Текст книги "Побочный эффект"

Автор книги: Рэймонд Хоуки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Несколько раз ей удавалось собраться с мыслями и пожаловаться на отсутствие памяти и утрату ориентации, на что ей возразили, что это как раз и есть симптомы сотрясения мозга. Старайтесь как можно больше спать, принимайте лекарство, и все будет в порядке, уверяли ее.

Подозрение, что утрата ориентации вызывается таблетками, возникло не сразу. Хотя, казалось, прошли недели, прежде чем она собралась с силами, тем не менее она все-таки решила подвергнуть себя проверке. Вместо того чтобы покорно проглотить очередную порцию таблеток, она запихала их под язык, а затем, притворившись, будто захлебнулась водой, которой запивала таблетки, выплюнула их в бумажную салфетку и спрятала под подушку.

Она легла и, прикрыв глаза, стала ждать, что будет дальше.

Сначала все было по-прежнему. Тела своего она не чувствовала и плавала где-то во вселенной – в той вселенной, где время шло иначе, чем в остальном мире, и где дважды два не равнялось четырем.

Но вдруг она заметила, что у нее снова появилось тело.

В голове прояснилось, она впервые как следует разглядела свою палату небольшую, белую, освещенную лампами дневного света. Помимо кровати, в комнате был шкафчик, штатив с капельницей и два складных стула. На противоположной стене висела старинная на вид литография с изображением здания парламента, а окна были зашторены темно-синей тканью. Хотя, как ей сказали, она лежит в частной лечебнице при больнице св. Стефана, в палате почему-то не было ни телевизора, ни радио, ни телефона, ни зеркала, ни часов. Не было и лампы возле кровати. И что самое удивительное – не было цветов. Даже если Майклу не разрешалось ее навещать, цветы он бы прислал – в этом она не сомневалась.

И вдруг ее осенила страшная мысль: она не упала с лестницы, а попала в автомобильную аварию, в которой погиб Майкл. Вот почему он не приходит и не присылает цветов. Он умер, а ей решили не говорить об этом, пока она не поправится.

Нет, все это чушь. Ведь если не Майкл поместил ее в эту частную лечебницу, тогда кто? И если они попали в аварию, то почему же она почти не пострадала? Ничего не понимая, Клэр сбросила с себя простыню и приподняла подол белой сорочки. Нигде ни синяка, ни царапины. Она изогнулась, стараясь увидеть себя со спины. Тоже ничего.

А если сломана нога, вдруг подумалось ей, то где же гипс?

Она осторожно вытащила ногу из люльки и принялась ее ощупывать. Никакого перелома.

Может, она так долго пролежала в больнице, что кость уже срослась? Но в таком случае почему нога до сих пор на подвеске?

И тут она заметила, что на ногах у нее нет ни единого волоска. Ей сделали эпиляцию? В больнице? Весьма сомнительно. Значит, она пробыла здесь самое большее несколько дней.

Нет, что-то тут не так, явно не так. Если она провела в больнице всего несколько дней, значит, нога у нее не была сломана.

Может, ее с кем-нибудь спутали? С женщиной, которую зовут так же и которая на самом деле сломала ногу? Такое случается, поскольку общественное здравоохранение пребывает в весьма плачевном состоянии.

Клэр встала с постели и принялась искать звонок, чтобы вызвать сестру, но ничего не нашла. Шлепая босыми ногами по крытому линолеумом полу, она подошла к двери и подергала за ручку. Дверь была заперта. Она начала стучать, но стеганая обивка двери заглушала все звуки.

Клэр огляделась в отчаянии, не зная, что предпринять. Окно! Может, рядом с окном есть пожарная лестница? Она подбежала к окну и подняла штору.

Она думала, что увидит хаос закопченных домишек и лавчонок, что толпились по обе стороны Фулэм-роуд, зажженные уличные фонари, легковые машины и такси, а то и автобусы, если еще не очень поздно.

А вместо этого увидела пальмы и цветы, розовый песок и искрящееся на солнце ярко-синее море.

Клэр вскрикнула, и туча птиц ослепительной окраски сорвалась с верхушек пальм и устремилась в безоблачное небо.

