Текст книги "Судьбы наших детей (сборник)"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

Соавторы: Клиффорд Дональд Саймак,Роберт Шекли,Ирвин Шоу,Курт Воннегут-мл,Джеймс Уайт,Фредерик Браун,Зенна Хендерсон,Фредерик Пол,Милдред Клингерман,Томас Л. Шерред
сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 39 страниц)

– Нет, нет, – прошептала Сирина, в ней всколыхнулись все тайные страхи, слезы так и хлынули. – Ничего они не захватят! Не захватят! Неужели?..

– Давно уже ровно дышал рядом спящий Торн, а Сирина все лежала без сна, глядя в невидимый во тьме потолок. И на грифельной доске темноты старательно выводила слово за словом.

Рассказать – и война кончится.

Либо мы поможем линженийцам… либо их уничтожим.

Промолчать. Переговоры прервутся. Опять будет война.

Мы понесем тяжкие потери – а линженийцев уничтожим.

Миссис Рози мне верит.

Кроха любит Дувика. И Дувик его любит.

Потом слабый огонек-мольба, который едва не погасили мучительные сомнения, вновь ярко вспыхнул, и Сирина уснула.

Наутро она отослала Кроху поиграть с Дувиком.

– Играйте у пруда с золотыми рыбками, – сказала она. – Я скоро приду.

– Ладно, мамочка. А ты принесешь пирожных? – лукаво спросил Кроха. – Дувик с у-до-воль-ствием ест пирожные.

Сирина рассмеялась.

– Один мой знакомый Кроха тоже с у-до-вольствием ест пирожные. Беги, лакомка! – И она шлепком вытолкнула его из дверей.

– До свиданья, мамочка! – крикнул он на бегу.

– До свиданья. Будь умницей.

– Буду.

Сирина следила за сынишкой, пока он не скрылся под холмом, потом пригладила волосы, облизнула пересохшие губы. Шагнула было к спальне, круто повернулась и пошла к парадной двери. Встреться она взглядом хотя бы только со своим отражением в зеркале, решимость ей изменит. Она постояла, держась за ручку двери, – смотрела, как ползет стрелка, отмеряя нескончаемые пятнадцать минут… теперь Кроха наверняка за оградой… Сирина распахнула дверь и вышла из дому.

Улыбка послужила ей пропуском из жилого квартала к зданию штаба. Изобразив на лице деловитую уверенность, она прошагала к крылу, где шли переговоры, и тут мужество ей изменило. Она медлила вне поля зрения часовых, сжимала руки, собираясь с духом. Потом расправила складки платья, провела рукой по волосам, из каких-то потаенных источников силы извлекла подобие улыбки и тихонько, на цыпочках ступила в вестибюль.

И вмиг ощутила колючие взгляды часовых, будто бабочку накололи на булавку. Прижала палец к губам, призывая к молчанию, и на цыпочках подошла.

– Здравствуйте, Тернер. Привет, Франивери, – прошептала она.

Стражи переглянулись, и Тернер негромко прохрипел:

– Вам сюда не положено, мэм. Пожалуйста, уходите.

– Я знаю, что не положено. – Сделать виноватое лицо было совсем нетрудно. – Но, Тернер, я… мне так хочется посмотреть на линженийцев! – Тернер уже открыл рот, но она не дала ему вымолвить ни слова: – Да, конечно, фотографии я видела, но мне ужасно хочется увидать живого, настоящего. Я только одним глазком, можно? – Она скользнула поближе к двери. – Только загляну в щелку, тут ведь приоткрыто!

– Приоткрыто, верно. Такой приказ, – отрубил Тернер. – Но, мэм, нам не велено…

– Одним глазком? – упрашивала Сирина, сунув палец в щель. – Я тихо, как мышка.

Она осторожно, чуть-чуть расширила щелку, рука ее прокралась внутрь, нащупала ручку, кнопку автоматического замка.

– Но, мэм, отсюда вам все равно их не увидеть.

