подошел мужчина:
– Зачем вы привели ее сюда?
– Шеф, думаю, я сделал правильно. Не мог же я ее оставить в руках Лекюссана? Вы же знаете, что он делает с женщинами?
– Мишель, не тревожьтесь. Я за нее отвечаю.
Этот голос…
– Старина, если берете ответственность на себя…
– Лоран…
Прижав пальцы к губам, она смотрела, не веря своим глазам, как к ней подходит человек, которого она любит. Как же он изменился!
– Да, Леа, это я.
– Лоран, – повторила она.
Он привлек ее к себе и обнял.
Для Леа больше ничего не существовало в мире. Только то тепло, что охватило все ее тело, только то дыхание, что ласкало ей шею, только тот голос, что нашептывал ее имя. Очарование было разрушено лишь после того, как голос мужчины, которого звали Мишелем, произнес:
– Ну, на сегодняшнюю ночь она может остаться, но завтра с утра ей следует уйти.
Какой ей дело до завтрашнего дня? Важен был только этот миг, ибо она сознавала, что сейчас он ее любит. И это – несмотря на его вопрос:
– Как поживают Камилла и маленький Шарль?
– Хорошо. Ты же знаешь, они в Монтийяке с того времени, как гестапо конфисковало Белые Скалы. Шарль – очаровательный мальчуган, он очень похож на тебя. И вроде бы очень меня любит.
– Кто бы мог тебя не полюбить! Как я смогу хоть когда-нибудь отблагодарить тебя за все, что ты для меня делаешь?
– Замолчи. Все, что мне принадлежит, твое. Пусть это будет сказано раз и навсегда.
– Боюсь, как бы это не навлекло на тебя неприятности.
– Пока капитан Крамер в доме, нам нечего бояться.
– Как ты можешь быть в этом уверена?
– Ну, кто бы мог донести на нас? Все нас знают и любят.
– Что за доверчивость! Каждый день наших товарищей выдают их соседи, даже друзья.
– Пока мы прятались на улице Тор, я услышала, что арестован доминиканец.
– Успокойся, не твой дядя, а один из его друзей, отец Бон.
– Значит, они могли только что схватить в базилике и моего дядю?
– Сейчас они никого не арестовали. Но сомнения нет, кто-то на него донес.
– Что же мне теперь предпринять?
– Пока ты могла бы отдохнуть.
– Я голодна и хочу пить.
– Давай пройдем туда.
Лоран усадил ее на ящик у стола. Чуть погодя он вернулся с большой миской паштета, хлебом и корзиночкой персиков, бутылкой вина и двумя стаканами. Леа набросилась на хлеб, жадно вдыхая его чудный запах.
– Как вы умудряетесь доставать такой хлеб? У нас он темный и клейкий.
– С едой нам повезло. Крестьянки с рынка на площади Капитолия снабжают нас мясом, паштетами, овощами, сыром и фруктами. Старик-пекарь из Карамана печет нам хлеб, а винодел из Вильмора доставляет нам свое вино. Когда можем, платим, но организация у нас небогатая. После того, как она вырастет, снабжение станет проблемой.
– А что это так шумит?
– Наша типография. Мы печатаем здесь значительную часть подпольных изданий Тарна, Гаронны, Эро и Оды, да еще листовки, фальшивые карточки и документы. Теперь у нас есть своя сеть.
– Это же опасно!
– Мы очень осторожны, а здесь практически ничем не рискуем.
– Вы словно в тюрьме, в совершенном заточении.
– Не заблуждайся. Существует множество невидимых выходов, ловушек, подземелий, даже каменных мешков. Подземелья Тулузы – как пористый сыр, и некоторые из наших хорошо их знают с детства…
– Если знают они, – прервала его Леа, – то могут знать и другие.
– Это справедливо. Вот почему мы заделали наиболее легкодоступные и известные проходы.
– А как тот, что на улице Тор?
– Этой ночью произойдет обвал и его засыплет.
Продолжая разговаривать, Леа отрезала большой кусок хлеба и намазала его паштетом.
– Как вкусно!
– Никогда не видел, чтобы кто-то ел, как ты. Можно подумать, что ты вся целиком, душой и телом, отдаешься еде.
С набитым ртом она спросила:
– А ты разве нет?
Он засмеялся:
– Нет, не думаю.
