Текст книги "Голубой велосипед"
Автор книги: Режин Дефорж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)
2
Под предлогом мигрени, вызвавшей озабоченность Руфи и матери, ласково потрогавших ее лоб и единодушно нашедших его горячим, Леа не сопровождала семью в почти ежедневной прогулке, а скрылась в комнате, которую все еще называли «детской».
На самом деле это была просторная комната в старом крыле дома, где располагались помещения для прислуги и чуланы. Здесь же находилась обширная свалка разного хлама. Особую радость ребятни, когда в плохую погоду они играла в переодевания, вызывали плетеные из ивняка сундуки, забитые одеждой. Там же хранились портновские манекены с такой широкой грудью, со столь гротескными изгибами, что выглядели пародиями на женское тело. Ящики были переполнены книгами, полученными Пьером Дельмасом и его братьями в качестве школьных наград. По этим весьма содержательным книгам Леа и ее сестры научились читать. В этой комнате с широкими потолочными балками, с высокими окнами, до подоконников которых дети не могли дотянуться, с полом из потускневших, рассохшихся и местами разбитых паркетин, прикрытых выцветшими старыми коврами, где стены были оклеены блеклыми обоями с почти стершимся рисунком, находилось второе убежище Леа. Именно здесь, среди поломанных игрушек своего детства, забившись в угол высокой железной кровати, в которой спала до шести лет, она читала, мечтала, плакала, баюкая старую любимую куклу или же свернувшись калачиком, поджав коленки к подбородку, спала, обретая в этой позе ясность духа улыбчивого и спокойного ребенка давних лет.
Уходящий день тускло, оставляя тени по углам, освещал комнату. Устроившись на кровати, Леа обхватила колени руками, нахмурила брови и невидящим взглядом уставилась на портрет далекого предка. Как давно полюбила она Лорана д’Аржила? Любила всегда? Нет, это неправда. Еще в прошлом году она вовсе его не замечала, как, впрочем, и он ее. Все началось в этом году, во время последних пасхальных каникул, когда он приехал повидать своего заболевшего отца. Как всегда во время таких приездов, он счел своей обязанностью нанести визит мадам и месье Дельмасам.
В тот день Леа была одна в малой гостиной, погрузившись в чтение последнего романа Франсуа Мориака, их ближайшего соседа. Увлеченная чтением, она не слышала, как открылась дверь. Зябко вздрогнув от ворвавшегося в дом свежего, пахнущего сырой землей весеннего воздуха, Леа подняла глаза. С удивлением она увидела высокого светловолосого красавца в костюме наездника, еще державшего в руках хлыст и жокейскую шапочку; он с таким видимым восхищением ее разглядывал, что она испытала жгучее удовольствие. Растерявшись, Леа не сразу его узнала. Сердце ее билось все сильнее. Он улыбнулся. Наконец узнав его, она вскочила и в детском порыве бросилась ему на шею.
– Лоран…
– Леа?
– Да, это я.
– Неужели такое возможно? В последний раз, когда я вас… тебя видел, ты была еще ребенком. В разорванном платье, с растрепанными волосами, исцарапанными ногами, а теперь… я вижу восхитительную девушку, элегантную (он покружил ее словно для того, чтобы лучше рассмотреть), изысканно причесанную (в тот день она отдалась в руки Руфи, которая укротила ее кудри и уложила их замысловатыми прядями, придавшими ей облик владелицы средневекового замка).
– Так я тебе нравлюсь?
Больше, чем я могу выразить словами.
Громадные фиолетовые глаза наивно заморгали, как обычно, когда Леа хотелось понравиться. Сколько раз в такие мгновения ей повторяли, что она неотразима!
– Я не устаю тобой любоваться. Сколько тебе лет?
– В августе исполнится семнадцать.
– Моя кузина Камилла старше тебя на два года.
Почему испытала она такую горечь, услышав это имя? Вежливость требовала справиться о семье, с которой она была хорошо знакома, но сама мысль о том, чтобы выговорить имя Камиллы, была непереносима.
Лоран д'Аржила спросил, как поживают ее родители, ее сестры. Не сознавая смысла его вопросов, она наугад, как язык повернется, отвечала то "да", то "нет", прислушиваясь лишь к звучанию голоса, от которого вся трепетала.