Сирина рванула дверь, молнией метнулась внутрь, нажала кнопку и захлопнула дверь, почудилось – позади прокатился гром, потрясший все здание. Не дыша, боясь думать, она промчалась через приемную в зал заседаний. И в испуге, споткнувшись, замерла, обеими руками ухватилась за спинку подвернувшегося на дороге стула, ощутила на себе взгляды всех, кто тут был. Торн порывисто встал – суровый, властный, словно закованный в броню, не узнать его.

– Сирина! – крикнул, будто не поверил глазам. И снова поспешно сел.

– Сирина шла, огибая стол, упорно отводя взгляд от чужих пронизывающих взглядов – в нее впивались глаза голубые и карие, черные и желтые, зеленые и лиловые. Дошла до конца, повернулась, пугливо оглядела блестящую пустыню огромного стола.

– Господа… – Голос был еле слышен. Сирина откашлялась. – Господа!

И увидела: генерал Уоршем сейчас заговорит, лицо у него жесткое, незнакомое, слишком тяжко бремя ответственности. Сирина оперлась ладонями на полированную поверхность стола.

– Вы собираетесь прекратить переговоры, да? Вы сдаетесь! – Переводчики направили в ее сторону микрофоны, их губы зашевелились в такт ее словам: – О чем вы тут все время говорили? О пушках? О сражениях? Подсчитывали потери? Дескать, если вы с нами поступите вот так, мы вам ответим эдак? Не знаю! – Она помотала головой, ее передернуло. – Не знаю я, как совещаются на высшем уровне. Знаю только, что я учила миссис Рози вязать и показала, как резать лимонный торт… – Она видела, переводчики в недоумении листают свои справочники. – И я уже знаю, зачем они прилетели и что им нужно!

Сирина сморщила губы и с грехом пополам то ли просвистала, то ли выдохнула по-линженийски:

– Дуви ребенок линжени. Только Дуви, больше нету!

При имени Дуви один из линженийцев вздрогнул и медленно поднялся, вырос над столом – большой, весь лиловый. Переводчики опять лихорадочно рылись в словарях. Сирина понимала, они ищут, что значит линженийское «ребенок». На совещаниях генералов о детях не говорится.

Лиловый линжениец медленно заговорил, но Сирина покачала головой:

– Я мало знаю линженийский.

Рядом кто-то прошептал:

– Что вы знаете о Дуви?

Ей сунули наушники. Трясущимися руками Сирина их надела. Почему ей позволяют говорить? Почему генерал Уоршем позволил ей вот так прервать совещание?

– Я знакома с Дуви, – заторопилась она. – И с матерью Дуви знакома. Дуви играет с Крохой… с моим сыном, с маленьким сынишкой.

За столом поднялся негромкий говор, и Сирина стиснула руки, опустила голову. Тот линжениец опять заговорил, и наушники пробормотали жестяным голосом:

– Какого цвета мать Дуви?

– Розовая.

Опять торопливо листаются словари в поисках: розовая… розовая. Наконец Сирина приподняла подол платья, показался краешек ярко-розовой комбинации. Линжениец кивнул и сел.

– Сирина. – Голос генерала Уоршема так спокоен, как будто они просто беседуют, сидя вечером во дворе. – Чего вы, собственно, хотите?

Мгновенье Сирина не решалась посмотреть на него, потом вскинула голову.

– Торн сказал, что сегодня последний день переговоров. Что обе стороны скажут «нет». Что у нас с линженийцами нет ничего общего и мы никогда не сможем понять друг друга и прийти к соглашению.

– А по-вашему, сможем? – мягко спросил генерал Уоршем и этим оборвал движение в зале, где все всколыхнулось, когда так внезапно обнажены были общие тщательно скрываемые мысли.

– Сможем, я знаю. Между нами гораздо больше сходства, чем различий, и это просто глупо – столько времени сидеть тут и попрекать друг друга тем, в чем мы расходимся, и даже не попробовать найти хоть какое-то сходство. А по самой сути мы такие же… мы одинаковые… – Она запнулась. – Перед богом мы все одинаковы. (Ну конечно же, переводчикам не найти слова «бог»!) И я думаю, мы должны уделить им хлеба и соли и оказать гостеприимство. – Сирина слабо улыбнулась. – На их языке соль – шриприл.

Среди линженийцев волной прошло приглушенное пересвистывание, а тот, лиловый, привстал было, но снова сел.