– А жаль. Хотя по нынешним временам, может, так и лучше. Ты, как Камилла, а она практически ничего не ест. "Не хочу есть"… Как раздражают эти слова, когда их слышишь постоянно, причем на пустой желудок.
Протянув стакан, она улыбнулась.
– Налей мне. Давай чокнемся.
– За что выпьем?
– За нас, – поднимая свой стакан, предложила она.
– За нас… и за победу!
– А мне выпить не дадут?
Рядом с ними стоял грязный, плохо одетый мужчина.
– Дядя Адриан!
– Отец Дельмас!
Доминиканец рассмеялся, увидев, как те ошеломлены.
– Здравствуйте, чада мои, – присаживаясь на ящик, сказал он.
Леа протянула ему стакан, который он выпил одним глотком.
– Увидев, что собор под наблюдением, я пережил едва ли не самый большой испуг всей моей жизни. Никогда бы себе не простил, если бы они тебя сцапали.
– Жаке оказался молодцом. Он сумел перехватить ее на полпути и доставить сюда.
Леа не сводила с дяди глаз.
– Знаешь, никогда тебя таким не видела. Встреть я тебя, никогда бы не узнала.
– Так тебе не нравится моя маскировка? Однако она превосходна. Я совершенно сливаюсь с толпой несчастных, просящих подаяние на паперти у Сен-Сернен.
Действительно, в этом грязном нищем с седой щетиной, в подвязанных веревкой бесформенных брюках, в замысловатой продавленной шляпе, с невероятными башмаками на босых ногах никто бы не узнал элегантного проповедника, послушать которого собирались верующие со всего мира, благочестивого доминиканца, которого знал весь Бордо.
– Не догадывалась, дядюшка, что у тебя седая борода.
– Я тоже. Для меня это явилось неожиданностью. Я и не думал, что так постарел. Здесь долго оставаться не смогу, мне пора ехать: сегодня вечером должны сбросить парашютистов. По многим причинам попросил я тебя приехать. Останьтесь, Лоран. Для вас здесь нет секрета. Надо, чтобы Леа стала еще осторожнее. На пропускных пунктах демаркационной линии контроль будет ужесточен. За почтой тебе придется ездить до Кодро. Начальник почты и его сотрудница – наши люди. Камилле и тебе предстоит ездить туда по очереди, а каждый пятый раз – вместе. Иногда вам будут передавать сообщения для личной передачи. В этих случаях будешь получать инструкции от супругов Дебре. Если по лондонскому радио услышишь фразу: "Сильвия любит шампиньоны", значит, вам больше нельзя бывать в Кодро, вы раскрыты. Отныне вы будете получать по почте газеты и листовки. Придется их распространять. Ты захватила с собой прочный, не очень большой чемоданчик?
– Да, он здесь, – Леа показала на него.
– Очень хорошо. Груз, который тебе предстоит перевезти, опасен. Ты можешь отказаться. Если бы я мог послать кого-нибудь другого, я не просил бы тебя.
– А в чем дело?
– Надо съездить в Лангон и оставить у Оливье радиопередатчик.
– Там же полно немецких офицеров!
– Вот почему это идеальное место. На следующий день по возвращении ты уложишь передатчик в корзинку, с которой ходишь за покупками, и привяжешь к багажной решетке велосипеда. День будет рыночный. Ты отправишься пораньше и купишь все, что сможешь найти: фруктов, овощей и цветов. Словно случайно, натолкнешься на старого дворецкого семьи Оливье Кордо, которого ты знаешь. Он спросит, как твой отец, и скажет, что у него есть гостинец для дочери старого друга. Болтая, вы дойдете до ресторана. Там он заберет твою корзинку. Когда же принесет ее обратно, она покажется тебе заметно полегчавшей, хотя и полной по-прежнему. Сверху увидишь три банки с утятиной в собственном соку и банку маринованных белых грибов. Ты согласна?
– Просто слюнки текут. Ради этих банок я на все готова, – засмеялась Леа.
– Горячо поблагодари и сразу же уезжай. Трудности могут возникнуть на станции в Лангоне. Начальник станции – сочувствующий, но посвящать его в наши дела я опасаюсь.
– Я с ним знакома. Часто приношу ему письма от сына. Увидев меня, он всегда старается удалить жандармов и таможенников. Ты увидишь, все получится. У него я оставляю свой велосипед. Он же и поможет мне привязать чемодан.
– Мне кажется, дело пойдет. Лоран, твое мнение?
– Я тоже так считаю.
