Текст книги "Символы священной науки"

Автор книги: Рене Генон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

28. Символика рогов[312]312
  Опубл. в E.Т., нояб. 1993.


[Закрыть]

В своем исследовании кельтской традиции Т. Базилид подчеркивал значимость Аполлона Рогатого как божества гиперборейцев; кельтское имя Белен, впрочем, идентично имени Аблун, или Аплун, ставшему у греков Аполлоном. Чуть позже мы предполагаем более основательно рассмотреть вопрос об Аполлоне Гиперборейском; в настоящий же момент мы ограничимся несколькими соображениями, более конкретно касающимися имени Карнейос (Karneios), так же, как и имени Кронос (Kronos), с которым первое находится в тесной связи, так как оба этих имени имеют один и тот же корень KRN, выражающий именно идеи «могущества» и «возвышения».

В смысле «возвышения» имя Кронос идеально подобает Сатурну, который и в самом деле соответствует самой возвышенной из планетарных сфер, "седьмому небу", или Сатья-Локе индуистской традиции.[313]313
  Для пифагорейцев Кронос и Рея олицетворяли, соответственно, Небо и Землю, стало быть, идея возвышения обнаруживает себя и в этом соотнесении. И лишь вследствие достаточно поздней фонетической ассимиляции греки отождествили Кроноса или Сатурна с Хроносом, временем, тогда как корни этих двух слов на самом деле различны. Похоже, что и символ косы был также перенесен с одного на другого, но это не входит сейчас в тему наших исследований.


[Закрыть] Кроме того, не следует рассматривать Сатурн как силу злотворную, как это иногда склонны делать, ибо не следует забывать, что он есть прежде всего правитель «золотого века», т. е. Сатья-Юги, или первой фазы Манвантары, которая совпадает именно с гиперборейским периодом, а это свидетельствует, что Кронос не без основания отождествляется с божеством гипербореев.[314]314
  Море, которое окружало остров Огигия, посвященный Карнейосу, или Кроносу, называлось Кронийским морем (Плутарх, De facie in orbe Luna; Огигия, которую Гомер именует «пупом мира» (позже олицетворенным Дельфийским Омфалосом), было, впрочем, лишь вторичным центром, заместившим Туле или изначальную Сирию в эпоху, более близкую к нам, чем гиперборейский период.


[Закрыть] Впрочем, вполне правдоподобно, что зловещий аспект является здесь следствием самого исчезновения этого гиперборейского мира; в силу именно такого же «переворачивания» всякая «Земля Богов», место пребывания духовного центра, становится «Землей Мертвых», когда этот центр исчезает. Возможно также, что затем более охотно сосредоточили этот аспект на имени Кронос, тогда как аспект благотворный оставался, напротив, связанным с именем Карнейос, вследствие раздвоения этих имен, которые первоначально составляли одно. Верно еще и то, что символика солнца сама в себе являет два противоположных аспекта, животворящий и мертвящий, производительный и разрушительный, как мы это недавно показали в связи с оружием, олицетворяющим «солнечный луч».[315]315
  В греческом языке сама форма имени Аполлон чрезвычайно близка к форме Апомион, «губитель» (Апокалипсис, 9, 11).


[Закрыть]

Карнейос есть бог Карна, то есть "высокого места", символизирующего Священную гору Полюса, которая у кельтов олицетворялась либо тумулюсом, либо Карном, или грудой камней, сохранившей первоначальное имя. Впрочем, камень часто оказывается в непосредственной связи с культом Аполлона, как это можно видеть именно на примере Омфалоса в Дельфах, а также каменного куба, который служил алтарем на Делосе, и объем которого был удвоен по приказу оракула. Но с другой стороны, камень имел особую связь и с Кроносом; здесь налицо новое сближение, на которое мы можем указать лишь мимоходом, так как этот вопрос заслуживал бы отдельного рассмотрения.[316]316
  Достаточно часто приписывают бетилям, уподобляемым Омфалосу, «солярное» значение; но последнее должно было в определенный период наложиться на изначальное «полярное» значение, и, возможно, так же обстояло дело и с самим Аполлоном. Отметим еще, что Аполлон предстает покровителем источников (в этом отношении ему родственен кельтский Борво); а источники также находятся в связи с горой или камнем, являющимся ее эквивалентом в «полярной» символике.


[Закрыть] В то же время, в силу самого значения своего имени, Карнейос есть могущественный бог;[317]317
  Тем самым это имя соответствует в еврейском языке божественному имени Шаддаи, которое должно быть именно именем бога Авраама; итак, есть еще и между Авраамом и Кроносом достаточно примечательные связи, которые мы, возможно, когда-нибудь объясним.


[Закрыть] и если гора в одном из своих аспектов и в силу связанной с ней идеей устойчивости также является символом могущества и возвышения, то существует и другой символ, который стоит рассмотреть с этой точки зрения: символ рогов.

