Текст книги "Судьбы наших детей (сборник)"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

С этого момента все в письме подтверждало, насколько плодотворным оказался тайный союз Стоуни Стивенсона и Дядьки. Всему, что автор знал наверняка, в письме теперь предшествовало: Стоуни сказал, или ты выяснил, или Стоуни сказал тебе, или ты рассказал Стоуни, или вы со Стоуни напились до чертиков однажды ночью на стрельбище, а потом вы, два безмозглых болвана, обнаружили…

Самым важным открытием этих двух безмозглых болванов было то, что на самом деле всем на Марсе командует высокий, умный, вечно улыбающийся человек, который всегда ходит с большой собакой. Этот человек и его собака, как говорилось в Дядькином письме, появлялись на тайных собраниях подлинных командиров марсианской армии примерно раз в сто дней.

Больше в письме ничего о них не говорилось, потому что автор больше ничего не знал.

Это были Уинстон Найлз Рамфорд и Казак, космическая собака. И появлялись они на Марсе весьма регулярно. Они постоянно вращались в космической воронке пространственно-временного континуума, имеющей одинаковую кривизну во всех измерениях, поэтому появление обоих можно было вычислить с такой же точностью, как появление кометы Галлея. Они появлялись на Марсе каждые сто одиннадцать дней.

Дальше в письме к Дядьке было: 155) Как говорит Стоуни, этот малый со своим псом показывается на собраниях и сразу захватывает инициативу. Он очень симпатичный парень, и к концу собрания все стремятся думать так же, как он. От него исходят все идеи. Он знай себе улыбается и улыбается, поет и поет своим прекрасным голосом и наделяет всех новыми мыслями. Потом все распространяют эти мысли как свои собственные. Он просто помешан на немецкой лапте. Никто не знает, как его зовут. Он только смеется, когда его об этом спрашивают. Обычно он носит форму морской пехоты, но подлинные командиры морской пехоты клянутся, что нигде, кроме как на собраниях, его не встречали.

156) Дядька, старина, – говорило Дядьке письмо, – каждый раз, как вы со Стоуни находите что-то новое, вписывай все в это письмо и хорошенько его прячь. И каждый раз, меняя тайник для письма, сообщай об этом Стоуни. Таким образом, даже если тебя отправят в лечебницу, чтобы очистить твою память, Стоуни скажет тебе потом, как обрести ее вновь.

157) Дядька, знаешь, почему ты еще держишься? Потому, что у тебя есть жена и ребенок. Почти никто на Марсе не имеет семьи. Твою жену зовут Би. Она – инструктор в Школе шлимановского дыхания, в Фебе. Твоего сына зовут Хронос. Он живет и учится в начальной школе в Фебе. По словам Стоуни Стивенсона, Хронос – лучший на всю школу игрок в немецкую лапту. Как и все на Марсе, Би и Хронос привыкли жить одни. Они по тебе не скучают. Твоя задача – доказать, что ты им необходим.

158) Дядька, скотина сумасшедшая, я люблю тебя. Ты замечательный парень. Когда твоя маленькая семья будет в сборе, угони космический корабль и отправься в какое-нибудь мирное и красивое место, где не нужно глотать шарики, чтобы выжить. Прихвати с собой Стоуни. А когда обживетесь, попробуйте докопаться – кто и зачем все это выдумал.

Все, что оставалось Дядьке, – это прочесть подпись.

Подпись была на отдельном листе.

Прежде чем перевернуть страницу, Дядька попытался представить себе внешность и характер автора письма. Это бесстрашный человек. Он так любит правду, что готов подвергнуться любой боли, лишь бы пополнить свою копилку истины. Он благороднее Дядьки и Стоуни. Он наблюдает за обоими с любовью, удивлением и сочувствием.

Дядька вообразил себе автора письма необыкновенным старцем могучего сложения, с белой бородой.

Потом перевернул страницу и прочитал подпись.

Искренне твой, стояло над подписью.

Сама подпись занимала почти целую страницу.

Это были печатные буквы в шесть дюймов высотой и в два дюйма шириной. Черные, неуклюжие буквы, словно написанные ребенком.

Подпись была такая:

Это была подпись Дядьки.

