Текст книги "Судьбы наших детей (сборник)"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

Соавторы: Клиффорд Дональд Саймак,Роберт Шекли,Ирвин Шоу,Курт Воннегут-мл,Джеймс Уайт,Фредерик Браун,Зенна Хендерсон,Фредерик Пол,Милдред Клингерман,Томас Л. Шерред
сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 39 страниц)

Зенна Хендерсон
Подкомиссия

Сначала явились глянцевито-черные корабли, в рассчитанном беспорядке падали они с неба, сея страх, и, точно семена, опустились на просторное летное поле. Следом, будто яркие бабочки, появились медлительные цветные корабли, некоторое время парили в нерешимости и наконец тоже сели вперемешку с грозными черными.

– Красиво! – вздохнула Сирина, отходя от окна зала заседаний. – К этому бы еще музыку.

– Похоронный марш, – сказал Торн. – Или реквием. Или унылые флейты. Скажу честно, Рина, мне страшно. Если переговоры кончатся провалом, опять начнется ад. Представляешь, пережить еще один такой же год.

– Но провала не будет! – запротестовала Сирина. – Раз уж они согласились на переговоры, конечно, они захотят договориться о мире.

– А кто продиктует условия мира? – Торн угрюмо глядел в окно. – Боюсь, нас очень легко провести. Слишком давно мы сумели наконец решить, что больше в войну не играем, и на том стояли. Мы разучились хитрить, когда-то это было необходимо в отношениях с чужими. Как знать, может быть, эта встреча просто уловка, чтобы собрать в одном месте все наше высшее командование и разом перебить.

– Нет, нет! – Сирина припала к мужу, он обнял ее за плечи. – Не могут они нарушить…

– Не могут? – Торн прижался щекой к ее макушке. – Мы не знаем, Рина. Ничего мы не знаем. У нас слишком мало сведений о них. Мы понятия не имеем об их обычаях, тем более – о том, каковы их нравственные ценности и из чего они исходили, когда приняли наше предложение о перемирии.

– Ну конечно, у них нет никаких задних мыслей. Ведь они взяли с собой семьи. Ты же сам говорил, эти яркие корабли – не военные, а семейные, правда?

– Да, они предложили, чтобы мы прибыли на переговоры со своими семьями, а они явятся со своими, но это не утешает. Они всюду берут с собой семью, даже в бой.

– В бой?!

– Да. Во время боя семейные корабли располагаются вне досягаемости огня, но каждый раз, как мы повредим или взорвем боевой корабль, один или несколько домашних теряют равновесие и падают или вспыхивают и сгорают без следа. Похоже, это что-то вроде разукрашенных прицепов, а энергией и всем необходимым их снабжают боевые корабли. – Складки меж бровей и у губ Торна прорезались глубже, лицо стало несчастное. – Они-то этого не знают, но, уж не говоря о том, что их оружие лучше нашего, они просто вынудили нас предложить перемирие. Не можем мы и дальше сбивать боевые корабли, когда с каждой черной ракетой падают и эти разноцветные летучие домики, черт их возьми, точно цветы осыпаются. И каждый лепесток уносит жизнь женщин и детей.

Сирину пробрала дрожь, и она тесней прижалась к Торну.

– Нужно прийти к соглашению. Больше воевать невозможно. Вы должны им как-то объяснить. Уж конечно, раз мы хотим мира и они тоже…

– Мы не знаем, чего они хотят, – мрачно сказал Торн. – Это вторжение, агрессия, они пришельцы с враждебных миров, совершенно нам чуждые, – какая тут надежда найти общий язык?

Молча оба вышли из зала заседаний и, нажав кнопку, чтобы автоматически защелкнулся замок, затворили за собой дверь.

– Ой, мама, смотри! Тут стена! – Пятилетний Кроха растопырил пальцы, и его руки, точно чумазые морские звезды с закругленными лучами, распластались на зеленоватом волнистом стеклобетоне ограды десяти футов высотой; изгибаясь среди деревьев, она уходила вниз по отлогому склону холма. – Откуда стена? Зачем? Как же нам пойти на пруд играть с золотыми рыбками?

Сирина тронула ограду.

– Гостям, которые прилетели на красивых кораблях, тоже надо где-то гулять и играть. Вот инженерный батальон и огородил для них место.

– А почему меня не пустят играть у пруда? – нахмурился Кроха.