9

Девятнадцатого августа в половине седьмого вечера Майкл Фицпатрик вернулся домой. Когда он восемь дней назад говорил с Клэр по телефону, она сказала ему, что вот-вот начнет работать с фотографами – предстоит сделать снимки для рождественского каталога, макет которого она подготовила. С тех пор он звонил еще несколько раз, но к телефону никто не подходил. Его это не очень удивило, как не удивился он и тому, что она не встретила его в аэропорту. В посланной им телеграмме было сказано, что он лишь надеется прибыть рейсом, вылетающим из Белфаста в 4.30.

Он вытащил ключи и начал отпирать входную дверь. Как хорошо вернуться домой! В редакции его ждут только в понедельник, а Клэр обещала, что к его возвращению она закончит свою работу. Они выпьют по стаканчику, обсудят события, происшедшие в его отсутствие, а потом поедут ужинать в ее любимый ресторан. На обратном пути они заглянут в один из кабачков на реке возле Бэттерси-бридж и большую часть ночи будут наслаждаться любовью.

– Клэр! – позвал он, толкнув дверь плечом. – Клэр, родная, это я... Он умолк. Прихожая была завалена газетами и письмами.

Им овладело недоброе предчувствие. Поставив чемодан, он вошел в гостиную.

– Клэр?

Тоненькой струйкой лилась вода на кухне – и всё; кругом царила тишина, даже воздух в комнате был неподвижен и безжизнен, точно в склепе. Часы стояли, цветы в горшках уже начали увядать.

И тут на столе он увидел конверт, прислоненный к вазе с подгнившими фруктами.

Что-то случилось. Он взял конверт, поднял к свету, секунду смотрел на него, потом надорвал и развернул лежавший в нем листок бумаги.

Что-то случилось действительно нехорошее, очень нехорошее. Письма к нему Клэр обычно писала от руки, да еще сопровождала забавными рисунками. А это напечатано на машинке, и рисунков никаких нет. Больше всего его испугало то, что письмо начиналось одним словом: "Майк!"

Он принялся читать.

"Прости меня, что я так поступаю, но я решила уехать, побыть некоторое время одна и обо всем как следует подумать.

Последние полтора года были лучшими в моей жизни, и, хотя ты мне наверняка не поверишь, я по-прежнему тебя люблю. Но наши отношения стали почему-то чересчур спокойными, чересчур предсказуемыми. Мне кажется, я знаю, как пройдут ближайшие тридцать лет, и это меня страшит.

Тебе будет нелегко, я понимаю. И мне, поверь, тоже нелегко. Вот почему я не посмела дождаться тебя и сказать тебе все сама – ты сумел бы отговорить меня, и я бы осталась. А в конечном итоге это обернулось бы только бедой для нас обоих. Умоляю тебя, не испытывай ко мне ненависти".

Огорошенный, он огляделся. Нет, она не могла уехать, убеждал он себя. Принадлежащие ей вещи: кульман, планшет, картотека, картины и книги – все на своих местах.

Письмо это – шутка. Ужасно глупая, но тем не менее шутка.

В отчаянии он кинулся к подножию лестницы, выкрикивая ее имя, а когда никто не отозвался, взбежал наверх и распахнул дверь в спальню.

В комнате стояла несусветная жара, но в остальном все было так, как и до его отъезда. И в ванной тоже. На стене висел белый махровый халат Клэр и ее купальная шапочка. А где другие ее вещи?

Он вернулся в спальню и раздвинул дверцы шкафа. Внизу стояли ее сапоги и несколько пар туфель, но большинство вешалок пустовало.

Чуть не плача, он отступил, наткнулся на кровать, сел и достал сигарету. Не может быть, она не могла уйти – во всяком случае, не так, тайком. А может, могла? По правде говоря, перед его отъездом Клэр вела себя довольно странно.

Заметив, что зажег сигарету с фильтра, он потушил ее и принялся снова читать письмо. "Прости меня, что я так поступаю, но я решила уехать, побыть некоторое время одна и обо всем как следует подумать".

Он почувствовал, что начинает злиться. Дураком она его считает, что ли? Целые две недели она была одна, могла за это время думать сколько душе угодно.