Героем, написавшим это письмо, был Дядька.

Дядька написал самому себе это письмо перед тем, как ему вычистили память. Это была литература в лучшем смысле слова, так как она сделала Дядьку наблюдательным, смелым и внутренне свободным. Она сделала его героем в собственных глазах в самое тяжелое время.

Дядька не знал, что человек, которого он задушил у столба, был его лучший друг Стоуни Стивенсон. Если бы он узнал, то покончил бы с собой. Но судьба на долгие годы оградила его от осознания этого страшного поступка.

Когда Дядька вернулся в барак, уши ему резанул визг точильных машин. Все точили кинжалы и штыки. И все улыбались, одинаково – как покорные бараны, которые, если прикажут, с радостью пойдут убивать.

Только что был получен приказ срочно готовиться к посадке на космические корабли.

Война с Землей началась.

Ударные части марсианских имперских десантников уже уничтожили все сооружения землян на Луне.

Ракетные батареи десантников, ведущие огонь с Луны, подвергли крупнейшие города землян адскому обстрелу.

И для тех, кто находился в этом аду на Земле, марсианское радио непрерывно передавало песенку, от которой можно было рехнуться:

 
Черный человек, белый человек, желтый человек – сдавайся или умри!
Черный человек, белый человек, желтый человек – сдавайся или умри!
 

Я не могу понять, почему немецкая лапта не входит в программу и не является основным видом спорта на Олимпийских играх.

Уинстон Найлз Рамфорд

Это был марш-бросок в шесть миль, от военного лагеря до равнины, где располагался космофлот. Маршрут пролегал через северо-западную окраину Фебы, единственного города на Марсе.

Население Фебы, согласно «Карманной истории Марса» Уинстона Найлза Рамфорда, составляло восемьдесят семь тысяч человек. Все и всё в Фебе было подчинено войне. Основная масса рабочих в Фебе управлялась точно так же, как солдаты, – посредством вмонтированных в черепные коробки антенн.

Рота Дядьки маршировала в составе полка через северо-западную окраину Фебы к местонахождению космической армады. Никто уже и не думал поддерживать дисциплину с помощью антенн – солдат охватила военная лихорадка.

Они маршировали, и пели, и топали в такт кованными железом ботинками по железным улицам. Песня была кровожадная:

 
Ужас, горе, уничтожение —
Хап-тап-трап-фо!
Постигнет земное население!
Хап-тап-трап-фо!
Земля – в огне! Земля – в цепях!
Хап-тап-трап-фо!
Мы сломим дух землян! Расколем черепа!
Хап-тап-трап-фо!
Кричите! Тап-трап-фо!
Страдайте! Тап-трап-фо!
Умрите! Тап-трап-фо!
Смеееееееееееееерть!
 

Фабрики Фебы продолжали работать на полную мощность. Никто не выбегал на улицы поглазеть на шагающих с песней героев. Окна подмигивали ослепительными вспышками света. Дверной проем выплевывал снопы брызг и желтый дым от льющегося металла. Скрежет шлифовальных колес заглушал солдатскую песню.

Три летающие тарелки, голубые разведывательные корабли, плавно скользили над городом, издавая приятные воркующие звуки, подобно поющим волчкам. «Гууу-лююю», – казалось, пели они, отрываясь все выше от сферической поверхности Марса. В мгновение ока они уже мерцали где-то в необозримом космическом пространстве.

– Ужас, горе, уничтожение! – в такт барабанам орали солдаты.

Но один солдат только шевелил губами, не произнося ни звука. Этим солдатом был Дядька.

Дядька шагал предпоследним в головной колонне своей роты.

Следом за ним шел Боуэз, и под его взглядом затылок Дядьки нестерпимо зудел. Боуэз и Дядька несли вдвоем длинную трубу 6-дюймовой осадной мортиры, связавшей их, точно сиамских близнецов.

– Умрите! Тап-трап-фо! Смееееееееееееееерть! – ревели вокруг.

– Дядька, старина… – начал Боуэз.

– Чего тебе, браток? – рассеянно отозвался Дядька. Вместе с прочим военным снаряжением у него была запрятана боевая ручная граната. Предохранительную чеку он уже выдернул. Оставалось только бросить гранату, и она взорвется через три секунды.

