Текст книги "Голубой велосипед"
Автор книги: Режин Дефорж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)
– Да, мой отец хотел бы пересмотреть некоторые страховые полисы.
– Вчера у него, конечно, недостало времени самому этим заняться?
Подсознательно Леа нашла наилучший ответ:
– Так, значит, вы следите за нами, если знаете, что вчера мой отец приезжал в Бордо?
– Ну, следить – это громко сказано. Просто, на вокзалах есть люди, которые оповещают нас о приезде определенных лиц.
– Причем тут мой отец?
– Разве он не брат отца Адриана Дельмаса, которого мы подозреваем в том, что он находится на содержании Лондона?
– Мой дядя Люк – тоже его брат, а вроде бы за ним вы не следили?
Ришар Шапон закашлялся, пытаясь скрыть улыбку.
– Мадемуазель, ваш дядя дал нам доказательства своей преданности Германии, не так ли?
– Не сомневаюсь, – не сдержалась она.
Зазвонил телефон. Дозе снял трубку.
– Да, очень хорошо, пропустите… А вот и комиссар Пуансо вместе с мэтром Дельмасом.
Адвоката лейтенант СС принял с подчеркнутым уважением, а полицейского – с явным пренебрежением.
– Поверьте, мэтр, я огорчен, что вас пришлось обеспокоить. Наверное, комиссар Пуансо объяснил вам, что мы были вынуждены побеседовать с вашей племянницей в порядке обычной проверки, не так ли?
– Действительно, я считаю недопустимым, чтобы цеплялись к кому бы то ни было из членов моей семьи. Как вы могли хотя бы предположить, что это дитя интересуется чем-то еще, кроме своих платьев и своих шляпок?
– Увы, мэтр. В наши дни девушки изменились, – произнес комиссар Пуансо.
– Не в моей семье, месье, – сухо оборвал его Люк Дельмас.
– Простите, Шапон, что я не поздоровался с вами. Как вы-то здесь оказались?
– Я не мог отпустить мадемуазель Дельмас одну с полицейскими, которые были мне не знакомы.
– За это я вам признателен, но, скажите, зачем она к вам явилась так поздно? – осведомился комиссар.
– У меня еще не было возможности спросить ее об этом. Ваши люди не оставили мне времени.
– Мадемуазель, зачем вы пришли к месье Шапо-ну?
Леа судорожно размышляла. Во что бы то ни стало, следовало найти удовлетворительный ответ.
– У месье Шапона я собиралась попросить работу.
– Работу? – хором переспросили Люк Дельмас и комиссар.
– Да. Однажды он сказал мне, что если я буду в чем-то нуждаться, то могу рассчитывать на него. А так как я нуждаюсь в работе…
– Но почему? – удивился ее дядя.
– Мне нужно помогать папе.
Четверо мужчин переглянулись.
– Мне известны финансовые трудности твоего отца. Не думаю, что твоего заработка хватило бы, чтобы ему помочь. И все же хвалю тебя за этот великодушный порыв.
– Леа, я тронут вашим доверием. Думаю, вскоре смогу кое-что вам предложить.
– Ладно, господа. Надеюсь, вы удовлетворены ответами моей племянницы? Уже поздно, а завтра у меня рано утром выступление в суде. Пошли, Леа, тебя ждут твои братья и сестра. Пуансо, вас не подвезти?
– Спасибо, мэтр. У меня еще два-три вопроса к лейтенанту. Извините нас за это недоразумение. До свидания, мадемуазель Дельмас. До свидания, месье Шапон.
Лейтенант СС Фридрих-Вильгельм Дозе поклонился.
– До свидания, мадемуазель. Будьте осторожны в выборе знакомых. Хорошо?
Леа молча кивнула. Следом вышли Ришар Шапон и Люк Дельмас.
Сев в машину адвоката, директор "Маленькой Жиронды" заметил:
– Вам повезло, что вы еще можете пользоваться машиной. У меня уже давно нет автомобиля.
Люк Дельмас промолчал. Ришар Шапон снова заговорил:
– Знаете, а меня пот прошиб. Без вас бы все так гладко не прошло.