Генерал Уоршем бросил на лилового оценивающий взгляд, поджал губы.

– Но существуют различия…

– Различия! – вскипела Сирина. – Нет таких различий, которые не сгладятся, если два народа по-настоящему узнают друг друга.

Она окинула взглядом сидящих за столом и с безмерным облегчением увидела, что лицо Торна смягчилось.

– Идемте со мной, – настойчиво сказала она. – Идем, посмотрите на Дувика с Крохой, на двух малышей – линженийца и нашего, на тех, кто еще не выучился подозрительности и страхам, ненависти и предрассудкам. Объявите… перерыв, или перемирие, или как там полагается и пойдемте со мной. Вот увидите детей, увидите миссис Рози за вязаньем, обсудим все в семейном кругу, тогда… Ну, если вы и после этого решите, что вам надо воевать, тогда уж…

Она развела руками.

Начали спускаться с холма, у Сирины подкашивались ноги, и Торну пришлось ее поддерживать.

– Ох, Торн, – зашептала она чуть не со слезами, – я ведь не думала, что они пойдут. Думала, меня расстреляют, или арестуют, или…

– Мы не хотим войны. Я же тебе говорил, – пробормотал муж. – Мы готовы ухватиться за соломинку, даже в образе дерзкой особы женского пола, которая врывается на важное заседание и задирает подол! – Мимолетная улыбка сбежала с его лица. – Долго тянется это знакомство?

– Кроха там бывает уже недели две. Я чуть побольше недели.

– Почему ты мне не говорила?

– Я пыталась… два раза. Ты и слышать ничего не хотел. И потом, сам знаешь, как бы ты к этому отнесся.

Торн не находил слов; лишь почти уже у подножия холма он спросил:

– Каким образом ты столько всего узнала? Почему ты думаешь, что сумела разобраться…

Сирина подавила истерический смешок:

– Я угощала их яйцами!

И вот все они стоят и смотрят на дыру под оградой.

– Эту лазейку нашел Кроха, – оправдываясь, сказала Сирина. – Я сделала ее пошире, но тут приходится… ползком.

Она легла на песок и, извиваясь ужом, пролезла в отверстие. Съежилась по другую сторону стены, подобрала коленки к подбородку, зажала рот руками и ждет. Долгая минута тишины, потом треск, кряхтенье, и, пластаясь по песку, из-под ограды выползает генерал Уоршем, на полпути застрял, дергается, пытаясь высвободиться. Забавное зрелище, но еще миг, и Сирина смотрит уже с восхищением: хоть он и в пыли, неуклюже поднимается, отряхивает измятую одежду, однако и сейчас в нем чувствуется достоинство и сила, какое счастье, что это он должен говорить от имени землян!

Следом по одному появляются остальные, люди и линженийцы вперемешку, процессию замыкает Торн. Сделав знак молчать, Сирина ведет их к кустам, закрывающим сбоку пруд с золотыми рыбками.

Дуви и Кроха наклонились над бортиком.

– Вот он! – кричит Кроха, перегнулся, едва не падая, показывает пальцем. – Вон там, на дне, это мой самый лучший шарик! Достань мне шарик! Твоя мама не рассердится?

Дуви всматривается.

– Шарик пошел в воду.

– Ну да, я же говорю! – нетерпеливо кричит Кроха. – А у тебя закрывается нос, – он прижимает палец к блестящей среди зеленой шерсти черной кнопке, – и уши складываются, – он треплет их указательным пальцем, и Дуви складывает уши гармошкой. – Ух ты! – восторженно вздыхает Кроха. – Вот бы мне так уметь!

– Дуви пошел в воду? – спрашивает Дуви.

– Ага, – кивает Кроха. – Это мой самый лучший шарик. А тебе и купальных трусиков не надо, на тебе шерстка.

Дуви сбросил свою нехитрую одежку, скользнул в пруд. И вынырнул, зажав что-то в кулаке.

– Ух, спасибо!

Кроха протянул руку, Дуви осторожно вложил в нее что-то, Кроха сжал руку. И тотчас взвизгнул, отшвырнул подношение.

– Ты гадкий! – закричал он. – Отдай шарик! Это скользкая противная рыба!