А может, существует другой мужчина? Правильно. Вот чем все объясняется. Смахнув со щек слезы, Майкл повернулся и начал тупо разглядывать кровать. Неужто они спали здесь? Он со злобой сдернул покрывало, но простыни оказались безукоризненно белыми, как только что выпавший снег.

Ничего это не доказывает, решил он. Может, она его сюда и не приводила. Что она, проститутка, что ли?

С лицом, окаменевшим от еле сдерживаемого гнева, Майкл опять подошел к шкафу и начал шарить в карманах оставшейся одежды. Должно же быть хоть что-то, что даст ключ к разгадке случившегося: написанный на клочке бумаги номер телефона, какая-нибудь записка. Но кроме двух мелких монет и автобусного билета, он ничего не нашел.

Он спустился вниз и там продолжал свои лихорадочные поиски. Хотя чековая и сберегательная книжки и паспорт Клэр отсутствовали, все остальное вроде было на месте. Она оставила свою записную книжку и, что еще удивительнее, альбом, в котором хранила образцы своих работ.

Трясущимися руками он налил себе коньяку и выпил. Нужно собраться с мыслями и все как следует обдумать. Если она уехала из Лондона, то, чтобы получить работу, ей обязательно понадобится альбом с образцами. Почему же она не взяла его с собой?

Означает ли это, что она уехала на время или просто позабыла альбом в спешке? Скорее, позабыла, решил он. В таком случае завтра он прежде всего сменит замки. Тогда, если ей что-нибудь понадобится, она вынуждена будет, черт побери, сначала обратиться к нему.

И тут он вдруг осознал полную невероятность случившегося. Если бы пятнадцать минут назад кто-нибудь сказал ему, что он задумает сменить замки, он рассмеялся бы ему в лицо. Не может быть, заявил бы он. Они слишком уважают друг друга. Разумеется, теоретически не исключено, что любой из них может встретить человека, который больше понравится, но, если такое произойдет, они поведут себя как люди цивилизованные. Они ведь не просто влюблены, они любят. А это большая разница, считал Майкл. Любовь – это полное физическое и духовное слияние, а быть влюбленным – это чуть больше, чем мимолетное увлечение, folie a deux*, когда двое удовлетворяют мечты и фантазии друг друга.

______________

* Безумие вдвоем (франц.).

Что ж, с горечью подумал он, все происшедшее лишь показывает, насколько человек может заблуждаться.

Он встал, завернул кран, из которого капала вода, и принялся открывать окна. С улицы доносились голоса, отчего он еще больше ощущал свое одиночество. К тому времени, когда все окна были открыты, он уже отказался от мысли сменить замки. Если она ведет себя как последняя идиотка, то это еще не значит, что и ему следует поступать так же.

Но что же дальше? "Позвоню ее приятельницам", – решил он. Хоть одна из них должна же знать, что произошло.

Он налил себе еще коньяку и почти час обзванивал ее подруг. Никто из них ничего не знал.

Сгустились сумерки. Голода он не ощущал, но решил, что пора поесть. Он прошел в кухню, зажег свет. В холодильнике лежал сыр, а также ветчина в запечатанном пакете, но хлеб заплесневел. Он хотел было бросить его в мусорный бачок, как вдруг вспомнил: мусорщики бастуют. Он прочел об этом в газете дня два назад. Если бы Клэр не хотела, чтобы что-то компрометирующее ее попалось ему на глаза, она выбросила бы это в мусорный контейнер, надеясь, что к его возвращению контейнер опорожнят.

Он вышел во двор и снял крышку с мусорного контейнера. Как и следовало ожидать, контейнер был полон. Однако уже почти стемнело, ничего не разглядеть. Он приволок со двора контейнер и, разложив на полу кухни газеты, перевернул его. А потом, стараясь не дышать глубоко, начал копаться в мусоре.

Он уже почти решил, что даром теряет время, как вдруг среди яичной скорлупы, пакетиков из-под чая и рваных колготок наткнулся на конверт из Института профилактической медицины.