Он удивленно замолчал, пристальнее к ней приглядываясь. Леа была убеждена в том, что он обнял бы ее в тот момент, если бы не вошли мать и сестры.
– Леа, что это значит? Пришел Лоран, а ты нас не позвала.
Молодой человек поцеловал протянутую ему руку.
– Сегодня я, наконец понял, от кого у Леа такие чудные глаза, – сказал он, поднимая голову.
– Замолчите, нельзя слишком часто повторять Леа, как она хороша. Она и так чересчур в этом уверена.
– Ну а нам? – хором воскликнули Франсуаза и Лаура.
Нагнувшись, Лоран взял маленькую Лауру на руки.
– Хорошо известно, что женщины из Монтийяка – первые красавицы в крае.
Мать оставила Лорана на ужин. Леа не освободилась от его обаяния и после того, как он в первый раз заговорил о вероятности войны. Уезжая, он целовал ее в щеку дольше, она была в этом уверена, чем сестер. От волнения на мгновение Леа закрыла глаза. Когда же, наконец снова их открыла, то увидела, что за ней со злым удивлением наблюдает Франсуаза. На лестнице, ведущей в верхние покои, та ей шепнула:
– Этот не про тебя.
Погруженная в счастливые воспоминания о прошедшем вечере, она не приняла вызова Франсуазы, что изумило ту даже больше всего остального.
По щеке Леа сбежала слеза.
Ночь уже опустилась. Тихий до той поры дом зазвучал голосами вернувшихся с прогулки людей. Леа угадывала, как отец разводит в камине огонь, чтобы рассеять вечернюю сырость, и усаживается в свое кресло, поставив ноги на каминную подставку для дров и взяв с овального столика газету и очки; как мать с нежным, прекрасным лицом работает над вышивкой при свете лампы под розовым шелковым абажуром; как Руфь, придвинувшись к торшеру, заканчивает подшивать подолы их юбок к завтрашнему празднику; как Лаура забавляется с головоломкой или играет с одной из так ею любимых крошечных кукол. Зазвучали первые такты шопеновского вальса – это села за рояль Франсуаза. Леа любила слушать игру сестры, у которой находила талант, но о чем, впрочем, никогда той не говорила… В холодном мраке детской ей сегодня недоставало семейного тепла, которое временами ее раздражало. Ей очень хотелось вдруг оказаться в ногах у матери, на маленькой, принадлежащей только ей табуреточке, и любоваться языками пламени или же, положив голову на материнские колени, помечтать о любви и славе, или же почитать, или же, что было бы особенно хорошо, посмотреть альбомы со старыми фотографиями, которые мать берегла, как реликвии.
С начала лета Лоран зачастил в Монтийяк, заглядывая туда почти каждый день. Он брал Леа с собой, и они галопом носились на своих лошадях по виноградникам. Иной раз он приезжал на новом, недавно приобретенном автомобиле и приглашал ее покататься по окрестностям или погонять на бешеной скорости по прямым дорогам через Ланды. Положив голову на спинку сиденья открытой машины, Леа в таком положении не уставала от монотонного мелькания сосновых крон, устремленных ввысь, к бездонной голубизне неба. Во время поездок они редко оставались вдвоем, но она была убеждена в том, что спутники находились с ними только ради соблюдения приличий. И была признательна Лорану за то, что тот не проявлял неуклюжей услужливости братьев Лефевров. Да и говорить он мог не об одних только виноградниках, лесах и лошадях. Она уже забыла о том, что пока они не встретились снова, на нее наводили тоску его тонкие суждения об английских и американских романистах. Чтобы ему понравиться, Леа прочитала Конрада, Фолкнера и Фицджеральда на языке оригинала, что было для нее тяжким испытанием, потому что по-английски она читала очень плохо. Обычно столь нетерпеливая, она научилась сносить его приступы меланхолии, во время которых война казалась ему неотвратимой.
– Столько погибнет людей из-за второразрядного акварелиста! – горько говорил он, намекая на юношеское увлечение Гитлера живописью.
Вознаграждаемая улыбкой, нежным взглядом или рукопожатием, она мирилась в нем с тем, что ее раздражало в других.