– Почему же, раз ей не в чем себя упрекнуть?
– С этой публикой всегда что-нибудь да сыщется.
Люк Дельмас снова промолчал.
– Я подвезу вас к редакции?
– Да, если вам удобно.
До самой улицы Шеверюс они больше не обмолвились ни словом.
– До свидания, Леа. Рассчитывайте на меня.
– До свидания, месье. Спасибо за все.
Дядя и племянница хранили молчание, пока не подъехали к дому. Уже в квартире Люк Дельмас сказал ей;,
– Не шуми. Пошли в мой кабинет.
Так пугавший ее момент объяснений наступил.
Леа вошла в комнату, заставленную шкафами с книгами. Какое-то время ее дядя, заложив руки за спину, расхаживал из конца в конец кабинета. Наконец остановился перед оставшейся стоять девушкой.
– Пусть между нами не останется недомолвок. Я отправился за тобой только ради того, чтобы избежать скандала, который бы бросил на нас тень. В семье достаточно и одной заблудшей овцы, твоего дяди Адриана. Буду счастлив, если тебе удалось обмануть комиссара Пуансо и лейтенанта Дозе своей комедией с Шапоном.
Леа почувствовала, что, несмотря на всю ненависть и презрение, которые он ей внушал, его следует переубедить.
– Это была отнюдь не комедия. Я действительно ищу работу. В доме больше нет денег.
Она с такой искренностью это сказала, что Люк Дельмас заколебался.
– Ты что, убеждена в том, что можешь спасти Мон-тийяк?
Леа не пришлось слишком напрягаться, чтобы ее глаза наполнились слезами.
– Нет, конечно. Но хоть немного станет легче. К тому же ожидается прекрасный сбор винограда.
Уже чуть мягче тот спросил:
– Почему ты так держишься за эту землю?
– Ты ведь, наверное, тоже дорожишь своим старым домиком в сосновом бору неподалеку от Марш-прима?
По тому, как Люк посмотрел на нее, она поняла, что задела его за живое. Этого человека все считали озабоченным лишь приращением своего состояния, а он со страстью занимался скромной, окруженной лесом овчарней, полученной им в наследство от его кормилицы.
– Да, понимаю, – отступая, сказал он. – Иди спать.
Леа не скрыла удивления.
– Надеюсь, ты все-таки не думала, что я выставлю тебя на улицу?
Свежая, элегантно причесанная, одетая в платье из красно-синего фуляра, кузина Коринна разбудила ее поздно, принеся поднос с завтраком. Леа не верила своим глазам: варенье, белый хлеб, масло и – о, чудо! – бриоши и круассаны! При виде восторга Леа Коринна улыбнулась.
– Не думай, что так каждый день. Благодаря папиным связям у нас есть все, но круассаны, например, бывают только два раза в неделю.
– Похоже, сегодня для меня удачный день! – с набитым ртом вымолвила Леа.
– Да не глотай ты так быстро. Тебе плохо станет.
– Тебе этого не понять. Такая вкуснятина! А кофе! Это же настоящий кофе! Как вы выкручиваетесь?
– Я тебе дам пакет. Кофе достает папин клиент, корабли которого ходят в Южную Америку, на Антиллы и не знаю куда еще. Когда одно из судов прибывает в Бордо, он снабжает нас сахаром, кофе, какао и тряпками.
– Тряпками?
– Да. Нам удается их обменивать.
– Вижу, у вас хорошо все налажено.
– Что делать! Как иначе в такое время?
Она произнесла эту фразу пронзительным голоском мещаночки, озабоченной поддержанием своего дома. "Через несколько лет она станет вылитым портретом своей мамаши", – подумала Леа, заранее жалея ее жениха.
– Уже поздно. Тебе бы следовало разбудить меня пораньше.
– Папа позвонил в Монтийяк.
– Поблагодари его от меня. Я поеду четырехчасовым поездом.
– А ты не можешь остаться до завтра? Мне бы так хотелось познакомить тебя с моим женихом!
– Не могу. Мне обязательно надо быть дома. Так что в следующий раз.
