Текст книги "Голубой велосипед"

Автор книги: Режин Дефорж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

5

Лежа на заваленном газетами с отцовского стола диване, Леа через открытую дверь прислушивалась к окончанию передававшейся по радио речи Эдуарда Даладье.

«…Мы ведем войну, потому что нам ее навязали. Каждый из нас находится на своем посту на земле Франции, на земле свободы, где уважение человеческого достоинства нашло одно из последних своих убежищ. Вы объедините все свои усилия с глубоким чувством единства и братства ради спасения Отечества. Да здравствует Франция!»

Рядом с диваном, на низенькой скамеечке, сидел Клод д'Аржила. С рукой в гипсе на перевязи.

– Не будь этой проклятой руки, я показал бы бошам, на что способен французский воин.

– Ты сам виноват. Чего ради потребовалось тебе скакать сломя голову на несчастной старой кляче твоего дяди?

– Ты права, – жалобно произнес он. – Но я был так счастлив. Ты согласилась выйти за меня, и мне хотелось мчаться, кричать встречному ветру о моей радости быть любимым. Тобой!

– Бедняжка Клод, из нас вышла очаровательная парочка калек.

– Конечно, тебе это не понравится, но я, скорее рад этому глупому случаю. Другие твои поклонники уже уехали, а я получил возможность наслаждаться твоим обществом. Ты говорила еще раз с родителями о нашей свадьбе? Я все рассказал Камилле. Она сказала, что будет счастлива принять тебя в качестве сестры.

– Почему ты все ей выболтал? Я хотела, чтобы это оставалось между нами, пока папа не даст своего согласия! – с гневом воскликнула Леа.

– Но, дорогая… Камилла – моя сестра. Я всегда ей все рассказываю.

– Так вот, следовало бы помолчать.

– Какой сердитой ты выглядишь иногда… А умеешь быть такой мягкой!

– Совсем я не добрая! Не люблю, когда другие в курсе моих дел.

– Но Камилла – это не "другие".

– Ох, хватит. Ты мне надоел со своей Камиллой. Уходи, оставь меня одну!

– Леа…

– Уходи, я устала.

– Верно, я забылся. Как я груб! Извини меня… Скажи, ты меня прощаешь?

– Да, да!

– Спасибо, любимая. До завтра, – сказал Клод, беря руку, которую Леа неохотно ему протянула.

– Да, до завтра.

Вскоре после его ухода зашел Пьер Дельмас.

– Ну, как себя чувствует наша больная?

– Очень хорошо, папа. И все же быстрее бы это закончилось. По мне словно муравьи бегают.

– Потерпи, котеночек. Вспомни Киплинга…

– "Торопливость погубила желтую змею, возжелавшую проглотить солнце".

– Вижу, ты не забыла советы своего старика-отца. Применяй их на деле, и увидишь, как они верны.

– Не сомневаюсь, папочка, – вздохнула Леа.

Сев за письменный стол, Пьер Дельмас надел очки, переложил с места на место несколько бумаг, просмотрел газеты, выдвинул ящик, задвинул его, погрузился в созерцание потолка, потом встал и подошел к окну.

Словно разговаривая сам с собой и глядя в сад, он сказал:

– А дни становятся короче.

Леа внимательно всматривалась в массивный силуэт отца. Ей показалось, что его широкие плечи слегка ссутулились, что волосы еще больше побелели. Странно, он выглядел хрупким. Она усмехнулась этому наблюдению. Пьер Дельмас хрупкий? Он, способный рывком поднять бочонок и валить сосны их ландского леса столь же быстро и умело, как настоящий лесоруб?

– Папочка! – воскликнула она в порыве нежности.

– Да?

– Я тебя люблю.

– Любишь и хочешь меня оставить? – поворачиваясь и подходя к ней, выговорил он.

– Это не одно и то же.

Вздохнув, Пьер Дельмас опустился на низенькую скамеечку, хрустнувшую под его тяжестью.

– Ты уверена, что хочешь замуж за этого однорукого?

Упрямо опустив голову, Леа не ответила.

– Не с досады ли?

Вспыхнув, Леа встряхнула взлохмаченными волосами.

– Брак – вещь серьезная. Он связывает тебя на всю жизнь. Ты хорошо подумала?

Во что бы то ни стало, следует убедить отца, что она искренне влюблена в Клода, а "дело Лорана" – забытая детская выходка.