– Я постарался, чтобы мы неплохо устроились, браток, – сказал Боуэз. – Старина Боуэз всегда заботится о своем напарнике, верно, браток?

– Само собой, браток, – ответил Дядька.

Боуэз устроил так, что во время атаки они с Дядькой будут находиться на базовом ротном корабле. Корабль этот, по существу, не был боевым. На его борту могли разместиться только два человека, а остальное свободное пространство отводилось под конфеты, спортивный инвентарь, музыкальные записи, консервированную ветчину, настольные игры, шарики БДП, прохладительные напитки, Библии, почтовую бумагу, бритвенные приборы, гладильные доски и прочие предметы, способствующие поднятию боевого духа.

– Не так уж плохо для начала оказаться на таком корабле, а, приятель?

– Да, повезло нам, браток, – отозвался Дядька. Он только что швырнул гранату в канализационный люк, мимо которого они проходили.

Прогремел сильный взрыв.

Солдаты ничком попадали на мостовую.

Боуэз, как подлинный командир, первым приподнял голову. Увидев извергающиеся из люка клубы дыма, он решил, что, должно быть, взорвался канализационный газ.

Боуэз сунул руку в карман и нажал кнопку, передав своей роте сигнал встать.

Когда все поднялись, Боуэз тоже встал.

– Черт возьми, напарник! – сказал он. – Кажется, мы уже прошли крещение огнем.

Он подхватил свой конец трубы осадной мортиры.

Но другой конец так и остался лежать.

Дядька отправился на поиски жены, сына и лучшего друга.

Дядька исчез за холмом на плоском, плоском, плоском, плоском Марсе.

Сына, которого отправился искать Дядька, звали Хронос.

По земным меркам, Хроносу было восемь лет.

А Хроносом его нарекли в честь месяца, когда он появился на свет. Марсианский год состоит из двадцати одного месяца, в двенадцати из них по тридцать дней, а в девяти по тридцати одному. Месяцы называются так: январь, февраль, март, апрель, май, июнь, июль, август, сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь, уинстон, найлз, рамфорд, казак, ньюпорт, хронос, континуум, воронка и сейло.

Запоминалочка:

По тридцать дней имеют сейло, найлз, июль, сентябрь, уинстон, хронос, рамфорд и ноябрь, апрель, казак, ньюпорт, воронка. А в остальных по тридцать плюс один.

Месяц сейло был назван так в честь одного гуманоида, с которым Уинстон Найлз Рамфорд свел знакомство на Титане. Титан, сами понимаете, один из самых симпатичных спутников Сатурна.

Сейло, закадычный друг Рамфорда на Титане, был посланцем из другой галактики. Он совершил на Титане вынужденную посадку из-за поломки двигателя ракеты. И дожидался на Титане запасных частей.

Он терпеливо ждал их вот уже двести тысяч лет.

Энергию его корабль, так же как и марсианские космические корабли, извлекал из Вселенской Воли К Бытию, из ВВКБ. ВВКБ – это то, что создает из ничего вселенные, побуждает это «ничего» стремиться чем-то стать.

Многие земляне рады, что на Земле нет ВВКБ.

Как говорится в популярных виршах:

 
Вселенской Воли К Бытию кроху тяпнул Билл
И со жвачкой вместе ее раскусил.
В космосе стало гораздо тесней —
Билл превратился в шесть Млечных Путей.
 

Хронос, сын Дядьки, в свои восемь лет уже прекрасно играл в немецкую лапту. Эта игра была единственным его увлечением. Немецкая лапта – единственный вид спорта на Марсе: в средней школе, в армии и в зонах отдыха фабричных рабочих.

Поскольку на Марсе всего-навсего пятьдесят два ребенка, там вполне обходились одной средней школой, стоявшей в самом центре Фебы. Из пятидесяти двух детей ни один не был зачат на Марсе. Все дети были зачаты на Земле или (как, например, Хронос) на борту космического корабля, доставлявшего на Марс очередную партию рекрутов.

