Текст книги "Голубой велосипед"
Автор книги: Режин Дефорж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)
– Я искала тебя.
– Неужели тебе так надоели поклонники, что ты убегаешь с праздника? – подходя, спросил он. Как красив он был в этом тусклом, падавшем ему на лицо свете! Разве можно его не любить? Она протянула руку.
– Лоран…
Словно не заметив ее волнения, он взял в руку ее нервные пальцы.
– Что случилось?
Леа провела языком по пересохшим губам. Ее рука трепетала в ладони Лорана. Она почувствовала, что и его бьет дрожь! Спазм отпустил горло, чувственная волна пробежала по всему телу, и, полуприкрыв глаза, она прошептала:
– Я люблю тебя.
Она испытала огромное облегчение, едва выговорив эти слова. Ее лицо с полузакрытыми глазами потянулось к мужчине в ожидании поцелуя. Но его не последовало. Открыв глаза, она на шаг отступила.
Лоран выглядел ошарашенным и недовольным. Таким бывал отец, когда она совершала какую-нибудь глупость. Что особенно удивительного она сказала? Ведь не мог же он не догадываться, что она в него влюблена, раз он за ней ухаживал, а она эти ухаживания принимала? Почему он молчит? Он улыбнулся. "Фальшиво", – подумала она.
– …Ничто не доставляет мне большую радость, чем твоя дружба, моя маленькая Леа…
О чем он говорит? О какой еще дружбе?
– …твои ухажеры начнут ревновать…
Что такое он несет? Я же призналась ему в любви, а он мне говорит о воздыхателях?
– Лоран, – воскликнула она. – Перестань меня поддразнивать. Я тебя люблю, и ты это знаешь. И тоже меня любишь.
Пахнувшие табаком пальцы прикоснулись к ее губам.
– Леа, замолчи. Не надо говорить вещей, о которых потом пожалеешь.
– Никогда, – выкрикнула она, отталкивая прижатую к ее губам руку. – Я тебя люблю и хочу. Я желаю тебя столь же сильно, как и ты меня. Посмей только возразить, посмей сказать, что меня не любишь!
Леа никогда не забыть потрясенного лица Лорана. Казалось, перед ее взором рождается и одновременно исчезает целый мир. За обладание этим созданным для спокойной, безоблачной любви умом сцепились радость и страх.
В те мгновения красота Леа была поразительной. Все в ней ждало поцелуя: и растрепавшиеся от гнева волосы, и оживленное лицо, и сверкающие глаза, и припухшие губы.
– Отвечай. Ведь ты меня любишь, не так ли?
– Да, люблю, – с трудом прошептал он.
От озарившей ее радости Леа стала еще прекраснее.
Молодые люди обнялись, а их губы сомкнулись в пугающе жадном поцелуе. Вдруг Лоран оттолкнул ее. С полуоткрытым влажным ртом Леа изумленно на него посмотрела.
– Леа, мы сошли с ума. Забудем об этом.
– Нет, я тебя люблю и хочу выйти за тебя замуж.
– Я же должен жениться на Камилле.
Растерянно глядевшие на него фиолетовые глаза постепенно темнели.
– Но ты же меня любишь! Если брак тебя пугает, давай уедем. Хочу только одного – жить с тобой.
– Это невозможно. Отец объявил о моей помолвке с Камиллой. Если я порву помолвку, это убьет их обоих.
Леа ударила его в грудь кулаком.
– А ты не боишься, что умру я?
Эта фраза заставила Лорана улыбнуться. Он взял Леа за плечи и, покачивая головой, сказал:
– Нет, только не ты. Ты сильная, тебя ничто не может задеть. Есть в тебе инстинкт жизни, которого совершенно лишены Камилла и я. Мы принадлежим к слишком древнему роду. Наша кровь оскудела, наши нервы изношены. Мы нуждаемся в покое наших библиотек… Нет, дай мне высказаться. Камилла и я похожи, мы одинаково рассуждаем, любим один и тот же строгий, посвященный знанию образ жизни.
– И я тоже люблю учиться.
– …Конечно, – продолжал он устало. – Но тебе очень скоро со мной наскучит: ты любишь танцевать, любишь флирт, шум, свет, все, что я не переношу…
– Разве ты не флиртовал со мной?
– Нет, не думаю. Моя ошибка в том, что я слишком часто с тобой встречался, слишком часто оставался с тобой наедине…
– …и заставил меня поверить в то, что влюблен.