– Кто же будет пользоваться передатчиком? Ведь не папаша Кордо, в самом же деле?
– Нет, вчера вечером из Лондона доставили пианиста.
– Пианиста?
– Да, так называют радиста.
– Где он находится?
– Тебе не нужно этого знать. Твоим единственным связным будет Кордо. Если тебе потребуется передать что-то важное, предупреди его. Он даст мне знать, а тебе скажет, как действовать. Все поняла?
– Да.
– Если задержат, не разыгрывай героиню. Постарайся лишь затянуть допрос, чтобы мы успели принять свои меры.
– Попытаюсь.
– И еще одно: в подполье меня знают под именем Альбер Дюваль. Ну, мне пора.
Адриан Дельмас встал и посмотрел племяннице прямо в глаза.
– Не тревожься, дядя Адриан. Все обойдется, – проговорила она, прижавшись к нему.
Адриан перекрестил ее:
– Да хранит тебя Господь! До свидания, Лоран.
После ухода доминиканца оба долго молчали.
Леа нагнулась к Лорану:
– Где здесь уборная.
– Там не очень удобно. Возьми этот фонарик. После прохода второй коридор направо, затем еще раз направо. Увидишь зал, это там. Там есть лопатка, нужно все засыпать песком, как это делают кошки.
Лоран проверял магазин пистолета, когда Леа вернулась.
– Эти подземелья поразительны. Проводи меня по ним.
Лоран взял факел, и они вышли через проем в стене.
– Это единственный выход из помещения? – спросила Леа.
– Нет, есть еще один. Но только на самый крайний случай.
– И все же так надежнее. У меня чувство, что я здесь, как в тюрьме.
– Со здешней обстановкой свыкаются. Но я сам бываю тут редко. Подойди, посмотри на эти стены.
– Что это за надписи?
– В прошлом этот зал не раз служил тюрьмой.
Леа прочла: "1673 год, уже пять лет"; "1848 год, Амелия, я тебя люблю"; "Да здравствует король! Да здравствует смерть!"
– А кто такой Лекюссан, о котором вы только что говорили?
– Бывший флотский офицер, уроженец Верхней Гаронны. После перемирия перебрался в Англию. После событий в Мерс-эль-Кебире был арестован англичанами и выслан во Францию. Наглая скотина. Ярый антикоммунист и ненавистник англичан, но это ничто в сравнении с его бешеным антисемитизмом. Приведу тебе один пример: студенты-антисемиты медицинского факультета Тулузского университета в знак уважения преподнесли ему вырезанную на теле убитого еврея и тщательно выделанную звезду Давида.
– Какой ужас!
– После выпивки он охотно ее показывает, уточняя: "Она с задницы". Вот такую "очаровательную" особу Ксавье Валла и назначил директором управления по делам евреев в Тулузе. Вот уже год, как во главе банды таких же отпетых негодяев, он ведет в городе охоту на евреев и террористов. Своих подручных оплачивает щедро.
Какое-то время они шли молча.
– А вот здесь мой собственный угол. Сюда я принес несколько книг, одеяло и керосиновую лампу. Скрываюсь здесь, когда хочу побыть один или после тяжелой операции, – отодвигая выцветшую занавеску, сказал он.
Зальчик был невелик. Пол посыпан белым песком. Кое-где на кирпичах стен виднелись следы копоти. В углу – скромное ложе Лорана. Глядя, как се друг укрепляет в песке факел, Леа опустилась на одеяло. Ее внимание неожиданно обострилось, Лоран ей показался неестественным и несчастным.
– Иди ко мне.
Он покачал головой.
– Иди же, прошу тебя.
Лоран подошел в нерешительности. Леа привлекла его к себе, и он упал на колени рядом с ней.
– Как только я здесь оказалась, все ждала минуты, когда останусь наедине с тобой.
– Не надо.
– Почему? Ты любишь меня, а я тебя. Кто знает, завтра тебя могут схватить или ранят, или… Не могу вынести мысли, что не буду твоей целиком, что в моей памяти останутся лишь несколько твоих поцелуев. Нет… молчи, не то наговоришь глупостей или еще хуже пошлостей. Мое чувство к тебе выше условностей. Мне безразлично, что я всего только твоя любовница. Раз ты не захотел стать моим мужем, хочу, чтобы ты был моим любовником.
