Текст книги "Судьбы наших детей (сборник)"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

Соавторы: Клиффорд Дональд Саймак,Роберт Шекли,Ирвин Шоу,Курт Воннегут-мл,Джеймс Уайт,Фредерик Браун,Зенна Хендерсон,Фредерик Пол,Милдред Клингерман,Томас Л. Шерред
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 39 страниц)

Сначала Крокетт возмутился, что его потревожили: «Какого черта тебе здесь надо, Флокс?» Молодые коллеги называли Мэнникона Флоксом. Это было вроде профессиональной клички. Но когда Мэнникон объяснил причину своего визита, Крокетт согласился заглянуть в его лабораторию. Из прошлого опыта Мэнникон знал, что прибегать к помощи Крокетта было делом весьма полезным. Уже в час пятьдесят семь Крокетту пришла в голову блестящая идея – ввести раствор перорально мышам разной окраски, в том числе и желтой, едва ли не последней из группы желтых мышей в виварии у Мэнникона. Белая, серая, черная и пегая мыши, проглотив по нескольку капель раствора, резвились как ни в чем не бывало – и даже стали от этого чуть наглее и воинственней. Желтая мышь через двадцать восемь минут преспокойно протянула ножки. Таким образом они выяснили, что при внутреннем применении раствор действует так же, как и при наружном. Однако Крокетт еще не придумал, как ликвидировать предательские кольца, которые оставались, когда раствором пользовались для выведения пятен. Этот аспект проблемы его не интересовал. Но то, что незначительная добавка диоксотетрамеркфеноферрогена-14 уничтожала упрямую мыльную пену, произвело на него впечатление, и он сделал Мэнникону по-американски сдержанный комплимент. «Что-то в этом есть», – сказал он, не переставая сосать сахар с ЛСД.

– Почему нам нельзя поговорить здесь? – спросил Мэнникон, когда Крокетт предложил выйти из лаборатории. Мэнникон должен был отмечать в табеле время своего прихода и ухода и отнюдь не жаждал объяснять администрации, зачем ему понадобилось уйти среди рабочего дня.

– Не будь наивным, Флокс, – только и сказал Крокетт вместо объяснения, так что Мэнникону пришлось запихнуть все свои записи в портфель, расставить по местам на полках все приборы и химикаты, какими они пользовались, запереть холодильник и последовать за Крокеттом в коридор.

У выхода они встретили мистера Паульсона. Положив руку на плечо Крокетту, мистер Паульсон сказал:

– Здорово, дружище. Привет, Джонс. Ты что тут делаешь?

– Я… – выдавил из себя Мэнникон, чувствуя, что сейчас он начнет заикаться.

– Он назначен на прием к глазному врачу, – отчеканил Крокетт. – Я его отвезу.

– А, – сказал мистер Паульсон. – Наука смотрит в миллион глаз. Старый добрый Крок.

Они вышли из ворот.

– Вы не будете брать вашу машину, мистер Джонс? – спросил Мэнникона сторож на стоянке. Четыре года назад он услышал, как мистер Паульсон назвал Мэнникона Джонсом.

– На вот, – вмешался Крокетт, протягивая сторожу кусочек сахару с ЛСД вместо чаевых. – Соси.

– Спасибо, мистер Крокетт. – Сторож засунул сахар в рот и начал сосать его. «Ланча» вырвалась со стоянки на автостраду и устремилась в направлении популярных журналов и общества изобилия, открытая солнцу, ветру и дождю. «Господи, – подумал Мэнникон, – вот это жизнь».

– Теперь, – сказал Крокетт, – подведем предварительные итоги.

Они сидели в затемненном баре, убранном под английский постоялый двор, с витыми медными рожками, хлыстами и охотничьими гравюрами. На одинаковом отдалении друг от друга у стойки красного дерева сидели три замужние дамы в мини-юбках, ожидая джентльменов, которые не были их мужьями. Крокетт пил «Джек Дэниелс» с водой, Мэнникон потягивал «Алекзандер», единственный алкогольный напиток, который он переносил, потому что этот напиток напоминал молочный коктейль.

– Первое преимущество, – сказал Крокетт, – отсутствие мыльной пены. Огромное преимущество – если вспомнить про все эти загрязненные реки. Тебя будут чествовать как национального героя.

Мэнникон даже вспотел от удовольствия.