– Этого я не хотел. Мне доставляло столько удовольствия видеть, как ты живешь… такая свободная, такая гордая… такая прекрасная… я был спокоен, совершенно не думая о том, что ты способна заинтересоваться таким скучным человеком, как я.
– Никогда мне не было с тобой скучно…
– …я был признателен, что ты меня выслушиваешь. В тебе все славило самое естественное, что только есть в жизни.
– Но ты же меня полюбил, ты сам сказал.
– Я был не прав… Любить тебя – это любить невозможное счастье…
– Нет ничего невозможного. Нужно лишь немного дерзания.
Задумчиво, невидящим взглядом, Лоран смотрел на Леа.
– …Верно, немножко дерзания… А дерзости-то мне и не хватает.
В последние минуты Леа физически ощущала, как в ней нарастает волна гнева. Черты ее лица обострились, и она выкрикнула:
– Вы трус, Лоран д'Аржила! Вы меня любите, признаетесь мне в этом и позволяете, чтобы меня перед всеми унижали. Вы предпочитаете мне недотрогу, скверно сложенную и некрасивую, которая наградит вас кучей крикливых и уродливых ребятишек.
– Замолчи, Леа. Не говори так о Камилле.
– Так я и испугалась! Чем тебя завлекла эта курица? Разве что ты любишь ее подавленный вид, се взгляды исподлобья, скучные мины, тусклые волосы…
– Леа, пожалуйста…
– Почему ты заставил меня поверить в твою любовь?
– Но, Леа…
В своем озлоблении она была не способна признать, что Лоран никогда не переступал границ дружбы. К тому же к гневу примешивалась досада на то, что ее отвергли. Бросившись на него, она с размаху отвесила ему пощечину.
– Ненавижу тебя…
На бледном лице молодого человека появилось красное пятно.
Сама грубость жеста успокоила Леа, но она оставалась в плену захлестнувшего ее отчаяния. Опустившись на пол и прижавшись лбом к гроту, спрятав лицо в сложенных руках за распущенными волосами, она разразилась рыданиями.
Лоран смотрел на нее с выражением глубочайшей грусти. Он приблизился к вздрагивавшей от горя девушке, чуть прикоснулся пальцами к ее мягким волосам, а затем повернулся и вышел. Дверь мягко захлопнулась.
Тихий скрип задвижки в петле прервал рыдания Леа. Теперь все было кончено, она все испортила, никогда не простит он ей этой смешной сцены, оскорблений. Негодяй!… Дать ей так унизиться! Всю жизнь ей не забыть пережитого стыда.
Она с трудом поднялась на ноги, тело болело, как после падения, на щеках выступили пятна.
– Негодяй, негодяй, негодяй…
Ударом ноги отшвырнула она горшок с хрупкой орхидеей, который разбился о камни.
– Долго ли еще будет продолжаться эта комедия? – раздался в полумраке чей-то голос.
Сердце Леа остановилось, в горле пересохло. Она резко обернулась.
Франсуа Тавернье медленно выступил вперед. Вздрогнув, Леа скрестила на груди руки.
– Может, хотите, чтобы я вас согрел? Или принести вам коньяку?
Покровительственный и издевательский тон больно хлестнул по самолюбию девушки.
– Мне ничего не нужно. Что вы здесь делали?
– Отдыхал в ожидании встречи с месье д'Аржила. Это запрещено?
– Вы могли бы дать знать о своем присутствии.
– Дорогая моя, вы мне просто не оставили времени. Я дремал. А проснулся, услышав, как вы признаетесь в сжигающем вас пламени сыну нашего хозяина. Какой порыв! Какая страсть! Сын месье д’Аржила не заслуживает такого отношения…
– Запрещаю вам говорить о нем в таком тоне.
– Ох, извините. Мне не хотелось бы вас обидеть, но согласитесь, этот очаровательный джентльмен вел себя, как болван, отвергнув столь заманчивые… и недвусмысленные предложения…
– Вы грубиян!
– Может быть. Но если бы вы проявили хотя бы малейший интерес к моей особе, я бы…
– Не представляю, какая женщина могла бы испытывать хотя бы малейший интерес к личности вроде вас.
– Малышка, на этот счет вы заблуждаетесь. Женщины, особенно настоящие, любят, когда с ними не слишком церемонятся.