– Леа, ты здесь?
Через открытую дверь в комнату проник прямоугольник света. Леа вздрогнула, услышав голос матери. Маленькая кроватка скрипнула, когда она вскочила.
– Да, мама.
– Что ты делаешь в такой темноте?
– Я размышляла.
Она ладонью прикрыла глаза от резкого света лампочки.
– Пожалуйста, мамочка, выключи свет.
Изабелла Дельмас выполнила просьбу и, проходя вперед, переступила через груду книг, загораживавших проход. Сев у подножия кровати на разбитую молитвенную скамеечку, она погладила растрепанные волосы дочери.
– Скажи, дорогая, что не так?
Леа ощутила, как поднимается в горле комок слез, и ее охватило желание довериться матери. Но зная, как строга та в таких вещах, она не поддалась соблазну открыться в своей любви к мужчине, который вскоре венчается с другой. Ни за что на свете Леа не хотела бы причинить страдание этой сдержанной женщине, которой восхищалась, которую боготворила и, на которую так хотела бы походить.
– Малышка моя, поделись со мной. Не смотри на меня, как загнанный в ловушку звереныш.
Леа попыталась улыбнуться, что-то сказать о завтрашнем празднике, о своем новом платье, но голос ее сорвался, и в слезах бросилась она на грудь матери, шепча:
– Я боюсь войны!
3
На следующий день с раннего утра дом наполнился возгласами, смехом и беготней трех сестер. Руфь уже просто не знала, за что хвататься, чтобы удовлетворить требования трех «малышек». Где только она не искала сумочки, шляпки, туфли…
– Поторапливайтесь. Ваши дядюшки и ваши кузены и кузины уже скоро будут.
Действительно, у сараев только что остановились три лимузина. Старший брат Пьера Дельмаса, Люк, знаменитый в Бордо адвокат и ярый поклонник Морраса, приехал с тремя младшими детьми – Филиппом, Коринной и Пьером. Леа их не любила, находя снобами и лицемерами; исключение составлял Пьер, которого все звали Пьеро, чтобы отличить от крестного отца; похоже, он обещал вырасти другим. К двенадцати годам он умудрился быть исключенным – за наглость и богохульство – из всех церковных учебных заведений Бордо и теперь, к вящему неудовольствию отца, продолжал образование в светском лицее.
Вдова-полковница Бернадетта Бушардо перенесла всю потребность любить на единственного своего сына Люсьена, который родился незадолго до того, как она овдовела. В свои восемнадцать лет юноша больше не мог выносить материнскую заботливость и ждал лишь первого случая, чтобы ускользнуть из дома.
Доминиканец Адриан Дельмас, "совесть семьи", имел обыкновение поддразнивать своего брата Пьера. Среди его племянников и племянниц только Леа не испытывала робости перед монахом, гигантом, выглядевшим особенно внушительно в длинной белой рясе. Замечательный оратор, он выступал с проповедями по всему миру и, зная множество языков, регулярно переписывался с религиозными деятелями всех вероисповеданий.
В обществе Бордо, как и в собственной семье, его считали революционером. Разве не он укрывал у себя после падения Барселоны покинувших свою страну испанских беженцев, этих растлителей монахинь и разорителей склепов? Разве не он был приятелем английского писателя-социалиста Джорджа Оруэлла, бывшего лейтенанта 29-й дивизии, который, прежде чем попасть во Францию, где Адриан оказал ему гостеприимство, раненый брел под палящим солнцем, ночуя под открытым небом в зарослях кустарника или в разрушенных домах? Единственный из братьев, он осудил как несправедливое Мюнхенское соглашение и предсказал, что трусость не позволит избежать войны. Один месье д'Аржила разделял это мнение.
Раймон д'Аржила и Адриан были старыми друзьями. Оба любили Шамфора, Руссо и Шатобриана, но спорили из-за Золя, Жида и Мориака, снова сходясь во взглядах на Стендаля и Шекспира. Их литературные споры могли тянуться часами. Когда отец Дельмас приезжал в Белые Скалы, слуги говорили между собой:
– Смотрите-ка, снова святой отец со своим Золя. Пора бы ему понять, что хозяин того не переносит.
