Текст книги "Голубой велосипед"
Автор книги: Режин Дефорж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)
– А я не могу заменить тебя?
Продолжая шагать, Адриан привлек ее к себе.
– Нет, дорогая. Чересчур опасно. Ты и так знаешь слишком много и для твоей, и для моей безопасности.
– Я хотела бы помочь Лорану.
– Не сомневаюсь. Но лучший способ ему помочь – держаться незаметнее.
В голосе Адриана Дельмаса промелькнуло раздражение.
– Как дела у твоего отца?
Леа тяжело вздохнула.
– Я встревожена. Он так изменился, больше ничем не интересуется. А после кончины месье д'Аржила ему стало еще хуже. Он без конца говорит о матери, как если бы она все еще была с нами. И на террасе, и в кабинете не перестает разговаривать сам с собой. Видно, что ему досаждает, когда кто-то хочет побыть с ним. "Оставь меня, ты же видишь, я разговариваю с мамой". Ужасно, дядя Адриан. Я боюсь за него.
– Знаю, малышка, знаю. Что говорит Бланшар?
– Он не хочет об этом говорить. Он выписал лекарства, которые Руфь заставляет папу регулярно принимать.
– Какая-то часть его души умерла и лекарствами ее не воскресить. Надо молиться Господу…
– Господу? Ты-то сам еще веришь?
– Замолчи, Леа. Не богохульствуй.
– Дядюшка, я больше не верю в Бога и очень боюсь, что в Монтийяке не осталось никого, кто бы еще веровал, за исключением, пожалуй, бедняжки Камиллы.
– Не говори подобных вещей. Для меня это было бы ужасно.
Они миновали развалины дома на улице Рампар, разрушенного во время бомбардировки. Это зрелище болезненно напомнило Леа о матери.
– Почему ты не пришел на похороны мамы?
– Не смог. Меня не было в Бордо. Куда ты теперь отправишься?
– Мне надо встретиться с Лаурой и Руфью в книжном магазине Молла.
– Это рядом. Я тебя покидаю, не хочу, чтобы они видели меня в этой одежде. Послушайся моего совета: больше не пытайся связаться со мной ни в монастыре, ни в "Маленькой Жиронде". За редакцией следят. Я дам тебе знать о себе. В любом случае буду в Монтийяке в начале следующей недели. Пока же будь осторожна. Если, к несчастью, Лоран появится раньше, передай ему, чтобы отправлялся в Сен-Макер к крестнику твоей матери. Тот знает, что делать. Пусть Лоран ему скажет: "Костяшки домино перевернуты". Тот поймет.
– "Костяшки домино перевернуты"?
– Да.
Они расстались у городских ворот Дижо. Дождь кончился.
В книжном магазине приказчик сказал Леа, что "дамы" Дельмас только что ушли. К счастью, продавец семян на рыночной площади еще торговал, и у него оставалось несколько пакетиков семян и – верх роскоши! – рассада помидоров и салата.
У дяди Люка ее холодно встретила Лаура, собиравшаяся возвращаться в свою школу.
– Мне хотелось сообщить тебе кое-что важное, – прошептала она. – Но теперь отложим до следующего раза.
– Не будь дурой, скажи мне.
– Нет и нет. Пусть тебе же будет хуже.
– Я тебя провожу.
– Не старайся. Спроси у Франсуазы, хорошо ли она развлеклась на концерте прошлым вечером. До свидания.
21
– Дядя Адриан!
Леa в крестьянской рубахе в синие и белые цветочки на корточках сидела на "своем" огороде, прикрыв голову от солнца широкополой соломенной шляпой. Она вскочила с выдранными сорняками в руке.
Подобрав полы белой рясы, доминиканец в сопровождении Камиллы подошел к ней. Леа бросилась к нему на грудь.
– Дядюшка, очень рада тебя видеть!
Камилла воскликнула:
– Он видел Лорана! Лоран в Бордо!
– В Бордо?…
– Он хотел примчаться ко мне, но дядя его остановил…
– Пока его дела идут нормально, он в безопасности.
– Где? Я хочу его видеть.
– Сейчас это невозможно, слишком рискованно. Вскоре дам вам знать, где вы сможете с ним встретиться.
– Надеюсь, скоро.
– Как он себя чувствует? – спросила Леа.
– Хорошо. Только устал. После побега из Колдитца он скрывался в Швейцарии. Там заболел так серьезно, что не мог о себе сообщить. Через несколько дней его переправят в свободную зону.