– Не настаиваю. Папа рассказывал мне, что у тебя полно хлопот. Но я прошу, чтобы ты вместе со мной побывала у портнихи на примерке моего свадебного платья. В этом ты не можешь мне отказать.
С облегчением дождалась Леа времени отправления поезда. В ее чемодане лежали сахар, кофе и три красивых отреза. Коринна настояла на том, чтобы проводить ее до вокзала. Своего дядю Леа больше не видела.
Она миновала поместье Приулетт. Еще одно небольшое усилие, и покажется дом, наконец-то избавленный от немецкого постоя. Она воображала радость обитателей Монтийяка, когда раскроется чемодан…
За кухонным столом сидели подавленные Камилла, Лаура, Бернадетта Бушардо, Руфь и старуха Сидони.
– Леа! – закричала Лаура, бросаясь сестре на шею.
– Наконец-то ты! – вздохнула осунувшаяся Руфь.
Бернадетта с опухшим от слез лицом стенала:
– Какое горе! Какой стыд!
Державшаяся за живот Сидони пробормотала:
– Бедная крошка!
Леа повернулась к молчавшей Камилле. Та встала.
– Что происходит?
– Уехала Франсуаза.
– Уехала? Когда? Куда?
– Думаю, вчера вечером. Но выяснилось это только сегодня утром. Она оставила письмо отцу, а также написала тебе, – сказала Руфь.
– Где письмо?
Гувернантка вынула помятый конверт из кармана платья.
«Сестренка моя, я уезжаю к Отто. Вдали от него я слишком страдаю. Надеюсь, ты меня поймешь. Знаю, что причиняю папе большое горе, но рассчитываю, что ты его утешишь. Скажи Лауре, что я ее люблю, и пусть она простит мне тот дурной пример, который я ей подаю. Мне будет очень недоставать Руфи, скажи ей об этом. Обними тетушку Бернадетту. Пусть Камилла помолится обо мне, она лучше вас всех знает, что я выстрадала. Время от времени вспоминай с доброй Сидони о ее малышке Франсуазе и выпей за мое здоровье ее наливки.
Я оставляю тебе тяжкий груз. Но у тебя достанет силы выдержать. Ты гордо и мужественно встретишь все, что бы ни случилось. Никогда тебе этого не говорила, но меня всегда восхищало, как ты тянула весь дом на своих плечах, сбивая себе руки до мозолей на земле, и стремилась обеспечить наше пропитание. Рядом с твоими овощами горек был вкус моих скромных, но хоть как-то скрашивавших повседневность гостинцев.
И еще одно. Будьте осторожнее. И Камилла, и ты. Надо, чтобы вы знали: на стол к Отто попало много анонимных доносов, утверждавших, что вы перебрасываете письма из свободной в оккупированную зону, бываете у террористов и проводите через демаркационную линию англичан. Отто порвал эти письма, но его преемник может обратить внимание на новые доносы. Вдобавок скажу, что одобряю вас. С моей стороны, это может показаться удивительным. Правда, я люблю немца, но люблю и свою родину.
Леа, ты сможешь писать мне «до востребования» в восьмой округ. Как только у меня появится адрес, я тебе его сообщу. Ты ведь мне напишешь, не так ли? И не оставишь меня без известий об отце?
Не осуждай меня, моя любимая, и прости за то, что я вас покидаю таким образом. Но мне не хватает мужества вас снова увидеть. Нежно тебя целую».
Когда Леa закончила чтение, взгляд ее был пуст, а губы дрожали.
– Франсуаза уехала в Париж, – с трудом произнесла она.
– К своему бошу, – прошипела Бернадетта.
Брошенный Леа взгляд оборвал на этом ее комментарии. С трудом собравшись с духом, Леа каждому сообщила касающиеся его слова письма.
У Камиллы она спросила:
– Как отнесся папа?