– Замолчи…
– Но почему? Я не стыжусь того, что хочу тебя, не стыжусь говорить об этом. Война многое изменила в девичьем поведении. Прежде я, пожалуй, не решилась бы так с тобой разговаривать… Хотя… Нет, я не была бы совершенно иной: как и сегодня, сказала бы тебе, что люблю и хочу быть с тобой, что никто и ничто не в силах мне в этом помешать.
Через голову Леа сняла свое синее платье. На ней остались лишь детские трусики из белого хлопка.
Лоран был не в состоянии отвести глаз от ее великолепного тела, от этих грудей, к которым тянулись его руки. Как сопротивляться ловким пальцам, расстегивавшим его рубашку, занявшимся его поясом? Вскочив, он отпрянул назад.
– Леа, мы не должны.
Она на коленях подползла к нему.
И свет факела, и вековые своды, и песок, по которому неторопливо, словно уверенное в своей добыче животное, двигалась она, и ее растрепанные волосы, и мягко колыхавшиеся груди, и ее крутые бедра, и длинные ноги создавали у созерцавшего ее мужчины впечатление, что он находился у начала времен, когда первобытная самка сама избирала себе спутника.
После того, как в него впились сильные пальцы, он больше не сопротивлялся. Не оттолкнул он и рта, который сомкнулся на его плоти. Ему хотелось, чтобы эти ласки никогда не кончались. И все же он вырвался из нежного плена. Леа закричала:
– Нет!
Но вопль возмущения сменился криком торжества, когда, наконец, он ею овладел.
Из-за прилипшего к их неподвижным телам песка они смахивали на каменные изваяния с надгробий. Леа первой открыла глаза, повернув голову к своему возлюбленному, и посмотрела на него со смешанным чувством гордости и нежности: теперь он был ее, весь ее! Бедная Камилла! Что значила она рядом с их любовью? Отныне ничто не могло бы их разъединить. И все же она ощущала что-то вроде разочарования, причины которого не понимала. Еще никогда не переживала Леа столь полного самозабвения. Не только свое тело, но и душу отдавала она Лорану. С Франсуа и Матиасом было иначе. С теми участвовало только тело; сейчас же с любимым ею человеком переполнено было только сердце. После первого натиска он проявил себя мягким и нежным, слишком мягким и нежным, чтобы удовлетворить ее желание. Ей опять захотелось, чтобы он овладел ею, чтобы его руки причиняли ей сладостную боль, чтобы его плоть беспощадно царила в ней. Но неожиданная стыдливость удерживала ее.
Как же он был красив, этот светловолосый, с правильными чертами лица, с незагоревшим торсом мужчина! С закрытыми глазами он был похож на мальчика. Ее охватила бурная радость, когда он их открыл.
– Прости меня, моя любовь, – шепнул он, целуя ее в шею.
Простить его? За что же? Он сошел с ума! Испытывая безграничное счастье, она вытянулась на нем. Их взгляды встретились, утонули друг в друге. Именно в то мгновение Леа испытала наслаждение, которое заставило ее затрепетать.
Голос, зовущий Лорана, вернул ее к действительности.
Мягко отодвинув Леа, он откликнулся:
– Иду.
Леа вцепилась в него.
– Моя любовь, мне надо идти. Ты хочешь остаться здесь на ночь? Тебе не будет страшно?
– Нет. Но неужели так необходимо, чтобы ты ушел?
– Да.
Он торопливо оделся. Его костюм смахивал на батрацкий: смесь синего с коричневым. Берет завершил одеяние. Больше ничего не оставалось от элегантного юноши лета 39-го года, который увозил ее в длительные поездки по бесконечным лесным дорогам в Ландах.
– Ты прекрасен.
Это его рассмешило. Он наклонился к ней.
– Любимая, хочу, чтобы ты знала: я никогда не забуду проведенного нами здесь времени. И это, несмотря на стыд от того, что я злоупотребил обстоятельствами и твоей привязанностью.
– Но я же сама…
– Знаю. Но все-таки я был нечестен по отношению и к тебе, и к Камилле.
– Ты же ее не любишь. Ты любишь одну меня.
– Да, я тебя люблю. Думаю, тебе не понять чувства, которое я испытываю к Камилле. Она мне одновременно и сестра, и дочь, и супруга. Она хрупка, нуждается во мне, а я сознаю, что без нее не смог бы жить. Не смотри на меня так. Я пытаюсь дать тебе понять, что Камилла и я – одной породы; мы любим одни и те же вещи, одни и те же книги, один и тот же уклад жизни.