В самом деле, на Делосе, помимо только что упомянутого нами кубического камня, имелся и другой алтарь, именуемый Кератон (Keraton), который был целиком сложен из бычьих и козьих рогов, прочно связанных между собою. Совершенно очевидно, что это прямо соотносится с Карнейосом, следы символической связи которого с рогатыми животными сохранились до наших дней.[318]318
  В Бретани св. Корнилий, или Корнелий, заместивший Аполлона Карнейоса, считается покровителем рогатых животных; соображения, которые мы высказывали здесь, позволят понять, что в действительности тут налицо нечто большее, нежели простая «игра слов», которую иные хотели бы в этом видеть.


[Закрыть] Само наименование рогов открыто соотносится с корнем KRN, так же, как и название короны, которая является другим символическим выражением тех же идей, потому что оба эти слова (по-латыни согпи и corona) очень близки друг к другу.[319]319
  Греческое слово Кераунос, обозначающее молнию, похоже, тоже происходит от того же корня; заметим в этой связи, что молния обычно поражает вершины, возвышенные места или предметы; следует учесть и сходство вспышки молнии со световым лучом, к которому мы еще вернемся.


[Закрыть] Слишком очевидно, что корона является инсигнией власти и приметой высокого ранга, чтобы на этом было необходимо настаивать. И мы обнаруживаем уподобление ее рогам прежде всего в том, что и то, и другое равным образом возлагается на голову, что дает образ «вершины».[320]320
  В еврейской традиции Кефер, или «Корона» занимает вершину Древа Сефирот.


[Закрыть] Однако, есть и другое: корона первоначально представляла собой обруч, украшенный остриями в форме лучей; и рога подобным же образом считаются изображением световых лучей,[321]321
  Можно видеть ошеломляющий пример этого в изображениях Моисея, так как известно, что видимость рогов, которые он носит на лбу, есть не что иное, как световые лучи. Некоторые, среди которых Гюэ, епископ Авранша, хотели отождествить Моисея с Дионисом, который равным образом изображается с рогами. Есть и другие любопытные связи, достойные рассмотрения, но это увлекло бы нас слишком далеко в сторону от нашей темы.


[Закрыть] что возвращает нас к некоторым из соображений, уже развивавшихся нами в связи с символическим оружием. Впрочем, совершенно ясно, что рога могут уподобляться оружию, даже в самом буквальном смысле, и в силу именно этого с ними могла связываться идея силы и могущества, как она и связывалась всегда и везде.[322]322
  То же уподобление, естественно, уместно и для другого оружия «животного» типа, такого, как бивни или клыки кабана, заостренная форма которых делает их похожими на рога. Добавим, однако, что парность рогов (а также и клыков) препятствует приложению к ним «осевой» символики: они скорее подобны двум боковым остриям тришулы. По той же причине мы говорим здесь о световых лучах вообще, но не о «Небесном Луче», который, под двойным углом зрения, макрокосмическим и микрокосмическим, является эквивалентом «Оси Мира».


[Закрыть]

С другой стороны, световым лучам подобает и роль атрибута могущества, будь оно жреческим или царским, т. е. духовным или мирским, потому что они обозначают его как эманацию или излучение самого источника света, что и в самом деле так, когда оно, это могущество, законно.

Легко было бы привести многочисленные примеры, притом самого разнообразного происхождения, использования рогов как символа могущества; мы находим их в Библии и, еще конкретнее, в Апокалипсисе.[323]323
  Нужно отметить, что здесь перед нами идея уже не только законного могущества, но и она, распространенная на всякое могущество, будь оно злотворным или благотворным. Есть рога Агнца, но есть и рога Зверя.


[Закрыть] Но мы приведем другой, взятый из арабской традиции, где Александр Македонский носит имя Эль-Искандар дхуль-карнейн, то есть «Двурогий»,[324]324
  Арабское слово карн (qarn) есть то же самое, что и «corne», так как корень KRN легко превращается в QRN, а также в HRN, как в английском хорн (horn). Это слово, карн, имеет также и другое значение, именно «эпоха» или «цикл», а чаще всего «век»; это двойное значение иногда ведет к любопытным недоразумениям, так как некоторые полагают, что эпитет дхуль-карнейн в приложении к Александру означает, что он прожил два века.


[Закрыть] что чаще всего толкуется в смысле двойного могущества, простирающегося на Восток и на Запад.[325]325
  В этом смысле два рога являются эквивалентом двух голов геральдического орла.


[Закрыть] Такая интерпретация, будучи совершенно справедлива, вовсе не исключает другого факта, который скорее дополняет ее, а именно, что Александр, будучи через оракула этого божества провозглашен сыном Аммона, своей эмблемой выбрал два рога овна, бывшие главным атрибутом последнего[326]326
  Сам Аммон именовался «Двурогим повелителем» (Книга Мертвых, гл. CLXV.).