В школе дети занимались очень мало, поскольку марсианское общество в их образованности не нуждалось. Большую часть времени дети играли в немецкую лапту.

В немецкую лапту играют дряблым мячом размером с большую мускатную дыню. Отскакивает такой мяч примерно так же, как шляпа, наполненная дождевой водой. Игра приходится чем-то сродни бейсболу – подающий посылает мяч на площадку игроков противника и стремглав мчится к «дому»; принимающие игроки пытаются поймать мяч и попасть им в бегущего. Правда, в немецкой лапте всего три базы – первая, вторая и «дом». Бросать мяч подающий не может. Он ставит мяч на один кулак и ударяет по нему другим кулаком. Если отбивающий сумеет попасть мячом в бегущего игрока в промежутке между базами, тот выбывает из игры и обязан немедленно покинуть поле.

Столь широкое распространение на Марсе немецкая лапта получила, естественно, благодаря усилиям Уинстона Найлза Рамфорда, на котором лежала ответственность за все происходящее на Марсе.

Говард У. Сэмс в своем труде «Уинстон Найлз Рамфорд, Бенджамин Франклин и Леонардо да Винчи» доказывает, что ребенком Рамфорд из всех командных игр знал только немецкую лапту. Сэмс пишет, что обучила Рамфорда этой игре гувернантка, мисс Джойс Маккензи.

В далеком детстве Рамфорда, в Ньюпорте, команда, составленная из Рамфорда, мисс Маккензи и дворецкого Эрла Монкрифа, регулярно встречалась с командой, состоявшей из Ватанабе Ватару – садовника-японца, Беверли Джун Ватару – его дочери – и Эдварда Сиуарда Дарлингтона, полоумного мальчика с конюшни. Команда Рамфорда неизменно побеждала.

Дядька, единственный дезертир за всю историю марсианской армии, затаился, тяжело дыша, за большим валуном из бирюзы и оттуда приглядывался к школьникам, игравшим в немецкую лапту на железной площадке. Рядом с Дядькой лежал велосипед, украденный им со стойки на противогазной фабрике. Дядька не знал, который из ребят его сын по имени Хронос.

Планы у Дядьки были довольно туманные. Он мечтал собрать вместе жену, сына и лучшего друга, похитить космический корабль и улететь куда-нибудь, где они будут всегда счастливы.

– Эй, Хронос! – крикнули на площадке. – Тебе подавать!

Дядька посмотрел из-за валуна на мальчика, который собирался подавать мяч. Этот мальчик был Хронос, его сын.

Хронос, сын Дядьки, встал на место подающего.

Для своих лет он был небольшого роста, но с широкими плечами. Черные как смоль кудрявые волосы торчали на голове непослушными завитками.

Мальчик был левшой. Он поставил мяч на правый кулак и приготовился ударить левым.

Глаза его были глубоко посажены, как у отца. И они яростно сверкали из-под густых черных ресниц.

Налитые яростью глаза обратились в одну сторону, затем в другую. Этот взгляд запугивал полевых игроков, убеждая их в том, что неуклюжий глупый мяч полетит с дикой скоростью и разорвет их в клочья, если они осмелятся стать на его пути.

Ярость, исходящую от мальчика, ощутила и учительница. Она стояла на обычном для судьи месте, между первой и второй базами. Это была престарелая особа по имени Изабел Фенстермейкер. Ей было семьдесят три года, и до того, как ей вычистили память, она была членом секты Свидетелей Иеговы. Ее похитили, когда она пыталась всучить номер журнала «Башня стражи» марсианскому агенту в Дулуте.

– Послушай, Хронос, – глуповато улыбаясь, сказала она, – это же только игра, не забывай.

Небо внезапно потемнело от сотни летающих тарелок, кроваво-красных кораблей парашютно-десантного соединения морской пехоты. От мелодичного рокота в школе задребезжали стекла.

Но, ясно сознавая, насколько важным событием становится лапта, когда на подачу выходит Хронос, ни один ребенок даже не взглянул на небо.

Юный Хронос, доведя принимающих и мисс Фенстермейкер до сильнейшего нервного возбуждения, положил мяч у своих ног и достал из кармана короткую металлическую полоску, служившую амулетом. Поцеловав амулет, он сунул его в карман.