О чем, черт побери, сообщал ей Институт профилактической медицины? Он лихорадочно занялся поисками письма. Нашел один клочок, потом другой. Вскоре таких клочков набралось достаточно, чтобы Майкл мог получить ответ на свой вопрос: в письме подтверждалось, что прием, на который записалась Клэр, состоится... а дальше был указан день, когда он улетал в Ирландию.

Наконец-то все разъяснилось. Обследование показало, что она больна, может даже смертельно. (Первое, что пришло ему в голову, была почему-то болезнь Ходжкина.) Значит, она уехала, чтобы не быть ему в тягость.

Чувствуя себя виноватым за свои предположения, Майкл сгреб мусор обратно в контейнер и вымыл руки.

Разумеется, узнать, что выяснилось в институте, будет нелегко: с ним не захотят разговаривать, даже ее личный врач и тот, наверное, ничего не скажет. Попробовать стоит, если, конечно, он вспомнит фамилию ее врача.

Швырнув полотенце, он побежал в гостиную и стал быстро просматривать записную книжку Клэр.

Доктор Рейшауер? Нет, адрес не тот. У ее терапевта приемная где-то в районе Саут-Кенсингтона. Майкл продолжал листать странички, пока не наткнулся на то, что искал.

Он снял трубку и набрал номер. Частые гудки. Барабаня от нетерпения пальцами, он с минуту подождал, потом набрал номер снова. На этот раз ответил автоматический "секретарь". Вот и все. До завтрашнего утра, пожалуй, больше делать нечего.

Он полил цветы, отнес наверх чемоданы, разложил по местам вещи, опустил в ящик ее туалетного столика флакон духов Ива Сен-Лорана, которые купил ей в подарок, поставил будильник на 7.30 и, проглотив капсулу нембутала, лег спать.

Когда на следующее утро Фицпатрик после визита к врачу Клэр вернулся домой, квартира показалась ему еще более пустой, чем накануне. По дороге он заехал в один из супермаркетов на Кингс-роуд, накупил себе еды для долгого, ничем не занятого уик-энда, маячившего впереди, и, свалив всю провизию на кухонный стол, поставил на огонь чайник. В ожидании, пока чайник закипит, Майкл снова задумался над происшедшим – в свете того немногого, что ему удалось узнать.

Доктор – он был одним из группы врачей, которые совместно практиковали, сняв помещение возле станции метро на Саут-Кенсингтоне, – отнесся к нему с сочувствием.

"Думаю, что мисс Теннант не станет сердиться, если я открою вам, что по всем основным данным обследование подтвердило, как я и полагал, что она совершенно здорова".

Когда Фицпатрик спросил его, зачем ей понадобилось это обследование, доктор, пожав плечами, ответил:

"Может, она собиралась куда-нибудь уехать. Знаете, пациенты, решаясь на какую-то перемену в образе жизни, порой начинают беспокоиться о своем здоровье".

Засвистел чайник. Фицпатрик машинально выключил его, положил в чашку растворимый кофе и сахар, залил их кипятком.

В письме из института было сказано, что Клэр записалась на прием в конце июля. Поэтому, если доктор правильно угадал, она начала думать об отъезде по меньшей мере за две недели до этого. Если не раньше. Однако любопытно вот что: именно в первой половине июля между ними царили мир и согласие. Они ходили в театры и кино, побывали на нескольких выставках, а один из уик-эндов провели в полной идилии в коттедже на побережье Норфолка. И даже оставили двум агентам по продаже недвижимости свой адрес в надежде, что подвернется коттедж, который будет им по карману.

А не вызвано ли ее решение уехать тем, что они до сих пор не состоят в браке? Возможно, но едва ли. Они оба придерживались того мнения, что нет причин оформлять отношения до тех пор, пока не захочется иметь детей, а с этим она решила не торопиться по крайней мере еще года два.

Фицпатрик допил кофе, сполоснул чашку, прошел в гостиную и начал заводить часы.