– Сначала впал в ярость, а потом подавленно сидел на придорожной скамейке, время от времени поглядывая на дорогу, словно надеясь на ее возвращение. Потом справился о тебе. Как раз в этот момент позвонил дядя Люк, и они долго разговаривали. Не знаю, что они сказали друг другу. Твой отец взял трость и шляпу. Он пошел в сторону часовни. С той минуты никто из нас его не видел. Пришла Сидони, чтобы сообщить, что встретила его на кладбище в Верделе, где он молился перед могилой твоей матери. Она к нему подошла, заговорила. Он на нее посмотрел, словно не узнавая, и знаком дал понять, чтобы она удалилась. Выглядел он так, словно рассудок опять его оставил.
– А с той поры?
– Лаура побывала в Верделе. Там его не было.
– Я зашла в церковь и к его знакомым, а вернулась через часовню, но нигде его не встретила, – подтвердила Лаура.
Леа сказала:
– Его надо обязательно разыскать до ночи. Вечером наверняка разразится гроза.
Гроза началась к восьми часам, когда Леа только что пришла домой. Никто не напал на след Пьера Дельмаса. Предупрежденный об исчезновении старого друга доктор Бланшар приехал, как только смог. Файяр, со своей собакой обшаривший каждый уголок виноградников, вернулся с наступлением темноты промокший до костей. Постепенно собрались все участвовавшие в поисках соседи. Каждый обсыхал на кухне у печи, высказывая свои соображения и попивая подогретое Руфью вино. Ужасно возбужденный непривычной сумятицей Шарль ходил плача меж гостей. К полуночи все, кроме доктора Бланшара, разошлись.
Леа спать не легла и с первыми проблесками зари вышла из дома. Она обошла все те места, где любила бывать с отцом еще ребенком. Ни малейшего следа. У подножия Бордоского креста она опустилась на мокрую траву. Огромное серое небо в бегущих мрачных облаках тяжелой массой навалилось на окрестности, и лишь вдали, в стороне Ланд и моря, пробивалась тоненькая светлая полоска. "Погода поправится", – подумала Леа перед тем, как, прислонившись к кресту, задремать.
Ее разбудил холод. Не распогодилось; небо выглядело сурово, и далекий свет исчез. Снова принялся идти дождь. Леа подняла велосипед и пешком спустилась по грязной дороге. Как и накануне вечером, кухня была забита промокшими людьми. Они были молчаливы, даже слишком молчаливы. Почему всегда случалось так, что именно в этой теплой и приветливой кухне Леа узнавала то, чего больше всего опасалась? Она оглянулась вокруг: головы были опущены, обнажены.
Чудовищная боль разорвала ей сердце, волна слез затопила глаза, но не выплеснулась, крик застрял в горле не в силах вырваться наружу, а в душе голос ребенка звал своего отца.
Тело Пьера Дельмаса, скрючившегося в темном углу одной из часовен, где он, очевидно, укрылся от дождя, обнаружил кюре из Верделе. Истерзанное горем, усталое сердце перестало биться посреди ночи.
26
Немая скорбь Леа, ее сухие, без слез, глаза тревожили Руфь и Камиллу.
Долго созерцала она окостеневший труп, перенесенный по настоянию доктора Бланшара на диван в кабинете. С чувством, похожим на безразличие, рассматривала она то, что было ее отцом, хотя сама поправила седую прядь на ледяном лбу. Кем был этот иссохший старик с жалкими беспомощными руками, чье мертвое тело там лежало? Ее отец был большим и сильным; когда он брал ее на руки, у нее было ощущение, что он защищает ее от всего мира и с ней ничего не может случиться; ее ручонка вся целиком исчезала в его горячей широкой и надежной ладони; шагать с ним рядом по виноградникам – это было так же, как отправиться навстречу приключениям, на завоевание Вселенной. О земле он говорил, как Изабелла – о Боге. В единой правде смешивалось для него и то, и другое. В Леа сохранилась лишь вера в землю. Земля – вот что ее не предавало, не бросало. Когда все голодали, она щедро вознаградила ее труд. Пьер Дельмас, как и она, из земли извлекал средства к существованию. Отец и дочь были одной породы. И тогда-то, глядя на жалкие останки, Леа поняла, что образ, который останется с ней навсегда, – это отец, стоящий посреди своих виноградников.