– В чем он нуждается?
– Сейчас ни в чем. В следующий четверг я приеду в Лангон повидать отца Дюпре. И загляну сюда рассказать, как Камилле можно будет увидеться с Лораном. Пока же, умоляю, не дергайтесь и не болтайте. Если вдруг мне не удастся приехать в Монтийяк, передам все, что нужно, через Франсуазу. Она работает в отделении, которым ведает отец Дюпре.
– Осторожно ли поручать ей такое дело? – потупившись, спросила Камилла.
Дядя с племянницей удивленно на нее посмотрели.
– Но… почему ты об этом говоришь?
– Разве Франсуаза не сестра Леа? И вы не живете под одной крышей?
– Конечно…
Ничего не понимая, Адриан и Леа переглянулись. Откуда вдруг такая сдержанность Камиллы? Откуда ее внезапное недоверие?
– Она может потерять записку… Ее могут задержать немцы, – вся зардевшись, бормотала Камилла.
– Камилла, вы что-то от нас скрываете. Почему вы не доверяете Франсуазе?
– Нет… нет… пустяки. Просто мне страшно за Лорана.
Отец Дельмас отошел на несколько шагов, затем вернулся.
– Адрес я вложу в обложку книги "Пути совершенства" Терезьт де'Авила. Впрочем, все эти предосторожности определенно не понадобятся, я приеду сам.
Беседуя, они шли к дому.
На каменной скамье, повернувшись лицом к Бельвю и холмам Верделе, сидел Пьер Дельмас. Опустив голову, опираясь на тяжелую резную трость, он с неясной улыбкой уставился прямо перед собой.
Отец Адриан с нарочито веселой улыбкой спросил:
– Ну что? Отдыхаешь, брат?
– Чуточку устал. Изабелла попросила меня переставить мебель в ее спальне. Больше не могу…
– Папа, мама…
Оборвав ее, Камилла произнесла:
– Понимаю вас, месье Дельмас. Ничто так не утомляет, как перестановка мебели.
– Не правда ли? – сказал тот удовлетворенно. – Изабелла никак не хочет понять, что я старею.
Леа отвернулась.
Усевшись на лужайке, Камилла и Франсуаза помогали Шарлю делать первые шаги.
Франсуаза заметила:
– Через неделю он будет ходить.
– То же самое думают Сидони и Руфь. Они говорят, что если ребенок некрупный, то начинает ходить раньше.
– Кто будет рад его увидеть, так это Лоран. Странно, что со времени его побега ты не получала от него никаких известий.
Камилла прикусила губу.
– Не убеги он, его наверняка давно бы освободили. Как Матиаса, – продолжала Франсуаза, приподняв ребенка, который засмеялся и замахал ручками.
Светловолосый мальчуган походил и на мать, и на отца. Он рос, как на дрожжах, никогда не болея. Камилла испытывала к нему совершенно животную, тревожную нежность. Она не спускала с него глаз, словно боясь, что тот вдруг исчезнет. Он был весел и почти никогда не плакал. Его обожали все, кроме Леа, которая не могла его видеть без уколов ревности, хотя мальчуган отдавал ей явное предпочтение.
– Ты будешь читать книгу, которую дядя Адриан передал тебе? "Пути совершенства" – это вряд ли очень забавно.
– Да, скорее скучновато, но, возможно, позволит обрести волю к жизни?
– Наверное, ты права, – помрачнев, сказала Франсуаза.
Камилла заметила, как у нее изменилось настроение, но сделала вид, что ничего не случилось. Она играла со своим сынишкой, смеясь над тем, как он строит рожицы и кувыркается.
"Материнство ее красит", – подумала Франсуаза.
Действительно, в тот Троицын день Камилла д'Аржила так сияла, что выглядела прекрасной. С наступлением хорошей погоды она оставила траур по свекру и брату и, не имея возможности приобрести новые ткани, носила старое платье из тонкой голубой холстинки, подчеркивавшей красоту ее глаз, ее чуть загоревшее лицо и выгоревшие на солнце волосы. При своей худобе она выглядела юной девушкой. Рядом с ней Франсуаза казалась старше, хотя и была на три года моложе.