– Несомненно, женщины, у которых вы бываете, но не девушки…
– Хорошо воспитанные? Такие, как вы?
Ее запястья вдруг были крепко схвачены широкой ладонью. С удерживаемыми за спиной руками она оказалась плотно прижатой к мужчине, который был свидетелем ее унижения. От охватившей ее ненависти Леа закрыла глаза.
Насмешливый огонек в глазах Франсуа Тавернье погас, и он смотрел на нее так, словно пытался проникнуть в самые сокровенные мысли.
– Отпустите, я вас ненавижу!
– Моя дикарочка, а гнев вам к лицу.
Губы мужчины прикоснулись к губам удерживаемой им девушки. Она молча бешено забилась. Одной рукой тот сжал ее сильнее, заставив вскрикнуть, второй схватил за растрепавшиеся волосы. Пахнущие вином и табаком губы стали настойчивее. Ярость захлестывала Леа… Вдруг она обнаружила, что отвечает на поцелуй этого мерзавца… Откуда вдруг такая слабость во всем теле, такая восхитительная тяжесть внизу живота?
– Нет!
Она с воплем высвободилась.
Что же она вытворяет? Просто сошла с ума! Позволить мужчине, которого презирает, которого предпочла бы видеть мертвым, обнимать ее! И это, будучи влюбленной в другого! Если бы еще эти отвратительные поцелуи не доставляли ей удовольствия!
– Негодяй!
– Ваш лексикон не богат. Совсем недавно вы говорили то же самое другому.
– Вы невыносимы.
– Сегодня. А завтра?
– Никогда! Лучше пусть начнется война, только бы вы исчезли!
– Что касается войны, то ваше желание исполнится. Но не слишком рассчитывайте на мое исчезновение. У меня нет намерения оставить свою шкуру в этой заранее проигранной войне.
– Трус! Как только вы можете такое говорить?
– Не вижу, что трусливого в ясности мысли? К тому же такого же мнения придерживается ваш дорогой Лоран д'Аржила.
– Не оскорбляйте человека, великодушия которого не способны понять.
Даже грубое слово не задело бы Леа сильнее этого громкого хохота.
– Вы мне отвратительны!
– У меня только что сложилось иное впечатление.
Собрав остатки своего достоинства, Леа вышла, хлопнув дверью.
У подножия широкой, ведущей в покои лестницы, посреди выстланного белым мрамором вестибюля Леа металась, как человек, не знающий, куда же ему приткнуться.
Из-за стены кабинета месье д'Аржила донеслись возгласы, чьи-то восклицания. Внезапно дверь с силой распахнулась. Леа отскочила в тень портьеры, скрывавшей идущую в подвал лестницу. В центре вестибюля находились Лоран д'Аржила и Франсуа Тавернье.
– Что происходит? – спросил Тавернье.
– По радио передают обращение Форстера о насилии над Данцигом, а также "о согласии на воссоединение с рейхом".
Лоран д'Аржила был так бледен, что Франсуа Тавернье спросил с большей иронией, чем ему самому хотелось бы:
– Вы не знали?
– Знал, конечно, но мой отец, Камилла, отец Адриан, месье Дельмас и некоторые другие условились сохранить это известие в тайне, чтобы не портить последний праздник мирного времени.
– Ба, раз уж вы думаете, что так будет лучше… А Польша? Что сообщают о Польше?
– С 5.45 утра бои идут по всей линии фронта, а Варшава подверглась бомбардировке.
Вбежали Жан и Рауль Лефевры.
– Только что из Лангона вернулся Венсан Леруа – объявлена всеобщая мобилизация.
За их спиной толпились встревоженные гости, стремившиеся услышать подробности. Некоторые из женщин уже плакали.
В сопровождении отца Адриана и Пьера Дельмаса из своего рабочего кабинета вышел месье д'Аржила. Внезапно ссутулившийся, он бормотал:
– Друзья мои, друзья мои.
Через открытую дверь кабинета послышалось потрескивание радиоприемника, затем зазвучали немецкие, польские голоса, пока, наконец не стал слышен более отчетливый голос переводчика.
Кто-то прибавил громкость.
"Мужчины и женщины Данцига, пришел час, наступления которого все мы желали вот уже двадцать лет. С сегодняшнего дня Данциг вернулся в лоно великого немецкого рейха. Нас освободил наш фюрер Адольф Гитлер. Впервые знамя со свастикой развевается над общественными зданиями Данцига. Начиная с сегодняшнего дня, оно также развевается над всеми бывшими польскими зданиями и в порту".