С полным спокойствием давала она указания Руфи и своей тетке Бернадетте относительно похорон, сама позвонила Люку Дельмасу, Альбертине и Лизе де Монплейне с просьбой известить Франсуазу, если те ее увидят.
Она поручила Камилле оповестить друзей и знакомых, а также предупредить кюре Верделе.
Поднявшись к себе, переоделась в один из старушечьих черных передников, которые еще встречались на рынках, и спустилась вниз. С вешалки в прихожей сняла свою соломенную шляпу, ленты которой завязала под подбородком: вернулось солнце.
– Ты уходишь? – спросила Руфь.
– Да, мне надо побывать в Ла-Реоли.
– Сейчас?…
– Да.
Подошла Камилла.
– Ты не хочешь, чтобы я тебя проводила?
– Нет, спасибо. Ты мне нужна здесь. Я должна забрать письма и рассказать супругам Дебре, как все прошло в Бордо. Я также хочу их попросить, чтобы они попробовали связаться с дядей Адрианом.
Леа отправилась в дорогу на своем голубом велосипеде.
Все, кто смог, – родные, друзья, соседи – прибыли, чтобы разделить горе обитателей Монтийяка. Несмотря на угрозу ареста, там находились отец Адриан в своей белой рясе и Лоран д'Аржила. К радости матери, их сопровождал Люсьен. Не было только Франсуазы. Когда тетушки в день отъезда в Бордо известили ее, что едут на похороны ее отца, и выразили пожелание, чтобы она отправилась вместе с ними, Франсуаза ответила, что ни за что на свете не поедет, потому что не хочет быть обвиненной в его кончине. Вся в слезах она убежала от них.
Адриан настоял на том, что сам отслужит панихиду, в чем ему помогали Люк и Лоран.
Во время богослужения они забыли обо всем, что их разделяло.
Предупрежденные своими шпионами о том, что двое активно разыскиваемых террористов будут находиться в Верделе, лейтенант Дозе и комиссар Пуансо уже готовились их задержать, когда из Парижа поступил приказ ничего не предпринимать. Люк Дельмас потребовал от своего будущего зятя, подполковника Штрукеля, чтобы тот добился от своего отца запрещения каких-либо акций, пока он будет оставаться в Монтийяке.
Сидя в первом ряду скамей вместе с женщинами семьи, Леа позволила монотонным детским голосам церковного хора убаюкать ее. Она упрекала себя за радость, испытанную при виде Лорана и на мгновение заставившую ее забыть о своей скорби. Накануне, когда тот заключил ее в свои объятия и надолго прижал к себе, ее захлестнуло ощущение покоя и счастья. Из любви к ней он пришел, рискуя жизнью. Столь уверена была Леа в его любви, столь сильное чувство ее переполняло, что она не испытала уколов ревности видя, как вместе с Камиллой он поднимается по лестнице в спальню. Едва вытянувшись на постели, она заснула мертвым сном. А утром ее покоя не нарушило даже счастливое лицо Камиллы.
Мало-помалу она осознавала, что больше ничто не удерживает ее в Монтийяке. Зачем биться за сохранение земли, от которой сам отец отстранился? Лаура только и мечтала о том, чтобы перебраться в город. Продажа поместья позволила бы им приобрести квартиры в Бордо и Париже и жить много лет на широкую ногу. Она могла также сохранить усадьбу, а виноградники сдать в аренду. Ей надо бы посоветоваться с отцом Адрианом и с Лораном. Имеет право голоса и Франсуаза: она старшая и вот уже месяц, как совершеннолетняя. Ничто больше не могло помешать Леа присоединиться к Лорану в его борьбе. Она жила бы рядом с ним, делила опасности совместной борьбы… Не в состоянии молиться, она вставала, опускалась на колени, машинально садилась, вторя действиям присутствующих.