С тех пор как Франсуаза начала постоянно работать в больнице в Лангоне, она изменилась, став более женственной, более привлекательной. При этом она прекрасно причесывалась и начала пользоваться косметикой, – слишком увлекаясь, по мнению Руфи и Бернадетты, – и хорошо одевалась, несмотря на ограничения. Ее платье из красного фуляра в синий горошек со шнуровкой на корсаже явно вышло из рук прекрасного мастера, а не скромной лангонской портнихи, как уверяла Франсуаза.
"Завтра увижу Лорана", – думала Камилла.
У Леа было убийственное настроение. В Сен-Макере она встретилась с Матиасом в доме его друга, ушедшего на целый день. Матиас радовался этой встрече подальше от Монтийяка, инквизиторского взгляда Руфи и тревожного – своих родителей. После их близости в часовне Верделе он ни разу не встречался с Леа наедине. Он даже начал подумывать, не избегает ли она его. Поэтому, когда вечером в четверг она, совершенно бледная, вошла на кухню фермы и позвала его, он удивился. В амбаре, не говоря ни слова, она, вся трепеща, бросилась к нему на грудь. Он нежно поцеловал ее в губы и уложил на сено, пытаясь согреть: сомкнувшиеся у него на затылке руки окоченели, как у трупа. Она так сжала ноги, что ему стоило немалых усилий раздвинуть ее бедра. А ей, несмотря на желание, потребовалось все ее терпение, чтобы позволить его плоти проникнуть в нее. Другие так кричат от горя, как она кричала от наслаждения. У Матиаса их близость оставила странное чувство горечи.
Стремясь избавиться от этого воспоминания, он приготовил в доме друга стол из блюд, которые раньше любила Леа, Ему пришлось проявить немалую настойчивость, чтобы разыскать клубничный торт, выдержанное сладкое белое вино, "вишню в водке", "крем-карамель". Скромный ветхий домишко благоухал расставленными повсюду белыми розами. Девушка улыбнулась, увидев, как постарался Матиас. Выступив в роли хозяина дома, тот протянул ей бокал вина.
– За наше счастье.
Леа выпила залпом.
– Еще, так приятно.
Улыбаясь, Матиас налил ей снова.
С бокалом в руке Леа обошла комнату, надолго остановившись перед высоким камином, украшенным нарисованным на куске коры видом Лурда, изъеденным молью чучелом хорька, букетом роз и пожелтевшими фотографиями.
– У твоего приятеля очень мило, – медленно сказала она. – А где спальня?
Во взгляде Матиаса промелькнуло легкое недовольство. Он никак не мог привыкнуть к ее непринужденности в их любовной игре. Не отдавая себе в этом отчета, он предпочел бы, чтобы она была более застенчива. У него создавалось неприятное впечатление, что игру ведет она, и ему это казалось и неестественным, и неприличным. Матиасу уже было ясно, что она станет его женой. Разве могло теперь быть иначе? Войдя в спальню, Леа чуть было не рассмеялась, так она напоминала комнату Сидони: та же высокая ореховая кровать с покрывалом из белой хлопчатобумажной ткани, с огромной периной из красного сатина, над которой висело большое распятие из черного дерева с веточкой освященной омелы. По обе стороны окна – два портрета принарядившихся крестьян, а рядом с дверью – громадный шкаф.
Не развязывая, Леа сбросила сандалии. Прохлада выложенного кафельной плиткой пола была приятна. Поставив бокал на ночной столик, она принялась, напевая, раздеваться.
Матиас разобрал постель. Покрытая белыми простынями, она выглядела огромной. На ней раскинулась обнаженная Леа.
"Пахнет лавандой", – с легким уколом в сердце подумала она.
– Дай мне выпить.
– Ты пьешь слишком много, – сказал вернувшийся с бутылкой Матиас.
Леа медленно пила, глядя, как он раздевается.
– Тебе бы следовало работать раздетым по пояс. От рубашки остался след, и впечатление такое, что твоя загоревшая голова приставлена не к собственному телу. Некрасиво.
– Сейчас увидишь, насколько некрасиво.
Он вытянулся рядом, привлекая ее к себе.
– Подожди, дай поставить стакан.
При этом движении его губы поймали одну ее грудь, а пальцы терзали другую.
– Ай, ты мне делаешь больно.
– Тем хуже.
Смеясь и вскрикивая, катались они по постели под невозмутимыми взглядами предков.
Голая, с растрепавшимися волосами Леа под восхищенным взглядом Матиаса сидела, поджав по-турецки ноги на растерзанной постели и жадно поглощала торт, фрукты и заварные сливки со жженным сахаром, запивая вином, от которого у нее кружилась голова.