Из всех девушек только Леа была одета в темное платье, резавшее глаз в этот летний полдень.
Ей пришлось долго уламывать мать, чтобы та разрешила ей сшить это платье из тяжелого черного шелка в мелкий цветочек. Его линии подчеркивали тонкость талии, пышность груди и крутизну бедер. На голые ноги были обуты лодочки из красной кожи. Украшенную букетиком цветов в тон к лодочкам черную соломенную шляпку она лихо сдвинула набекрень. В руке держала опять же красную сумочку.
Само собой разумеется, первыми к ней подбежали братья Лефевры. Затем ее расцеловал Люсьен Бушардо, шепнувший перед тем Жану на ухо:
– А наша сестричка здорово сложена.
В свою очередь подошел Филипп Дельмас и, покраснев, тоже поцеловал сестру. Сразу же отойдя от него, Леа повернулась к Пьеро, который бросился к ней на шею, сбив шляпку.
Отвечая поцелуем на поцелуй, Леа сказала:
– Пьеро, я очень рада тебя видеть!
Расталкивая толпу поклонников, наконец, сумел пробиться к девушке и доминиканец в белой рясе.
– Дайте же мне пройти и обнять крестницу!
– Дядюшка Адриан, как это хорошо, что вы приехали! Но что с вами? Вы выглядите озабоченным.
– Пустяки, милочка, пустяки. Как же ты выросла! А ведь когда-то я держал тебя над купелью! Теперь надо бы подумать и о твоей свадьбе. Мне кажется, женихов у тебя хватает!…
– Ох, дядюшка! – промурлыкала она, поправляя шляпку.
– Поспешим, поспешим! Иначе рискуем опоздать в Белые Скалы. Все по машинам! – с несколько натужной веселостью выкрикивал Пьер Дельмас.
Не торопясь, все двинулись к хозяйственным постройкам, где были припаркованы автомашины. К вящему разочарованию братьев Лефевров, в ее честь до блеска надраивших свою старушку "сельтакатр", Леа захотела сесть рядом с крестным.
– Проезжайте вперед со своей таратайкой. Встретимся в Белых Скалах. Дядюшка, ты позволишь мне вести?
– А ты умеешь?
– Да. Только маме не говорите. Папа иногда позволяет мне водить и учит правилам дорожного движения. Это самое трудное. Надеюсь вскоре сдать экзамены.
– Но ты же слишком молода.
– Папа говорит, что это удастся устроить.
– Буду удивлен. А пока покажи мне, что же ты умеешь.
Вместе с ними в машину поднялись Люсьен, Филипп и Пьеро. Подобрав белую рясу, монах сел последним, перед тем рукояткой заведя мотор.
– Провались ты…
Леа слишком резко тронулась с места.
– Извините меня, дядя. Я еще не освоилась с вашим автомобилем.
После нескольких толчков, изрядно перепугавших пассажиров, Леа наконец справилась с машиной.
В поместье месье д'Аржила Белые Скалы вблизи Сент-Эмильона они прибыли почти самыми последними. Длинная дубовая аллея вела к дворцу конца семнадцатого века, изысканная архитектура которого находилась в решительном контрасте с псевдоготикой второй половины девятнадцатого века, характерной для соседних усадеб. Лоран и его отец были очень привязаны к своему жилищу, на содержание и украшение которого не жалели средств.
Когда Леа выбиралась из автомобиля, ее платье задралось, высоко обнажив ноги. Рауль и Жан Лефевры не смогли удержаться от восторженного свиста, но смутились под раздраженными взглядами женщин.
Слуга отогнал машину на задний двор.
В толпе собравшихся перед усадьбой гостей Леа искала только одного человека – Лорана. Небольшая группа направилась к хозяину дома.
– Леа, наконец-то ты здесь. Без твоей красоты, без твоей улыбки ни один праздник не может считаться удавшимся, – сказал Раймон д'Аржила, сердечно глядя на нее.
– Здравствуйте, месье. А Лоран здесь?
– Конечно. Не хватало только, чтобы он отсутствовал! Он показывает Камилле последние переделки в доме.