Неожиданно ее сердце забилось сильнее, плечи и затылок будто обдало жаром. Непреодолимое желание оглянуться охватило ее. Она обернулась. Там, в тени, у колонны… У нее возникло глупое ощущение, что сердце сию минуту вырвется у нее из груди. Она отвернулась, глядя только на алтарь. И снова резко обернулась. Нет, это был не призрак. Там стоял Франсуа и смотрел на нее… Почему груди вдруг стали причинять ей такую боль? Почему эта дрожь в паху? Сидевшая рядом Камилла положила ладонь ей на руку. Леа раздраженно высвободилась, опустив голову и закрыв глаза, словно затем, чтобы сдержать нарастающее смятение. В ее мозгу с чрезвычайной быстротой проносились картины самых насыщенных, самых безумных, самых восхитительных, самых страстных мгновений, пережитых ею с тремя мужчинами. Тщетно отгоняла она непристойные видения, возмущенная бесстыдством собственных мыслей перед прахом отца… Служба приближалась к концу.
Утомительный обряд выслушивания соболезнований все продолжался. Под слепящим солнцем люди расходились по крутым дорожкам небольшого кладбища. Леа чувствовала, как по ее спине стекает пот, а платье из плотного черного шелка прилипает к телу. У нее кружилась голова. Вдруг ее потянуло в открытую могилу, захотелось вытянуться в гробу из светлого дуба. Должно быть, в земле прохладно. Она закачалась. Чья-то крепкая рука ее поддержала. Было приятно ощущать, как в нее перетекает чужая сила. Закрыв глаза, она безвольно оперлась на руку этого человека. Она различала вокруг какое-то беспокойное движение, слышала тревожные слова в то время, как ее уводили в тень деревьев у дороги, идущей вдоль кладбища. Голову она опустила на плечо, на которое, ока знала, всегда может без страха опереться.
Как осторожно снял он с нее шляпку с неудобной вуалью, приподнял влажные волосы и расстегнул три верхние пуговицы ее платья! Если бы он сказал ей: "Я увожу вас", она безропотно пошла бы за ним.
– О чем вы задумались?
Выпрямившись, она ответила:
– Об отъезде.
Франсуа Тавернье посмотрел на нее так, будто хотел что-то прочесть в ее душе.
– Зачем вам уезжать?
– Слишком многое напоминает мне о тех, кого здесь больше нет.
– Леа, дайте поработать времени. Я рассчитываю, что и мне оно поможет в моем деле.
– Что это за дело?
– Пока еще слишком рано о нем говорить.
К ним приблизились Камилла, Адриан и Руфь.
– Мы едем домой, Леа. Ты с нами? – спросила Камилла.
Повернувшись затем к Франсуа, она его расцеловала.
– Счастлива снова вас встретить, месье Тавернье.
– Я тоже, мадам д'Аржила. Здравствуйте, мой отец.
– Здравствуйте, Тавернье. Благодарен вам, что вы с нами. Как вы узнали?
– От сестер де Монплейне. Не надеялся застать вас здесь, мой отец. Ни вас, ни месье д'Аржила.
– Тому, что нас не задержали, мы обязаны связям моего брата Люка. Но оставаться здесь дольше было бы неосторожно. Вечером мы уедем.
– Уже! – воскликнула Леа.
– Если пробудем здесь больше, то окажемся в опасности. Сейчас мы возвращаемся в Монтийяк, где мне надо поговорить с Люком и Файяром, чтобы выяснить, как защитить ваши права.
Подошедший Лоран пожал руку Франсуа.
– Счастлив, Тавернье, что могу вас поблагодарить за все, что вы сделали для моей жены. Навсегда останусь вашим должником.
– Не будем преувеличивать. Вы поступили бы так же.
– Конечно, но это не освобождает меня от признательности.
Франсуа Тавернье поклонился, как показалось Леа, не без легкой издевки. Повернувшись к ней, он спросил:
– Вы позволите проводить вас?
– Если угодно.
Опираясь на его руку, Леа спустилась к площадке у церкви, где стояли машины и повозки. Вместе с Адрианом, Камиллой и Лораном она села в "ситроен" Франсуа.
В Монтийяке, во дворе под липами, было приготовлено поминальное угощение. Погруженная в свои мысли Леа оставила Камиллу, свою сестру и Руфь заниматься гостями. Со стаканом в руке она спустилась к террасе.