– Первый изъян, – продолжал Крокетт, заказывая очередной «Джек Дэниелс». Он пил быстро. – Первый изъян – остаточные кольца. Преодолимая трудность, должно быть.

– Это вопрос времени, – забормотал Мэнникон. – Используя различные катализаторы, мы могли бы…

– Возможно, – сказал Крокетт. – Преимущество второе. Отчетливое сродство, правда непонятного характера, к желтым живым организмам. Пока что мы можем говорить наверняка только о мышах. Последние эксперименты подтверждают эту гипотезу. В любом случае ты сделал открытие. Интерес к веществам с различным химическим сродством к различным организмам не ослабевает. Определенно это успех. Тебя можно поздравить.

– Но мистер Крокетт, – сказал Мэнникон. Он еще сильнее вспотел от удовольствия, услышав такие слова от человека, который был лучшим на курсе в МТИ. – Это, должно быть…

– Называй меня Крок, – сказал Крокетт. – В этом деле мы оба повязаны.

– Крок, – растроганно повторил Мэнникон, думая о «ланче».

– Изъян второй, – сказал Крокетт, принимая из рук официанта новый «Джек Дэниелс». – Похоже, раствор ядовит для тех организмов, к которым он проявляет сродство. Вопрос: а является ли это свойство изъяном?

– Это меня… ну… и беспокоит, – выдавил Мэнникон, думая о восемнадцати окоченевших мышиных трупиках в запертом холодильнике.

– Отрицательное воздействие иногда оказывается не чем иным, как замаскированным положительным воздействием. Зависит от точки зрения, – сказал Крокетт. – Жизненный цикл заключает в себе созидание и разрушение. Всему свое место и время. Об этом не следует забывать.

– Да, – покорно согласился Мэнникон, решивший про себя, что забывать об этом и правда не следует.

– Если взглянуть с коммерческой точки зрения, – размышлял Крокетт, – вспомни ДДТ. Или миксоматоз. Оказался бесценным в Австралии, которая кишмя кишела кроликами. Да и эта золотая рыбка мне не нравится, совсем не нравится.

Они позаимствовали золотую рыбку у секретарши, рядом со столиком которой стоял большой аквариум, и в двенадцать пятьдесят шесть поместили рыбку сначала в чистый раствор «Флоксо», а затем в раствор Мэнникона. И хотя никак нельзя было сказать, что золотой рыбке нравился «Флоксо» – она стояла на голове на дне сосуда и вздрагивала через каждые тридцать шесть секунд, – но все же она не погибала. В растворе Мэнникона золотая рыбка испустила дух за двадцать секунд. Ее поместили в холодильник вместе с восемнадцатью мышами.

– Нет, – повторил Крокетт. – Не нравится мне эта золотая рыбка, совсем не нравится.

Они посидели в молчании, быть может сожалея об участи золотой рыбки.

– Подведем итоги, – сказал Крокетт. – Мы располагаем веществом с необычайными свойствами, которое нарушает динамическое равновесие связующих молекул жидкости при нормальных температурах. Производство его смехотворно дешево. Неорганические компоненты присутствуют в нем в ничтожных количествах, что практически не позволяет их идентифицировать. Высокотоксично для некоторых организмов, безвредно для других. Еще не знаю как, но, чует мое сердце, из всего этого можно сделать деньги. У меня предчувствие… Есть одна контора, где можно… – Он умолк, как бы сомневаясь, стоит ли доверить свои мысли Мэнникону. – Желтое, желтое, желтое. Что же есть такого желтого, что кишмя кишит, как кролики в Австралии? Найдем ответ на этот вопрос – дело в шляпе.

– Ну, – сказал Мэнникон, – уж теперь, я думаю, мистер Паульсон повысит нам жалованье к концу года. По крайней мере премию к рождеству подбросит, а?

– Премию? – Крокетт впервые повысил голос. – Прибавку к жалованью? Ты рехнулся, парень?

– Но в моем контракте написано, что все мои разработки принадлежат Фогелю-Паульсону. В обмен на… Разве у вас иной контракт?

– Ты кто такой, парень? – с отвращением спросил Крокетт. – Пресвитерианин?

– Баптист, – сказал Мэнникон.

– Теперь-то ты понимаешь, почему нам пришлось уйти из лаборатории, чтобы поговорить? – спросил Крокетт.