– Я мало знала Клода. Но встретив на празднике, поняла, что именно его и люблю. А по отношению к его кузену испытывала лишь чувство дружбы, которое спутала с любовью.

Пьер Дельмас смотрел на нее с сомнением.

– И все-таки в тот вечер у часовни ты мне показалась куда более искренней, чем сейчас.

Сердце Леа сжалось. Она испугалась, что у нее может недостать сил и дальше ломать комедию.

– В тот вечер у часовни я была утомлена, расстроена, сердита, что Лоран сам не известил меня о своем браке. А ведь я думала, что он в меня влюблен, мне было приятно кокетничать с ним. Мне безразлично то, что он женится. К тому же он так скучен, что я просто не понимаю, как Камилла его переносит.

– Я тоже так думаю. На мой взгляд, девушке вроде тебя больше подошел бы один из братьев Лефевров.

– Но, папочка, они всего лишь мои товарищи.

– Товарищи? Моя бедная девочка, ты совсем не разбираешься в мужчинах. Эта парочка сходит по тебе с ума, и они не одни такие… А теперь я пойду лягу. Спокойной ночи, мой котеночек.

Радуясь, что может быть послушной, она очень быстро заснула, а засыпая, все думала, как это чудесно, когда отец, которого ты нежно любишь, зовет тебя "мой котеночек".

Вскоре Леа вполне поправилась и смогла возобновить свои прогулки, теперь уже в сопровождении Клода. Приближался сезон сбора винограда, и, как каждый год, Монтийяк кипел работой. Той осенью молодежи не осталось, ее заменили женщины. На несколько дней война отошла на второй план; виноград не ждал.

Надвигалась гроза, и каждый торопился как можно успешнее завершить работу, пока она не разразилась. Вопреки обыкновению никто не остановился передохнуть в четыре часа. Сбор винограда следовало закончить до грозы. Но в пять первые капли дождя, за которыми быстро хлынули целые потоки, вынудили работников остановиться. Быки вскоре доставили в укрытие под широким навесом телеги с переполненными виноградом бочками.

В амбаре были расставлены длинные, накрытые снежно-белыми скатертями столы, на которых в изобилии громоздились паштеты, мясо, птица, сыры, дымящиеся супницы и графины с вином. Прежде чем войти, сборщики винограда омывали руки в громадной бочке с водой у двери. Затем рассаживались по своим местам вокруг столов.

За трапезой главенствовал Пьер Дельмас, а Изабелла в переднике поверх летнего платья вместе с Франсуазой, Лаурой и Руфью обслуживала столы. Мозоли на ладонях Леа подтверждали, что поработала она на славу. Она уселась рядом с отцом. Она обожала эти амбарные пиршества по случаю окончания сбора винограда. Каждый год это был истинный праздник, растягивавшийся на много дней. Со всех окрестностей стекалась молодежь, и смех, танцы, песни не прекращались. Однако в этом году сердце к празднику не лежало. За столами в основном сидели женщины да редкие старики. Наверняка каждый вспоминал отсутствовавших, радостное веселье прошлых сборов винограда. И трапеза началась при общем молчании. Пьер Дельмас, сам переживавший то же горе, что обрушилось на его гостей, встал и поднял стакан:

– Давайте выпьем за здоровье наших воинов и с хорошим настроением сделаем ту работу, которую они не могут выполнить.

– За здоровье наших воинов! – воскликнули собравшиеся.

Леа положила ладонь на колено отца, который снова поднял стакан. На этот раз только ради нее.

– Пью за твое счастье, дорогая, – произнес он вполголоса.

6

– Ox, Лea, я так рада, что ты выходишь за моего брата! Пока вы не найдете себе квартиры, поживите с нами, на Реннской улице.

– Но у меня нет желания перебираться в Париж, – воскликнула Леа.

– Придется, дорогая. Как только война закончится, Клод продолжит учебу.

– А я? Чем мне заниматься в это время?

Камилла засмеялась:

– Я помогу тебе открыть Париж. Убеждена, что ты его полюбишь. Это самый красивый город на свете. Мы будем посещать выставки, музеи, бывать на концертах. Мы посетим Оперу, Комеди Франсез…

– Все это замечательно, и все же я предпочитаю Монтийяк.

– Ты права. Монтийяк, как и Белые Скалы, чудесен. Но ничто не заменит Парижа.

– Не думала, что ты можешь быть такой несерьезной.