– Они не знают, что ты хочешь там играть.

– Так я им скажу! – Кроха задрал голову. – Эй, вы! – закричал он изо всех сил, даже кулаки сжал и весь напрягся. – Эй! Я хочу играть у пруда!

Сирина засмеялась.

– Тише, Кроха! Даже если они тебя и услышат, так не поймут. Они прилетели очень издалека. Они не говорят по-нашему.

– А может, мы бы с ними поиграли, – задумчиво сказал малыш.

– Да, – вздохнула Сирина, – может быть, вы и могли бы поиграть. Если бы не ограда. Но понимаешь, Кроха, мы не знаем, что они за… народ. Не знаем, захотят ли они играть. Может быть, они… нехорошие.

– А как узнать, если стенка?

– Мы и не можем узнать, раз тут огорожено, – сказала Сирина.

Они продолжали спускаться с холма, Кроха все вел ладонью по ограде.

– Может, они плохие, – сказал он наконец. – Может, они совсем гадкие, вот женерный тальон и выстроил для них клетку… бо-оль-шую клетку! – Он вскинул руки по стене, насколько мог дотянуться. – По-твоему, у них хвосты?

– Хвосты? – засмеялась Сирина. – С чего ты взял?

– Не знаю. Они очень издалека. Вот бы мне хвост… длинный, мохнатый и чтоб загибался!

И Кроха усердно завертел попкой.

– Зачем тебе хвост?

– Очень удобно, – с важностью сказал Кроха. – Лазать по деревьям… и закрывать шею, когда холодно!

Они спустились к подножью холма.

– Почему здесь нет других детей? – спросил Кроха. – Мне не с кем играть!

– Ну, это трудно объяснить, – начала Сирина, ступая по узкой кромке вдоль русла давно пересохшего ручейка.

– А ты не ясняй. Просто скажи.

– Видишь ли, на больших черных кораблях сюда прилетели линженийские генералы совещаться с генералом Уоршемом и с другими нашими генералами. А на красивых круглых кораблях они привезли свои семьи. Вот и наши генералы взяли с собой семьи, но у всех наших генералов дети уже взрослые. Только ты один у нашего папы маленький. Поэтому тебе и не с кем играть.

Если бы все и правда было так просто, подумала Сирина; опять нахлынула усталость, нелегко дались эти недели словопрений и ожидания.

– А-а, – задумчиво протянул Кроха. – Значит, там, за стеной, тоже есть дети, да?

– Да, наверно, там есть маленькие линженийцы. Пожалуй, можно их называть детьми.

Кроха соскользнул на дно пересохшего ручейка, растянулся на животе. Прижался щекой к песку и попробовал заглянуть в щелку под оградой там, где она пересекала бывшее русло.

– Никого не видно, – сказал он, разочарованный.

И они стали подниматься обратно к дому; на ходу Кроха вел ладонью по стене, она отзывалась чуть слышным шорохом. Скоро уже и их двор.

– Мамочка.

– Что, Кроха?

– Это стена, чтобы их не выпускать, да?

– Да, – сказала Сирина.

– А по-моему, не так, – сказал Кроха. – По-моему, это она меня не впускает.

Следующие несколько дней Сирина мучилась из-за Торна. Лежала рядом с ним в темноте и молилась, а он беспокойно метался, даже во сне искал выход из тупика.

Плотно сжав губы, она уносила тарелки с едой, к которой он так и не притронулся, варила еще и еще кофе. С надеждой летела мыслью за ним, когда, полный надежд и решимости, он выходил из дому, и печально сникала, когда он, возвратясь, приносил с собою дух все более глубокого, безысходного отчаяния. А в промежутках старалась развлечь сынишку, в долгие солнечные дни позволяла свободно бегать по жилому кварталу военного города, а вечерами побольше с ним играла.

Однажды вечером Сирина укладывала волосы в высокую прическу и при этом вполглаза следила, как сын плещется в ванночке. Он набрал пригоршни мыльной пены и облепил щеки и подбородок.

– Бреюсь, как папа, – бормотал он. – Бреюсь, бреюсь, бреюсь! – Указательным пальцем смахнул пену. Опять набрал полные горсти и облепил все лицо. – А теперь я Дувик. Весь мохнатый, как Дувик. Смотри, мамочка, я весь…

Он открыл глаза, хотел проверить, смотрит ли она. И пришлось повозиться с ним, пока глаза не перестало щипать. Наконец слезы смыли следы бедствия, Сирина села и начала растирать успокоенное маленькое тело мохнатым полотенцем.