– Кажется, – ответил Мэнникон, посматривая в направлении трех мини-юбок у стойки. – Здесь, наверное, уютнее, чем…

– Уютнее! – сказал Крокетт и добавил нехорошее слово. – У тебя есть своя фирма, дружище?

– Фирма? – удивился Мэнникон. – Зачем мне нужна фирма? Я получаю семь тысяч восемьсот долларов в год – за вычетом налогов, расходов на психиатров для детей и страховок… «Есть ли у меня своя фирма»!

– У меня их четыре, пять. Возможно, семь, – сказал Крокетт. – Сколько – никого не касается. Одна в Лихтенштейне, две на Багамах, еще одна на имя моей разведенной тетушки, которая официально проживает в Искье. «Есть ли у меня своя фирма»!

– В вашем возрасте! – с восхищением сказал Мэнникон. – В возрасте двадцати пяти лет и трех месяцев! Но зачем они вам нужны?

– О, время от времени я подкидываю кость Паульсону, – сказал Крокетт. – Низкотемпературная обработка полиэфирных смол, методика кристаллизации нестабильных аминокислот и тому подобные мелочи. Паульсон слюни пускает от благодарности. Но в серьезных делах… Неужели ты думаешь, что я спешу в дирекцию, виляя хвостом, как охотничья собака с добычей? Господи, дружище, ты что, вчера родился? В одной только Германии моей фирме принадлежит четыре патента на закалку стекловолокна. Что же касается необогащенных бокситов…

– Не затрудняйте себя такими деталями, – сказал Мэнникон, которому не хотелось проявлять излишнее любопытство. Он начинал понимать, откуда брались все эти «ланчи», «корветы» и «мерседесы», что стояли возле лаборатории.

– Фирму мы откроем на острове Гернси, – сказал Крокетт. – Ты и я, ну и еще кое-кто из нужных людей. Меня там хорошо знают, да и язык там английский. Что же касается филиалов, которые будут появляться, для них мы можем использовать мою тетушку в Искье.

– Вы думаете, нам понадобится еще кто-нибудь? – забеспокоился Мэнникон. За десять минут он уже умудрился усвоить главную заповедь капиталиста: не дробить капитал без надобности.

– Боюсь, что да, – сказал Крокетт, размышляя. – Нам потребуется первоклассный патолог, чтобы выяснить, каким образом раствор Мэнникона взаимодействует с ядерным материалом тех клеток, к которым он проявляет сродство, и как он проникает сквозь клеточную мембрану. Нам потребуется незаурядный биохимик, а также специалист по изучению воздействия вещества на окружающую среду. Это солидное дело, дружище. Третьесортные здесь не подойдут. Ну и, конечно, потребуется какой-нибудь ангел-хранитель.

– Ангел-хранитель? – Мэнникон совсем растерялся. Ему было непонятно, при чем здесь религия.

– Денежный мешок, – нетерпеливо пояснил Крокетт. – Все это обойдется недешево. На первых порах мы можем использовать паульсоновскую лабораторию, но в дальнейшем нам понадобится собственная.

– Конечно, – согласился Мэнникон. Его лексикон обогащался с такой же быстротой, как и кругозор.

– Во-первых, патолог, – сказал Крокетт. – Нам нужен лучший в стране. Старый добрый Тагека Ки.

Мэнникон кивнул. Тагека Ки был лучшим студентом курса в Киото, а затем лучшим в Беркли. Он ездил на «ягуаре». Мэнникон уже встречался с Тагекой Ки. Один раз. В кино. Тагека Ки спросил: «Это место не занято?» Мэнникон ответил: «Нет». Мэнникон запомнил этот их разговор.

– О'кей. Не стоит терять время. Пойдем разыщем Ки, пока он не уехал домой. – Крокетт оставил на столе десятидолларовую бумажку. Мэнникон последовал за ним к двери, думая о том, как замечательно быть богатым. Он прошел мимо трех дам у стойки. «В один прекрасный день, – подумалось ему, – и меня будет ждать в баре такая вот штучка». Он даже вздрогнул от столь заманчивой перспективы.

По дороге в лабораторию они купили золотую рыбку для хозяйки аквариума. Они обещали вернуть ей рыбку. Она говорила, что очень привязана к этой рыбке.

– Любопытно, любопытно, – сказал Тагека Ки.