Единственное, ему помнилось, на что она жаловалась – да и то в шутку, был его цинизм. Подобно большинству журналистов, особой застенчивостью он не отличался. Деликатным в журналистике нет места, соперников приходится расталкивать локтями. (Николас Томэйлин, один из легендарных героев Флит-стрит, сказал как-то, что для настоящего успеха журналисту нужно быть хитрым, словно крыса, внушать к себе доверие и уметь немного писать.) Фицпатрик, соглашаясь с этим определением, к вышеупомянутым качествам добавил бы еще ненасытное любопытство и умение не принимать все за чистую монету. Может, ее и вправду стала раздражать эта черта его характера? Возможно, но опять же едва ли. Ведь он никогда не позволял себе быть циничным по отношению к ней. И кроме того, хотя по натуре она была мягкой и кроткой, стоило вывести ее из себя, как она превращалась в настоящую Лиззи Борден*.

______________

* Американка, обвиненная в 1892 г. в убийстве своего отца и мачехи, была оправдана, однако преступление так и осталось нераскрытым. Поскольку в народе продолжали считать ее виновной, по этому поводу возникло много легенд.

Поставив стрелки часов на четверть двенадцатого, он качнул маятник и снова принялся изучать ее письмо.

Подпись, несомненно, принадлежала Клэр, но мысли выражены как-то непривычно. И еще одно смущало его: обычно свои записки она печатала на машинке, только когда спешила, при этом она часто использовала те принятые у репортеров сокращения, к которым прибегал он в своей практике. А в этом письме все слова были написаны полностью.

Небольшой дефект в букве "е" нижнего регистра свидетельствовал о том, что письмо напечатано на ее собственной машинке. Но сама ли она печатала его?

Он вспомнил, что в начале года она оформляла настольное пособие для любителей гадать и на суперобложке воспроизвела отпечатки своих рук. Интересно, был ли уже пробный оттиск? Он принялся листать альбом с образцами. Да, был. Он вынул его и начал изучать. Хотя на рисунке руки были несколько меньше по размеру, чем ее руки в действительности, все кожные узоры были воспроизведены превосходно. Отлично. Теперь можно сравнить отпечатки пальцев на клавишах машинки с отпечатками на суперобложке.

Разыскав в ванной баночку с тальком, он собрал все, что могло ему понадобиться: клейкую ленту, увеличительное стекло и кисточку из собольего волоса. Высыпав немного талька на листок бумаги, он окунул в него кисточку и осторожно припудрил первую из клавиш на машинке. В лупу было видно, как тальк лег на следы, оставленные пальцем. Теперь следовало снять отпечаток и сравнить его с тем, что был на суперобложке. Майкл оторвал от клейкой ленты полоску в два дюйма, прижал ее клейкой стороной к той же клавише, а потом отнял. На свет было видно, что отпечаток получился почти идеальный. Зная, что Клэр работает на машинке только двумя пальцами, он сравнил отпечаток с оттиском ее указательного пальца левой руки на суперобложке. Они полностью совпали: на том и на другом отчетливо видна была сравнительно редко встречающаяся усеченная дуга.

Майкл понимал, что нет смысла повторять операцию на всех клавишах: даже при таком коротком письме многие клавиши приходится ударять снова и снова, и отпечатки безнадежно размазываются. И тогда он опять пробежал письмо глазами в поисках букв, которые были использованы только один раз. Таких оказалось три: х, ц, э. Теоретически на каждой из соответствующих этим буквам клавиш должен быть такой же отпечаток, какой ему уже удалось снять. Только сейчас он заметил, что буква, соответствующая первой клавише, отсутствует в письме.

Одну за другой он посыпал клавиши тальком, и, прижав к ним полоску клейкой ленты, снимал ее. Отпечатков не было.

Что это доказывает? Что Клэр, когда печатала, надела перчатки. В такую жару?

Он постучал кисточкой по зубам. А что, если на машинке печатал кто-то другой, пожелавший остаться неизвестным? И именно поэтому он надел перчатки...

Хотя мысль эта казалась нелепой и мелодраматичной, она не выходила у него из головы. Если кто-то, а не Клэр напечатал это письмо, значит, они ушли вместе. В таком случае, может, их видел кто-нибудь из соседей?

Он встал и принялся завязывать галстук. Если и из этого ничего не получится, он прекратит поиски.

Но на сей раз ему повезло: один из соседей видел, с кем выходила Клэр, и история, которую он поведал, убедила Фицпатрика, что ему следует как можно скорее встретиться с инспектором сыскной полиции Реджинальдом Этуеллом.