– Дувик бы тоже заплакал, если б мыло попало ему в глаза, – напоследок всхлипнул Кроха. – Правда, мамочка?

– Дувик? Наверно заплакал бы, – согласилась Сирина. – Когда мыло ест глаза, всякий заплачет. А кто это – Дувик?

Сын весь напрягся у нее на коленях. Отвел глаза.

– Мамочка, а завтра папа будет со мной играть?

– Может быть. – Она ухватила его мокрую ногу. – Кто такой Дувик?

– А можно мне сегодня на сладкое розовое печенье? Я люблю розовое…

– Кто такой Дувик? – спросила Сирина потверже.

Кроха окинул критическим взором палец на ноге, потом искоса глянул на мать.

– Дувик… Дувик – мальчик.

– Вот как? Игрушечный мальчик?

– Не игрушечный, – прошептал Кроха и потупился. – Настоящий мальчик, линженийский.

Сирина изумленно ахнула, и Кроха заторопился, теперь он смотрел ей прямо в глаза.

– Он хороший, мамочка, честное слово! Он не говорит плохие слова, и неправду не говорит, и не дерзит своей маме. Он бегает быстро, как я… а если я споткнусь, он меня обгонит. Он… он… – Кроха опять потупился. Губы его задрожали. – Он мне нравится…

– Где же… как… ведь стена… – От ужаса Сирина растеряла все слова.

– Я выкопал дырку, – признался Кроха. – Под стеной, где песок. Ты ведь не говорила, что нельзя! Дувик пришел играть. И его мама пришла. Она красивая. У нее шерстка розовая, а у Дувика такая славная, зеленая. Всюду-всюду шерстка! – с восторгом продолжал Кроха. – И под одежкой тоже! Только нос без шерсти, и глаза, и уши, и еще ладошки!

– Кроха, да как ты мог! Вдруг бы тебе сделали больно! Вдруг бы они…

Сирина крепко прижала к себе сынишку, чтобы он не увидел ее лица. Кроха вывернулся из ее рук.

– Дувик никому не сделает больно! И знаешь что, у него нос закрывается! Сам закрывается! Он умеет закрывать нос и складывать уши! Вот бы мне так! Очень удобно! Зато я больше, и я умею петь, а Дувик не умеет. Зато он умеет свистеть носом, а у меня не получилось, только высморкался. Дувик хороший!

Сирина помогает малышу надеть пижаму, а в мыслях сумятица. И мороз по коже. Как теперь быть? Запретить Крохе лазить под ограду? Держать подальше от опасности, которая, быть может, только затаилась и ждет? Что скажет Торн? Рассказать ли ему? Вдруг это лишь ускорит столкновение, от которого…

– Кроха, сколько раз ты играл с Дувиком?

– Сколько? – Кроха напыжился. – Сейчас посчитаю, – важно сказал он и минуту-другую что-то бормотал и шептал, перебирая пальцами. И объявил с торжеством: – Четыре раза! Один, два, три, целых четыре раза.

– И ты не боялся?

– Не-е! – И поспешно прибавил: – Ну, только в первый раз, немножечко. Я думал, может, у них хвосты, и они хвостом возьмут за шею и задушат. А хвостов нет. – В голосе разочарование. – Просто они одетые, как мы, а под одежкой шерсть.

– Значит, ты и маму Дувика тоже видел?

– Конечно, – сказал Кроха. – В первый день она там была. Они все собрались вокруг меня, а она их прогнала. Они все большие. Детей нет, один Дувик. Они немножко толкались, хотели меня потрогать, а она им велела уйти, и они ушли, осталась только она с Дувиком.

– Ох, Кроха! – вырвалось у Сирины, в страхе она представила эту картину: стоит маленький Кроха, а вокруг теснятся взрослые линженийцы и хотят его «потрогать».

– Ты что, мамочка?

– Ничего, милый. – Она провела языком по пересохшим губам. – Можно, когда ты опять пойдешь к Дувику, я тоже с тобой пойду? Я хочу познакомиться с его мамой.

– Да, да! – закричал Кроха. – Давай пойдем! Давай сейчас пойдем!

– Не сейчас. – Она еще не оправилась от страха, дрожали коленки. – Уже поздно. Мы пойдем к ним завтра. И вот что, Кроха, пока ничего не говори папе. Потом будет ему сюрприз.