Он нагнулся, затеребил Дуви, потянулся к другой его руке. Короткая схватка, всплеск – оба малыша скатились с берега и скрылись под водой.

У Сирины пресеклось дыхание, она подалась вперед, но тут из воды возникла озабоченная рожица Дуви. Он рывками тащил Кроху, Кроха отчаянно отфыркивался, кашлял; Дуви выволок его на траву. Опустился рядом на корточки, гладит Кроху по спине, то горестно посвистывает носом, то виновато лепечет по-линженийски.

Кроха кашляет, трет глаза кулаками.

– Ой-ой! – Он похлопал ладонями по мокрой насквозь майке. – Мама-то как рассердится. Надел все чистое, и все промокло. Дувик, а где мой шарик?

Дуви поднялся и опять пошел к воде. Кроха двинулся следом и вдруг закричал:

– Ой, Дувик, а где рыбка? Бедная, она без воды умрет. У меня одна рыбка гуппи умерла.

– Рыбка? – переспросил Дуви.

– Ну да. – Кроха показал раскрытую ладонь, он пытливо вглядывался в траву. – Скользкая, маленькая, ты мне дал вместо шарика.

Оба принялись шарить в траве, потом Дуви свистнул, с торжеством выкрикнул:

– Рыбка!

И, подхватив находку в сложенные горсти, бросил ее в пруд.

– Вот! – сказал Кроха. – Теперь она не умрет. Смотри, поплыла!

Дуви снова полез в воду и извлек потерянный мраморный шарик.

– А теперь смотри, – сказал Кроха, – я тебя научу их кидать.

Кусты позади поглощенных игрой мальчуганов раздвинулись, и появилась миссис Рози. Улыбнулась детям и вдруг увидела по другую сторону лужайки молчаливую группу взрослых. Широко раскрыла глаза, изумленно засвистала. Мальчики подняли головы, обернулись.

– Папка! – закричал Кроха. – Ты пришел с нами играть?

Раскинув руки, он помчался к Торну, но лишь на каких-нибудь два шага опередил Дувика – тот, радостно свистя, со всех ног бежал к рослому лиловому линженийцу.

Сирина едва не расхохоталась, так похожи в эту минуту были Торн и линжениец – оба старались по-отечески встретить своих отпрысков и притом сохранить подобающее достоинство.

Миссис Рози нерешительно подошла и остановилась подле Сирины. Сирина ее обняла. Кроха повис на шее Торна, изо всех силенок стиснул в объятиях и опять соскользнул наземь.

– Привет, генерал Уоршем! – сказал он, с некоторым опозданием вспомнив о правилах приличия, и протянул чумазую лапку. – Знаешь, пап, я учил Дувика кидать шарики, но у тебя получается лучше. Ты ему покажи, как надо играть.

– Н-ну… – Торн смущенно покосился на генерала Уоршема.

Дуви насвистывал и лепетал переливчато, будто флейта, над кучкой ярких, блестящих шариков, а генерал Уоршем приглядывался к лиловому линженийцу. Вздернув бровь, подмигнул Торну, потом всем остальным.

– Предлагаю объявить перерыв, – сказал он. – Следует обдумать новые обстоятельства, предъявленные нам для рассмотрения.

Сирину разом отпустило, ушло долгое, мучительное напряжение; она отвернулась – незачем миссис Рози видеть, как она плачет. Но миссис Рози с интересом глядела на яркие шарики и не заметила ее слез, слез надежды.

Перевод Норы Галь

Эдит Парджитер
Цвет свободы и траура

Он шагал в полудремоте вперед и назад, вперед и назад мимо ворот и вдруг услышал, как девичий голос тихонько позвал:

– Кис-кис-кис!..

Усилием воли часовой стряхнул с себя сон. Напрягая внимание, он стал всматриваться в ночь. Ему вдруг показалось, что мрак еще более сгустился, а стены стали выше.

Послышались легкие торопливые шаги, и часовой увидел, как маленькая фигурка метнулась к воротам и замерла, вцепившись руками в железные прутья решетки. Девочка была не старше пятнадцати. Очень худенькая. На ней было темное, по всей вероятности черное, платье – все они здесь ходили в черном. Лицо ее было обращено к нему. Он увидел бледный овал, черные горящие глаза, растрепанные локоны, еще более темные, чем ночь.

