Текст книги "Мэрилин Монро. Тайная жизнь самой известной женщины в мире"

Автор книги: Рэнди Тараборелли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Мэрилин не слишком стремилась познакомиться с Джо. Она совершенно не знала, кем он был, и не слишком переживала из-за этого. Она полагала, что он был просто эгоцентричным бейсболистом, а может, футболистом, а так как она мало разбиралась в спорте, то не могла себе представить, о чем они могут разговаривать. Так что в то время, когда Джо ДиМаджио сидел, ожидая ее вместе с Дэвидом Марчем и актрисой по имени Пэгги Рэйб, Мэрилин сделала то, что она всегда с блеском применяла в подобных ситуациях – она опаздывала. («Это был упоительный вечер, и я как всегда опаздывала».) Она заставила их ждать себя почти два часа. Конечно, когда она наконец появилась, все были счастливы увидеть ее, особенно учитывая, что на ней была белая блузка с глубоким декольте и небольшая синяя юбка, настолько узкая, что непонятно было, как она будет в ней сидеть. Она не знала, что Джо ДиМаджио сильно переживал, как он встретится с ней.

Позднее Мэрилин сказала, что, если бы она не знала, что он был бейсболистом, она бы подумала, что это «или стальной магнат, или конгрессмен». Он был тихим и задумчивым, а совсем не тем хвастливым героем спорта, которого она ожидала. Он мало говорил. Вместо этого он уставился в свой стакан с водкой и лаймом. «Знаете, тут, посередине вашего галстука, идет узор в горошек, – сказала она, пытаясь завязать беседу. – Вы специально завязали его так, чтобы рисунок проходил точно посередине?» Он покачал головой и попытался избежать ее настойчивого, пристального взгляда. Позднее она вспоминала, что он отлично умел играть в одну из ее лучших игр – в ту, где она оставалась загадочной и неуловимой, – и в результате они породили друг к другу огромное любопытство. Однако она быстро спросила себя, как они вдвоем смогут играть в эту игру, и быстро заключила, что они вряд ли когда-либо о чем-то договорятся.

Больше всего потрясло Мэрилин тем вечером в Джо то, что, несмотря на свое спокойное, почти угрюмое поведение, он тем не менее ухитрялся командовать остальными, практически всеми, кто находился в комнате. Сидя в своей белой шелковой рубашке с жемчужно-серым шелковым галстуком и в черных брюках, он больше был похож на кинозвезду, плейбоя с золотым загаром, чем на спортсмена из Нью-Йорка. Он не был красивым: казалось, его лицо состояло из одних острых углов, зубы неровные, и некоторые к тому же были сломаны, глаза слишком близко посажены. Он был длинный и очень тонкий. Когда он шел, он двигался тяжело и несколько неуклюже. Однако это было не главное. Он был олицетворением силы и власти, казалось, он излучал их, настолько сильно ощущалось одно его присутствие в отдельном кабинете в задней части ресторана. Мэрилин привыкла быть в центре восторженного внимания зрителей, но этим вечером она была всего лишь... еще одним болельщиком. Или, как она выразилась: «Сидеть рядом с господином ДиМаджио – это все равно как находиться рядом с павлином с распущенным хвостом, внимание к вам будет не больше». Без сомнения, она была им очарована.

После ужина Мэрилин извинилась, сказав, что очень устала и ей нужно отправляться в постель. «Утром мне необходимо быть в студии», – объяснила она. Когда Джо предложил проводить ее к машине, она согласилась. По правде говоря, она надеялась, что это могло бы обеспечить ей немного больше времени, чтобы побольше узнать о нем. Когда они вышли из ресторана, их окружили улыбающиеся лица. Это были болельщики Джо, и лишь некоторые – поклонники Мэрилин, однако ее поклонники выглядели намного менее возбужденными, чем его.

Дойдя до стоянки автомобилей, Джо попросил ее отвезти его к гостинице «Никербокер»2. В своей автобиографии она вспоминает, что с удовольствием согласилась, потому что не хотела, чтобы вечер закончился так быстро. Она вспоминала, что, когда они подъехали к гостинице, они в один голос заявили, что это был прекрасный вечер и было бы неправильно вот так взять и закончить его. Поэтому они еще три часа беззаботно кружили по Беверли-Хиллс – и любой, кто знает Беверли-Хиллс, скажет вам, что там нечего осматривать столько времени. Так что любые два человека, которые ходят там в течение целых трех часов, вряд интересуются достопримечательностями, разумнее предположить, что они скорее увлечены друг другом.