[Закрыть] и это божественное происхождение лишь легитимировало его в качестве законного наследника древних повелителей Египта, которым оно также приписывалось. Говорят даже, что он повелел изобразить себя в таком виде на монетах, что, впрочем, в глазах греков скорее отождествляло его с Дионисом, с образом которого он ассоциировался благодаря своим завоеваниям, особенно завоеваниям Индии; и Дионис был сыном Зевса, которого греки отождествляли с Аммоном. Возможно, что эта идея не была чужда и самому Александру, однако Дионис обычно изображался с рогами не овна, но быка, что с точки зрения символики образует существенную разницу.[327]327
  Возможно еще и то, что Александр носил шлем, украшенный двумя рогами. Известно, что рогатые каски были в ходу у очень многих древних народов. У ассиро-вавилонян рогатая тиара была характерным атрибутом божеств.


[Закрыть]

Уместно заметить здесь, что рога, в их символическом использовании, обретают две основные формы: форму рогов овна, собственно «солярную», и форму рогов быка, которая, напротив, является «лунной», да и сама напоминает полумесяц.[328]328
  Этому различию соответствует различие двух форм, которые алхимики придают знаку Меркурия: лунная форма соотносится здесь с вульгарным Меркурием, а солярная форма – с Меркурием мудрецов.


[Закрыть] Можно также, в данной связи, обратиться к аналогичным соответствиям двух зодиакальных знаков, Овна и Тельца; но это привело бы, в особенности при рассмотрении той или другой формы в различных традициях, к «циклическим» исследованиям, в которые мы не можем сейчас вдаваться.

Чтобы закончить этот очерк, отметим еще только одну определенную аналогию между этим оружием животных, которым являются рога, и тем, что можно назвать оружием растений, то есть шипами. Следует отметить в связи с этим; что многие растения, играющие важную символическую роль, имеют шипы.[329]329
  В качестве примеров можно назвать розу, чертополох, акацию, акант и другие.


[Закрыть] И здесь также шипы, как и другие острия, вызывают в памяти идею вершины или возвышения, и они, в некоторых случаях, могут служить для олицетворения световых лучей.[330]330
  Христианская символика тернового венца (о которой говорят, что это были шипы акации) сближается тем самым – для многих неожиданно, но оттого не менее реально и точно, – с короной из лучей, о которой мы говорили выше. Следует отметить также, что в некоторых регионах менгиры именуются «шипами» (отсюда в Бретани и в других местах названия Бель-д'Эпин, Нотр-Дам, Эпин и т. д.). А символика Менгира, как и символика обелиска или колонны, соотносится с «солнечным лучом» и в то же время с «Осью мира».


[Закрыть] Мы видим, стало быть, что символика всегда основана на самой природе вещей, а не есть результат более или менее искусственного соглашения.

С другой стороны, само собой разумеется, что и использование лабиринта как средства обороны или защиты возможно в самых различных вариантах, помимо сферы инициации; так, автор отмечает его «тактическое» употребление при входе в некоторые древние города и другие укрепленные места. Однако ошибочно полагать, что речь идет в данном случае о применении чисто профанном, притом даже первом по времени, породившем самую идею ритуального использования. Здесь налицо опрокидывание нормальных соотношений, впрочем, вполне согласное с духом современных концепций, но только с ним, а потому абсолютно неприложимое к древним цивилизациям. В самом деле, во всякой цивилизации, умеющей поддерживать строго традиционный характер, все необходимо начинать с принципа, или с того, что ближе всего к нему, чтобы затем опуститься в сферу более или менее случайных применений; и, кроме того, даже эти последние никогда не рассматриваются в них с точки зрения профанной, которая, как мы это уже не раз объясняли, есть всего лишь результат дегенерации, в процессе которой было утрачено сознание их связи с принципом. В случае же, о котором идет речь, можно было бы легко заметить, что здесь есть и нечто еще помимо подмеченного современными «тактиками» – хотя бы уже в силу того простого факта, что этот «лабиринтный» способ обороны использовался не только против враждебных людей, но также и против враждебных психических влияний. А это указывает, что он сам должен был заключать в себе какое-то ритуальное значение.[331]331
  Мы не будем останавливаться, чтобы не уклоняться от темы, на «лабиринтном» ходе некоторых процессий и «ритуальных танцах», которые, будучи прежде всего ритуалами защитными, или «апотропическими», как говорит автор, уже в силу этого соотносятся с предметом нашего рассмотрения. Речь идет здесь о том, чтобы остановить или отвратить злотворные влияния посредством техники, основанной на знании некоторых законов, согласно которым они производят свое воздействие.