– Ладно, мамочка. Это хороший сюрприз, да? Я тебя очень-очень удивил, да?

– Да, конечно, – сказала Сирина. – Очень-очень удивил.

На другой день Кроха, присев на корточки, внимательно осмотрел дыру под оградой.

– Она немножко маленькая, – сказал он. – Вдруг ты застрянешь.

Сирина чувствовала, сердце вот-вот выскочит, однако засмеялась:

– Не очень это будет красиво, правда? Пришла в гости и застряла в дверях.

Засмеялся и Кроха.

– Будет чуднó, – сказал он. – Лучше пойдем поищем настоящую дверь.

– Нет-нет, – поспешно возразила Сирина. – Мы сделаем эту пошире.

– Ага. Я позову Дувика, он поможет копать.

– Прекрасно. – У Сирины перехватило горло. Испугалась маленького, мелькнула насмешливая мысль. И тут же в оправдание: испугалась линженийца… агрессора… захватчика.

Кроха распластался на песке и проскользнул под оградой.

– Ты копай! – крикнул он. – Я сейчас!

Сирина стала на колени, запустила руки в песок – сухой, он поддавался так легко, что она стала отгребать его уже не ладонями, а обеими руками во весь охват.

А потом донесся отчаянный крик Крохи.

На мгновенье Сирина оцепенела. Сын опять закричал, ближе, и она поспешно, лихорадочно отгребла кучу песка. И стала протискиваться в отверстие, песок набивался в ворот блузки, спину ободрало нижним краем ограды.

Из кустов пулей вылетел Кроха.

– Дувик! Дувик утонул! – кричал он, захлебываясь плачем. – Он в пруду! Под водой! Мне его не достать! Мама, мамочка!

Сирина на бегу схватила руку сына и, спотыкаясь, таща его за собой, побежала к пруду с золотыми рыбками. Перегнулась через низенький бортик, во взбаламученной воде мелькнули густой зеленый мех и испуганные глаза. Не промешкав и секунды – лишь отбросила подальше Кроху, даже вдохнуть толком не успела, – Сирина нырнула. Вода ожгла ноздри, Сирина слепо шарила в мутной тьме, а маленькие руки и ноги трепыхались, выскальзывали и никак ей не давались. Наконец она вынырнула, задыхаясь и отплевываясь, толкая перед собою все еще отбивающегося Дувика. Кроха схватил его, потянул к себе, Сирина с трудом перевалилась через бортик и упала боком на Дувика.

Тут раздался крик еще громче и отчаянней, Сирину яростно отшвырнули прочь, а Дувика подхватили чьи-то ярко-розовые руки. Сирина отвела пряди намокших волос, подняла глаза – на нее враждебно, в упор ярко-розовыми глазами смотрела мать Дувика.

Сирина отодвинулась поближе к Крохе, прижала его к себе, не отрывая взгляда от линженийки. Розовая мать тревожно ощупывала зеленого ребенка с ног до головы, и Сирина как-то отрешенно отметила – а ведь Кроха ни разу не упомянул, что у Дувика глаза одного цвета с шерсткой и между пальцами ног перепонки.

Перепончатые лапки! Ее разобрал почти истерический смех. О господи! Не удивительно, что мать Дувика не поняла и перепугалась.

– Ты умеешь говорить с Дувиком? – спросила она плачущего Кроху.

– Не умею! – сквозь рыдания ответил сын. – Играть и так можно.

– Перестань плакать, Кроха. Помоги мне, подумаем вместе. Мама Дувика думает, что мы хотели сделать ему больно. В пруду он бы не утонул. Помнишь, нос у него сам закрывается, и он умеет складывать уши. Как нам объяснить его маме, что мы не хотели ему сделать ничего плохого?

– Ну… – Кроха провел кулачком по щекам, размазывая слезы, – давай мы его обнимем…

– Это не годится, Кроха. – Сирина похолодела от страха, за кустами мелькали новые яркоокрашенные фигуры, они приближались… – Боюсь, она не позволит нам его тронуть.

На минуту подумалось – не попробовать ли сбежать через ту дыру под оградой, но Сирина перевела дух и постаралась овладеть собой.

– Давай сделаем понарошку, Кроха, – сказала она. – Покажем Дувикиной маме, как мы подумали, что он тонет. Ты упади в пруд, а я тебя вытащу. Ты понарошку утони, а я… я стану плакать.