– Ты мне это уже говорил. Увидишь, я изменюсь. Полюблю то, что тебе нравится, прочту твои книги, буду жить по-твоему и стану твоей сестрой, твоей женой и твоей любовницей. Если тебе угодно, стану даже дамой-благотворительницей. Я на все способна, чтобы тебя сохранить.
– Замолчи, ты меня пугаешь.
– Уж не трус ли ты?
– С тобой да.
– Не надо. Хочу, чтобы ты был сильным. Хочу иметь возможность всегда тобой восхищаться.
– Попытаюсь тебя не разочаровать. Отдыхай, завтра тебе рано вставать. Обещай, что будешь предельно осторожна.
– Обещаю. Теперь я неуязвима! И ты будь осторожнее. Не прощу тебе, если с тобой что-нибудь случится.
Лоран остановился в проеме и, потупившись, повернулся к Леа.
– Не забывай, тебе я доверил Камиллу. Оберегай ее. Я же могу на тебя рассчитывать?
Песок заглушил его шаги. Какая тишина! Только сейчас Леа заметила, насколько абсолютной она была. "Тишина могилы", – шепнул в ней какой-то голосок.
Она глубже зарылась под одеяло.
Когда се разбудили, у нее было ощущение, что она только что заснула и никогда не сможет подняться. Такую боль она испытывала во всем теле!
Жаке, юноша, который ее встретил, теперь проводил Леа до вокзала, неся чемодан и дорожную сумку. Без особого труда он нашел место в купе третьего класса. Чемодан засунул под лавку.
Время у них еще оставалось, и они вышли в коридор выкурить по сигарете. Вот уже несколько месяцев, как Леа начала курить. Отчасти по вине Франсуазы, которая повсюду забывала свои легко ей достававшиеся сигареты.
– Я не положил ваш чемодан на багажную полку, побоявшись, что сами вы его оттуда не снимете. Если же вам кто-то будет помогать, как бы чемодан не показался ему слишком тяжелым. В сумке под сыром и колбасой лежат листовки и наша газета "Освободить и сплотиться". Надо, чтобы она разошлась. Это номер за 23 июля, в котором мы напечатали заявление генерала де Голля. Если не читали, прочтите. Оно придаст вам силы.
– Вы хотите, чтобы меня расстреляли?
– Такую милую девушку, как вы? Было бы жаль. В поезде едут двое наших товарищей. В случае опасности они вмешаются. Если поймете, что вас могут задержать, не думайте о вещах. Чтобы их можно было потом унести, друзья отвлекут внимание. При допросе говорите, что их у вас украли. Ясно?
– Ясно.
Раздался свисток.
– Отправление. Удачи вам.
Он соскочил с поезда, когда тот уже тронулся.
Высунувшись из окна, Леа замахала рукой.
– Горько покидать возлюбленного, – произнес голос с немецким выговором.
Леа обернулась, ее ноги вдруг словно одеревенели.
Однако улыбавшийся во весь рот немецкий офицер, ничего не добавив, прошел дальше по коридору. С бьющимся сердцем вернулась она в свое купе.
– Лангон. Демаркационная линия. Стоянка – сорок пять минут. Все пассажиры выходят с вещами.
Леа пропустила вперед своих попутчиков. Как тяжел чемодан! Только бы находился на перроне начальник станции Лорио! Стоя на ступеньке, Леа пыталась разглядеть в толпе знакомого человека, который топтался бы в ожидании проверки с бумагами в руке. Внезапно она увидела, как в пустой поезд поднимаются для его досмотра немецкие таможенники. Их сопровождал офицер.
– Лейтенант Ханке!
– Мадемуазель Леа! Что вы здесь делаете?
– Здравствуйте, лейтенант. Смотрела, не увижу ли знакомого, который бы поднес мне чемодан. Он очень тяжел.
– Позвольте помочь вам. Действительно, что в нем? Можно подумать – свинец.
– Вы почти угадали. Пушка в разобранном виде.
– Не шутите этим, мадемуазель. Каждый день задерживают людей, перевозящих запрещенные вещи.
– А книги входят в их число?
– Некоторые, да.
– Как-нибудь справлюсь у вас, какие именно.
Разговаривая, они подошли к выходу. Леа сделала вид, что направляется к месту досмотра пассажиров.