Леа вздрогнула. Сразу померкло солнце прекрасного сентябрьского дня. Пьер Дельмас заметил, как резко изменилось настроение дочери, и увлек ее в сторону.
– Прошу тебя. Только без сцен и без слез. Не хочу, чтобы моя дочь стала посмешищем.
Леа подавила рыдания.
– Вздор, папочка. Просто я немного устала. Как только поем, все пройдет.
Сняв шляпку, она с высоко поднятой головой присоединилась к своим поклонникам. Те расположились у большого заставленного напитками стола. Она улыбалась их словам, смеялась их шуткам, попивая восхитительный "Шато-д'Икем". А в голове не переставала звучать фраза: "Он с Камиллой".
Праздник обещал быть великолепным. На безоблачном небе сияло солнце; политые накануне лужайки ярко зеленели и пахли свежескошенной травой; благоухали куртины роз. В большой бело-серой палатке расположился обильный стол, за которым стояли слуги в белых куртках. Там и сям под зонтами были разбросаны столики, садовые кресла и стулья. Светлые туалеты женщин, их движения, их смех придавали толпе веселую ноту, которая резко контрастировала с мрачным выражением на лицах некоторых мужчин. Даже Лоран, ради которого и собрались все эти люди, показался Леа побледневшим и напряженным, когда, наконец появился вместе с девушкой, одетой в простое белое платье, чье нежное личико сияло от счастья. При их появлении все приглашенные, кроме Лауры, поправлявшей волосы, зааплодировали.
Раймон д'Аржила подал знак, свидетельствующий о том, что он хочет сказать несколько слов.
– Мои дорогие друзья, сегодня, 1 сентября 1939 года, мы собрались, чтобы отпраздновать день рождения и помолвку моего сына Лорана с его кузиной Камиллой.
Аплодисменты возобновились с новой силой.
– Спасибо, друзья, спасибо, что вы пришли. Видеть вас здесь, у себя дома, для меня радость. Давайте в этот праздничный день выпьем, поедим и посмеемся…
От волнения голос месье д'Аржила сорвался. Улыбающийся сын выступил вперед:
– Давайте начнем праздник!
В окружении поклонников Леа устроилась в стороне. Все добивались чести ей услужить. Вскоре перед ней выстроилась дюжина тарелок с закусками. Она смеялась, болтала и строила глазки под взглядами других девушек, огорченных тем, что им недосталось ухажеров. Никогда не выглядела она такой радостной. Но от самой легкой улыбки ей сводило скулы, а ногти яростно впивались во влажные ладони, болью смягчая страдание, от которого разрывалось ее сердце. А когда она увидела приближавшегося к их группе Лорана, которого, как и раньше, держала под руку слишком откровенно счастливая Камилла, ей показалось, что сейчас она умрет.
– Привет, Леа. У меня еще не было времени с тобой поздороваться, – поклонившись, сказал Лоран. – Камилла, ты помнишь Леа?
– Конечно, я ее и не забывала, – сказала Камилла. – Как бы я могла ее позабыть?
Глядя на соперницу, которую считала ниже себя, Леа встала. Она напряглась, когда Камилла расцеловала ее в обе щеки.
– Лоран мне так много о тебе говорил. Мне хочется, чтобы мы стали друзьями.
Она словно бы не замечала неохоты, с которой Леа отвечала на ее поцелуи. Камилла вытолкнула перед собой скромно выглядевшего юношу, своего брата.
– Ты припоминаешь моего брата Клода? Он умирает от желания снова с тобой встретиться.
– Здравствуй, Леа.
Как похож он был на свою сестру!
– Пойдем, дорогая. Нельзя забывать и остальных приглашенных.
Леа с таким чувством обреченности посмотрела им вслед, что с трудом сдержала слезы.
– Могу я к вам присоединиться?
– Уступи ему свое место, – резко сказала Леа, толкнув сидевшего справа от нее, Рауля Лефевра.
Удивленный и огорченный Рауль поднялся и подошел к брату.
– Ты не находишь, что сегодня Леа какая-то странная?
Не отвечая, Жан пожал плечами.
Леа протянула Клоду заваленную копченостями тарелку.
– Держите, я к ней не прикасалась.
Взяв тарелку и покраснев, Клод поблагодарил ее.