У Камиллы округлились глаза:

– Как ты можешь такое говорить? Любить город, где есть место для всего на свете, не значит быть несерьезной. Лоран такой же, как и я. Он считает, что в Париже лучше работается. Там все под рукой. Библиотеки…

– Не люблю библиотек. Я считаю, что это кладбища книг.

– Ох!

Леа сознавала, что перегибает, но Камилла со своим Парижем и жаждой культуры действовала ей на нервы.

Устав спорить, Пьер Дельмас уступил дочери. Он дал согласие на брак. Клод д’Аржила благодарил его с таким ликованием, что в душе у Пьера мелькнула надежда на то, что, может быть, его малышка все-таки будет счастлива. Что касается Изабеллы, то она ограничилась тем, что крепко прижала дочь к своей груди.

Франсуаза прошептала:

– На безрыбье и рак рыба.

Только Лаура и Руфь открыто выражали свое одобрение будущего брака. Лаура – потому, что любила свадьбы, а Руфь думала, что в результате "эта сумасбродка остепенится".

Немного погодя после официального извещения о помолвке оба семейства были совершенно потрясены, а Леа чуть не выдала себя, когда пришло сообщение, что лейтенант Лоран д’Аржила был ранен, спасая солдата, упавшего на минном поле. Пьер Дельмас вместе с дочерью находился в тот момент в Белых Скалах. Увидев, как побледнел месье д'Аржила, Камилла поняла, что с ее женихом что-то произошло. Вскочив на ноги, вся дрожа, подошла она к дяде:

– Лоран?

Поднялся и Пьер Дельмас.

– Ответьте, прошу вас. Что случилось с Лораном? – умоляла Камилла.

– Ничего серьезного, дитя, ничего серьезного, – смог выговорить месье д'Аржила. – Ранен в руку.

В этот момент слуга принес телеграмму. Месье д'Аржила протянул ее другу:

– Пьер, распечатайте. У меня не хватает духа.

Пьер покорно вскрыл телеграмму. Широкая улыбка озарила его лицо.

– От Лорана. Он совершенно здоров, завтра будет здесь.

– Завтра?

– Да, завтра. Посмотрите сами.

Камилла вырвала листок, который Пьер протягивал опешившему отцу.

– Ох, дядюшка. Все правда. Завтра Лоран будет с нами, – проговорила сквозь рыдания Камилла.

В течение всей этой сцены Леа держалась в стороне, сначала сдерживая желание зарыдать, а потом закричать от счастья. Лоран жив! Он вскоре вернется, она его увидит! Она закрыла глаза. Ее вернул к жизни голос Камиллы:

– Дядюшка, давайте воспользуемся этим случаем, чтобы приблизить срок нашей свадьбы. Уверена, что и Лоран желает этого больше всего.

– Как тебе угодно, Камилла. Как ты ни поступишь, все будет хорошо.

– Леа, а почему бы и тебе не обвенчаться в Сен-Макорс, как и нам? Было бы прекрасно справить наши свадьбы в один и тот же день.

Дура! Леа было, в общем-то, наплевать, где венчаться, раз Лоран женится не на ней. Ни за что на свете не хотела бы она услышать, как мужчина, которого она любит, соглашается взять в жены другую женщину. Она резко ее оборвала:

– Я хочу венчаться в Верделс. Папа, поехали. Мама ждет.

Всю обратную дорогу Леа с трудом сдерживала слезы. Она чувствовала, с какой тревогой посматривает на нее Пьер Дельмас. Обычно такая разговорчивая, на этот раз она односложно отвечала на вопросы отца, и вскоре тот замолк.

Дома в Монтийяке ей недостало мужества переносить уколы Франсуазы. Она убежала в детскую, где, свернувшись калачиком на своей кровати, оставалась до ужина. Ее страдальческие глаза были сухими.

Проснувшись на заре, Леа не могла усидеть на месте. Накануне Клод обещал ей позвонить сразу же, как только приедет Лоран. Она без конца металась по всему дому. Изабелла наконец отправила ее в Бельвю узнать, как поживает Сидони:

– На свежем воздухе тебе станет лучше.

В бешенстве неслась она к Бельвю, рискуя вывихнуть ногу на размытой недавними дождями и разбитой телегами дороге. Запыхавшись, села передохнуть на скамейку перед домом. Радостно лая и прыгая вокруг, старый пес Сидони устроил ей торжественный прием. На шум хозяйка открыла дверь.