– Ты уже и так плачешь, – сказал Кроха, и его рожица покривилась.

– Просто я упражняюсь. – Сирина постаралась сдержать дрожь в голосе. – Ну, давай.

Кроха замешкался, вода всегда так влекла его, а тут решимость ему изменила. Сирина вдруг вскрикнула, испуганный Кроха потерял равновесие и свалился с бортика. Сирина ухватила его еще прежде, чем он с головой ушел под воду, и вытащила, изо всех сил изображая ужас и отчаяние.

– Замри, – яростно прошептала она. – Не шевелись, ты умер!

И Кроха так убедительно обмяк у нее на руках, что ее стоны и горестные возгласы оказались притворством лишь наполовину. Она склонилась над недвижимым телом сынишки и раскачивалась взад и вперед – воплощение скорби.

Чья-то рука опустилась ей на плечо, она подняла голову и встретилась взглядом с линженийкой. Они долго смотрели в глаза друг другу, потом линженийка улыбнулась, показав белые ровные зубы, и мохнатая розовая рука погладила Кроху по плечу. Он тотчас раскрыл глаза и сел. Из-за спины матери выглядывал Дувик, миг – и малыши уже катятся в обнимку по земле, весело борются и кувыркаются под ногами нерешительно застывших матерей. Среди всех тревог и страхов Сирина нашла в себе силы засмеяться дрожащим смешком, и мать Дувика тихонько засвистела носом.

В ту ночь Торн закричал во сне, и его крик разбудил Сирину. Она лежала в темноте, а в мыслях, будто огонек свечи, трепетала все та же неизменная мольба. Тихонько соскользнула она с постели и пошла в полутемную детскую взглянуть, как спит Кроха. Потом опустилась на колени, выдвинула нижний ящик комода. Погладила чуть отсвечивающие складки спрятанной здесь линженийской ткани – линженийка дала ей это полотнище завернуться, пока не высохла намокшая в пруду одежда. Сирина отдала взамен свою кружевную сорочку. Сейчас она ощущала под пальцами выпуклый узор и вспоминала, какой он был красивый при свете солнца. А потом солнце погасло, и ей привиделось: взорвался черный боевой корабль – и тотчас же рухнул, объятый огненной смертью, жилой корабль, с треском обугливаются розовые, зеленые, желтые яркие шкурки, съеживаются узорчатые ткани перед последней вспышкой пламени. Сирина уронила голову в ладони, ее затрясло.

А потом перед глазами сверкнул серебристый корабль – он чернеет, плавится, зловещие капли уносятся в пустоту космоса. И так явственно послышался плач осиротевшего Крохи, что она рывком захлопнула ящик и опять подошла взглянуть на мирную спящую рожицу, безо всякой необходимости подоткнула одеяло.

Когда она вернулась в спальню, Торн лежал на спине, закинув руки за голову, локти торчали углами.

– Не спишь? – Сирина присела на край кровати.

– Нет. – Голос такой, будто задели туго натянутую проволоку. – Мы в тупике. Каждая сторона предлагает кое-какие мысли – держит этакий аккуратненький обруч, а другая нипочем не хочет через него прыгать. Мы хотим мира, но, видно, никак не можем им это внушить. Они хотят чего-то от нас, но не говорят толком чего – видно, боятся непоправимо выдать себя и оказаться в нашей власти, а если не получат, что им надо, и мира не будет. Ну как распутать этот узел?

– Если бы они просто улетели…

Сирина села на постели, подобрав ноги, обхватила руками тоненькие щиколотки.

– Вот это как раз мы выяснили, – с горечью сказал Торн. – Улетать они не желают. По вкусу это нам или нет, но они здесь останутся.

– Торн, – внезапно прервала Сирина сумрачное молчание. – А почему бы нам просто не принять их по-доброму? Почему просто не сказать: приходите к нам! Они странники, пришли издалека. Разве мы не можем оказать гостеприимство…

Торн нетерпеливо дернулся на подушке.

– Звучит так, будто издалека – это просто из соседнего штата… или из соседней страны.