Потом внезапно схватил мяч, изо всей силы ударил по нему и бросился к «дому».

Принимающие и мисс Фенстермейкер кинулись от мяча врассыпную, словно от пушечного ядра. А когда мяч сам собой остановился, игроки побежали за ним с нарочитой неуклюжестью. Было ясно, что меньше всего на свете они желают поразить Хроноса мячом и вывести его из игры. Все их помыслы были устремлены на то, чтобы всемерно упрочить славу Хроноса, продемонстрировав бессмысленность любого сопротивления.

Хронос явно был самым выдающимся явлением, с которым дети сталкивались на Марсе, и всем, что у них есть, были обязаны общению с Хроносом. Они готовы были на все, только бы понежиться в лучах его славы.

Юный Хронос в облаке пыли проскользнул в «дом».

Принимающий запустил в него мячом – но поздно, поздно, слишком поздно. Однако, как и полагалось, игрок, бросивший мяч, начал проклинать свою неудачу.

Юный Хронос выпрямился, стряхнул пыль с одежды и снова поцеловал амулет в благодарность за удачу. Он твердо верил, что именно амулет приносит ему счастье, верили в это и его товарищи по школе, и даже, втайне, мисс Фенстермейкер.

История амулета была такова.

Однажды мисс Фенстермейкер повела школьников на экскурсию на фабрику огнеметов. Управляющий разъяснил детям все стадии технологического процесса и выразил надежду, что некоторые дети, когда вырастут, придут сюда работать. Когда экскурсия находилась в упаковочном цехе, нога управляющего запуталась в клубке стальной проволочной ленты, той, что используется для упаковки готовых огнеметов. Этот клубок, с торчащими во все стороны острыми концами, был брошен в проходе неосторожным рабочим. Управляющий оцарапал лодыжку и порвал брюки, а затем, к восторгу ребят, с проклятиями набросился на проволоку и искромсал ее большими ножницами на куски. Один из этих кусков юный Хронос подобрал и сунул в карман.

Вот какой был у Хроноса амулет. Он стал такой же неотъемлемой частью Хроноса, как правая рука. Нервная система Хроноса, если можно так выразиться, цементировалась этой металлической полоской.

Дядька – дезертир – поднялся из-за бирюзового валуна и бодрой поступью прошел в школьный двор. Он содрал со своего мундира все знаки различия. Это придавало ему довольно официальный вид, не указывая в то же время на род занятий. Из всего снаряжения, которое было у него до побега, Дядька оставил себе кинжал, маузер одиночного боя и одну гранату. Все это он припрятал за валуном, вместе с похищенным велосипедом.

Дядька решительно подошел к мисс Фенстермейкер. Он сказал ей, что ему необходимо немедленно побеседовать с мальчиком Хроносом по делу государственной важности – с глазу на глаз. Он не сказал, что мальчик – его сын. Отцовство не давало Дядьке никаких преимуществ. А вот официальная миссия давала ему право расспрашивать о чем угодно.

Бедную мисс Фенстермейкер было нетрудно провести. Она согласилась предоставить Дядьке для беседы с Хроносом собственную комнату.

Комната была завалена неразобранными школьными документами, иные даже пятилетней давности. Мисс Фенстермейкер здорово запустила работу – настолько, что прекратила занятия в школе до тех пор, пока не разберется со всеми бумагами. Отдельные кипы документов обрушились, образовав завалы под столом, в коридоре и в уборной.

В комнате стоял также открытый канцелярский шкаф, отведенный под коллекцию горных пород.

Никто никогда не проверял работу мисс Фенстермейкер. Никому до нее дела не было. Она имела диплом преподавателя, выданный в штате Миннесота, в США, на Земле, в Солнечной системе Млечного Пути, а все остальное неважно.

Чтобы поговорить с сыном, Дядька сел за стол, в то время как Хронос стоял перед ним. Хронос сам не пожелал садиться.

Обдумывая, что сказать, Дядька машинально выдвинул ящики стола мисс Фенстермейкер и обнаружил, что они тоже забиты горными породами.