– Это ты, малышка? Почему не зашла? Ты же вся мокрая! Быстрее в дом, иначе простудишься.

Сопротивляться Сидони было невозможно. Леа покорилась судьбе и, поцеловав пожилую женщину, прошла в дом.

– Что-нибудь серьезное стряслось дома, раз ты так бежала?

– Нет, нет! Мама послала меня узнать, не нуждаешься ли ты в чем-нибудь.

– Твоя мать – замечательная женщина! Передай ей, что я чувствую себя так хорошо, как только старость позволяет. Ах, милочка! Старость – это самое худшее, что только может приключиться с человеком.

– Послушай, Сидони, все-таки лучше быть старой, чем мертвой.

– Так ли? Это говорят, пока молоды, пока кровь в жилах кипит, пока можно подняться по лестнице, не боясь поскользнуться, пока можно быть полезной. А посмотри на меня. Какая от меня польза? Я – лишний груз для твоего отца, лишняя забота для твоей матери.

– Не надо этого говорить, Сидони. В Монтийяке все тебя любят, ты же знаешь.

– Конечно, знаю. Но это не мешает мне чувствовать себя обузой. Особенно сейчас, с началом этой треклятой войны. Даже вязать не могу, из моих скрюченных пальцев и крючки, и шерсть выскальзывают. А мне так бы хотелось связать носки для наших солдат! Ведь им, бедолагам, было так холодно в прошлую войну!

По ее морщинистой щеке сбежала слеза. С тяжелым сердцем смотрела Леа, как стекала она, расползаясь в морщинках в уголке рта. В порыве нежности Леа бросилась к ногам старухи. Она упала на колени, как некогда в детстве, когда бывала очень огорчена и прятала лицо в ее пахнувшем хлебом и стиркой переднике. Как давным-давно, рука, теперь изуродованная тяжким трудом на земле, нежно погладила золотистые волосы.

– Красавица ты моя, не расстраивайся. Я старая болтливая дура, плачу не переставая. Не обращай внимания. Это из-за грозы ломит мои кости, и я все вижу в черном цвете. Ну, взгляни на меня. Что же происходит с этим ребенком? Ведь не скажешь: вот девушка, которая вскоре замуж выходит. Представляю, какое лицо состроил бы твой жених, если бы увидел тебя такой, с глазами и носом красными, как у белого кролика. Ты помнишь белых кроликов? Чего только ни приходилось выдумывать, когда наступало время их забивать. Ты никак не хотела с этим мириться. Расставив руки, становилась перед клетками, крича: ”Только не их; это же принцессы, превращенные в кроликов злыми феями!" Твоему отцу и мне приходилось пускаться на разные хитрости, чтобы до них добраться. Ждали, пока не наступит ночь, и в клетки клали столько лент, сколько там было зверушек, чтобы на следующий день ты поверила, будто кролики снова превратились в принцесс и, уходя, забыли свои ленты…

Воспоминание об этой сказке из детства вызвало улыбку на губах Леа.

– Какой же я была глупышкой, верила в волшебные сказки!

– А теперь не веришь? Напрасно. Кто сделал тебя такой красивой? Конечно, существует Боженька, но и без волшебства не обошлось.

Леа смеялась.

– Перестань, Дони. Я больше не ребенок.

– Для меня ты всегда останешься моей малюткой, дитятей, которого у меня самой не было, – сказала она, заставив Леа встать и крепко прижав к груди.

Обе женщины долго не произносили ни слова. Сидони первой прервала молчание. Вынув из кармана фартука платок в клетку, она шумно высморкалась и вытерла глаза.

– Ладно, нехорошо распускать нюни. Скажи матери, пусть не беспокоится. Мне ничего не нужно. Поблагодари мадемуазель Руфь за вчерашнее посещение… Где же была моя голова? Ты не можешь уйти, не выпив стаканчик черносмородиновой наливки.

– Спасибо, Сидони. Не беспокойся из-за меня.

– Не спорь! Не спорь!

7

– Лоран д'Аржила, согласны ли вы взять в жены присутствующую здесь Камиллу д'Аржила?

– Да.

Это "да", произнесенное твердым голосом, пронеслось под готическими сводами и поразило Леа прямо в сердце. Она ощутила, как деревенеет тело, стынет кровь в жилах, останавливается сердце и ее охватывает смертельный холод.