– Вы еще побудете в Белых Скалах?
– Не думаю, если учесть, что готовится…
Леа не слушала. Ее внезапно пронзила мысль: "Ведь Лоран даже не знает, что я его люблю".
На ее лице это открытие отразилось таким облегчением, сопровождалось таким взрывом веселого смеха, что все изумленно на нее посмотрели. Поднявшись, она направилась к купе деревьев, которую называли рощицей. Клод д'Аржила и Жан Лефевр бросились за ней. Но она их осадила без всяких церемоний.
С виноватым видом они прошли к дому, где сгрудились приглашенные.
– Ты считаешь, что будем воевать? – спросил Рауль Лефевр у Алена де Рюссе, который был чуть старше него, а потому выглядел более способным дать серьезный ответ.
– В этом нет никакого сомнения, вы же слышали передачу вчера вечером: немедленное возвращение Данцига Германии вслед за предложениями, изложенными Гитлером польскому уполномоченному, предъявленный Польше ультиматум, истекающий вечером 30 августа. Сегодня 1 сентября. Можете быть уверены, что в этот час гауляйтер Форстер провозгласил присоединение Данцига к рейху, а Германия вторглась в Польшу.
– Значит, война? – произнес внезапно охрипшим голосом Жан Лсфевр.
– Да, это война.
– Здорово, пойдем сражаться, – хвастливо воскликнул Люсьен Бушардо.
– Да, и мы победим, – заявил Рауль Лефевр с мальчишеской горячностью.
– Я не так в этом убежден, как ты, – устало произнес Филипп Дельмас.
Леа бегом пересекла луг, за которым находилась рощица. Оттуда, оставаясь в тени деревьев, можно было охватить взглядом все поместье д'Аржила. Это были прекрасные земли, более плодородные и лучше расположенные, чем Монтийяк, дающие более щедрый урожай. Леа всегда любила Белые Скалы. Глазами собственницы созерцала она эти поля, эти виноградники, эти рощи и эту усадьбу.
Нет, никто не понял бы и не холил бы эти земли лучше, чем она, за исключением ее отца и месье д’Аржила… и, конечно, Лорана. Лоран… нет ни малейшего сомнения в том, что он любит ее. Но не знает, что и она в него влюблена. А ведь она лишь чуть моложе Камиллы. Камилла… Что он нашел в этой худышке, такой плоской, так плохо одетой, такой неуклюжей, будто она только вчера вышла из своего монастыря? А ее прическа… Да разве можно так причесываться в наше время? Корона из светлых косичек! Не хватает только эльзасского пучка! В дни патриотического накала это был бы просто подарок!… А ее лицемерная любезность! "Я так хотела бы стать вашей подругой". И что там еще?… Нет, решительно Лоран не любит эту преснятину. Как истинный джентльмен он считает себя обязанным выполнить обещание, данное едва не в колыбели. Но как только он узнает, что Леа его любит, тотчас же разорвет помолвку и убежит с ней.
Целиком ушедшая в свои восторженные мечты, Леа не заметила прислонившегося к дереву мужчину, который с улыбкой на нее посматривал.
Уф! Она почувствовала себя увереннее. Для того, чтобы привести в порядок свои мысли, ничего нет лучше одиночества. Она успокоилась, теперь все пойдет так, как ей хочется. Она поднялась и пристукнула твердым кулачком по ладони жестом, позаимствованным ею у отца, жестом, которым тот сопровождал только что принятое важное решение.
– Я его добьюсь!
Взрыв смеха заставил ее вздрогнуть.
– Уверен в этом, – поддакнул лицемерно-почтительный голос.
– Вы меня испугали. Кто вы?
– Друг месье д'Аржила.
– Меня бы это удивило. Ох, простите…
Он снова расхохотался. "Почти красив, когда смеется", – подумала Леа.
– Не извиняйтесь, вы не ошиблись. Между весьма достойными господами д’Аржила и вашим покорным слугой существует очень мало точек соприкосновения, если исключить кое-какие интересы. К тому же мне было бы страшно скучно в их обществе.
– Как вы можете такое говорить! Они самые вежливые и образованные люди в крае!
– Именно это я и говорил.