– Не говори мне, пожалуйста, что мы вернулись к старой формуле «чужой – значит враг». – От волнения голос Сирины прозвучал резко. – Неужели нельзя допустить, что они настроены дружелюбно? Навестить их… побеседовать попросту…

– Дружелюбно! – Торн порывисто сел, отбросил сбившееся одеяло. – Навестить! Побеседовать! – Он задохнулся, умолк. Потом продолжал с грозным спокойствием: – Может быть, тебе угодно навестить вдов наших людей, которые навещали дружелюбных линженийцев? Людей, чьи корабли сбиты без предупреждения…

– Их корабли тоже сбиты без предупреждения, – с тихим упрямством возразила Сирина. – Так же, как наши. Кто стрелял первым? Скажи по совести, ведь этого никто не знает наверняка.

Короткое напряженное молчание, потом Торн медленно лег, повернулся к жене спиной и не вымолвил больше ни слова.

Теперь я уже ничего не могу ему сказать, пожаловалась Сирина своей смятой подушке. Узнай он про ту дыру под оградой, он умрет.

После этого несколько дней Сирина уходила из дому вместе с Крохой, и дыра под оградой становилась все шире.

Мать Дувика (Кроха называл ее миссис Рози) учила Сирину вышивать по великолепным тканям вроде той, которую дала ей после купанья в пруду. В ответ Сирина учила миссис Рози вязать. По крайней мере начала учить. Показала, как вывязывать лицевые и изнаночные петли, прибавлять и убавлять, и тут миссис Рози взяла у нее вязанье – и Сирина только рот раскрыла, глядя, как молниеносно заработали поросшие розовой шерсткой пальцы. Вот глупая, с чего она вообразила, будто миссис Рози ничего этого не умеет! Однако их тесным кружком обступили другие линженийки, щупали вязанье, что-то восклицали мягкими флейтовыми голосами – похоже, никогда раньше они ничего такого не видели. Клубок шерсти, который принесла с собой Сирина, скоро кончился, но миссис Рози принесла мотки плотной крученой нити, какую линженийки расплетали для своего вышиванья, и, взглянув бегло на образцы в Сиринином альбоме, принялась вязать из этой блестящей линженийской нитки.

Скоро улыбок и жестов, смеха и посвистываний уже не хватало. Сирина раздобыла записи линженийской речи – скудные обрывки – и стала их изучать. Помогали они мало, этот словарь не очень-то подходил для вопросов, которые ей хотелось обсудить с миссис Рози и другими линженийками. Но в тот день, когда она выговорила и высвистала для миссис Рози свои первые слова по-линженийски, миссис Рози, запинаясь, сказала первую фразу на языке людей. Они наперебой смеялись и свистели и принялись показывать знаками и называть и догадками перекидывать мостки через провалы непонимания.

К концу недели Сирина чувствовала себя преступницей. Им с Крохой жилось так интересно и весело, а Торн с каждого заседания приходил все более замученный и усталый.

– Они невыносимы, – ожесточенно сказал он однажды вечером и подался вперед в кресле, пригнулся, будто готовый к прыжку. – Мы ничего не можем от них добиться.

– А чего они хотят? – спросила Сирина. – Они до сих пор не сказали?

– Я не должен бы рассказывать… – Торн устало откинулся на спинку кресла. – А, да какая разница. Все идет прахом!

– Ох, нет, Торн! Они же разумные, человечные… – Под изумленным взглядом мужа Сирина спохватилась, докончила запинаясь: – Разве нет? Разве не так?

– Человечные? Это скрытные, враждебные чужаки. Мы им объясняем, объясняем до хрипоты, а они пересвистываются друг с другом и отвечают только да или нет. И точка.

– А понимают ли они…

– У нас имеются переводчики, уж какие ни на есть. Не слишком хорошие, но лучших взять неоткуда.

– А все-таки, чего линженийцы от нас хотят?

Торн коротко засмеялся.

– Насколько мы могли понять, они просто-напросто хотят получить наши океаны и прибрежные земли.

– Да нет же, Торн, неужели они так безрассудны!

– Ну, сказать по совести, мы не уверены, что они именно этого добиваются, но они опять и опять заговаривают про океаны, а когда мы спрашиваем напрямик – вам наши океаны нужны? – они высвистывают отказ. Невозможно нам понять друг друга. – Торн тяжело вздохнул. – Ты ведь не знаешь их так, как мы, Рина.

– Нет, – горестно сказала Сирина, – так, как вы, не знаю.