10

На следующий день ровно в половине третьего Фицпатрик был у Дворцовых ворот Кенсингтон-гарденс и, стараясь по возможности держаться в тени пожухлых из-за жары деревьев, направился по бурой от пыли траве прямо к Круглому пруду.

Фицпатрик познакомился с Реджинальдом Этуеллом пять лет назад, когда еще только начинал как репортер вест-лондонского еженедельника, а Этуелл был сержантом в сыскной полиции. Поначалу они симпатизировали друг другу, и только. А затем жену Этуелла поймали на краже в магазине. И, как порой бывает, в то утро в суде Аксбриджского участка, где слушалось ее дело, кроме Фицпатрика, никого из репортеров не было. Хорошо понимая, что подобная история не только получит огласку с помощью его собственного еженедельника, но и будет подхвачена другими газетами, Фицпатрик, в качестве одолжения Этуеллу, решил не показывать этот материал в редакции. Этуелл был глубоко тронут, и, хотя браку его было суждено просуществовать лишь год, они стали близкими друзьями.

Выйдя из-под деревьев, Фицпатрик прошел мимо загорающих и выбрался на аллею, по которой гуляли вокруг пруда целые полчища людей. Огромное зеркало воды отливало тусклым металлом, рядом с моделями судов, паруса которых из-за полного штиля совсем поникли, плавали утки, а высоко в небе застыли в неподвижности воздушные змеи.

На северном берегу пруда он отыскал Этуелла, который в одних плавках, как и большинство мужчин здесь в этот нестерпимо знойный день, присев на корточки, рассматривал игрушечную яхту своего сына.

– Прошу разрешения подняться на борт, сэр!

– Майк! – Этуелл с трудом встал, растирая сведенные судорогой ноги, и пожал ему руку. – До чего же я рад тебя видеть! – сказал он. – Ты вроде разбираешься в судах, а? – Он протянул ему яхту.

– Немного разбираюсь. А в чем дело?

Пока Этуелл пытался объяснить, его младший сын заливался слезами.

– Билли ее сломал!

– Ничего я не ломал! – огрызался старший. Как и их отец, оба брата отличались простонародным выговором.

– Тихо! – прикрикнул на них Этуелл. – Для начала хватит. – Голос его смягчился. – А теперь поздоровайтесь с дядей Майклом.

Оба мальчика с явной неохотой выполнили просьбу отца.

Этуелл снова повернулся к Фицпатрику.

– Извини, что пришлось встретиться здесь, – негромко сказал он. – Но нынче моя очередь воспитывать этих скандалистов.

С помощью пилки для ногтей Фицпатрик высвободил зацепившуюся за что-то ось румпеля, и яхта была отдана в распоряжение мальчишек. Затем, пообещав им мороженого в обмен на десять минут тишины и покоя, Этуелл повел Фицпатрика к шезлонгам, подобрал положенные в них рубашки и сандалии – в знак того, что шезлонги заняты, – и они сели.

– Хочешь намазаться? – спросил Этуелл, протягивая флакон с лосьоном для загара.

– Сейчас нет.

Этуелл налил на ладонь лосьона и принялся втирать его в свою волосатую грудь.

– Здесь, конечно, не Мальорка, – весело заметил он, – но куда лучше, чем на дежурстве. – Закинув руки за лысую голову, он с удовольствием потянулся. – Итак, мой старший сын, что же у тебя случилось?

– Речь пойдет о Клэр...

Внезапный порыв ветра, поднявший рябь на воде, принес откуда-то издалека звуки духового оркестра, исполнявшего мелодию "Когда окончен бал".

– О твоей девице?

– Бывшей...

– Вот как? – ничуть не удивился Этуелл. – И что же с ней случилось?

– Она исчезла.

– Исчезла? – В голосе Этуелла прозвучало недоверие. – Как исчезла?

Фицпатрик полез в задний карман брюк.

– Когда я в пятницу вечером вернулся из Белфаста, меня ждало вот это, сказал он, подавая письмо Этуеллу.

Этуелл выпрямился и начал читать.