– Прекрати так на меня смотреть.
– Не устаю тобой любоваться. Ты так хороша…
– Это не повод.
– Вот будешь моей женой, и я смогу тобой любоваться столько, сколько захочу.
Рука Леа с куском торта застыла в воздухе.
– О чем ты?
– О женитьбе, черт возьми!
– Я не хочу выходить за тебя.
– Почему же?
Леа пожала плечами.
– Для тебя я недостаточно хорош?
– Не говори глупостей. Не хочу и все тут.
– Девушки всегда хотят выйти замуж.
– Возможно. Но я не такая, как все. Прошу тебя, больше не надо об этом.
– Напротив. Я тебя люблю и хочу взять тебя в жены.
Он сжал ей руку.
– Отпусти, ты делаешь мне больно.
Матиас сильнее сжал ей пальцы.
– Ты спятил? Отпусти немедленно!
– Не раньше, чем ты пообещаешь выйти за меня.
– Никогда! Слышишь? Никогда!
Он занес над ней руку.
– Давай… Ударь меня! Ну, давай же, чего ты ждешь?
– Но почему?
– Я тебя не люблю.
Матиас так побледнел, что Леа инстинктивно сжалась у деревянной спинки кровати.
– Что ты сказала?
Вскочив, Леа принялась одеваться.
– Матиас, не сердись. Ты мне очень нравишься. Я всегда очень тебя любила… Но не как женщина.
– Ты же моя!
Леа закончила застегивать платье. Она не смотрела на все еще обнаженного Матиаса, сидевшего, спустив ноги, на помятых простынях. Чуб закрывал его опущенное лицо. Она ощутила прилив нежности. Как походил он на мальчугана, подчинявшегося всем ее детским капризам! Леа села рядом и положила голову ему на плечо.
– Послушай, не глупи. Нам совсем не обязательно жениться, если мы спим вместе.
– Кто он?
– Что ты хочешь сказать?
– Кто твой любовник?
– Не пойму, о чем ты говоришь.
– Не принимай меня за дурака. Ты думаешь, я не заметил, что ты не девственница?
С полыхающим лицом вскочила Леа с кровати и принялась разыскивать сандалии. Одна находилась у ножки кровати, вторая – под шкафом. Встав на четвереньки, она попыталась ее достать. Матиас оказался быстрее.
– Ты мне ответишь? Кто он?
– Надоел. Тебя не касается.
– Шлюха… Я не хотел этому верить, я говорил себе: только не она, это порядочная девушка… может, это ее нареченный… ей захотелось доставить ему удовольствие перед отправкой на фронт… мне не стоит на него досадовать… теперь же я вижу, что несчастный брат Камиллы никогда не смог бы сделать тебя такой бесстыжей… дрянь… а я-то хотел видеть тебя своей женой… ты – как твоя сестра… эта немецкая подстилка… немецкая подстилка…
Рыдая, бедняга рухнул на кровать.
Ничего не видя, чувствуя, как отливает кровь от лица, Леа стояла, окаменев, уставившись перед собой.
Долго оставались они так, она – окаменев, он – в слезах. Матиас первым взял себя в руки. Состояние Леа вдруг начало внушать ему страх. Вытирая простыней мокрые щеки, он подошел к ней. Ему бросился в глаза остановившийся взгляд на помертвевшем лице. С невероятным усилием она сделала движение и глухим голосом спросила:
– Что ты сказал?
Матиас уже сожалел о своих словах.
– Ничего. Я был в ярости.
Леа проговорила:
– Что ты сказал?
– Ничего. Уверяю тебя, ничего.
– …"как и твоя сестра… немецкая подстилка…"
А затем, – так клонится тонкое дерево под ветром, – она медленно покачнулась. Матиас удержал ее и опустился рядом с ней на холодные красные плитки кафельного пола, пытаясь ослабить впечатление от своих слов.
– Нет, ничего не говори. Обними меня крепче. Как мог ты поверить?
– Прости меня.
– …что я…
– Замолчи, – шептал он, целуя ее губы, чтобы не дать ей говорить.
– Франсуаза! О, теперь я понимаю… папа, бедный папа… нельзя, чтобы он узнал… Матиас, что мне делать?
– Больше не думай об этом, любимая… Наверное, я ошибся.