[Закрыть] Но есть и еще нечто большее: основание городов, выбор места для них и план, по которому они строились, были подчинены правилам, которые по самой сути своей принадлежали к области «священной науки» и которые уже вследствие этого были очень далеки от того, чтобы служить лишь утилитарным целям, во всяком случае, в том исключительно материальном смысле, в котором сегодня понимается это слово. Как бы ни были чужды все эти вещи ментальности наших современников, их следует, тем не менее, учитывать, без чего те, кто изучает древние цивилизации, никогда не смогут понять истинный смысл и глубинные основания описываемого даже в том, что сегодня стало принято называть областью «обыденной жизни», но что в иные времена также имело выраженный ритуальный и традиционный характер.

Что же до происхождения самого слова «лабиринт», оно также достаточно темно и служило поводом для многих дискуссий.

Похоже, что в противоположность иным предположениям, оно не связано со словом лабрис или двойная критская секира, но что и то, и другое одинаково производны от древнего слова, обозначающего камень [корень ла (la), откуда греческое лаос (laos), лапис (lapis)], так что этимологически лабиринт мог бы, в конечном счете, быть не чем иным, как каменной конструкцией, относящейся к разряду «циклопических». Однако это всего лишь самое внешнее значение такого названия, связанного в самом глубоком смысле со всей совокупностью символики камня. Нам уже случалось говорить, что бетили или "громовые камни" тождественны каменному топору или лабрису. Отсюда и множество других аспектов. М.Дж. Смит это, по крайней мере, угадывал, так как он намекает на людей, "рожденных от камня" (что, заметим мимоходом, объясняет греческое слово лаос), самым известным рассказом о которых является легенда о Девкалионе. Это соотносится с определенным периодом, более подробное изучение которого, если бы оно было возможно, наверняка позволило бы и так называемый "каменный век" понять в совсем ином смысле, нежели в том, что придают ему исследователи доисторической эпохи. Впрочем, это уже обращает нас к пещере, которая, будь она высечена естественно или искусственно, в скале, также очень близка к этой символике;[332]332
  Доисторические пещеры были, скорее всего, не жилищами, как это обычно полагают, но святилищами «каменных людей», понимаемых в смысле, на который мы только что указали. И, стало быть, именно в традиционных формах периода, о котором идет речь, пещера получила, в связи с определенным «укрыванием» знания, характер символа духовных центров, а затем и места инициации.


[Закрыть] но мы должны добавить, что это вовсе не повод предполагать, будто и сам лабиринт должен был быть непременно высечен в скале. Хотя так и могло быть в некоторых случаях, это, можно сказать, случайный элемент, – не входящий в собственное его определение, потому что как бы ни соотносились пещера и лабиринт, важно, однако, не смешивать их, особенно когда речь идет об инициатической пещере, которую мы прежде всего имеем здесь в виду.

В самом деле, совершенно верно, что если пещера есть место, где совершается сама инициация, то лабиринт, место предшествующих ей испытаний, не может быть не чем иным, кроме как ведущим в пещеру путем и одновременно – препятствием, закрывающим доступ в нее «непосвященным» профанам. Напомним, что в Кумах лабиринт был изображен на дверях, как если бы изображение в некотором смысле замещало сам лабиринт;[333]333
  Подобный же пример являют в этом отношении «лабиринтные» изображения на стенах домов в древней Греции, предназначенные закрыть доступ в них злотворных влияний.


[Закрыть] и можно было бы сказать, что Эней, когда он останавливался перед дверьми, чтобы рассмотреть его, и в самом деле в это время мысленно, если не телесно проходил лабиринт. С другой стороны, не похоже, что такой род доступа предназначался всегда исключительно для святилищ, установленных в пещерах или символически отождествляемых с ними, потому что, как мы уже объяснили, эта черта вовсе не присуща всем традиционным формам. И смысл лабиринта, такой, каким он был определен выше, может принадлежать равным образом входам во всякое место инициации, во всякое святилище, предназначенное для «таинств» (мистерий), а не для публичных ритуалов. С учетом этой оговорки, есть, однако, основания думать, что, по крайней мере, у истоков, лабиринт использовался в тесной связи с инициатической пещерой – потому что оба они, похоже, вначале принадлежали к одним и тем же традиционным формам, формам эпохи «каменных людей», которой мы вскользь коснулись только что. Они, стало быть, первоначально были тесно связаны между собой, хотя и не оставались таковыми неизменно во всех последующих формах.