– Ну чего там еще? Сюда нельзя! – проворчал часовой. – Тебе давно пора быть дома. Ты что, не слыхала про комендантский час?

– Я и была дома. Я только за своей кошкой вышла. Она удрала… Она еще котенок. Ей ведь не втолкуешь про комендантский час…

– Утром вернется! Кошки всегда так. Ну, будь умницей, иди домой и больше не бегай по ночам. Еще решат, пожалуй, что ты задумала неладное.

– Да, но она может не вернуться. Она никогда раньше ночью не убегала. Впустили б вы меня, я б ее забрала. Она пробежала вон туда… Во двор… Может быть, вы мне поможете ее поймать? Ну, пожалуйста!

Солдат почувствовал, как умоляюще дотронулась маленькая холодная ручка до его локтя. Совсем еще ребенок. Ростом едва ему до плеча. К тому же начала подозрительно шмыгать носом.

– Не могу! Если узнают, мне знаешь как влетит!

– А кто узнает? Вы все время будете около. Вы можете следить за каждым моим шагом. И к тому же у вас ружье… Чего вам бояться? Ну, пожалуйста, помогите мне ее поймать.

Часовой вовсе этого не хотел, но как-то так вышло, что он открыл ей ворота.

– Только смотри не шуми! А то еще услышит кто… Ну, быстро! Лови ее, и марш отсюда!

Девочка неслышно, как тень, скользнула в ворота и устремилась в самый темный угол двора – туда, где сгрудились надворные постройки. Часовой повернулся спиной к воротам, к глухому, неосвещенному проулку и последовал за ней. Позади, заслоняя звезды, высилась громада ратуши. Под ветром, никогда не стихавшим наверху, веревки флагштока слабо поскрипывали.

– Вон она! – торжествующе прошептала девочка и кинулась вперед, в непроницаемый мрак под стеной.

И действительно, кошка была налицо. Часовой увидел тощего, тигровой масти зверька, который то появлялся, то исчезал в темноте. Кошка долго не давалась им в руки и увертывалась в последний момент с грациозной, неторопливой наглостью, свойственной кошкам всего мира. Десять минут потребовалось им, чтобы настигнуть ее наконец у входа в погреб. Девочка схватила барахтающуюся, вырывающуюся кошку на руки и, возбужденно улыбаясь, посмотрела на часового из-под спутанных черных кудрей.

– Вот спасибо! Теперь я пойду домой. Спасибо большое, что впустили!

Она не двигалась с места и продолжала стоять, глядя на него огромными настороженными глазами. И под ее взглядом солдат вдруг почувствовал себя непрошеным чужестранцем. Даже слова благодарности, сказанные девочкой, не могли заставить его забыть о терпеливой, тихой ненависти ее народа. И в этот момент оба отчетливо услыхали, будто кто-то соскочил на землю с высокой стены.

Часовой круто повернулся и успел увидеть, как какой-то мальчишка, выпутавшись из обрезанных веревок флагштока, помчался, пригибая голову, к воротам.

Срывая на бегу с плеча ружье с зарядом жидкой краски, часовой ринулся следом. Девочка бежала за ним по пятам и, заметив, что он на секунду задержался и прицелился, заскочила вперед и швырнула ему в лицо кошку.

Грянул выстрел. Краска залила девочке щеку и вытянутые руки, но несколько ярдов, нужные ее товарищу, были выиграны. Безмолвие и мрак маленьких улочек поглотили беглецов.

Часовой разбудил майора и доложил ему о происшествии, стараясь не пропустить ни одной смягчающей вину подробности.

– Девчонка лет пятнадцати… Я никогда б не подумал, что она что-то замышляет, сэр… Она искала свою кошку.

Майор служил в этой стране уже больше года. Он привык к местным приемам ведения войны и к омерзительным обязанностям, которые эта война налагала на него. Он стоял и беззлобно смотрел на молоденького солдата.

– Это всегда бывают ребята лет пятнадцати. Пора бы знать!

– Да, но кошка-то правда была, сэр!.. Тут она не наврала.