Назавтра, со своей тревогой, с Крохой и с корзинкой снеди, она снова отправилась к лазейке у подножия холма. Накануне миссис Рози угощала их полдником, сегодня очередь Сирины. Они уселись в кружок на траве, и Сирина, скрывая беспокойство, так же дружески посмеялась над миссис Рози, впервые отведавшей маслину, как смеялась над ней накануне миссис Рози, когда Сирина впервые откусила пирвит, – наверно, забавно она выглядела: и проглотить боязно, и выплюнуть совестно.

Кроха и Дувик дружно потянулись к лимонному торту со взбитыми сливками, предназначенному на сладкое.

– Не трогай торт, Кроха, – сказала Сирина, – он будет после всего.

– Мы только пробуем мягкое сверху, – сказал Кроха, на верхней губе у него при каждом слове подрагивал белый комочек.

– Пробовать будешь потом. Достань-ка яйца. Наверно, Дувик их тоже никогда не ел.

Кроха стал рыться в корзинке, а Сирина достала большую дорожную солонку с дырчатой крышкой.

– Вот они, яйца! – закричал Кроха. – Дувик, смотри, сперва надо разбить скорлупу…

Сирина стала посвящать миссис Рози в тайну крутых яиц, все шло легко и просто, пока она не посыпала облупленное яйцо солью. Миссис Рози подставила руку, и Сирина насыпала ей в горсть несколько крупинок. Миссис Рози попробовала их на вкус.

Она тихо, изумленно засвистала, попробовала опять. Робко потянулась к солонке. Сирина улыбнулась и отдала солонку. Миссис Рози насыпала в ладонь еще немножко, попыталась заглянуть в дырочки. Сирина сняла крышку и показала соль внутри.

Долгую минуту миссис Рози смотрела на белые крупинки, потом громко, пронзительно засвистела. Сирина растерянно отшатнулась – из всех кустов будто ветром вынесло линжениек. Они теснились вокруг миссис Рози, во все глаза смотрели на солонку, подталкивали друг друга, тихонько посвистывали. Одна помчалась прочь и тотчас принесла высокий сосуд с водой. Медленно, осторожно миссис Рози высыпала соль с ладони в воду, перевернула вверх дном солонку. Помешала воду веткой, которую кто-то сорвал с куста. Едва соль растворилась, линженийки выстроились в очередь. Каждая подставляла сложенные чашкой ладони и, словно причастие, получала полные пригоршни соленой воды. И каждая поскорей, чтобы не выронить ни капли, подносила этот дар к лицу и глубоко вдыхала, втягивала соленую воду.

Миссис Рози причастилась последней, и, когда подняла мокрое лицо, глаза ее сияли так благодарно, что Сирина едва удержалась от слез. Десятки линжениек окружили ее и наперебой спешили коснуться мягким указательным пальцем ее щеки – Сирина уже знала, это означает «спасибо».

Когда толпа опять растаяла в тени кустов, миссис Рози села, с нежностью погладила солонку.

– Соль, – сказала Сирина и показала на солонку.

– Шриприл, – сказала миссис Рози.

– Шриприл? – повторила Сирина, ей не удалось выговорить непривычное слово так мягко и плавно.

Миссис Рози кивнула.

– Шриприл хорошо? – спросила Сирина, пытаясь понять, что же произошло.

– Шриприл хорошо, – подтвердила миссис Рози. – Нету шриприл – нету ребенок линжени. Дуви… Дуви… – Она замешкалась в поисках нужного слова. – Один Дуви… ребенок нету. – И покачала головой, бессильная перед этим провалом в познаниях.

Сирина тоже подыскивала слова, ей казалось, она почти уловила мысль. Она вырвала пучок травы.

– Трава, – сказала она. И подбавила еще пучок. – Больше травы. Больше. Больше.

Трава ложилась холмиком. Миссис Рози посмотрела на траву, потом на Сирину.

– Не больше маленький линжени. Дуви… – Она разделила сорванную траву на совсем маленькие дольки. – Ребенок, ребенок, ребенок… – досчитала до последней кучки, с нежностью помедлила. – Дуви.

– О-о, – протянула Сирина. – Дуви последний линженийский ребенок? Больше нету?

Миссис Рози мысленно перебрала каждое услышанное слово и кивнула:

– Да, да! Больше нету. Нету шриприл – нету ребенок.

Сирина встрепенулась, пораженная догадкой. Быть может… быть может, из-за этого и война. Быть может, им просто нужна соль. Для них она бесценное сокровище. Быть может…

– Соль, шриприл, – заговорила она. – Больше, больше, больше шриприл – линжени уйдут домой?