Юный Хронос смотрел подозрительно и недружелюбно; он придумывал, что бы такое сказать, прежде чем заговорит Дядька, и сказал:

– Чушь.

– Что? – спросил Дядька.

– Что бы ты ни сказал, это – чушь, – ответил восьмилетний мальчуган.

– Почему ты так думаешь? – удивился Дядька.

– Все, что люди говорят, – чушь, – буркнул Хронос. – И какая тебе разница, что я думаю? Когда мне стукнет четырнадцать лет, вы все равно засунете мне в голову эту штуковину, и я буду делать все, что вам заблагорассудится.

Он имел в виду, что антенны вставляются детям по достижении четырнадцатилетнего возраста. Сделать это раньше не позволяют размеры черепа. Когда ребенку исполняется четырнадцать, его посылают в госпиталь на операцию. Ему обривают голову, а врачи и медсестры подшучивают, что он становится взрослым. Прежде чем ввозить ребенка в операционную, его спрашивают, какое он любит мороженое. И когда он просыпается после операции, его уже поджидает огромная тарелка именно такого мороженого, а еще – кленовые орешки, бисквитики, шоколадные дольки – все, что душе угодно.

– Твоя мать тоже говорит чушь? – спросил Дядька.

– Да, с тех пор как в последний раз вернулась из лечебницы, – ответил Хронос.

– А твой отец? – осведомился Дядька.

– Про него я ничего не знаю, – отмахнулся Хронос. – И плевать. Он набит чепухой, как и все остальные.

– А кто не набит чепухой? – спросил Дядька.

– Я, – гордо сказал Хронос, – один я.

– Подойди поближе, – попросил Дядька.

– С какой стати? – удивился Хронос.

– Я хочу шепнуть тебе кое-что важное.

– Сомневаюсь, – сказал Хронос.

Дядька встал, обошел вокруг стола, подошел к Хроносу и прошептал ему на ухо:

– Я твой отец, малыш. – Когда Дядька произносил это, сердце его колотилось, как пожарный колокол.

Хронос даже не шевельнулся.

– Ну и что? – спросил он с каменным лицом. Он никогда не получал никаких указаний на этот счет, не встречал в жизни ни одного примера, доказывающего, что отец зачем-то нужен. На Марсе это слово лишено эмоциональной окраски.

– Я пришел вызволить тебя отсюда, – сказал Дядька. – Нам нужно удрать.

Он легонько погладил мальчика по руке, пытаясь хоть как-то растормошить его. Но Хронос отбросил руку отца, как пиявку.

– А для чего? – резко спросил он.

– Чтобы жить! – сказал Дядька.

Мальчик равнодушно посмотрел на отца, как бы пытаясь понять, зачем он должен связывать свою судьбу с этим незнакомцем. Потом достал из кармана свой амулет и потер его ладонями.

Воображаемая сила, которой снабжал его амулет, делала его достаточно сильным, чтобы никому не доверять и жить точно так же, как он жил раньше, – в славе и одиночестве.

– Я и так живу, – сказал он и добавил: – У меня все хорошо. Убирайся к черту!

Дядька отступил на шаг. Уголки его рта опустились.

– Убираться к черту? – прошептал он.

– Я всех посылаю к черту, – сказал мальчик. И сделал было попытку добродушно улыбнуться, но она его сразу утомила. – Ну что, можно мне вернуться к игре?

– Как ты посмел сказать родному отцу, чтобы он убирался к черту? – пробормотал Дядька. Вопрос эхом отозвался в нетронутом уголке его очищенной памяти, где хранились воспоминания о собственном странном детстве. Его собственное странное детство прошло в мечтах, что он наконец встретит и полюбит отца, который не хочет его видеть и не жаждет сыновней любви. – Я… я дезертировал из армии, чтобы попасть сюда… чтобы разыскать тебя, – выдавил Дядька.

На мгновение в глазах мальчика мелькнул интерес, но тут же угас.

– Они найдут тебя, – сказал он. – Всех находят.

– Я украду космический корабль, – пообещал Дядька, – и мы все улетим на нем – ты, мама и я.

– Куда? – спросил мальчик.

– Туда, где хорошо! – ответил Дядька.

– А где хорошо? – спросил Хронос.