– О господи! – вздохнул он, возвращая письмо Фицпатрику. – А тебе не приходило в голову, что готовится нечто подобное?

– Всерьез – нет...

– Что значит "всерьез"?

Фицпатрик пожал плечами.

– Недели две назад между нами были кое-какие шероховатости, но потом все наладилось. Нет, все было в полном порядке.

– Тогда почему она сбежала? Как по-твоему, тут не замешан другой мужчина? – Этуелл не умел ходить вокруг да около. – Пока тебя не было, у нее ведь было сколько хочешь возможностей...

– Это очень бы меня удивило... Очень.

И Фицпатрик рассказал ему о том, что обзвонил всех ее приятельниц, нашел в мусоре письмо из Института профилактической медицины, обращался к врачу Клэр.

– А вчера днем я решил обойти соседей: вдруг кто-нибудь видел, как она уехала. И оказалось, что один из них, некто ди Суза – он живет в соседнем подъезде, – действительно видел... В позапрошлую пятницу он заметил, что напротив дома, на другой стороне улицы, стоит машина, а в ней – средних лет мужчина и женщина. Было около семи вечера. Они продолжали сидеть там и в девять, когда он вывел на прогулку свою собаку. Тогда он решил, что это грабители и что они следят за их домом...

– И позвонил в полицию?

– Нет. Этот дурак, видите ли "не любит такого". Тем не менее, когда он уже собрался лечь спать, где-то около половины одиннадцатого, он увидел, что тот самый мужчина вышел из нашего подъезда с двумя чемоданами в руках. Минуты через две появилась Клэр в сопровождении женщины, все трое сели в машину и уехали.

– А он запомнил номер?

– Ты шутишь? Он даже понятия не имеет, какой марки была машина. Он сказал дословно вот что: "маленькая, зеленая, с окошком в крыше".

Этуелл согнал усевшуюся ему на живот муху.

– Похоже на "форд-фиесту"...

– Я тоже так подумал.

– У кого-нибудь из ваших знакомых есть "фиеста"?

Фицпатрик помотал головой.

– А эта пара? Они тебе кого-нибудь напоминают?

– Нет, – опять помотал головой Фицпатрик.

– Что еще?

– Вот, пожалуй, и все...

– Немного, а? – мрачно подытожил Этуелл. – Заявлять в полицию, разумеется, нет смысла. Эти идиоты и слышать ни о чем не захотят – ведь у нас ежегодно исчезает около двадцати тысяч человек... Конечно, – добавил он, – есть еще Армия спасения...

– Нет, это не для Клэр, – покачал головой Фицпатрик. – Реджи, а не мог бы ты навести справки в социальном страховании или в ее банке?

– Могу попытаться, – не сразу и без энтузиазма откликнулся Этуелл. – Но не думаю, что от этого будет толк. В социальном страховании вообще не спешат, а банк вряд ли уже получил от нее просьбу о переводе счета по новому адресу. К чему торопиться, если у нее есть кредитные карточки? Ведь есть?

– Да, ее банка и "Америкен экспресс".

– Вот видишь, – уныло отозвался Этуелл.

– И проверять списки пассажиров тоже не имеет смысла?

Этуелл с шумом втянул в себя воздух, словно обжегся.

– Знаешь ли ты, сколько самолетов, судов и вертолетов ежедневно покидают Англию? – с пафосом воскликнул он. – И потом, почему ты решил, что она уехала за границу? По-моему, лучше уж попросить в вашем почтовом отделении перечень разговоров, которые велись по твоему телефону, – подумав, предложил он. – Скажи, что тебе кажется, будто прислали чересчур большой счет... Если ты увидишь, что один и тот же номер повторяется много раз и ты этот номер не знаешь... – И, внезапно прервав самого себя, Этуелл рявкнул на мальчишек, которые пытались столкнуть друг друга в воду. – Вот сорванцы! пожаловался он Фицпатрику. – О чем мы говорили? – И вдруг его глаза расширились. – Послушай, мне пришла в голову отличная мысль! Помнишь, в прошлом году я летал в Штаты? Так вот, когда я был в Лос-Анджелесе, я видел, как работает в полиции отдел Свенгали*...