Леа отвечала, сама этого не замечая, на поцелуи, а ее живот прижимался к его восставшей плоти. Они снова предались любви.
Леа не хотела, чтобы Матиас провожал ее до Монтийяка.
Сославшись на дикую головную боль, она без ужина отправилась спать. На лестнице ей встретились двое немецких офицеров, расступившихся, чтобы дать ей пройти.
Оказавшись, наконец, одна среди беспорядка, который так любила, Леа упала на подушки. Значит, правдой было то, что она смутно подозревала: Франсуаза, ее сестра Франсуаза, была любовницей одного из этих немцев. Кого же? Очевидно, Отто Крамера. Любовь к музыке!
В дверь постучали.
– Кто там?
– Это я, Камилла. Можно войти?
– Да.
– Бедненькая, ты действительно скверно выглядишь. Я принесла тебе таблетку.
– Спасибо, – пробормотала Леа, беря лекарство и протянутый ей стакан воды.
– Ты так добра, что согласилась меня проводить. И Лоран будет рад. Он тебя очень любит.
– В последнее время ты ничего не замечала особенного в поведении Франсуазы?
– Нет. Что ты имеешь в виду?
Леа подозрительно на нее посмотрела.
– Чем была вызвана твоя настороженность в тот день?
Покраснев, Камилла не ответила.
– Ты тоже думаешь… что она с лейтенантом…
– Замолчи… Это было бы слишком ужасно.
– Но ты ведь задумывалась над этим?
– Невозможно! Мы обе ошибаемся.
– А если нет?
– Тогда это было бы чудовищно, – тихо воскликнула Камилла, закрыв лицо руками.
– Надо разобраться. Сейчас найду ее и спрошу.
– Не теперь… не раньше, чем я увижусь с Лораном.
– Кто бы мог такое ожидать от Франсуазы?
– Не будем ее осуждать, мы ничего точно не знаем и… если это, правда, значит, она его любит.
– Это не основание.
– Лучшее из всех возможных.
Леа изумленно посмотрела на Камиллу. Что такое? Что знает эта постная мадам д’Аржила о любви и страсти? В памяти возник образ почти теряющей сознание, но готовой убить ради ее спасения Камиллы. В тот момент она отнюдь не робела, и кто знает, может, и в любви… Эта мысль была для нее невыносима: вообразить Камиллу, безумствующей в руках Лорана… Нет!
– Сама не знаешь, что говоришь. Он же немец.
– Увы, об этом я не забываю. Многие недели…
– Как? И ты ничего мне не говорила?
– А что я могла бы тебе сказать? Смутные впечатления, несколько подмеченных взглядов, ничего конкретного.
– И все же тебе следовало бы мне рассказать. Ах, если бы только мама была с нами! Ты не думаешь, что в доме что-то подозревают?
– Не имею представления. Пора спать, завтра рано выезжаем. Я попросила проверить газогенератор, все в порядке. Леа, как я счастлива! Совсем скоро, через несколько часов, я увижу Лорана! О, извини меня, дорогая. Я слишком эгоистична. Вскоре и ты встретишь хорошего парня, который сделает тебя такой же счастливой, как сделал бы мой брат, – сказала Камилла, нежно обнимая Леа.
Леа раздевалась в бешенстве и надела слишком короткую ночную рубашку, в которой выглядела совершенной девочкой. В ванной почистила зубы и решительно расчесала волосы. В зеркале отразилось угрюмое, напряженное лицо. Если и завтра, в Ла-Реоли, она будет выглядеть так же, то рискует не понравиться Лорану. Сверкающая улыбка согнала с лица хмурое выражение. Глаза загорелись. Она прикусила губы, грудь ее поднялась…
– Дело за нами, Лоран.
Они миновали демаркационную линию без помех. По пустой дороге автомобиль несся, словно он, оказавшись в свободной зоне, чуть опьянел.
Выехав из Ла-Реоли, Леа свернула влево, на проселочную дорогу. Очень скоро показалась подстриженная зеленая изгородь. Кованые ворота были распахнуты. Проехав по обсаженной розами широкой гравиевой дороге, она остановилась перед подъездом большого, лишенного всякого щегольства дома и выключила двигатель. В окружающей тишине слышалось только пение птиц да крик проснувшегося на руках у матери малютки Шарля. Из-за угла дома появилась прихрамывающая фигура. Леа и Камилла одновременно выскочили из машины. Камилла передала ребенка Леа и с криком бросилась к мужчине.