– Этот полосатый котенок принадлежит сторожу, – устало сказал майор. – По всей вероятности, девчонке просто повезло, что котенок вовремя подвернулся. А может быть, она увидела его раньше и тут же сочинила свою историю… Ну что ж! Ведь ты чуть ли не четверть часа любезничал с ней. Так что опознать ее, конечно, сможешь?

Может, со страху, а может, по какой-то другой причине, но солдат не чувствовал злобы к девочке и сказал:

– Нет, сэр! Сомневаюсь. Там, под стеной, было слишком темно. Таких девчонок бегает здесь сколько угодно… Все они одинаковые – тощие, как макаки.

– Сколько угодно девчонок с залитыми краской физиономиями и руками? Хорошо хоть, у тебя хватило ума выстрелить. Кое-какие особые приметы у нее теперь есть… Как ты думаешь?

– К сожалению, сэр, как раз в тот момент она и бросила кошку. Я не успел прицелиться… – солгал он. – Я полагаю, что промазал…

– Тогда почему же краска капала с нее почти до ворот? – спросил майор. – Будь заряд чуть побольше, мы проследили бы ее до самого дома. А мальчишку ты тоже пометил?

– Но они не сделали ничего такого уж плохого, сэр! Это ведь всего лишь флаг…

Майор улыбнулся: всего лишь флаг!

– Как бы то ни было, футов десять флагштока обмотаны колючей проволокой. Ты, вероятно, чересчур увлекся охотой за кошкой. Но, как только мы найдем ее, найдется и он. Начнем, пожалуй, со средней школы. А если ее в школе не окажется, проверим всех отсутствующих учениц. Долго искать нам не придется!

…В сарае, за мастерской отца Паблито, перед тазом с водой стояла на коленях Марипоза и оттирала песком руки. Хуанито светил ей фонариком. Он стоял спиной к занавешенному окну, заслоняя свет. Тео сидел на корточках, близко наклонившись к Марипозе, так что ее локоны задевали ему щеку. Когда Марипоза ополаскивала руку в тазу, вода оставалась чистой и прозрачной, а руки пурпурными.

– Ничего не выходит, – сказала она, опустив руки на мокрую юбку, и посмотрела на Тео своими огромными черными глазами.

Бесформенные темно-пурпурные пятна расползались по ее щеке. Казалось, половина лица скрыта тенью.

Юные патриоты, молчаливые и встревоженные, тяжело вздыхали.

– Не сходит! – повторила Марипоза со спокойным отчаянием. – Теперь им нужно немного: поискать меня. А меня не спрячешь!

– Если они найдут тебя… – сказал Тео, беря окрашенные руки Марипозы в свои, – если они найдут тебя, то найдут и меня.

– Это глупо! Ты нужен здесь. И тебя они будут бить, а меня только посадят в тюрьму. Нет, большая удача, что измазали меня, а не тебя. Ты должен благодарить судьбу. Таким счастьем не швыряются!

Но Тео чувствовал, как дрожат в его ладонях маленькие мокрые ручки Марипозы.

– Я не допущу, чтобы ты одна за все отвечала! Мы оба в этом участвовали. Когда тянули жребий, мы знали, что нам выпала не только честь, но и риск.

– Они пойдут прямо в школу, – сказал Хуанито. – Может быть, если ты посидишь дома и постараешься не попадаться на глаза…

– Сколько же можно сидеть дома? – оборвал его Тео. – Пятна-то будут сходить постепенно! Неужели ты думаешь, что ее можно будет прятать месяцами?

– Но они, наверное, через неделю-другую бросят искать. Ее же не надо прятать от своих? Только от них…

– Если меня не окажется в школе, они потребуют списки и выяснят, кто отсутствует. Уж если на то пошло, я предпочитаю, чтобы меня арестовали в школе. Стыдно-то будет не мне, а им! – храбро сказала Марипоза.

Но тем не менее она вся дрожала. Ей было страшно, очень страшно.

– А что, если попробовать средство, которым отбеливают холсты? – робко предложил Люс. – Может быть, пятна отойдут?

Эсперанса покачала головой.