Двое мужчин вместе наблюдали, как тонкий черный силуэт удаляется по лужайке. Франсуа Тавернье отвернулся первым и подошел к отцу Адриану.
– Отец Дельмас, не согласитесь ли вы показать мне винные погреба?
– С удовольствием, но они очень скромны в сравнении с крупными хозяйствами края.
Двое мужчин подались в сторону выходившей во двор низкой двери.
– Здесь нас не потревожат? – прошептал Франсуа. – Мне надо с вами поговорить.
Леа, спиной прислонившись к ограде террасы, следила взглядом за поездом, вдали пересекавшим Гаронну.
– Камилла беспокоится, что ты осталась здесь одна, – нежно обратился к ней Лоран.
Леа обернулась:
– Так это она тебя прислала? Я бы предпочла, чтобы ты сам пришел. Тебе нечего мне сказать?
– К чему? Давай забудем.
– Почему? Мне стыдиться нечего. Я тебя люблю, ты тоже меня любишь, – сказала она, взяв его под руку и потянув к рощице, где их не было бы видно со двора.
– А я сожалею о том, что произошло. Поступил плохо и по отношению к тебе, и по отношению к Камилле. Не понимаю, что на меня нашло…
– Нашло потому, что, как и я, ты этого хотел. А еще потому, что любишь меня, хотя и восстаешь против этого чувства. Неужели ты не понимаешь? Ты же меня любишь, любишь!
При этих словах она не прекращала его встряхивать. Волосы, собранные в пучок, рассыпались по ее плечам, придав тот дикий, тот безумный вид, против которого он не мог устоять. Его пленяли эти слишком ярко вспыхнувшие глаза, манил полуоткрытый рот, ее руки его оплетали, а прильнувшее к нему тело страстно трепетало. Прекратив неравную борьбу, он поцеловал тянувшиеся к нему губы.
Леа дорога была эта победа, и она стремилась продлить волнение минуты.
Ей показалось, что слышны шаги на гравиевой дорожке. Невольно тело ее напряглось. Лоран отпрянул. Из-за поворота вышел Франсуа Тавернье.
– А, дорогой мой! Вы здесь! Вас спрашивает жена.
– Спасибо, – пробормотал тот, краснея, словно нашаливший ребенок.
Леа и Франсуа смотрели, как он уходит широким шагом.
– Решительно, вам всегда, надо оказываться там, где не следовало бы.
– Поверьте, я и сам огорчен, что прервал это нежное свидание, – нагло сказал он. – Не могу понять, что может наити в мужчине вроде него такая девушка, как вы.
– Вы повторяетесь. В чем вы его упрекаете? Он очень хороший человек.
– Само совершенство, лучше не бывает! Но как хотите, не могу вас представить рядом с совершенством.
– Не сомневаюсь, вы меня скорее видите с личностью вроде вас?
– В каком-то смысле. Мы, ты и я, очень похожи. У нас своеобразное понимание чести, которое может подтолкнуть нас к совершению нелепых, но мужественных поступков, при этом мы считаем благом то, что нас устраивает. Точно так же, как и я, вы способны на все, даже на убийство, лишь бы заполучить то, что хотите. Ваше желание всегда будет сильнее вашего рассудка и вашей природной осторожности. Вы, Леа, хотите всего и сразу. Вы – испорченный ребенок, без колебания отбирающий у другого игрушку, в данном случае мужа, даже если, оказавшись в ваших руках, игрушка покажется вам не столь уж красивой.
– Неправда.
– Правда, но вы скорее дадите вырвать свой язык, чем признаете мою правоту. Что за важность! Ваша убежденность в том, что вы влюблены в месье д'Аржила интереса не представляет, это пройдет…
– Никогда!
Он пренебрежительно от нее отмахнулся.
– Лучше поговорим о более интересных вещах. Вам бы надо на какое-то время перебраться в Париж, там бы ваши взгляды изменились. Тетушки будут рады принять вас у себя.