Он пролистал записи Мэнникона и бросил по-восточному непроницаемый взгляд на восемнадцать мышей в холодильнике. Коллеги находились в комнате Мэнникона. Крокетт был уверен, что у них с Тагекой комнаты оснащены «жучками» и каждый вечер Паульсон прослушивает записи разговоров. Подслушивать детергенты и растворители никому в голову не придет, поэтому здесь можно было говорить спокойно – правда, не слишком громко.

– Любопытно, – повторил Тагека. Он говорил на чистейшем английском, с легким техасским акцентом. В Сан-Франциско он финансировал спектакли театра «Но» и был признанным авторитетом по табачной мозаике. – Расклад следующий. Если будет что раскладывать. Все компаньоны имеют равную долю, плюс у меня дополнительно исключительные права в Гватемале и Коста-Рике.

– Ки! – запротестовал было Крокетт.

– У меня есть некоторые связи в Карибском бассейне, о которых не следует забывать, – сказал Тагека Ки. – Соглашайтесь, коллега, или оставим этот разговор.

– О'кей, – сказал Крокетт. К Нобелевской премии Тагека был гораздо ближе, чем Крокетт, и имел фирмы в Панаме, Нигерии и Цюрихе.

Тагека небрежно вытащил из холодильника поднос с мертвыми мышами и золотую рыбку на плоской алюминиевой тарелочке.

– Извините меня, – сказал Мэнникон. Его вдруг осенило. – Мне не хотелось бы вмешиваться, но мыши – желтые, я имею в виду… – Он опять вспотел, на этот раз не от удовольствия. – Я хочу сказать, что до сих пор по крайней мере… этот раствор… – Позднее он научится произносить «раствор Мэнникона» без запинки, но пока это к нему не пришло. – Дело в том, – продолжал он, заикаясь, – что до сих пор раствор оказывался ядом только для… гм… организмов, доминирующий пигмент которых… как бы это сказать… можно определить… ну… как желтоватый.

– Что ты хочешь этим сказать, коллега? – спросил Тагека Ки, техасец и самурай в одном лице.

– Просто я хотел сказать, что, – бормотал Мэнникон, уже сожалея, что затеял этот разговор, – ну, что это связано с некоторым риском. Вы бы хоть резиновые перчатки надели. Следует остерегаться контакта, осмелюсь заметить. Упаси меня бог, если я придаю хоть какое-нибудь значение расовым различиям, но я чувствовал бы себя виноватым, если бы… ну, вы понимаете, что-нибудь случилось из-за…

– Не беспокойтесь о своем маленьком желтом собрате, – спокойно сказал Тагека Ки. И вышел, унося с собой поднос и алюминиевую тарелочку как самые драгоценные трофеи.

– Ну и алчный же тип, – с досадой сказал Крокетт, когда дверь за патологом закрылась. – Исключительные права на Гватемалу и Коста-Рику. Вот вам и Страна Восходящего Солнца. Так они в свое время и Маньчжурию отхватили.

По дороге Мэнникон задумался. Крокетт и Тагека Ки, располагая теми же данными, что и он, умудрялись делать выводы, которые оставались глубоко спрятанными от него, Мэнникона. «Поэтому, должно быть, они и ездят в «ланчах» и «ягуарах», – подумал он.

Телефон зазвонил в три часа утра. Чтобы поднять трубку, Мэнникону пришлось перегнуться через миссис Мэнникон, отчего она спросонья застонала. Она не любила, когда он прикасался к ней без предупреждения.

– Это Крокетт, – послышалось в трубке. – Я у Тагеки. Приезжай сюда. – Он прокричал адрес. – Живо.

Мэнникон положил трубку, выкарабкался из кровати и начал одеваться. У него была изжога по милости этого «Алекзандера».

– Ты куда? – спросила миссис Мэнникон голосом, далеко не таким сладким, как дыня.

– На совещание.

– В три утра? – Она не открывала глаза, но рот ее определенно шевелился.

– Я не смотрел на часы, – сказал Мэнникон, мысленно повторяя: «О господи, потерпи еще немножко, осталось чуть-чуть».

– Доброй ночи, Ромео, – сказала миссис Мэнникон, так и не открыв глаз.

– Это же был Сэмюэл Крокетт, – оправдывался Мэнникон, натягивая штаны.