– Es ist niltzlich, Fraulein, das Madchen ist mit mir, [18]
[Закрыть]– сказал он, обращаясь к одной из двух женщин, производивших досмотр багажа.
В зале станции к ним подошел Лорио.
– Здравствуйте, мадемуазель Дельмас. Пойду, поищу ваш велосипед. Здравствуйте, лейтенант.
– Здравствуйте, месье Лорио. Мне надо вернуться на перрон. Помогите мадемуазель Дельмас уложить вещи, – сказал он, передавая чемодан.
Лейтенант Ханке добился во французском языке заметных успехов.
Перегруженный чемоданом и сумкой велосипед каждое мгновение угрожал падением. Задыхаясь, с пылающим лицом, Леа сошла с него и катила до самого поместья. Первым, кого она встретила, был отец, выглядевший страшно возбужденным. Прислонив велосипед к стене гаража, она пыталась перевести дыхание.
– Подонок… паразит… Изабелла вас выгонит…
– Что с тобой, папа?
– Где твоя мать? Мне надо срочно с ней поговорить.
– Но, папа…
– Никаких "но, папа…" Отправляйся за матерью. Мне нужно сообщить ей нечто важное.
Леа отерла рукой пот со лба, почувствовав вдруг, как нахлынула на нее накопившаяся за последние дни усталость: отец, отсылающий ее за умершей женой, тяжелый, словно свинцовый, чемодан, Лоран, ставший ее любовником, поднесший ее вещи лейтенант Ханке, готические своды Тулузы, ее дядя-босяк, звезда из кожи еврея и Камилла, бегущая к ней с протянутыми руками… Она рухнула к ногам Пьера Дельмаса.
Когда она открыла глаза, голова ее лежала на коленях Руфи, а Камилла смачивала ей виски влажным полотенцем. Миску с водой держала Лаура. Ее отец был сильно обеспокоен, все время плакал, повторяя Файяру:
– Скажите, не умерла моя крошка? Ее мать мне этого бы не простила.
– Не тревожьтесь, месье, – сказала Руфь. – Это тепловой удар. Надо было совсем разума лишиться, чтобы в такую жару ездить на велосипеде с непокрытой головой.
– Папочка, не волнуйся. Это пустяки. Лаура, пожалуйста, займись им.
Дурнота Леа продолжалась недолго. С помощью Камиллы она быстро пришла в себя.
– Мне жаль, что я вас так напугала. Руфь права, все дело в жаре. А где мой чемодан и сумка?
– Файяр взялся отнести их в дом.
– Скорее, его надо догнать.
Они нагнали его на кухне.
– Не знаю, мадемуазель Леа, что в вашем багаже, но он страшно тяжел. Подниму его к вам в комнату.
– Нет, оставьте. Спасибо вам. Я все сделаю сама.
– Да нет, вам это будет слишком тяжело.
Из страха вызвать у него подозрения Леа не решилась настаивать, но проводила его до самой детской.
– Спасибо, Файяр. Огромное спасибо.
– Не за что, мадемуазель.
Вошли Камилла и Руфь. Руфь держала в руках стакан.
– Выпей-ка. Тебе сразу полегчает.
Леа покорно выпила.
– А теперь укладывайся отдохнуть.
– Но…
– Не спорь. У тебя мог быть и солнечный удар.
– Не беспокойтесь, Руфь. Я ей займусь. Приглядите лучше за месье Дельмасом.
Леа вытянулась на подушках и закрыла глаза, чтобы не видеть Камиллу.
– С той поры, как ты уехала, я места себе не находила. Едва засну, как вижу вас, тебя и Лорана, в смертельной опасности. Это было ужасно!
Продолжая говорить, Камилла сняла с Леа обувь и мягко растирала ноги. Леа хотелось заплакать. Она встала.
– В Тулузе я встретила Лорана.
Камилла выпрямилась.
– Тебе повезло! Как у него дела? Что он тебе сказал?
Леа охватила злость. А что если ей рассказать: она и Лоран влюблены друг в друга и были любовниками? Но что-то в измученном и напряженном лице Камиллы ее остановило.
– У него все очень хорошо. Меня он просил тебе передать, что постоянно думает о тебе и Шарле и ты не должна о нем тревожиться.
– Разве могу я о нем не волноваться?
– Встретила я и дядю Адриана. Он поручил мне новое дело и дал инструкции относительно почты.
– А я не смогу тебе помочь?
– Нет.