Пока диктор комментировал согласие Гитлера на возвращение Данцига в рейх и описывал народное ликование, украшенные флагами памятники, среди немногочисленных собравшихся царило безмолвие.
Словно разговаривая с самим собой, отец Адриан прочитал:
"Статья первая: конституция вольного города немедленно утрачивает силу".
Невозмутимый голос диктора продолжал: "Сегодня утром Германия начала военные действия против Польши".
– Это война, – умирающим голосом произнесла, падая в кресло, Бернадетта Бушардо.
– Ох, Лоран!
Камилла бросилась в объятия своего жениха. Глаза ее были полны слез.
– Не плачь, дорогая, все закончится очень быстро.
Стоявшая совсем близко Леа смотрела на них. В общем переполохе никто не обратил внимания на ее бледность, на ее рассыпавшиеся волосы. Она уже забыла о сцене в зимнем саду, о своей отвергнутой любви, думая только о возможной гибели Лорана.
– А я-то предполагал, что вы его ненавидите, – шепнул ей на ухо Тавернье.
Покраснев, Леа обернулась и свистящим полушепотом ответила:
– Ненавижу я вас. Желаю, чтобы вы первым погибли на этой войне.
– Сожалею, но, как я вам уже говорил, у меня нет намерения доставить вам такое удовольствие. Потребуйте у меня все, что вам заблагорассудится – драгоценности, меха, дом, – я охотно брошу все к вашим ногам. Однако к своей жизни, какой бы жалкой она ни была, я привязан.
– Только вам одному она и дорога. А о том, чтобы выйти за вас…
– Кто же говорил вам о браке? Лично я стремлюсь к тому, чтобы стать вашим любовником.
– Него…
– Да, знаю, я негодяй.
– Тише, тише, говорит Гитлер.
4
Изабелла настояла на том, чтобы родственники мужа переночевали в Монтийяке. Раскладушки расставили в гостевых комнатах, в спальнях трех сестер и в детской. В знак особой милости Леа уступила свою детскую кроватку-убежище Пьеро, который по достоинству оценил этот жест.
Забыв о войне, сестры и братья весь вечер помогали Руфи и горничной Розе переносить и раскладывать постели. По всему дому звучали смех, крики и шум бегающих детей. Запыхавшись, молодые люди, закончив работу, падали на кровать, на подушки или на пол детской, предпочитая гостиной, где собрались их родители, эту заставленную комнату, несмотря на то, что в воздухе стояла поднятая слишком энергичной метлой Розы пыль.
Сидя на своей кровати рядом с Пьеро, Леа играла в карты. Мысли ее были заняты другим, и она проигрывала. С раздражением отбросив карты, она в задумчивости прижалась к железной спинке кровати.
– О чем ты думаешь? Играть будешь?
– Она думает о Франсуа Тавернье, – сказала Коринна.
– Он только с ней и разговаривал, – добавила Лаура.
– Вы ошибаетесь, она думает совсем не о Франсуа Тавернье, – просюсюкала Франсуаза.
– О ком же тогда? – спросила Коринна.
Тасуя карты, Леа пыталась сохранить внешнее безразличие. На что намекала эта язва? Еще в раннем детстве Франсуаза раньше всех остальных догадывалась, о чем думает ее младшая сестра, какие глупости натворила, угадывала места, где та прячется. Это приводило Леа в такую ярость, что она била свою старшую сестру. Сколько раз Руфи приходилось разнимать их… Франсуаза не могла удержаться и постоянно следила за своей сестрой, рассказывая матери о самых мелких ее проступках. Не переносившая доносительства, Изабелла Дельмас сурово ее наказывала, что еще больше разжигало соперничество двух сестер.
– О ком же? – хором спросили обе кузины.
Франсуаза с улыбкой злого удовлетворения на лице заставила их ждать.
– Она мечтает о Лоране д'Аржила.
– Но он же помолвлен с Камиллой!
– Это невозможно!
– Ты с ума сошла!
– Уверена, что ты ошибаешься.
Эти возгласы гудели в голове Леа, видевшей перед собой непомерно увеличившееся недоумевающее лицо Пьеро.
– Да нет, поверьте мне. Она влюблена в Лорана д'Аржила.