Если мы рассмотрим тот случай, где лабиринт находится в связи с пещерой, то увидим, что последняя, которую он окружает своими изгибами и в которую переходит, в конце концов, уже в силу этого занимает во всем ансамбле самую глубокую и центральную точку, а это равным образом согласуется с аналогичной символикой центра, к которой мы предполагаем еще вернуться. Следует еще заметить, что когда та же самая пещера является одновременно и местом инициатической смерти, и местом "второго рождения", она должна рассматриваться как открывающая доступ не только к областям подземным, или «адским», но и к сферам надземным, а это также согласуется с понятием центральной точки, которая является – на уровне как макрокосмическом, так и микрокосмическом – той, где осуществляется связь со всеми высшими и низшими состояниями. И только таким образом пещера может являться, как мы уже сказали, завершенным образом мира, поскольку все эти состояния одинаково должны отражаться здесь. Если бы было иначе, уподобление ее свода небу было бы абсолютно непонятно. Но с другой стороны, если именно в пещере, между инициатической смертью и "вторым рождением", совершается "схождение в Ад", то следует остерегаться думать, будто последний олицетворяется прохождением лабиринта. Но тогда можно задаться вопросом, чему же он соответствует в действительности? Это – "внешний мрак", на который мы уже указывали и к которому абсолютно приложимо состояние «блуждания», если можно употребить это слово, точным выражением которого является подобное прохождение. Этот вопрос о "внешнем мраке" мог быть рассмотрен и более подробно, однако это увело бы нас за пределы данного исследования. Но, полагаем, сказано достаточно, чтобы показать, с одной стороны, интерес, который представляют такие исследования, как книга М.Дж. Найта, а с другой стороны, и необходимость собственно "технического знания" предмета, для того, чтобы довести исследование до конца и понять его истинное значение. Знания, без коего никогда не удастся достичь ничего, кроме гипотетических и неполных конструкций, которые, даже не будучи искажены какой-нибудь предвзятой идеей, останутся столь же «мертвыми», что и останки, послужившие исходной точкой всего исследования.

Символика и космические формы

29. Пещера и лабиринт[334]334
  Опубл. в E.Т., окт. – нояб. 1937.


[Закрыть]

В недавно опубликованной книге[335]335
  W.F. Jackson Knight. Cumaean Gates, a reference of the Sixth «Eneid» to initiation Pattern. Basil Blackwell, Oxford.


[Закрыть] Джексон Найт проводит интересные изыскания, отправной точкой которых является отрывок из шестой книги Энеиды, где описываются врата пещеры Сивиллы Кумской; почему на этих вратах изображены Критский лабиринт и его история? Автор вполне справедливо отказывается видеть здесь, как это делают те, кто не идет дальше современных «литературных» концепций, простую и незначительную деталь; напротив, он считает, что этот отрывок должен иметь реальную символическую ценность, основанную на тесной связи между лабиринтом и пещерой, сопряженными с одной и той же идеей подземного странствования. Эта идея, согласно интерпретации, которую он дает соответствующим фактам, принадлежащим к разным эпохам и регионам, первоначально была связана с погребальными обрядами, а затем, в силу определенной аналогии, будто бы была перенесена в ритуалы инициатические. Мы вскоре вернемся именно к этому моменту, но вначале должны высказать несколько критических соображений относительно того, как автор понимает инициацию. В самом деле, похоже, что он рассматривает ее единственно как продукт «человеческой мысли», впрочем, наделенный жизненной силой, которая обеспечивает ему сохранность во времени, даже если иногда он существует лишь в латентном состоянии. И после всего уже сказанного нами по этому поводу, у нас нет никакой необходимости доказывать, чего здесь недостает – уже в силу того, что при таком подходе не учитываются элементы «надчеловеческие», которые по сути здесь самые существенные. Подчеркнем лишь следующее: идея бытования в латентном состоянии влечет за собой гипотезу сохранения в «коллективном бессознательном», позаимствованную из некоторых недавно появившихся психологических теорий. Что бы ни думать о последних, но во всяком случае, в подобном их применении проявляется полное неведение о необходимости инициатической «цепи», то есть действительной и непрерывной духовной передачи. Верно, что есть и другой вопрос, который не следует смешивать с предыдущим: временами случалось, что вещи сугубо инициатического порядка получали выражение через отдельных лиц, нисколько не сознававших подлинного их значения; по этому поводу мы уже высказывались в связи с легендой о Граале. Но с одной стороны, это ни в коей мере не касается того, что связано в действительности с самой инициацией, а с другой стороны, таким образом невозможно исследовать творчество Вергилия, у которого, как и у Данте, налицо проявления слишком точных и осознанных знаний, чтобы возможно было допустить его непричастность к действительным инициатическим связям. То, о чем идет речь, не имеет ничего общего с «поэтическим вдохновением», как понимают его сегодня, а в этом отношении М.Дж. Найт определенно слишком склонен разделять «литературные» взгляды, которым, впрочем, в других местах его исследование противостоит. Но, учитывая все это, мы не должны умалять заслуги университетского ученого, рискнувшего затронуть подобную тему или даже просто заговорить об инициации.