– Гомик, – сказала миссис Мэнникон. – Я так и знала.

– Послушай, Лулу… – В конце концов Крокетт был его коллегой.

– Принеси домой немного ЛСД, – попросила миссис Мэнникон, погружаясь в сон.

«Уж этого я от нее не ожидал», – подумал Мэнникон, бесшумно закрывая за собой дверь квартиры. Оба его ребенка панически боялись внезапного шума, и, как объяснил Мэнникону детский психиатр, страх этот имел глубокие корни.

Тагека Ки жил в центре, в роскошной квартире, выходящей на крышу тринадцатиэтажного здания. У подъезда стоял его «ягуар», а рядом «ланча» Крокетта. Мэнникон поставил свой «плимут» возле автомобилей коллег, подумав: «Быть может, заведу себе «феррари». Мэнникон был весьма удивлен, когда негр-дворецкий, в желтом полосатом жилете, в безукоризненно белой рубашке с массивными золотыми запонками, впустил его в квартиру. Мэнникон ожидал увидеть строгий современный интерьер, возможно в японском стиле – циновки из бамбука, подголовники из черного дерева, на стенах – акварели с изображением мостов. Но все было выдержано в стиле кантри – ситцевые шторы, ситцевые диваны, грубые скамьи, стулья с высокими спинками, некрашеные сосновые столы, лампы, сделанные из корабельных нактоузов. «Бедняга, – подумал Мэнникон, – пытается ассимилироваться».

Крокетт ждал его в гостиной, потягивая пиво и любуясь клипером при полной оснастке, вделанным в бутылку, которая стояла на камине.

– Привет, – сказал Крокетт. – Как доехал?

– Нормально, – ответил Мэнникон, потирая воспаленные глаза. – Признаться, чувствую я себя неважно. Привык спать по восемь часов, так что…

– Ты должен сократить это время, – сказал Крокетт. – Я обхожусь двумя. – Он допил пиво. – Старый добрый Тагека придет с минуты на минуту. Он у себя в лаборатории.

Дверь открылась, и вошла смазливая девица в розовато-лиловых шелковых брюках в обтяжку. Она принесла еще пива и зефир в шоколаде. Протягивая поднос Мэнникону, она зазывно улыбнулась ему.

– Это его девушка, – сказал Крокетт.

– А то чья же, – отозвалась девица.

«Да, неплохо быть японским патологом», – подумал Мэнникон.

Раздался приглушенный звонок.

– Шеф, – сказала девица. – Ждет вас. Дорогу ты знаешь, Сэмми.

– Сюда, Флокс, – сказал Крокетт, направляясь к двери.

– У тебя не найдется, Сэмми? – спросила девица.

Крокетт кинул ей кусочек сахару. Не успели они выйти из комнаты, как девица уже разлеглась на десятифутовом диване, обитом ситцем, закинула розовато-лиловые ноги на спинку и принялась грызть сахар.

Лаборатория Тагеки была просторней любой из лабораторий Фогеля-Паульсона, да и оборудована более основательно. Чего здесь только не было – большой операционный стол, который поворачивался в любом направлении, мощные лампы на подвижных кронштейнах, комплекты хирургических инструментов, стерилизаторы, холодильники со стеклянными дверцами, огромный рентгеновский аппарат, раковины, столы и ванночки из нержавеющей стали.

– Вот это да! – прямо с порога воскликнул Мэнникон, пожирая эту роскошь глазами.

– Все по последнему слову техники, – сказал Тагека, снимая с себя маску и колпак. На нем был хирургический фартук, из-под которого выглядывали подвернутые джинсы и ковбойские сапоги на высоких каблуках, с серебряными пряжками. – Да, ну и работу вы мне задали.

Тагека налил себе бокал калифорнийского хереса из большущего кувшина, стоявшего в углу, и с жадностью выпил.

– Я препарировал ваших восемнадцать мышей. Желтых. – Он улыбнулся Мэнникону своим самурайским оскалом. – Просмотрел срезы тканей. Определенно ничего пока нельзя сказать, Мэнникон. Я могу лишь выдвинуть гипотезу, но ты явно натолкнулся на нечто совершенно новое.

– Неужели? – обрадовался Мэнникон. – И что же это такое?

Тагека Ки и Крокетт выразительно переглянулись – с таким сочувствием спортивные звезды глядят на входящую в раздевалку посредственность.