– Меня беспокоит твой отец. Он изменился со вчерашнего дня: выкрикивает угрозы, бранится. Я пыталась с ним заговорить, узнать, в чем дело, но он лишь повторяет: "Что же скажет Изабелла?" Я, было, подумала, что он разругался с Файяром, что бывает слишком часто, но Файяр заверил меня, что их последняя ссора произошла на прошлой неделе. Руфь ничего не знает, твоя тетка Бернадетта – тоже. А Франсуаза третий день на дежурстве в госпитале. Только Лаура вроде бы что-то знает, но со мной говорить отказывается и закрывается в своей комнате. Я слышу, как она там плачет.
– Пойду к ней…
– Сначала передохни.
– Нет, у меня скверное предчувствие, что речь идет о чем-то серьезном. Боюсь за папу.
В поисках сестры Леа обошла весь дом, но так и не нашла ее.
Она увидела Лауру снова только за ужином. У малышки покраснели глаза. Есть никому не хотелось. Леа не переставала приглядываться к отцу, который выглядел сейчас более спокойным, но, пожалуй, это спокойствие тревожило больше его прежнего возбуждения. Сразу после ужина Леа взяла сестру за руку и потащила за собой.
– Давай пройдемся. Мне надо с тобой поговорить.
Та было отшатнулась, но потом смирилась. Они
спустились к террасе. Долина будто застыла в лучах все еще жаркого солнца. Они присели на каменную стенку в тени глициний.
– Почему папа стал таким нервным?
Лаура опустила голову. На лежащие на коленях руки упали две слезы.
– Сестренка, не плачь. Скажи, что произошло.
Лаура с рыданиями бросилась на шею старшей сестре.
– Никогда не осмелюсь. Особенно тебе.
– Почему же особенно мне?
– Потому что тебе не понять.
– Чего же я не пойму?
Рыдания усилились.
– Говори же, прошу тебя. Подумай о папе.
– Ох! Папа – это еще не самое серьезное.
Что хотела она сказать? В раздражении Леа ее встряхнула.
– Что это значит? Что может быть еще серьезнее?
– Франсуаза, – пробормотала та.
– Франсуаза?…
– Франсуаза и Отто.
– Франсуаза и Отто? Объясни, я не понимаю.
– Они хотят пожениться…
– Пожениться?…
– Да. Вчера капитан просил ее руки у папы.
– Понимаю. Конечно, папа отказал.
– Я была убеждена в том, что ты так отреагируешь. Я хорошо знала, тебе этого не понять. И Франсуазе не приходится надеяться, что ты ей поможешь. Я ей это говорила. А она повторяла: "Ты ошибаешься, у Леа есть опыт. Она знает, что такое любовь". Я же ей говорила, что это не так, и о любви у тебя нет представления. А если ей нужен совет и помощь, ей надо обращаться к Камилле.
Страстность Лауры поразила Леа.
– Кроме Монтийяка, ты никого и ничего не любишь. Бедный Матиас это, наконец, понял. Вот почему он уехал.
– Оставь Матиаса в покое. Хорошо? Речь идет о Франсуазе и ее грязных интрижках с немцем!
– Я была уверена в том, что ты так скажешь! Ты просто молишься на своего генерала де Голля и террористов, которых он засылает из Лондона, чтобы разрушать телефонные линии, взрывать поезда и убивать ни в чем не повинных людей.
– Убивать ни в чем не повинных людей? Как только ты осмеливаешься называть ни в чем не повинным врага, который оккупирует нашу страну, обрекает ее на голод, ссылает ее граждан, убивает их. Не будь этих "неповинных", наша мать была бы жива, отец не потерял бы рассудка, дядя Адриан и Лоран не были бы вынуждены скрываться…
– Виноваты не они, а мятежники.
– Мятежники? Те, кто сражается ради чести Франции?
– Пустые слова, громкие пустые слова! Честь Франции воплощает маршал.
– Молчи. Ты просто невежественная дурочка. А твой маршал – сообщник Гитлера.
– Неправда. Он принес себя в дар Франции.
– Милый подарочек. В чем она нуждается, так это в хорошо оснащенной армии и в командующем, который хотел бы сражаться.
– Ты оскорбляешь старика!
– Ну и что? Разве старость может служить оправданием гнусного поведения? Напротив, нахожу ее отягчающим обстоятельством. Он использовал свой престиж героя 1914 года, чтобы люди не восставали против позорного перемирия.