Краски витражей, освещенных праздничным солнцем, закружились, как в калейдоскопе, окрасив в цвета радуги алтарь, где служил священник, образовав нимб вокруг одетой в кремовое Камиллы и превратив в костюм арлекина мундир Лорана. "Как у моей старой куклы Жана", – мелькнула у Леа мысль. Отдельные части волшебной игрушки постепенно заполняли всю церковь, а собравшиеся будто растворялись. Очень скоро из этой движущейся пестрой массы выделилась лишь одна холодная серая статуя. Леа испытала огромное облегчение, обнаружив, что, закрыв глаза, оказывается единственной владычицей этих красок. Гул отбросил красные цвета, будто струей крови, к возникшим на мгновение сводам; звук повыше рассеял синие краски, в то время как зеленые развернулись темным ковром, на который лепестками упали желтые, розовые и фиолетовые пятна. Затем, по мере того, как шум, словно по мановению палочки, невидимого дирижера, все больше нарастал, краски сгрудились в чудовищные образы, а их пугающую – уродливость подчеркивала жирная черная линия, которой они были обведены. Вдруг перед Леа выросла еще более страшная сатанинская фигура. Охвативший ее ужас был так силен, что она вскрикнула.

Откуда тянуло этим невыносимым жаром? Кто отогнал чудовищ? Куда исчезли яркие танцующие краски? Почему все выглядело таким мрачным? А эта разрывавшая сердце и стучавшая в висках музыка?…

– Мадемуазель, не угодно ли вам собрать пожертвования?

Чего добивался от нее этот колосс в красном? Зачем обращался к ней этот человек в смешном костюме, в шляпе с пером? Что невыносимо сдавливало ей руку?

– Леа…

– Мадемуазель…

Она повернулась налево и различила, как в тумане, лицо жениха. Пожатие? Его ладони? Она резко высвободилась. По какому праву осмелился он к ней прикоснуться? А что это за тип в красном протягивал ей обтянутую белым шелком корзиночку? Чтобы она собирала пожертвования?… А что дальше? Неужели он не понимал, как ей непереносима сама мысль о том, что придется ряд за рядом обойти всех присутствовавших, одной рукой поддерживая платье из светло-розовой кисеи, а в другой держа корзиночку?

Привратник настаивал:

– Мадемуазель, не угодно ли вам собрать пожертвования?

– Нет, спасибо, – ответила она сухо.

Тот удивленно на нее посмотрел. Обычно молоденькие девушки любили собирать пожертвования, потому что у них появлялась возможность похвастаться своим нарядом… Он огорченно повернулся к Франсуазе, которая торопливо согласилась. Ее улыбка была торжествующей…

Наконец служба закончилась. Перед алтарем, заваленным грудами белых цветов, молодожены выслушали поздравления родных и друзей.

Когда подошла очередь Леа, которую только гордость удерживала на ногах, похорошевшая, чуть раскрасневшаяся Камилла протянула к ней руки и прижала к груди.

– Моя Леа, скоро наступит твой черед. Будь так же счастлива, как я сейчас.

Леа равнодушно позволила себя обнять. В ее потрясенном сознании кружились слова, за которые она цеплялась: "Это неправда… это лишь сон, дурной сон… это неправда, мне привиделось, это дурной сон… неправда…"

Подталкиваемая Клодом, она неподвижно замерла перед Лораном.

– Расцелуй его, – сказал Клод.

Ликующая музыка органа сопровождала шествие. В длинном платье из поблескивающего на солнце кремового сатина, под вуалью из слегка пожелтевших от времени кружев, которые много поколений женщин из рода д'Аржила носило на своих свадьбах, шедшая чуть впереди Камилла была восхитительна. Легкая ручка новобрачной лежала на руке мужа, который предупредительно подстраивался под се походку. В платьях из розовой кисеи сзади шли восемь подруг невесты со скрытыми под капорами милыми личиками… Леа не переносила кисею и розовый цвет.

На паперти сгрудилась многочисленная толпа, возгласами приветствовавшая новобрачных.

Для традиционного снимка длинноволосый фотограф, с пышным бантом на шее, разместил свадьбу перед высоким порталом. На одной из фотографий Леа шевельнулась, и ее лицо вышло таким расплывчатым, что его трудно узнать; на второй она так наклонила голову, что виден был лишь верх се широкого капора.

Когда Леа вместе с Клодом, Люсьеном и Лаурой в машине дяди Адриана уезжала из Сен-Макера, сильнейший приступ тошноты заставил ее, согнувшись пополам, броситься к обочине дороги.