– Я еще не вполне уверен, коллега, – осторожно заметил Тагека Ки. – Но, во всяком случае, это новинка. А в наше время достаточно уже самого факта новизны. Вспомним крем для загара, хулахуп или стереоскопические очки для объемных фильмов. На них были сделаны состояния. Всего за несколько месяцев.

У Мэнникона перехватило дыхание. Тагека сбросил фартук, под которым оказалась гавайская рубашка.

– Предварительные выводы таковы, – деловито начал он. – Нетоксичное вещество, известное под названием «Флоксо», в соединении с другим нетоксичным веществом, диоксотетрамеркфеноферрогеном-14, проявляет мгновенное сродство к пигментному материалу восемнадцати желтых мышей и одной золотой рыбки.

– Девятнадцати, – вставил Мэнникон, вспомнив про первую мышь, которую выбросил в мусоросжигатель.

– Восемнадцати, – повторил Тагека. – Я опираюсь на проверенные факты.

– Извините, – сказал Мэнникон.

– Исследование тканей, – продолжал Тагека, – и других органов позволяет сделать вывод, что раствор неизвестным пока образом соединяется с клеточным пигментом, химической формулой которого я не стану вас сейчас обременять. При этом образуется новое соединение, формулу которого еще предстоит уточнить. Оно мгновенно и мощно воздействует на симпатическую нервную систему, что в свою очередь незамедлительно приводит к дисфункции последней, а в результате к остановке дыхания, исчезновению пульса, параличу. – Он налил себе еще бокал хересу. – Почему у тебя такие воспаленные глаза, коллега?

– Дело в том, что я привык спать по восемь часов в сутки, и… – пробормотал Мэнникон.

– Ты должен сократить это время, – сказал Тагека. – Я обхожусь одним часом.

– Постараюсь, сэр, – сказал Мэнникон.

– Что касается практического применения нашего раствора, то это вне моей компетенции, – сказал Тагека. – Я всего лишь патолог. Но я уверен, если раскинуть мозгами, такая возможность обнаружится. В храме науки всему найдется применение. В конце концов, супруги Кюри открыли свойства радия только потому, что случайно в темной комнате рядом с куском урановой обманки оказался ключ, который и был сфотографирован таким образом. А кому сейчас придет в голову фотографировать ключ, верно, коллеги? – Неожиданно он захихикал.

«Забавные эти японцы, – подумал Мэнникон. – Не похожи на нас».

Тагека снова стал серьезным.

– Возможно, последующие методичные исследования просветят нас и на этот счет. Для начала, скажем, эксперименты с пятью сотнями желтых мышей при таком же объеме контрольного материала. То же самое с тысячью золотых рыбок. То же с другими организмами, желтыми от природы, например с нарциссами, попугаями, тыквой, кукурузой. Высшие позвоночные, собаки, желтогрудые павианы, которые водятся в лесах Новой Гвинеи, к сожалению весьма немногочисленные, пара лошадей, соловых…

– Как же я протащу пару лошадей в детергенты и растворители? – спросил Мэнникон. У него уже голова кругом пошла. – Да еще не поднимая при этом шума?

– Эта лаборатория, – Тагека учтивым жестом обвел все это сверкание вокруг них, – к услугам моих досточтимых друзей. К тому же не мешает проявить некоторую изобретательность и провести кой-какие опыты в других местах. Мне нужны всего лишь грамотно сделанные тканевые срезы, окрашенные в соответствии с моими указаниями.

– Но я не могу затребовать в лаборатории павианов и лошадей, – сказал Мэнникон, снова обливаясь потом.

– Я полагал, что все это будет предпринято в частном порядке, – ледяным тоном процедил Тагека, глядя на Крокетта.

– Разумеется, – подтвердил тот.

– Но где мы возьмем деньги? Господи помилуй, желтогрудые павианы! – воскликнул Мэнникон.

– Я всего лишь патолог, – сказал Тагека, прихлебывая херес.

– Это я беру на себя, – сказал Крокетт.

– Вам легко брать это на себя, – сказал Мэнникон, чуть не плача. – У вас фирмы по всему земному шару разбросаны. Лихтенштейн, Искья… А я получаю семь тысяч восемьсот долларов…

– Мы знаем, сколько ты получаешь, коллега, – перебил Тагека. – Я покрою твою долю предварительных расходов вместе со своей.