С пугающей стремительностью соскочив с кровати, Леа, прежде чем Франсуаза успела сделать хотя бы движение, схватила се за волосы. Несмотря на неожиданность, та отреагировала мгновенно. Ее ногти впились в сестрину щеку. Появились капельки крови. Но Леа была сильнее, она быстро справилась с сестрой, сев на нее верхом, схватила за уши и принялась бить головой об пол. Все кинулись их разнимать. И после того, как им это удалось, бедная Франсуаза еще какое-то время оставалась лежать неподвижно.
Шум и крики встревожили старших.
– Леа, ты невыносима. Почему ты ударила сестру? – строгом голосом спросила Изабелла Дельмас. – В вашем возрасте…
– Мамочка…
– Иди в свою комнату, обойдешься без ужина.
Гнев Леа мгновенно остыл. Ей хотелось бы рассказать матери, как несчастна она, как сильно нуждается в ласке, в утешении. Та же, напротив, ее поругала и прогнала. Может, Леа и раскаялась бы, если бы не уловила торжествующей ухмылки Франсуазы. Подавив слезы, она прошла с высоко поднятой головой мимо осуждающе смотревших на нее родственников. Лишь дядя Адриан сделал ласковое движение и добро улыбнулся, словно говоря: все это пустяки. Его движение едва не сломило ее выдержки. Она поспешила убежать.
– Бедная моя Изабелла, вы еще намучаетесь с этой малышкой, – сказала золовке Бернадетта Бушардо.
Ничего не ответив, Изабелла покинула детскую.
Леа не послушалась матери и не отправилась в свою комнату. Выбежав в сад, пересекла двор и через виноградники заспешила к Бельвю. Чтобы не проходить перед домом Сидони, она перелезла через окружавшую поместье ограду и пыльной дорогой, а потом тропкой зашагала к часовне. Окрепший влажный и теплый ветер вынудил ее на полпути сначала замедлить шаг, а потом и вообще остановиться.
Скрестив на груди руки, словно для того, чтобы сдержать рвущееся из груди сердце, и постепенно успокаиваясь, смотрела она на угрожающе нависшее над равниной небо. Все вокруг под порывами обезумевшего ветра скорчилось, сжалось, будто пытаясь укрыться от несущейся с моря бури. Мгновение за мгновением темнело небо с принимавшими пугающие очертания облаками.
Ураган разметал ее волосы, и они развевались над головой, напоминая змей Горгоны. Замерев, созерцала Леа это успокаивающее душу бушевание стихии. Она чувствовала, как передается ей дрожь земли, как под кажущимися горячими каплями начинавшегося дождя мало-помалу выделяются тяжелые, бьющие в ноздри, пьянящие больше самого крепкого вина запахи земли. Быстро намокшее платье прилипло к телу, подчеркивая его линии, и оно выглядело даже более нагим, чем если бы было совершенно обнаженным. Под ветром твердели соски грудей. Синяя молния разорвала облака, и от последовавшего почти сразу же удара грома содрогнулась земля.
Леа закричала. Капли дождя слезами стекали по озаренному первобытным ликованием лицу. Ее сотряс приступ дикого, раскрепощающего смеха, сопровождаемый новым ударом грома. Смех превратился в крик, крик торжества и радости жизни. Она соскользнула на дорогу, превращенную ливнем в липкую грязь. Ее губы прикасались к еще теплой от солнца земле, погружались в ее мягкую массу. Языком лизала она эту глину, вкус которой, казалось, содержал в себе все ароматы Монтийяка. Ей хотелось, чтобы земля разверзлась и поглотила ее, дабы, переварив, возродить в виноградниках, цветах и деревьях дорогого ей края. Девушка перевернулась на спину, подставив свое измазанное лицо небесной влаге.
Проснувшись утром следующего дня совершенно разбитой, она попробовала вспомнить, что же случилось накануне. Разбросанная вокруг постели грязная одежда напомнила ей о вчерашней грозе и о том, что ей предшествовало. Ее охватило глубокое отчаяние. Впервые в жизни не получила она того, чего хотела. В тщетной попытке спрятаться от огорчения она натянула на голову одеяло. Но шум шагов, зовущие голоса доносились до нее и через это укрытие. Отбросив одеяло, она села.
Боже мой! Что скажет Руфь, увидев ее ночную рубашку, ее испачканные грязью простыни? В дверь постучали.
– Леа, Леа! Вставай! Лоран и Камилла приехали попрощаться с нами.