______________

* Персонаж романа Джоржа Дюморье "Трильби", человек, обладавший сверхъестественной силой воздействия на окружающих.

– Какой отдел? – не понял Фицпатрик.

Этуелл чуть смутился.

– Отдел, который пользуется в своей практике гипнозом. – Он помахал рукой. – Я знаю, это звучит несерьезно, но обожди. Они обнаружили, например, что фотороботы, созданные по описанию свидетелей, которые были предварительно загипнотизированы, гораздо больше соответствуют реальности, чем можно было ожидать. Кроме того, и это главное, свидетели, которые сначала утверждали, что ничего не помнят, под гипнозом вспоминали номера машин преступников и бог знает что еще!

Фицпатрик одобрительно поднял брови.

– И ты считаешь...

– Именно! – воскликнул Этуелл. – Мы загипнотизируем твоего приятеля... – Он нетерпеливо защелкал пальцами, стараясь припомнить фамилию соседа Майкла.

– Ди Сузу, – подсказал Фицпатрик. – Уилфреда ди Сузу. Однако своим приятелем я бы его не назвал...

– Ну, пускай свидетеля. Мы загипнотизируем твоего свидетеля и посмотрим, не сумеет ли он вспомнить номер машины, в которой уехала Клэр. Как ты думаешь, пойдет он нам навстречу?

– А почему бы и нет? – ответил Фицпатрик, хотя и не был в этом так уж уверен. – Но кто его загипнотизирует?

– Да, это проблема... – Этуелл помрачнел.

– У вас в Скотланд-Ярде нет специалистов?

– Нет. По крайней мере пока. Заместитель главного прокурора боится, что если мы начнем применять гипноз, нас обвинят в том, что мы внушаем свидетелям информацию, а не получаем ее от них...

Из-за шезлонгов вдруг выскочил, распугав голубей, которые, самодовольно воркуя, разгуливали по высохшей траве, большой ирландский сеттер.

– А ну, пошел отсюда! – рассердился Этуелл. – Чертовы собаки! Поубивал бы их всех! Знаешь, сколько дерьма они оставляют на лондонских улицах ежедневно? – И громогласно возвестил: – Шестьдесят шесть тонн! Ежедневно!

– Да ну? – Фицпатрик сделал вид, будто его потрясло это сообщение. – А знаешь, зубной врач, к которому ходила Клэр, – гипнотизер. Я его, правда, ни разу не видел, но... – Он помолчал. – Минуту! Я придумал кое-что получше. Я знаю одного психиатра, его зовут Джерард Пол, он лечит и гипнозом. Я несколько раз обращался к нему за советом, когда в своей работе сталкивался с проблемами психиатрии, и он всегда мне помогал... Если я уговорю его и ди Сузу встретиться, ты готов присутствовать на сеансе?

– Конечно! – не задумываясь, ответил Этуелл. – Кстати, – добавил он, видимо что-то припомнив, – а что представляет собой этот ди Суза?

Фицпатрик пожал плечами.

– Вполне приличный человек...

– Приличный? – Этуелл искоса посмотрел на него. – Ты что-то недоговариваешь, а?

– С чего ты взял?

– У меня есть нюх на эти дела. Давай выкладывай.

– Видишь ли, ди Суза немного...

– Немного не того, да? Только этого нам не хватало! – простонал Этуелл.

– Он еще и владелец салона красоты для собак в Найтсбридже.

– Да? – спросил голос из динамика.

– Мистер ди Суза? – едва не касаясь губами микрофона, спросил Фицпатрик.

– Да... – осторожно подтвердил голос.

– Мистер ди Суза, это я, Майкл Фицпатрик. Майкл Фицпатрик из соседнего подъезда...

– А, да! – обрадовался голос. – Входите, пожалуйста.

Когда Фицпатрик на третьем этаже вышел из лифта, ди Суза ждал его у дверей своей квартиры. Он был высокий, с отличной фигурой, седыми, с голубоватым отливом, волнистыми волосами и лицом стареющего героя-любовника. На нем был полосатый передник, а в руках он держал крохотного белого пуделя в сверкающем камнями ошейнике.