Мэнникон едва не задохнулся от благодарности. Теперь он не сомневался, что имеет дело со стоящими людьми.

– Просто не знаю, что и сказать… – начал он.

– Тебе и не надо ничего говорить, – успокоил его Тагека. – В счет частичного возмещения вложенных средств я возьму себе исключительные права распоряжаться твоей долей по всей Северной Европе выше линии, соединяющей Лондон с Берлином.

– Да, сэр, – сказал Мэнникон. Он хотел сказать что-то еще, но вышло только «Да, сэр».

– Полагаю, на сегодня достаточно, коллеги, – заключил Тагека. – Я вас не тороплю, но мне надо немного поработать перед сном.

Он вежливо выставил Крокетта и Мэнникона из лаборатории. Они услышали, как за ними замкнулась дверь.

– Восточная натура, – сказал Крокетт. – Вечно что-то подозревает.

Девица в розовато-лиловых брюках по-прежнему лежала на диване. Глаза ее были широко раскрыты, но уже ничего не видели.

«Несомненно, – подумал Мэнникон, бросая последний алчный взгляд на девицу, – мы живем в век специализации».

Недели помчались как в кошмаре. Мэнникон проводил дни в детергентах и растворителях, строча отчеты о мифических экспериментах в доказательство того, что он оправдывает свое жалованье и верно служит интересам Фогеля-Паульсона. Ночи же проходили в лаборатории Тагеки Ки. Мэнникон сократил время сна до трех часов. Эксперименты шли своим чередом. Было закуплено пятьсот желтых мышей. Желтая афганская борзая с великолепной родословной, купленная за большие деньги, продержалась не более часа, приняв несколько капель раствора Мэнникона вместе с миской молока, тогда как черно-белая дворняжка, за три доллара избавленная от гибели на живодерне, бодро тявкала и через два дня после того, как разделила трапезу с борзой. Уснувшие золотые рыбки сотнями валялись в холодильниках Тагеки, а желтогрудый павиан, продемонстрировав глубокую привязанность к Тагеке, терпимость к Крокетту и безудержное стремление загрызть Мэнникона, упокоился через десять минут после соприкосновения с предварительно разбавленным для этой цели раствором.

Между тем дома у Мэнникона сложилась ситуация весьма неожиданная. Его ночные отлучки стали раздражать миссис Мэнникон. Он ничего не мог сказать ей о своих делах, только сообщил, что работает с Крокеттом и Тагекой. Из-за этих законов о разделе имущества Мэнникон собирался потребовать развода до того, как фирма начнет приносить доход.

– Что вы там ищете каждую ночь? – допытывалась миссис Мэнникон. – Конец радуги, что ли?

«Еще и этот крест нести, – подумал Мэнникон. – Но теперь уже недолго».

На цветы и овощи раствор не действовал, а до лошадей они пока не добрались. Несмотря на все хитроумные манипуляции, которые проделывал с раствором Крокетт (он сумел вычленить две углеводородные молекулы из «Флоксо» и бомбардировал диоксотетрамеркфеноферроген-14 огромным числом радиоактивных изотопов), остаточные кольца все равно не исчезали, какой бы они материал ни испытывали, даже после самой тщательной промывки. Пока двое исследователей невозмутимо трудились, дотошно проверяя ночами одну догадку за другой и ежедневно выдавая Фогелю-Паульсону дутые результаты для камуфляжа, одуревший от недосыпа Мэнникон мало-помалу терял надежду найти какое-нибудь практическое применение своему раствору. Ну напишет он маленькую статейку, которую, может, опубликуют, а может, и нет, попадется она во всей стране на глаза двум-трем биохимикам, пролистают они ее небрежно – и еще один забавный тупичок в науке будет прикрыт и забыт навеки. А он до конца своей жизни будет ездить на «плимуте» 1959 года и мучиться с миссис Мэнникон.

Он не делился своими страхами с Крокеттом и Тагекой Ки. С ними вообще было трудно чем-нибудь поделиться. Они и сначала едва прислушивались к его словам, а недели через две и вовсе перестали обращать на него внимание. Теперь он работал молча. Работа его состояла в мытье посуды, печатании под диктовку и оформлении слайдов. С Фогелем-Паульсоном у него тоже пошли неприятности. Еженедельные отчеты о якобы проведенных экспериментах принимались без особого энтузиазма, и вот в нежно-голубом конверте пришла зловещая записка от самого мистера Паульсона. «Ну и что?» – нацарапал мистер Паульсон на листе бумаги. И ничего больше. Это не предвещало Мэнникону добра.