– Не знаю. Поищем, – сказал Дядька.

Хронос сочувственно покачал головой:

– Извини. Я думаю, ты сам не знаешь, о чем говоришь. Просто из-за тебя перебьют кучу народу.

– Ты хочешь остаться здесь? – спросил Дядька.

– Я здесь привык, – ответил Хронос. – Можно мне идти?

Дядька заплакал.

Это повергло Хроноса в смятение. Он никогда не видел, чтобы мужчина плакал. И сам никогда не плакал.

– Я пошел играть! – крикнул он и выбежал из комнаты.

Дядька подошел к окну. Посмотрел на железную игровую площадку. Теперь команда Хроноса принимала мяч. Хронос присоединился к товарищам по команде и стал лицом к подающему.

Хронос поцеловал амулет и спрятал его в карман.

– Спокойно, ребята! – хрипло крикнул он. – Давайте-ка, братцы, прикончим его!

Жена Дядьки, мать юного Хроноса, была инструктором в Школе шлимановского дыхания для рекрутов. Как известно, шлимановское дыхание – это методика, позволяющая человеку выжить в условиях вакуума или непригодной для дыхания атмосферы, не обременяя себя ни шлемами, ни какими-либо громоздкими дыхательными приспособлениями.

Методика заключается в том, чтобы принимать богатые кислородом таблетки. Кислород поступает в кровь через стенки тонкого кишечника, а не через легкие. На Марсе такие таблетки официально именуются боевым дыхательным пайком, а в просторечии – шариками.

В условиях безвредной, но непригодной для дыхания атмосферы Марса шлимановское дыхание не составляет никакой трудности. Человек дышит и говорит совершенно нормально, хотя кислород из атмосферы в его легкие не поступает. Нужно только не забывать регулярно принимать шарики.

В школе, где инструктором была жена Дядьки, рекрутов обучали более сложной методике дыхания – в вакууме или во вредных атмосферных условиях. Здесь же требовалось не просто глотать таблетки, но затыкать уши и ноздри и не раскрывать рта. Любая попытка заговорить или вздохнуть привела бы к кровотечению и, возможно, к смерти.

Жена Дядьки была одним из шести инструкторов Школы шлимановского дыхания для рекрутов. Классом ей служила небольшая, абсолютно пустая комната – без окон, с выбеленными стенами. Вдоль стен стояли скамейки.

На столе посреди комнаты была миска с шариками, миска с затычками для ушей и ноздрей, лейкопластырь, ножницы и маленький магнитофон: когда учащиеся ничего не делали, они слушали музыку.

Сейчас как раз и было такое время. Рекрутов напичкали шариками. Теперь они сидели на скамейках, слушали музыку и ждали, пока шарики попадут в тонкий кишечник.

Музыка, которую рекруты слушали, была украдена с Земли совсем недавно. На Земле она пользовалась огромным успехом. Песню исполняло трио – юноша, девушка и соборные колокола. Песня называлась «Господь нам украшает душу». Сначала юноша и девушка пели по очереди, а потом – вместе.

А соборные колокола вступали, едва упоминалось что-нибудь религиозное.

Все семнадцать рекрутов были в новеньких, цвета зеленых лишайников, трусиках. Их заставили раздеться, чтобы инструктор мог следить за внешней реакцией тела на шлимановское дыхание.

Все рекруты только что вышли из Центрального госпиталя, где им вычистили память и установили антенны. Их головы были выбриты, и у каждого от макушки до затылка тянулась полоска пластыря.

Пластырь показывал, в каком месте установлена антенна.

Глаза рекрутов были пусты, как окна заброшенных текстильных фабрик.

Глаза инструктора тоже были пусты, так как и ей недавно очистили память.

При выписке из лечебницы ей сказали, как ее зовут, где она живет и как обучать шлимановскому дыханию, а больше не сказали почти ничего. Да, вот еще что: ей сказали, что у нее есть восьмилетний сын по имени Хронос и что она, если пожелает, может навещать его в школе, по вторникам.

Звали инструктора, мать Хроноса, жену Дядьки, Би. На ней был зеленый спортивный костюм и белые гимнастические туфли, а на шее висели свисток на цепочке и стетоскоп.