– Лоран!
Леа плотнее прижала к себе малютку, который обнял ее за шею. Ей хотелось оказаться как можно дальше от этого зрелища двух слившихся тел, но она не могла сделать ни шага. Время, казалось, тянулось бесконечно, наконец, чета, взявшись за руки, подошла к ней. Ее так обрадовал взгляд, брошенный на нее Лораном, что, рванувшись к нему, она чуть не уронила ребенка. Однако Камилла взяла у нес из рук Шарля и протянула отцу. Тот неловко взял его и, будто не веря своим глазам, разглядывал.
– Сынок мой! – прошептал он. По его щеке сбежала слеза, исчезнувшая в пышных и старивших его усах.
Он осторожно поцеловал крохотное личико.
– Шарль, сынок!
– Если бы не Леа, ни его, ни меня здесь бы не было.
Вернув Шарля матери, Лоран притянул Леа к себе.
– Я знал, что могу положиться на тебя. Спасибо.
Губами он прижался к ее волосам над ухом.
– Спасибо, – жарко шепнул он ей.
Жажда закричать о своей любви охватила Леа.
– Лоран… Лоран, если бы ты только знал…
– Знаю, было очень трудно. Мне все рассказал Адриан. Ты была мужественна.
– Да нет же, не была я мужественной, – вспыхнула Леа. – Просто не было выбора.
– Не верь ей, Лоран. Она была замечательна.
– Знаю.
К ним приблизились мужчина и женщина лет шестидесяти.
– Камилла и Леа, представляю вам моих хозяев мадам и месье Дебре. Укрывая беглецов вроде меня, они постоянно рискуют.
– Перестаньте, месье дАржила. Для нас большая честь помогать нашим воинам, – твердо сказал месье Дебре.
– Мы всего лишь выполняем свой долг, – мягко поддержала его жена.
– Это моя жена Камилла и мой сын Шарль.
– Шарль? Вы не очень-то осторожны, дорогая мадам. Разве вы не знаете, что сейчас модно имя Филипп? – пошутил месье Дебре.
– Мода изменчива, месье. Я счастлива, что могу вас поблагодарить за все, что вы делаете для моего мужа.
– Прошу вас, не надо. На нашем месте вы поступили бы так же. Таков наш способ продолжать борьбу и воссоединиться с нашим сыном.
– Сын наших друзей пал смертью героя в Дюнкерке.
Камилла хотела заговорить.
– Молчите… слова бессильны. Пойдемте в дом. А кто эта восхитительная девушка?
– Мадемуазель Дельмас. Леа Дельмас – наш очень близкий друг. Ей мы обязаны своим счастьем.
– Добро пожаловать, мадемуазель. Вы позволите звать вас Леа?
– Конечно, месье.
В том гостеприимном доме они провели три дня. На второй день к ним присоединился одетый в штатское Адриан Дельмас. Присутствие дяди смягчило страшную ревность, которая терзала Леа. Она больше не могла видеть сияющее лицо Камиллы и заботливую нежность Лорана.
Лоран одним из первых бежал из Колдитца, некогда королевской цитадели, поднявшейся на сорок метров над скалистым уступом, который господствовал над небольшим городком из розового известняка и кирпича на правом берегу реки Мунде.
Очень скоро он понял, что единственный шанс бежать представляется во время прогулки. Своими замыслами он поделился с тремя товарищами по плену, и они помогли собрать продукты, одежду и немного денег.
Как-то раз после полудня, возвращаясь с прогулки, Лоран заметил, что расчищался фасад здания, на три этажа возвышавшегося над дорогой, по которой военнопленные проходили в парк. Обычно закрытая дверь теперь была открыта.
Из-за крутизны спуска первый этаж по отношению к дороге оказывался вторым. Заглянув за ржавые решетки узких оконных проемов на уровне дороги, он сообразил, что там находились либо погреба, либо кладовки. Следовало действовать безотлагательно, ибо по окончании работ дверь могли в любую минуту запереть. И вот, возвращаясь с прогулки с укрытым под пальто скудным имуществом, Лоран решился. Он шепнул своему соседу по шеренге:
– Пора.
Товарищ чуть придержал колонну.
– Не торопитесь. Спокойнее, смотрите перед собой.