– Ох…
Леа с любопытством взглянула на собеседника. Впервые она слышала, чтобы с такой свободой говорили о владельцах Белых Скал. Стоявший перед нею мужчина с нагловатыми голубыми глазами, выделявшимися на очень загорелом и скорее некрасивом лице с жесткими чертами, сверкающими белыми зубами меж полных губ, был высок, тщательно причесан. Он жевал отвратительно пахнувшую смятую сигару. Однако изысканный, превосходно сшитый костюм из темно-серого материала в тонкую белую полоску решительно не вязался с его вызывающим видом и ужасной сигарой.
Отгоняя тошнотворный запах, Леа взмахнула рукой.
– Может, дым вам неприятен? Я приобрел эту скверную привычку в Испании. Теперь, когда я оказался допущен в лучшее бордоское общество, придется снова привыкать к "гаванам", – сказал он, отбрасывая сигару и тщательно затаптывая ее ногой. – Правда, есть риск, что с началом войны их будет не хватать.
– Война… война… У вас, мужчин, только это слово на языке. Зачем воевать? Меня это не интересует.
Мужчина с улыбкой поглядел на нее. Так смотрят на раскапризничавшегося ребенка.
– Вы правы. Только грубиян может досаждать столь очаровательной девушке такими незначительными вещами. Лучше поговорим о вас. У вас есть жених? Неужели нет? Никогда в это не поверю. Только что видел вас в окружении стайки молодых людей, выглядевших весьма вами увлеченными. Конечно, за исключением самого счастливого жениха…
Присевшая было Леа, вскочила.
– Вы мне надоели, месье. Позвольте мне присоединиться к друзьям.
Он склонился перед ней в ироничном поклоне, который привел девушку в бешенство.
– Я вас не задерживаю. У меня нет ни малейшего желания причинить вам неприятность или ссориться из-за вас с вашими воздыхателями.
Не попрощавшись и высоко держа голову, Леа прошла мимо и удалилась.
Мужчина сел на скамью и, вынув сигару из кожаного портсигара, откусил зубами и выплюнул ее кончик, раскурил, задумчиво глядя на отдаляющийся силуэт забавной девочки, которая не любила войну.
Под заинтересованными взглядами гостей музыканты принялись расставлять на площадке между деревьями свои инструменты.
Возгласы друзей приветствовали возвращение Леа.
– Где ты была? Мы тебя повсюду разыскивали.
– Не слишком это мило с твоей стороны – так нас бросить.
– Послушайте, – вмешалась ее кузина Коринна. – Леа предпочитает юнцам из хороших семей общество людей зрелых, немножечко таинственных.
Движением бровей Леа выразила свое недоумение.
– На кого ты намекаешь?
– Ты не заставишь нас поверить в то, будто ничего не знаешь о Франсуа Тавернье, с которым ворковала в рощице.
Пожав плечами, Леа жалостливо посмотрела на девушку.
– Охотно уступила бы тебе общество этого господина. Сегодня видела его впервые, а имя узнала от тебя. Что тебе сказать? Не моя вина, что мужчины меня предпочитают тебе.
– Особенно мужчины такого типа…
– Право, ты начинаешь мне надоедать! Раз месье д'Аржила принимает его у себя, он не может быть так уж ужасен.
– Думаю, Леа права. Если месье д'Аржила принимает Тавернье в своем доме, значит, он этого достоин, – заметил Жан Лефевр, заторопившийся на выручку своей подруги.
– Ходит слух, что он торговец оружием и целые тонны его сбыл испанским республиканцам, – пробормотал Люсьен Бушардо.
– Республиканцам! – закатывая в ужасе глаза, воскликнула Корйнна Дельмас.
– Ну и что? Ведь не могли же они сражаться безоружными? – заметила Леа раздраженным тоном.
В это мгновение ее взгляд встретился со взглядом дяди, отца Адриана, глядевшего на нее, как казалось, с одобрительной улыбкой.
– Как ты можешь говорить такие вещи! – воскликнула Корйнна. – Это же чудовища, насиловавшие монашек, выбрасывавшие трупы из могил, убийцы и истязатели.
– А те, другие? Они не убивали и не пытали?
– Но это же коммунисты, антиклерикалы…
– Ну и что? И у них есть право на жизнь.