На свитере было вывязано ее имя.

Она взглянула на стенные часы: по времени шарики уже должны были проникнуть в тонкий кишечник. Она встала, выключила магнитофон, дунула в свисток и скомандовала:

– Становись!

Рекруты еще не прошли основ военной подготовки и потому не умели правильно выполнять команды. На полу были начерчены квадраты, где рекрутам полагалось стоять, чтобы получались стройные, радующие глаз ряды и шеренги. Бессмысленно глядя перед собой, рекруты засуетились, по нескольку человек залезая в один квадрат. В конце концов каждый занял свое место.

– Так, – сказала Би, – теперь возьмите затычки и заткните, пожалуйста, ноздри и уши.

Липкими от пота руками рекруты разобрали затычки. Потом заткнули себе носы и уши.

Би ходила от одного к другому, проверяя, у каждого ли надежно залеплены ноздри и уши.

– Хорошо, – сказала она, завершив осмотр. – Очень хорошо. – Она взяла со стола лейкопластырь. – Сейчас я докажу, что, пока действуют шарики, легкие вам не нужны.

Она шла вдоль шеренги, отрезая куски пластыря и заклеивая ими рты. Никто не возражал. А когда она закончила, возразить было невозможно, при всем желании.

Би засекла время и снова включила музыку. В ближайшие двадцать минут оставалось только наблюдать за изменением цвета обнаженных тел, за последними спазмами бесполезных уже легких. В идеальном случае телам полагалось посинеть, затем побагроветь, а затем, по истечении двадцати минут, снова принять естественную окраску. В то же время грудная клетка должна была судорожно вздыматься, затем успокоиться и больше не шевелиться.

Когда двадцатиминутная процедура подойдет к концу, каждый рекрут поймет, насколько необязательно легочное дыхание. В идеале он должен настолько поверить в себя и в шарики, чтобы по окончании курса обучения ему не составило труда выпрыгнуть с космического корабля на Луну или, не задумываясь, нырнуть на дно земного океана.

Би села на скамейку.

Под глазами у нее темнели круги. Они появились после того, как ее выписали из лечебницы. Врачи обещали, что с каждым днем она будет становиться все спокойнее и увереннее, а если вдруг по какому-то стечению обстоятельств это окажется не так, она может обратиться к ним за помощью.

– Всем нам время от времени требуется помощь, – говорил доктор Моррис Н. Касл. – Стыдиться тут нечего. Возможно, когда-нибудь мне понадобится твоя помощь, Би, и я обращусь к тебе без всяких колебаний.

В лечебницу ее отправили после того, как она показала своему наставнику сонет про шлимановское дыхание, который написала сама:

 
Бессмысленно цепляться за туман —
Заткни все щели, что сочатся жизнью,
И глотку – туже, чем скупец карман.
Всё вглубь и внутрь – иначе будешь выжжен.
Вдох, выдох – и довольно. Не спеши,
Лишь слабому дозволено дыханье —
Ведь космос смертоносен для души,
И потому молчи, уняв желанье.
И в горести, и в радости – молчи.
А сможешь – плачь, так проще объясняться.
С душой и сердцем, что внутри теснятся,
Навек слова и воздух заточи.
Мы – люди-острова в безжизненном краю.
Мы – тюрьмы-острова, отчаянья приют.
 

У Би, которую отправили в лечебницу за то, что она написала это стихотворение, лицо – с высокими скулами, гордое – дышало смелостью. Она удивительно напоминала индейца-воина. Но каждый, кто так говорил, невольно добавлял, что она все равно очень красива.

В дверь резко постучали. Би подошла к двери и открыла.

– Да? – спросила она.

В пустом коридоре стоял раскрасневшийся, взмыленный мужчина в военной форме. Знаки различия на мундире отсутствовали. За спиной пришельца торчала винтовка. У него были глубоко посаженные, живые глаза.

– Посыльный, – хрипло произнес он. – Депеша для Би.

– Это я, – сказала Би с недоумением. Посыльный смерил ее с головы до ног таким взглядом, что Би показалось, будто она раздета. От него веяло таким жаром, что Би стало вдруг тяжело дышать.