Идущий впереди охранник ни разу не оглянулся. Из третьей шеренги Лоран хорошо видел щетину на его жирном затылке. Позади – несколько шеренг военнопленных и замыкающий колонну конвойный.
В три прыжка он скользнул под свод погреба, каждое мгновение ожидая пули в спину. В груди возникла страшная пустота. Шаги товарищей по несчастью удалялись. С лихорадочно бьющимся сердцем подвернул он темно-синие брючины, превратив их в бриджи. Стали видны шерстяные толстые белые носки. Сбросив старую холщевую куртку, он остался в присланном Руфью плотном бежевом свитере. С выпущенным на свитер синим воротничком рубашки, в кепке, с содержавшим самое необходимое чемоданчиком, в удобных башмаках на каучуке он выглядел добропорядочным немецким прохожим. Он прислушался – ни криков, ни лая.
Выйти из погреба, перешагнуть через подоконник, снова вернуться на дорогу и никоим образом не бежать. В уме он повторял это множество раз. Единственную реальную опасность представлял обход.
Его план был прост: он хотел вернуться в парк, перебравшись по упавшему дереву через неширокий поток между крепостью и местом прогулок, затем перелезть через деревянный забор, огораживавший спортивную площадку немцев, а оттуда перелезть через прилегавшую стену, используя выступающие камни кладки. Осуществление замысла задержалось из-за гонявших мяч немецких солдат. Ему пришлось пережидать в погребе, и не раз он думал, что его обнаружат: двое мальчишек устроились поиграть в стеклянные шарики на центральной аллее, вдоль дома проходили солдаты, чета с собакой надолго задержалась у открытой двери. Больше всего Лоран опасался собаки. Когда, наконец, она убежала, то, несмотря на пронизывающий холод, он был весь в поту.
Невероятно, но охрана все еще не обнаружила его исчезновения. Через два часа начнется поверка. Наконец Лоран выбрался из погреба и все сделал именно так, как наметил. Подойдя к стене, он осмотрелся: перед ним – безлюдный парк; слева – темная цитадель, казавшаяся в вечернем полумраке особенно грозной. На еще светлом небе отчетливо вырисовывались силуэты часовых. Стоит одному из них глянуть в его сторону, и его песенка спета. Взяв себя в руки, он начал медленный подъем. Несмотря на рану в ноге, которая все еще побаливала, он взобрался наверх без особого труда. Рывком бросился в пустоту. Кучи пожухлой листвы смягчили падение: он выбрался из цитадели. Низом шла дорога, дорога свободы. Из-под ног вырывались с пугающим грохотом скатывавшиеся вниз камни. С дороги доносились голоса. Лоран привел в порядок одежду, смахнул землю с обуви. Голоса приближались. Лицом к лицу он столкнулся с двумя офицерами из крепости вместе с их супругами. Занятые оживленным разговором, они не удостоили его взглядом. Он превратился в заурядного немца. Словно играючи, ответил он улыбкой на улыбку старика, звонким "Хайль Гитлер!" приветствовал группу молодежи. Выбравшись на большую дорогу, он позволил себе обернуться, чтобы в последний раз окинуть взглядом массив цитадели Колдитц. Его охватило сильнейшее чувство гордости: ему удалось восторжествовать над хитроумной системой наблюдения вокруг крепости.
Через три дня в Шаффхаузе он пересек границу. Вечером в Рохлице сел в поезд, не имея в карманах ни гроша, и прибыл в Берн, где серьезно заболел. Оказавшись надолго в больнице, отправлял отцу и жене длинные письма, так до них и не дошедшие. Только одно, отправленное отцу Адриану, достигло адресата, чудом проскочив через цензурное сито. Монах связался с ним через доминиканца-швейцарца, доставшего Лорану необходимые бумаги и деньги.
На Ла-Реоль, куда Лоран и Леа приехали за покупками, опускался мягкий тихий вечер. Камилла не смогла их сопровождать; ее удержал Шарль. Впервые оказались они одни. Мадам Дебре дала им адрес булочника на улице Аржантье; его хлеб вроде бы был лучшим в окрестностях. К тому же он продавал и муку. Они заблудились на узких улочках и вышли к замку Кат-Co, возвышавшемуся над долиной Гаронны. Прошли мимо аббатства бенедиктинцев. Благоухали липы. Леа захотелось зайти в церковь. Гулко звучали их шаги под готическими сводами. Лоран надолго остановился перед капеллой Святой Девы. Приблизившись, Леа взяла его за руку и положила голову ему на плечо. Он поцеловал ее вьющиеся волосы. Ладонью она почувствовала, как бьется пульс любимого. Она подняла к нему лицо, их взгляды встретились и уже не могли оторваться друг от друга. Их губы сомкнулись. Их тела охватило пламя. Рядом стукнула дверь, и этот звук вернул их на землю. Чары были разрушены.