– Больше, больше, больше шриприл – да, – сказала миссис Рози. – Уйдут домой – нет. Дом нет. Дом нехорошо. Нет вода, нет шриприл.

– Вот оно что… – Сирина призадумалась. – Больше линжени? Больше, больше, больше?

Миссис Рози посмотрела на нее, внезапно обе умолкли, каждую молнией поразила та же мысль – другая из вражеского лагеря! Сирина попыталась улыбнуться. Миссис Рози оглянулась на Дувика и Кроху, те с упоением пробовали подряд всю снедь из корзинки. И ей стало спокойнее. Чуть помедлив, она сказала:

– Нету больше линжени. – И показала на летное поле, заполненное черными и разноцветными кораблями. – Линжени. – Сжала руки, ладонь к ладони, и сникла, устало опустились плечи. – Нету больше линжени.

Сирина застыла, ошеломленная. Знало бы наше верховное командование! Нету больше линженийцев с их грозным, сокрушительным оружием. Только и есть те, что приземлились, – нигде не выжидает чуждый мир, готовый прислать новые силы, когда не станет вот этих кораблей. Их не станет – и совсем не станет линженийцев. Только и нужно стереть с лица Земли вот эти корабли, пусть ценою тяжких, неизбежных потерь, – и генералы выиграют войну… и уничтожат целый народ.

Должно быть, линженийцы явились искать – или потребовать – прибежища. Соседи, которые побоялись просить… а может, им не дали времени попросить. С чего началась война? Кто в кого стрелял первый? Знает ли кто-нибудь наверняка?

Неуверенность эту Сирина принесла домой вместе с пустой корзинкой. Рассказать, рассказать, рассказать, шептала под ногами трава, пока она поднималась на холм. Расскажи – и кончится война. Но чем кончится, как? – мысленно вскрикнула Сирина. Уничтожим мы их или приютим? Как? Как?

Убить, убить, убить, скрипело под ногами, когда она ступила на усыпанный гравием внутренний двор. Убить чужаков… ничего с ними общего… не люди… сколько наших пало смертью храбрых.

А сколько их пало смертью храбрых? В сбитых, объятых пламенем кораблях… бесприютные… обездоленные… лишенные детей?

Сирина дала Крохе новую игру-головоломку и книжку с картинками и ушла в спальню. Села на кровать, остановившимся взглядом встретила свое отражение в зеркале.

Но дай им соленой воды, и их станет больше… и отдать все наши океаны, хоть они и говорят, что океаны не годятся. Их станет больше, больше, и они захватят наш мир… оттеснят нас… вытеснят… подавят.

А их мужчины… и наши. Вторую неделю совещаются и никак не сговорятся. Где же им сговориться! Они боятся выдать себя друг другу. В сущности, ничего они друг о друге не знают. Они и не пробовали узнать хоть что-то по-настоящему важное. Ручаюсь, никто из наших мужчин понятия не имеет, что линжениец умеет сомкнуть ноздри и сложить уши. И ни один линжениец понятия не имеет, что мы посыпаем нашу еду тем, без чего они вымирают.

Сирина не представляла себе, сколько времени она так просидела; наконец ее разыскал Кроха и потребовал ужина, а потом она потребовала, чтобы он лег спать.

Она чуть с ума не сошла от сомнений, пока не вернулся домой Торн.

– Ну вот, – сказал он, устало опускаясь в кресло. – Почти уже кончено.

– Кончено! – В Сирине вспыхнула надежда. – Значит, вы достигли…

– Тупика мы достигли, мертвой точки, – угрюмо сказал Торн. – Завтра встречаемся в последний раз. Еще одно окончательное «нет» с обеих сторон – и крышка. Опять начнется кровопролитие.

– Ох, нет, Торн, нет! – На миг Сирина зажала рот стиснутым кулаком. – Нельзя нам больше их убивать! Это бесчеловечно! Это…

– Это самозащита, – резко, с возмущением оборвал ее Торн. – Пожалуйста, Рина, на сегодня хватит. Избавь меня от твоего прекраснодушия. Мы и так слишком неопытны в переговорах с противником, это наши враги, а не милые домашние кошечки и собачки. Идет война, и мы должны победить. Только впусти к нам линженийцев, и они захватят всю Землю, станут кишеть как мухи!