Скинув рубашку, она бросилась в ванную и, пустив воду, смыла с лица и тела следы грязи. С силой расчесала волосы, которые так спутались, что вырывались целыми прядями. Схватила первое подвернувшееся под руку платье, то серое холщевое, которое раньше особенно любила, но теперь уже и слишком узкое, и слишком короткое. Обув пару старых сандалий, полетела по лестнице вниз.
В большой гостиной вокруг Лорана и Камиллы собралась вся семья. Лица молодых людей посветлели, когда они увидели свою подругу с раскрасневшимся от бега лицом, в сияющей короне растрепанных волос, в платье, из которого она выросла и теперь для нее чересчур тесном.
Леа сдержала свой порыв и не бросилась на шею Лорану. Ценой усилия, заставившего ее затрепетать, она сохранила внешнее спокойствие и мягко спросила:
– Лоран, ты уже уезжаешь?
– Мне надо в полк.
Клод добавил:
– А я еду в Тур. Мой полк там.
Стремясь сбить с толку отца, сестер и Лорана, Леа взяла Клода за руку и отвела в сторону.
– Обещай, что будешь осторожен.
– Обещаю. А ты будешь иногда вспоминать обо мне, пока я буду на фронте?
– Только тем и буду занята.
Клод не уловил иронии в ее голосе. От наплыва счастья юноша даже стал заикаться:
– Так… так… ты… меня… немного любишь?
В это мгновение Леа услышала за спиной голос Лорана:
– … мы поженимся, как только я получу увольнительную. Камилла очень этого хочет.
От боли она опустила голову. По ее щеке сбежала слеза. И Клод снова обманулся:
– Леа, ты плачешь?… Из-за меня?… Так ты меня любишь?
Ей все же удалось не проявить своего скверного настроения. Как мог он подумать, что она заинтересуется столь бесцветным, столь похожим на его собственную сестру существом? Отомстить! Наказать Лорана за его трусость, Камиллу за ее любовь, а Клода за глупость!
Она подняла голову, строго глядя на потерявшего голову юношу.
– Конечно, я тебя люблю.
– Значит, ты хотела бы выйти за меня замуж?
– Естественно.
– Когда?
– При твоей первой же увольнительной.
– Давай выйдем.
С властностью, отнюдь не присущей его характеру, Клод схватил Леа за руку и увлек из гостиной в сад. За купой гортензий он привлек ее к себе и поцеловал. Девушка чуть было его не оттолкнула, но одумалась, решив, что через это надо пройти. Боже, как он был неуклюж! Вспомнив о поцелуе Лорана, грубо стертом поцелуем Франсуа Тавернье, она содрогнулась всем телом. Брат Камиллы опять-таки обманулся.
– Ты меня любишь?
Леа едва не расхохоталась.
– Так ты бы согласилась?
– С чем?
– Чтобы я попросил твоей руки у твоего отца?
Леа почувствовала, что все ее будущее зависит от этого ответа. Умно ли выходить замуж за бедного юношу только для того, чтобы наказать Лорана? Не пострадает ли первой она сама?
За кустами мелькнул силуэт Франсуа.
– Да, любимый,– сказала Леа, обнимая Клода.
Как только они вернулись в дом, Клод д'Аржила попросил Пьера Дельмаса о личной встрече. Когда после короткой беседы они вышли, лицо Пьера Дельмаса было мрачным.
Под серым облачным небом на дорожках парка постепенно высыхали лужи. Воздух был тяжел. У конюшен гудели тучи мух. Леа толкнула дверь амбара, сколоченного из посеревших от времени досок. Как в дни детства, забралась она по лестнице на стог сена и утонула в его пахучей и колючей массе.
Она задумалась над тем, что сейчас произошло. Лоран и Камилла уехали, а она сразу же убежала, чтобы укрыться от недоумевающего взгляда страдавшего отца. При одном воспоминании об этом во рту появился неприятный привкус. Она была не в силах разговаривать с ним. Закрыв глаза, она хотела забыться сном.
Совсем ребенком, когда ее ругала мать или же надоедали все и она сама себе, Леа часто прибегала к этой форме укрытия. И каждый раз сон ее не подводил. Но сегодня он не приходил. Чувствуя себя чуть ли не преданной, Леа без конца крутилась в сене.
Чье-то тело прижалось к ней.
– Матиас, что на тебя нашло?