– У меня нет настроения ехать в Париж. Мне надо побыть здесь, чтобы уладить дела отца.
– Вас ощиплют, как курицу. Я предложил вашей семье услуги моего юриста, мэтра Робера. Он честный и компетентный человек.
– Почему я должна принимать от вас помощь?
– Да потому, что я вас об этом прошу, – более мягко произнес он.
По дороге, идущей низом вдоль террасы, они вышли к границе поместья.
– Давайте вернемся.
– Нет, я не хочу видеть всех этих людей, хочу побыть одна.
– Я вас оставляю.
– Нет, вас я не имела в виду.
Она схватила его за руку.
– Пройдемся еще немного. До Жербетты.
Тавернье удивленно на нее посмотрел. Сколько же противоречий таится в этой девочке!
– До Жербетты?
– Это лачуга, где я играла в детстве. Она наполовину ушла в землю, там прохладно. Туда складывают люцерну для кроликов, старый инструмент. Давно я там не была.
Они спустились через виноградник вниз по склону и оказались перед едва поднимавшейся над землей небольшой черепичной крышей. Обогнули ее. Заросшая ежевикой и травой крутая тропинка вела к запертой двери. Ударом плеча Франсуа открыл ее, сорвав заржавевший замок. Небольшое помещение было до половины завалено сеном. С балок свисали клочья паутины.
– Не слишком-то красиво. В моих воспоминаниях здесь было много просторнее.
Франсуа снял пиджак и расстелил на сене.
– Прилягте. Очаровательный уголок!
– Не смейтесь. Здесь я пряталась, когда Руфь пыталась научить меня немецкому. За кормушкой, которую вы видите, есть свободное пространство. Сколько игр мы тут затевали!
Присаживаясь рядом с ней, он заметил:
– Какой вы еще ребенок!
Лицо Леа мгновенно утратило свою детскость и приобрело дразнящее выражение. Вытянувшись, закинув руки под голову и вызывающе выпятив грудь, она поглядывала на Франсуа из-под полуприкрытых век.
Франсуа усмехнулся.
– Не кокетничайте со мной. Иначе я сразу же перестану вести себя, словно старший брат…
– Разве не такой вы меня любите?'
– И такой, и другой…
– Перестаю вас узнавать. Вы – и вдруг такой здравомыслящий!
– Не люблю служить заменой.
– Что вы хотите сказать?
– Сами прекрасно знаете.
– Ну и что? Если мне так нравится? Я думала, мы похожи. Неужели вы меня не хотите?
Одним рывком он оказался на ней, задрал юбку и охватил ладонью влажный треугольник.
– Дрянь, я тебе…
Закончить он не успел. Вцепившаяся в его шею Леа впилась губами в его губы.
– Хочу покурить.
– Это было бы неосторожно, – доставая пачку американских сигарет, заметил Франсуа.
Они курили молча. Нагие, с прилипшими к их потным телам травинками, со сплетенными ногами. В лачуге было почти темно.
– Нас начнут искать.
Не отвечая, она встала, надела траурное платье и, смяв в комок белье и чулки, сунула их под камень, отряхнула волосы и вышла, неся башмаки в руке.
Не оглядываясь, пошла она в Монтийяк, и лишь на полпути ее догнал Франсуа. Молча поднялись они на террасу. В тени глициний сидела Камилла. Увидев Леа, вскочила и обняла.
– Где ты пропадала?
– Мне ничто не угрожало, я была с другом.
Камилла мягко улыбнулась.
– Лоран и Адриан уехали. Они жалели, что не повидали тебя перед отъездом.
В жесте Леа была покорность судьбе. Положив руки на горячую каменную ограду террасы и наклонившись вперед, к долине, она смотрела, как за холмом Верделе опускается красный солнечный диск.
Она не слышала, как попрощался уезжавший Франсуа, как звала ее Камилла. Чуть позже до нее донесся шум включенного двигателя. И снова все стихло.
Долетевший с моря ветерок растрепал се волосы, загорелись первые звезды. Она опустилась на колени у ограды, слившись с ее темным силуэтом, и тихо заплакала. Впервые после кончины отца.