– Это старинная растительная краска. Ее ничем не отмыть. Потому-то красильщики до сих пор ею и пользуются. Мой отец красильщик. Уж я-то знаю!

Тео медленно поднялся на ноги, не выпуская из своих рук худенькие, дрожащие, запятнанные пурпурной краской пальчики.

Глаза всех, напряженные и перепуганные, были прикованы к нему, и вдруг лицо Тео просветлело и стало спокойным. Он взглянул на Марипозу и улыбнулся.

– Придумал! Слушайте все! Не бойся, они не найдут тебя! – сказал он и потянул Марипозу за руки, подымая с колен. – До рассвета еще далеко. Времени хватит.

…Как только забрезжил рассвет, майор выглянул в окно. Он увидел серебристую спираль колючей проволоки, которая, как стерегущий змей, обвилась вокруг флагштока, и гордо реявший флаг-противник, которого ни убить, ни сослать, ни бросить в тюрьму, ни заставить замолчать. Скоро, конечно, флаг будет спущен. Прибить его к флагштоку мальчишка не смог – на это у него не было времени, а главное, нельзя было шуметь. Да, скоро флаг спустят! Вся беда в том, что он обязательно взовьется опять где-нибудь в другом месте. Так бывало всегда.

Вот уж год майор обыскивал домики в городишках Кипра – в погоне за динамитом и оружием, за нелегальной литературой, за людьми в бегах, – и с каждым разом это становилось для него, все неприятнее и унизительнее. Теперь ему предстояла охота за девочкой с запятнанным пурпурной краской лицом, которой удалось одурачить оторванного от семьи мальчишку-солдата. Майору не терпелось покончить с этой историей.

…Занятия в средней школе начались, как всегда, в восемь. В половине девятого майор явился туда в сопровождении сержанта и двух солдат. Из щепетильности он прошел к директору.

– Едва ли мне нужно объяснять вам причину моего появления, – сказал он. – Вы, несомненно, уже видели флаг над ратушей. На этот раз мы хотим наказать виновных в назидание остальным. Если вы допускаете детей на передовые позиции, то должны понимать, что сами подводите их под наказание. Что же касается нас, мы, безусловно, предпочли бы иметь дело с вами.

– Да. Это было бы, безусловно, лучше, – согласился директор. Очки на его классическом, орлином носу сидели косо. – Вы делаете то, что считаете своим долгом. Но ведь то же можно сказать и о детях. Вы желаете начать с малышей? Думаю, что пойманный противник не сделает вам большой чести…

Майору хотелось ответить поядовитее, но в сложившихся обстоятельствах подыскать иронический ответ было трудно.

– Я ищу девочку лет пятнадцати. Возможно, вы этого не знаете, но с некоторых пор мы стали применять специальные ружья, заряженные здешней растительной краской. Лицо и руки девочки должны быть в пурпурных пятнах. Я могу обещать вам, что коллективного наказания не последует.

– Пурпур! Благородный цвет – цвет свободы и траура, – сказал директор задумчиво. – Прекрасный выбор.

– В этом деле замешан еще и мальчик. Его труднее будет опознать. Но думаю, это не так важно. Как только мы возьмем девочку, он, по всей вероятности, объявится сам.

– Оказывается, вы успели изучить некоторые особенности нашего национального характера, – сказал директор любезно. – Хорошо. Значит, вы хотите посмотреть наши старшие классы? Я собрал их для вас в зале. Прошу!

Майор прошел через натертый вестибюль. Сержант и солдаты, чеканя шаг, последовали за ним. Директор широко распахнул дверь зала и отступил, пропуская вперед посетителей.

Майор переступил порог. Пятьдесят три юные головы, как одна повернулись к нему. Пятьдесят три пары темных больших византийских глаз ощетинились ему навстречу, как штыки, и он, чуть пошатнувшись, замер на месте, как будто налетел украшенной знаками отличия грудью на стальной частокол.

Он пришел сюда в поисках жалкой меченой одиночки, а перед ним стояло пиррово войско, которое умирает, но не сдается. Пятьдесят три тонких оливковых лица – все до одного! – были запятнаны от лба до подбородка роскошным пурпуром – цветом свободы и траура.

Перевод М.Мироновой