– Да ведь бедная крошка вся горит! – воскликнул, поддерживая ее голову, Адриан. После того как рвота прекратилась, побледневшая Леа рухнула на траву.

Адриан поднял ее и отнес в машину.

– Меня знобит, – прошептала девушка.

Люсьен вынул из багажника плед и укутал ее.

Установив тяжелую форму кори, доктор Бланшар предписал строгую диету и полнейший покой.

Намеченную на ноябрь свадьбу пришлось отложить, и Клод в отчаянии вернулся в полк, даже не попрощавшись с невестой.

Хотя отец, мать и Руфь денно и нощно не отходили от нее, Леа долго не поправлялась. За сорок лет практики доктор Бланшар никогда не сталкивался с такими тяжелыми проявлениями болезни. Он даже начал бояться, уж не предвещает ли это приближение эпидемии. Его страхи не подтвердились, и болезнь Леа оказалась единичным случаем.

Почти каждый день в Монтийяк приходили длинные послания от Клода д'Аржила. Они оставались нераспечатанными на столике у изголовья постели в спальне Леа. Каждую неделю Изабелла извещала несчастного воина о состоянии здоровья его невесты. В конце третьей недели Леа смогла сама приписать к письму матери несколько слов.

Клод д'Аржила, однако, так их никогда и не прочитал. Он погиб от взрыва гранаты во время учений, незадолго перед тем, как письмо пришло в его лагерь.

Считая поправлявшуюся девушку все еще слишком слабой, от нее долго скрывали это известие.

Как-то раз, теплым декабрьским полднем Леа, опираясь на руку Руфи, прогуливалась по террасе. Она чувствовала, что силы понемногу возвращаются к ней.

– А теперь пора возвращаться. Для первого раза достаточно.

– Побудем еще немного, Руфь. Мне так хорошо!

– Нет, малышка, – твердо сказала гувернантка.

Леа знала, что при определенных обстоятельствах сопротивляться Руфи невозможно. И не стала настаивать.

А чья это тоненькая фигурка торопливо приближается к ним? Почему эта траурная вуаль? Замерев, Леа с нарастающим ужасом смотрела на женщину во вдовьем платье.

– Лоран?

Воплем, спугнувшим с дерева птиц, вырвалось у нее из груди ненавистное и любимое имя. Руфь с удивлением на нее посмотрела.

Женщина в трауре уже находилась совсем рядом.

– Лоран, – простонала, стягивая на груди шерстяную накидку, Леа.

Женщина приподняла вуаль, и открылось взволнованное лицо Камиллы. Она протянула руки к Леа, и та, вся сжавшись, дала себя обнять.

– Бедненькая ты моя…

– Лоран?

– Как ты великодушна, что думаешь о других. С Лораном все в порядке. Он просил меня крепко тебя обнять и передать, что наш дом всегда останется и твоим.

Леа больше ее не слушала. После приступа отчаяния в ней вспыхнула безумная радость. С сияющей улыбкой обняла она Камиллу.

– Как ты меня напугала! Зачем же эти тряпки? По кому же ты носишь траур?

– Ох, Леа! Так ты не знаешь?

– Что же я должна знать?

Камилла, закрыв лицо руками, опустилась на землю.

– В конце-то концов, что же произошло? Что с тобой? Почему ты в таком состоянии? Руфь, почему Камилла в трауре?

– Умер ее брат!

– Ее брат? Какой брат?… Ох, не хочешь ли ты сказать?…

Руфь кивнула.

– Клод?

"Теперь мне не придется говорить ему, что я и слышать не хочу о нашем браке", – помимо воли подумалось Леа, покрасневшей от стыда, что подобная мысль пришла ей в голову. От смущения ее глаза наполнились слезами. Обманувшись, Камилла воскликнула:

– Ох, моя бедняжечка!

Леа поправлялась на глазах. Несмотря на сильные холода, от которых у нее краснели щеки и нос, она возобновила долгие прогулки на лошади с отцом по виноградникам и лугам. Казалось, что война далеко.

Стремясь ее развлечь, Пьер Дельмас предложил вместе съездить в Париж, куда ему было нужно по делам. Они могли остановиться у тетушек Изабеллы – Лизы и Альбертины де Монплейне. Леа с восторгом согласилась. В Париже ей удалось бы повидать Лорана, которого недавно перевели в военное министерство.