Теперь вернемся к вопросу о соотношениях погребальной пещеры и пещеры инициатической. Связь между той и другой весьма реальна, однако отождествление их символики в лучшем случае являет нам половину истины. Заметим, кстати, что даже в том, что касается погребения, сама идея выведения символики из ритуала, а не взгляд на ритуал как символику в действии, каковым он действительно является, уже ставит автора перед большим затруднением, когда он констатирует, что за подземным путешествием почти всегда следует путешествие по воздуху, которое во многих традициях изображается как плавание. Это было бы невозможно, если бы речь шла лишь об образном описании погребения, но становится абсолютно объяснимо, когда мы знаем, что в действительности речь идет о различных фазах, проходимых человеком в ходе странствия, и в самом деле «замогильного» и ни в коем случае не затрагивающего тело, оставленное вместе с земной жизнью. С другой стороны, в силу аналогии, которая существует между смертью, понимаемой в обычном смысле этого слова, и смертью инициатической, о которой мы уже говорили по другому случаю, одно и то же символическое описание может равным образом относиться к происходящему с человеком и в том, и в другом случае. Именно таков смысл рассмотренного уподобления пещеры и подземного путешествия в той мере, в какой оно оправдано. Но в точке, дальше которой оно не должно простираться, мы все еще имеем дело с введением в инициацию, а не с самой инициацией.

В самом деле, строго говоря, невозможно видеть ничего, кроме предуготовления к инициации, в смерти для профанического мира, за которой следует "сошествие в Ад", являющееся, разумеется, тем же самым, что и странствование в подземном мире, доступ куда открывает пещера. Что же до самой инициации, далеко не рассматриваемой как смерть, то она, напротив, является "вторым рождением", подобным переходу от мрака к свету. Но местом этого рождения также является пещера, по крайней мере, в тех случаях, когда именно в ней реально или символически совершается инициация, ибо, само собой разумеется, не следует слишком обобщать обстановку посвящения: здесь, как и в случае лабиринта, о котором мы будем говорить далее, речь не идет о чем-то обязательном для всех инициатических форм без исключения. Впрочем, то же обнаруживается, и даже экзотерически, в христианской символике Рождества столь же отчетливо, как и в других традициях; ясно, что пещера как место рождения не может иметь абсолютно то же значение, что пещера как место смерти или погребения. Однако можно напомнить, связывая между собой эти различные и, по видимости, даже противоположные аспекты, что смерть и рождение, в конечном счете, есть лишь два лика одной и той же перемены состояния, и что переход от одного состояния к другому всегда рассматривался как осуществляющийся в темноте.[336]336
  Можно было бы также напомнить в этой связи символику пшеничного зерна в Элевзинских мистериях.


[Закрыть] В этом смысле пещеру скорее и более точно следовало бы считать именно местом такого перехода; но и это, будучи в узком смысле верно, все же относится лишь к одной из сторон ее сложной символики. Если автору не удалось разглядеть ее другую сторону, то это, – вероятно, произошло из-за его приверженности теориям некоторых «историков религий». Вслед за ними, он и в самом деле предполагает, что пещера всегда должна быть связана с «хтоническими» культами по той простой причине, что она расположена внутри земли; но это весьма далеко от истины.[337]337
  Эта односторонняя интерпретация ведет его к странному заблуждению: он упоминает, наряду с другими примерами, синтоистский миф о танце, исполняемом перед входом в пещеру, чтобы вызвать из нее «пер-вобогиню», скрывающуюся там. К несчастью для его исследования, речь вовсе не идет в данном случае о «матери-земле», как он полагает, но именно о солярной богине, а это нечто совершенно иное.


[Закрыть] Он не может не заметить, что инициатическая пещера выступает прежде всего как образ мира;[338]338
  В масонстве так же обстоит дело с ложей, само название которой иные сближали с санскритским словом лока, что и в самом деле точно символически, если не этимологически. Но нужно добавить, что ложа не уподобляется пещере, и что эквивалент последней обнаруживается в этом случае лишь в самом начале инициатических испытаний, так что с ней не связывается никакого иного смысла, кроме обозначения подземного места, в прямой связи с идеями смерти и «спуска».


[Закрыть] но его гипотеза мешает ему сделать прямо-таки напрашивающийся отсюда вывод, а именно: коль скоро это так, подобная пещера должна представлять некоторую целокупность и служить олицетворением как неба, так и земли. Если же небо особо упоминается в каком-нибудь тексте или изображается на каком-либо памятнике в виде свода пещеры, объяснения, предлагаемые на сей счет, остаются столь смутными и неудовлетворительными, что следовать им невозможно. Истина же в том, что, далеко не будучи средоточием мрака, инициатическая пещера бывает освещена изнутри, и темнота царит вне ее, так что профанический мир, естественно, отождествляется с «внешним мраком» а «второе рождение» есть в то же время озарение.[339]339
  В масонской символике по тем же причинам «светы» обязательно находятся внутри ложи; и слово лока, о котором мы только что напоминали, также непосредственно соотносится с корнем, первичное значение которого – «свет».