– Как только у тебя язык поворачивается говорить все эти ужасы? Ведь вся твоя семья, Дельмасы, молилась за победу Франко.
– Может быть, мы ошибались.
– Что за разговор для таких очаровательных красавиц! – заметил, подходя, отец Адриан Дельмас. – Не лучше ли вам настроиться на танцы? Оркестр уже на месте.
Словно вспорхнувшая стайка голубей, окружавшие Леа юноши и девушки метнулись к площадке, устроенной в конце лужайки под обширным навесом с завернутыми вверх краями. Леа не шелохнулась.
– Кто такой Франсуа Тавернье?
Доминиканец выглядел и удивленным, и смущенным этим вопросом.
– Право, не знаю. Он из богатой лионской семьи, с которой порвал, как говорят, из-за истории с какой-то женщиной и политических разногласий.
– А это правда, что он поставлял оружие?
– Ничего об этом не известно, он человек скрытный. Но если действительно он этим занимался, то хотя бы отчасти спас честь Франции, которая не слишком красиво себя проявила в этом деле с испанской войной.
– Дядюшка, как ты, священник, можешь говорить подобные вещи? Разве папа не оказал поддержку Франко?
– Да, да. Но и папа может ошибаться.
– Дядя, ну тут ты преувеличиваешь, – сказала, громко смеясь, Леа.
В свою очередь рассмеялся и Адриан Дельмас.
– Ах, какая ты хитрая! А я-то думал, что все эти истории, как ты их называешь, совсем тебя не интересуют.
Взяв дядю под руку, Леа неторопливо повела его к танцплощадке, откуда уже доносились звуки бешеного пасодобля, продолжая беседу.
– Я всем это повторяю. Если их слушать, они только о войне и говорят. А говорят они все, что им на ум взбредет. И я предпочитаю, чтобы они помалкивали. Но тебе-то могу признаться: все это меня очень интересует. Тайком я прочитываю все газеты, слушаю радио, особенно из Лондона…
– А сегодня утром ты его слушала?
– Нет, из-за праздника у меня не было времени…
– Леа, наконец-то! Ты не забыла, что обещала мне танец? – произнес Рауль Лефевр.
– И мне тоже, – сказал его брат.
С сожалением покинула Леа своего дядю и позволила увлечь себя на площадку. Адриан Дельмас обернулся. Покуривая свою мятую сигару, на танцующую Леа смотрел Франсуа Тавернье.
Почти час Леа не пропускала ни одного танца, взглядом не переставая искать Лорана. Где он мог быть? Она видела, как вместе с Франсуазой подошла Камилла. Следовало бы воспользоваться моментом. Она танцевала с Клодом д’Аржила, который с каждой минутой выглядел все более и более влюбленным. Во время вальса-бостона ее тело чуть обмякло.
– Леа, что с тобой?
– Ничего, простая слабость. Я немного устала. Ты не проводишь меня в какой-нибудь спокойный уголок? И не принесешь стакан воды?
Клод засуетился и отвел ее подальше от шума, в тень дерева на полдороге от дома к танцплощадке. Бережно он усадил Леа на скамейку.
– Не двигайся, отдохни, я сейчас вернусь.
Как только он отошел, Леа вскочила и побежала к дому. Там вошла в оранжерею, предмет гордости Белых Скал. Влажный воздух обволакивал тело. Звуки оркестра доносились сюда отдаленным шумом. Самые экзотические растения ползли по полу, взбирались к застекленным сводам. Среди зелени вилась каменная дорожка. Он вела к искусственному гроту, с камней которого свисали гроздья орхидей. В вестибюль усадьбы отсюда выходила дверь. Леа ее толкнула. В большой гостиной звучали голоса ее отца, дяди Адриана и месье д'Аржила. Она прислушалась. Похоже, Лорана с ними не было. Его не было и в библиотеке, и в малой гостиной. Она вернулась в зимний сад. В воздухе носился аромат легкого табака – сигарет Лорана. В полумраке рядом с высокой вазой, из которой выползали длинные стебли белых цветов с навязчивым запахом, мерцала красная точка.
– Леа?… Ты?… Что ты здесь делаешь?