Он решил выйти из игры. Он должен выйти из игры. Ему необходимо выспаться, хотя бы один раз. Он хотел заявить об этом своим коллегам, но все никак не мог улучить минуту. Он знал, что перед Тагекой рта не раскроет, слишком тот далек от него, но если бы удалось застать одного Крокетта на минуту-другую, то ему он бы сказал. Крокетт по крайней мере был белым.

Поэтому он начал ходить за Крокеттом по пятам и устраивать на него засады, где только возможно. Но случай представился лишь почти через неделю. Он дожидался у ресторана, где Крокетт обычно завтракал в обществе одной, а то и нескольких смазливых девиц. Ресторан назывался «Прекрасная дама из Прованса», и трапеза там обходилась не дешевле десяти долларов. А с вином и того дороже. Мэнникон, разумеется, никогда там не ел. Он питался в столовой у Фогеля-Паульсона. Тамошний ленч стоил восемьдесят пять центов. У Фогеля-Паульсона тоже были свои преимущества.

День выдался жаркий – от солнца нигде не скроешься. Поджидая Крокетта, Мэнникон шатался от головокружения, будто находился на палубе корабля во время качки. Наконец подъехала «ланча». Крокетт был один. Не выключая мотора, он вышел из машины, подозвал служащего с автостоянки и направился к дверям ресторана. Мэнникона он не заметил.

– Крок, – окликнул его Мэнникон.

Крокетт обернулся. На его лице стопроцентного янки мелькнула гримаса раздражения.

– Какого черта тебе здесь надо? – сказал он.

– Крок, – повторил Мэнникон. – Мне надо поговорить с тобой…

– Ты чего шатаешься? – спросил Крокетт. – Напился, да?

– Об этом-то я и хотел…

Внезапно взгляд Крокетта стал пристальным и холодным. Он посмотрел куда-то через плечо Мэнникона, потом сказал:

– Смотри!

– Для меня большая честь работать с вами, – произнес Мэнникон, качнувшись ближе к Крокетту, – но, я чувствую, мне придется…

Крокетт схватил его за плечи и повернул:

– Смотри, говорю!

Мэнникон со вздохом посмотрел. Смотреть было не на что. На другой стороне улицы, перед баром, стояла старая, изнемогающая от жары лошадь, впряженная в тележку-развалюху, заваленную пустыми бутылками из-под пива.

– Куда смотреть, Крок? – спросил Мэнникон. У него уже двоилось в глазах, но беспокоить Крокетта своими проблемами он не хотел.

– Лошадь, дружище, лошадь.

– Ну и что, что лошадь, Крок?

– Какой она масти, дружище?

– Обе желтые. Я хотел сказать, она желтая. – Мэнникон сделал поправку на особенности своего зрения.

– Кто ищет, тот всегда найдет, – удовлетворенно отметил Крокетт и вынул маленькую бутылочку с раствором Мэнникона, которую всюду носил с собой. Крокетт посвятил себя науке целиком, он был не из тех, кто с дверью лаборатории запирает и свой мозг. Он быстро плеснул в горсть немного раствора, а бутылочку отдал Мэнникону – на случай, если возникнут неприятности с полицией. Затем неторопливо зашагал к лошади и тележке с пустыми пивными бутылками. Мэнникон впервые видел, чтобы Крокетт ходил вот так, нога за ногу.

Крокетт подошел к лошади. Хозяина нигде не было видно. Проехал какой-то «бьюик», и вновь улица опустела.

– Старая добрая кляча, – сказал Крокетт, похлопав лошадь по морде своей мокрой рукой. Затем той же неторопливой походкой вернулся к Мэнникону.

– Спрячь-ка эту чертову бутылку в карман, дружище, – прошептал он и взял Мэнникона за локоть, вытирая при этом о его рукав последние капли жидкости. С виду жест вполне дружеский, но Мэнникон успел почувствовать, что пальцы у Крокетта стальные. Мэнникон сунул бутылку в карман и бок о бок с Крокеттом вошел в ресторан.