[Закрыть] Если же нас спросят, почему пещера с инициатической точки зрения рассматривается именно таким образом, мы ответим, что разрешение этого вопроса нужно искать, с одной стороны, в том факте, что символ пещеры как бы дополняет символ горы, а с другой стороны, в той тесной связи, что соединяет символику пещеры с символикой сердца. Мы намереваемся рассматривать по отдельности оба эти существенных момента, но нетрудно понять, что суть проблемы находится в прямой связи с самим изображением духовных центров.

Мы минуем другие вопросы, которые, сколь бы ни были они важны сами по себе, возникают здесь лишь как необязательное дополнение, например, вопрос о значении золотой ветви". Весьма спорно, чтобы последнюю можно было, хотя бы в самом вторичном аспекте, отождествлять с палочкой или жезлом, которые в самых различных формах очень часто встречаются в традиционной символике.[340]340
  Было бы куда справедливей уподобить эту «золотую ветвь» друидической омеле и масонской акации, не говоря уже о «пальмовых ветвях» («вайях» – прим. пер.) христианского праздника, носящего именно это имя, символе и залоге воскресения и бессмертия.


[Закрыть] Не задерживаясь более на подобных частностях, обратимся теперь к тому, что касается лабиринта, смысл которого может показаться еще более загадочным, или, во всяком случае, более скрытым, чем смысл пещеры, а также рассмотрим отношения, существующие между ними.

Лабиринт, как это правильно подметил М.Дж. Найт, имеет двойное основание своего существования – в том смысле, что он открывает или запрещает, в зависимости от случая, доступ к определенному месту, куда не должны проникать все без разбора, ибо только «квалифицированные» смогут пройти его до конца, тогда как другие встретят препятствия или заблудятся на пути. Можно сразу же заметить, что здесь присутствует идея «селекции», которая находится в очевидной связи с допуском к инициации; прохождение лабиринта, с этой точки зрения, есть всего лишь олицетворение инициатических испытаний, и легко представить, что, когда он действительно служил для доступа к некоторым святилищам, его могли расположить так, чтобы соответствующие ритуалы исполнялись по мере самого этого прохождения. Впрочем, здесь заявляет о себе идея «путешествия» в том аспекте, в котором она отождествляется с самими испытаниями. Другим примером подобной символики является «паломничество»; в этой связи можно вспомнить о лабиринтах, начертанных на плитах пола некоторых церквей, прохождение которых считалось «замещением» паломничества в Святую Землю. Впрочем, если точка, в которую приводит этот путь, олицетворяет место, уготованное для «избранных», то место это и в самом деле является "Святой Землей" в инициатическом смысле этого выражения. Иными словами, эта точка есть не что иное, как образ духовного центра, каковым, равным образом, предстает всякое место инициации.[341]341
  М.Дж. Найт упоминает эти лабиринты, но приписывает им чисто религиозное значение. Похоже, он не знает, что их изображение никоим образом не соотносилось с экзотерической доктриной, но исключительно с символикой инициатических организаций, объединявших строителей соборов.


[Закрыть]

С другой стороны, само собой разумеется, что использование лабиринта как средства обороны или защиты возможно в самых различных вариантах, помимо сферы инициации; так, автор отмечает его «тактическое» употребление при входе в некоторые древние города и другие укрепленные места. Однако ошибочно полагать, что речь идет в данном случае о применении чисто профаническом, притом даже первоначальном, породившем саму идею ритуального использования. Здесь налицо инверсия нормальных соотношений, впрочем, вполне согласная с духом современных концепций, но только с ним, а потому абсолютно неприложимая к древним цивилизациям. В самом деле, во всякой цивилизации, имеющей строго традиционный характер, все необходимо начинать с принципа или с того, что ближе всего к нему, чтобы затем опуститься в сферу более или менее случайных применений. И кроме того, даже они никогда не рассматриваются там с точки зрения профанической, которая, как мы это уже не раз объясняли, есть всего лишь результат упадка, в процессе которого было утрачено сознание их связи с принципом. В случае же, о котором идет речь, легко уловить, что здесь есть и нечто другое, помимо подмеченного современными «тактиками», хотя бы уже в силу того простого факта, что этот «лабиринтный» способ обороны использовался не только против враждебных людей, но также и против враждебных психических влияний. А это указывает, что он должен был сам по себе иметь какое-то ритуальное значение.[342]342
  Чтобы не уклоняться от темы, мы не будем останавливаться на «лабиринтном» ходе некоторых процессий и «ритуальных танцах», которые, будучи, прежде всего, ритуалами защитными, или «апотропическими», как говорит автор, уже в силу этого соотносятся с предметом нашего рассмотрения. Речь здесь идет о том, чтобы остановить или отвратить злотворные влияния посредством техники, основанной на знании некоторых законов, согласно которым они производят свое воздействие.