Лоран мягко оттолкнул девушку.
– Нет… не выпускай меня…
– Леа, мы сошли с ума. Не надо… я не должен.
– Замолчи, я тебя люблю.
Леа, вся извиваясь, животом ласкала его поднявшуюся плоть. Он отбросил ее с такой силой, что она упала на молитвенную скамейку.
– Прекрати! – выкрикнул он.
Потирая ушибленную спину, она торжествующе посмотрела на него, встала и направилась к выходу. С опущенной головой он пошел следом.
– Скорее, давай поторопимся. Булочную сейчас закроют.
Закрыта она не была, но только благодаря имени мадам Дебре им удалось унести четырехкилограммовую буханку хлеба и пакет муки.
У станции они забрали свои велосипеды. Погруженные в собственные мечты, они не обращали внимания на красоту природы. И вскоре добрались до поместья Дебре.
Едва они вошли в сад, как подбежала Камилла.
– Где вы пропадали? Я сгораю от беспокойства.
– Что могло с нами случиться? Мы побывали в Ла-Реоли, – невозмутимо ответила Леа.
За ужином Леа была весела, интересна, остроумно болтала о том, о сем. Адриан и месье Дебре, которых она забавляла, снова и снова ее поддразнивали.
Когда они пили в саду скверный кофе, Адриан сообщил Лорану:
– Я нашел нужного человека. Это Жан Беназе, он живет в Вариле, неподалеку от Фуа. У нас на завтра назначена встреча в кафе на почте в Фуа.
– Уже! – воскликнула Камилла.
– Прошу тебя, дорогая. Ты присоединишься ко мне, как только это станет возможным.
– Но я хочу поехать с тобой!
– Об этом не может быть и речи. Подумай о Шарле. Он нуждается в тебе.
Мадам Дебре встала и положила руку на плечо молодой женщины.
– Дитя мое, не портите своими слезами настроение мужу. Стремясь продолжать борьбу, он лишь выполняет свой долг. Будьте мужественны. Может, вы хотели бы остаться у нас? Мы были бы счастливы.
– Это невозможно, – вмешался Лоран. – Камилле надо заменить меня в Белых Скалах. Управляющий Дельпеш написал, что и дом занят, и из-за нехватки рабочих рук виноградники в плохом состоянии.
– Как и в Монтийяке, – заметила Леа.
– Как по всему краю, – поддакнул доминиканец.
– Что же вы рассчитываете предпринять? – спросил месье Дебре.
– Не представляю. Без конца думаю о бедном отце. Спрашиваю себя, как бы поступил он. Горем и болью наполняют мое сердце испытания, обрушившиеся на эту несчастную страну. Я, всегда выступавший за сближение между народами, за Соединенные Штаты Европы, чувствую себя националистом. Перед войной такая позиция представлялась мне совершенно устаревшей. Я даже не подозревал, до чего же я француз и как люблю свою родину.
– Мой юный друг, с людьми вроде вас мы постараемся вернуть ей честь и свободу, – с уверенностью произнес месье Дебре.
– Вы действительно в этом убеждены?
– Если бы я в это не верил, мы с женой покончили бы с собой в тот день, когда услышали, как маршал объявляет, что запросил мира! Нам показалось, что наш сын умирает во второй раз. Мы плакали, прося Господа просветить нас. И на следующий день в словах генерала Шарля де Голля мы услышали его ответ.
Какое-то время все молчали. Слышалось пение птиц, писк носившихся по небу ласточек. Адриан Дельмас нарушил тишину:
– Хорошо бы, чтобы нас, поступающих так же, как и вы, было больше. Повсюду безволие, смятение, приспособленчество, гнуснейшее подглядывание друг за другом и подлое доносительство, готовность прислужничать. На службе гнусной идеологии проституируют своим талантом видные писатели вроде Бразийяка, Ребате и Дриё, университетские деятели, солдаты и даже – да простит им Бог! – священники. Как побитые собаки, падают они на спину, подставляя живот под сапог оккупанта… Я в отчаянии.