Друг детства обнял ее и, осыпая поцелуями, бормотал:
– Дрянь… жалкая дрянь…
– Остановись… Отпусти меня… Ты делаешь мне больно!
– Ты ничего подобного не говорила Клоду д’Аржила, когда он тебя целовал.
Отталкивая его, Леа рассмеялась:
– Ах вот как!
– Что это за "вот как!" Может, тебе этого недостаточно?
– Не понимаю, какое тебе до этого дело? Целую того, кого захочу.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что этот щенок тебе нравится?
– Ну и что? Не понимаю, какие у тебя-то могут быть возражения?
Матиас сердито посмотрел на подругу, но постепенно его взгляд смягчился.
– Ты же знаешь, как я тебя люблю.
С такой нежностью выговорил он эти слова, что Леа почувствовала волнующее удовольствие. Она погладила юношу по густым волосам и сказала с большим чувством, чем сама хотела:
– И я тебя, Матиас.
Они оказались в объятиях друг друга.
В ласках горе Леа находило облегчение. В поцелуях она постепенно забывала и о Лоране, и о Клоде, и о своих муках. Несомненно, она бы отдалась вся целиком, если бы вдруг не послышался голос отца. Вырвавшись из объятий Матиаса, она спрыгнула на утоптанную землю амбара.
Множество раз Леа с ловкостью кошки спрыгивала со стога. Но сейчас подвернула щиколотку. Леа вскрикнула. Тотчас же рядом оказался Матиас.
– Моя нога!
Отец услышал ее восклицание. В дверном проеме показалась его высокая фигура. Увидев лежавшую на земле дочь, он бросился к ней и оттолкнул юношу.
– Что с тобой?
– Пустяки, папа. Я вывихнула ногу.
– Покажи-ка.
Пьер Дельмас дотронулся до ноги, и Леа вскрикнула. Щиколотка стала вдвое толще. Отец осторожно приподнял дочь.
– Матиас, попроси Руфь вызвать врача.
Вскоре обложенная подушками Леа оказалась на диване в гостиной. Прибыл доктор Бланшар. Ощупав и перевязав больную ногу, он успокоил родителей:
– Великолепное растяжение. Ничего серьезного. Неделя полного отдыха, а потом она снова сможет бегать и скакать.
– Неделя в постели? Я не выдержу, доктор.
– Не беспокойтесь. Быстро привыкните.
– Сразу видно, что беда не с вами, – буркнула Леа.
Чтобы ухаживать за Леа было легче, Изабелла распорядилась уложить ее на первом этаже, на диване в кабинете отца. Такое решение заставило Леа улыбнуться. Она любила эту комнату с ее заставленными книжными шкафами стенами, с выходившей на самую красивую часть парка застекленной дверью. Оттуда можно было видеть виноградники и рощи.
В конце дня пришли попрощаться братья Лефевры. Она была с ними так нежна, так мягка, так кокетлива, что каждый из них ушел убежденным в том, что именно он избранник ее сердца.
– Тебе недостаточно бегать за Лораном, компрометировать себя с Франсуа Тавернье, флиртовать с Клодом и Матиасом, ты еще должна вскружить головы этим простофилям Лефеврам, – сказала присутствовавшая при этой сцене Франсуаза. – Ты просто…
– Дети, хватит ссориться! Франсуаза, твоей сестре плохо, она нуждается в отдыхе. Оставь же ее в покос, – строго сказала вошедшая в комнату мать.
Она присела рядом с Леа.
– Тебе еще больно?
– Чуточку. В ноге постреливает.
– Это нормально. Напомни мне вечером дать тебе успокоительное.
– Мамочка, как приятно болеть, если ухаживаешь ты…
Леа притянула к себе материнскую руку и поцеловала.
Взволнованная Изабелла ласково погладила руку Леа. Соединенные взаимной нежностью, мать и дочь долго не говорили ни слова.
– Правда ли то, что мне сказал отец?
Леа убрала руку и сразу замкнулась.
– Ответь мне. Верно ли, что ты хочешь выйти замуж за Клода д’Аржила?
– Да.
– Ты его любишь?
– Да.
– Мне эта любовь кажется слишком внезапной. Ты его не видела целый год. Может, я чего-то не знаю?
Страстное желание все рассказать, во всем признаться и получить утешение охватило Леа. Но она справилась с этим порывом: только бы не причинить горя матери, не разочаровать, успокоить.
– Да, – твердо выговорила она. – Я его люблю.