[Закрыть] Но есть и еще нечто большее: основание городов, выбор места для них и план, по которому они строились, были подчинены правилам, которые по самой сути своей принадлежали к области «священной науки» и уже вследствие этого были далеки от того, чтобы служить лишь утилитарным целям, во всяком случае, в том исключительно материальном смысле, в котором сегодня понимается это слово. Как бы ни были чужды все эти вещи ментальности наших современников, их следует, тем не менее, учитывать, без чего те, кто изучает останки древних цивилизаций, никогда не смогут понять истинный смысл и глубинные основания того, что сегодня принято называть «обыденной жизнью», а в иные времена также имело выраженный ритуальный и традиционный характер.

Что же до происхождения самого слова «лабиринт», то оно, будучи достаточно темным, служило поводом для многих дискуссий. Похоже, что в противоположность иным предположениям, оно не связано непосредственно со словом лабрис (labrys), или двойная критская секира, но что и то, и другое одинаково производны от древнего слова, обозначающего камень [корень ла (la), откуда греческое лаос (laos), лапис (lapis) по латыни], так что этимологически лабиринт мог бы, в конечном счете, быть не чем иным, как каменной конструкцией, относящейся к разряду «циклопических». Однако это всего лишь самое внешнее значение такого названия, которое в более глубоком смысле связано со всей совокупностью символики камня, о которой нам уже случалось говорить, будь то бетили или "громовые камни" (отождествляемые с каменным топором, или лабрисом), и являющей также многие другие аспекты. М.Дж. Смит, по крайней мере, угадывал это, так как он намекает на людей, "рожденных от камня" (что, заметим мимоходом, объясняет греческое слово laos), самым известным рассказом о которых является легенда о Девкалионе. Это соотносится с определенным периодом, более подробное изучение которого, если бы оно было возможно, наверняка позволило бы понять так называемый "каменный век" в совсем ином смысле, нежели тот, что придают ему исследователи доисторической эпохи. Впрочем, это снова возвращает нас к пещере, будь она естественной или искусственной, высеченной в скале; в любом случае она также очень близка к этой символике;[343]343
  Доисторические пещеры были, скорее всего, не жилищами, как это обычно полагают, но святилищами «каменных людей», понимаемыми в смысле, на который мы только что указали. И, стало быть, именно в традиционных формах того периода, о котором идет речь, пещера получила, в связи с определенным «утаиванием» знания, характер символа духовных центров, а затем и места инициации.


[Закрыть] мы должны добавить, что это вовсе не повод предполагать, будто и сам лабиринт должен был быть непременно высечен в скале. Хотя так и могло быть в некоторых случаях, это, можно сказать, случайный элемент, не входящий в собственное его определение, потому что, как бы ни соотносились пещера и лабиринт, важно, однако, не смешивать их, особенно когда речь идет об инициатической пещере, которую мы прежде всего и имеем здесь в виду.

В самом деле, совершенно очевидно, что если пещера – это место, где совершается сама инициация, то лабиринт, место предшествующих ей испытаний, не может быть не чем иным, кроме как ведущим в пещеру путем и одновременно препятствием, закрывающим доступ в нее «непосвященным» профанам. Напомним, что в Кумах лабиринт был изображен на дверях, словно это изображение в некотором смысле замещало сам лабиринт;[344]344
  Подобный же пример являют в этом отношении «лабиринтные» изображения на стенах домов в древней Греции, закрывающие доступ в них для злотворных влияний.


[Закрыть] и можно было бы сказать, что Эней, когда он останавливается перед дверями, чтобы рассмотреть их, и в самом деле в это время мысленно, если не телесно, проходит лабиринт. С другой стороны, не похоже, чтобы такой вход предназначался исключительно для святилищ, укрытых в пещерах или символически отождествляемых с ними, потому что, как мы уже объясняли, это черта не присуща всем традиционным формам. И смысл лабиринта – такой, каким он был определен выше, может принадлежать равным образом входам во всякое место инициации, во всякое святилище, предназначенное для «таинств», а не для публичных ритуалов. С учетом этой оговорки, есть, однако, основания думать, что, по крайней мере первоначально, лабиринт использовался в тесной связи с инициатической пещерой, потому что оба они, похоже, вначале принадлежали к одним и тем же традиционным формам, формам эпохи «людей камня», которой мы вскользь только что коснулись. Они, стало быть, первоначально были тесно связаны между собой, хотя и не оставались таковыми неизменно во всех последующих формах.