Чтобы окончательно все прояснить, скажем, что на самом деле они познакомились несколькими годами ранее. В 1950 году, когда Мэрилин была с Джонни Хайдом, его племянник, молодой агент Уильяма Морриса, Норман Брокоу, договаривался об ее участии в программе Эн-би-си, называвшейся «Свет, камера, мотор». Это было 30-минутное эстрадное представление, которое вел Уолтер Вольф Кинг. Мэрилин получила маленькую роль без слов – Брокоу таким способом проталкивал ее на телевидение, чтобы впоследствии попытаться обеспечить ей другие заказы. После съемки Норман и Мэрилин шли по Вайн-стрит из филиала студии KNBH – теперь это студия KNBC в Лос-Анджелесе, – направляясь к известному ресторану «Браун Дерби». Когда они обедали, к их столику подошел актер Уильям Фроули (Фред Мерц из «Я люблю Люси»). После того как Норман представил его Мэрилин Монро, Фроули сказал: «Знаете, я сижу там с Джо Д. Он очень хочет познакомиться с этой молодой леди. Но он очень застенчивый...» Норман ответил: «Отлично. Когда мы будем выходить, мы подойдем и поздороваемся». После того, как Фроули ушел, Мэрилин обратилась к Уильяму и спросила: «А кто этот Джо Д.?», на что тот ответил: «Это Джо ДиМаджио, один из величайших бейсболистов всех времен». Но ей это ровным счетом ничего не говорило. Тогда он сказал: «Но я тебе гарантирую, что, если я представлю тебя ему, он наверняка захочет получить твой номер телефона. Пойдет?» Она сказала, что это было бы прекрасно. Когда они покидали ресторан, Норман подвел Мэрилин к столу, где сидел Джо. «Джо, это Мэрилин Монро, – сказал он, – молодая леди, в будущем которой мы принимаем большое участие. Я думаю, что она будет великой звездой». Джо тепло посмотрел на нее, но он был очень робок. С трудом выдержав ее пристальный взгляд, он произнес: «Отлично. С Норманом вы в надежных руках. Он великий агент». Они обменялись рукопожатием, попрощались и вот сейчас повстречались снова.

«Естественно, на следующее утро одним из первых мне позвонил Джо ДиМаджио, желающий получить ее номер телефона, – вспоминает Норман Брокоу. – Я сказал ему номер. Затем я позвонил ей и сказал: «Мэрилин, ну что я тебе говорил? Я только что дал твой номер телефона Джо Д.». Однако неизвестно, позвонил ли ей Джо.

После их обеда в 1952 году в Мэрилин что-то изменилось. Она никогда по-настоящему не испытывала прежде ничего подобного, по крайней мере, если верить ее словам. Понятно, что она не любила Джима Догерти. Джо Шенк был доброжелателен и влиятелен, но это также не было любовью. И как бы она ни старалась полюбить Джонни Хайда, ей, к сожалению, так никогда не удалось вызвать в себе эту эмоцию. Однако внезапная теплота и притяжение к этому своему новому приятелю, Джо ДиМаджио, – это было совершенно новое чувство, которое она не испытывала ни к одному другому мужчине. С ним все было совершенно... иначе.

Примечания

1. Ныне это бар и гриль «Рейнбоу» («Радуга») на бульваре Сансет. На внешней стене этого знаменитого здания висит золотая дощечка с портретом Мэрилин в честь ее первого свидания с Джо (в своих воспоминаниях Мэрилин указывает в качестве места своего первого свидания с Джо ресторан Чазена).

2. Никербокеры – семья первых голландских поселенцев, прибывших в Америку в 1674 году и сновавших Новый Амстердам (New Amsterdam), который стал позднее Нью-Йорком. Имя главы семейства – Хармена X. Никербокера (Knickerbocker, Härmen Hansen) (1650?—1716?) – получило широкое распространение после издания В. Ирвингом (Irving, Washington) «Истории Нью-Йорка» («А History of New York, from the Beginning of the World to the End of the Dutch Dynasty») – одной из самых нашумевших мистификаций в истории американской литературы. Ирвинг придумал автора книги – историка Дидриха Никербокера (Diedrich Knickerbocker). Слово «никербокер» стало прозвищем ньюйоркцев.

Скандал из-за съемок в обнаженном виде

Через несколько недель после встречи с Джо ДиМаджио у Мэрилин Монро возник кризис в карьере, когда всплыли фотографии, где она была изображена обнаженной для календаря. Эти снимки сделал Том Келли несколькими годами ранее, и Мэрилин упоминалась там как «Мона Монро». Первый снимок вошел в календарь 1951 года – его сделал Джон Баумгарт. Однако никто не увидел связи между обнаженной моделью и Мэрилин Монро – она не была все же настолько известна, и фотографии пошли незамеченными. Однако к 1952 году она была намного более знаменита, снявшись в нескольких значимых фильмах и получив намного больше рекламы от студии. Компания Баумгарта решила снова использовать фотографии Монро для календаря 1952 года, и на сей раз их заметили все. Когда начали циркулировать слухи о фотографиях, руководство «Фокс» поняло, что у них возникла большая проблема. Ни одна актриса никогда не делала ранее ничего подобного, по крайней мере, никто не мог вспомнить ни одного прецедента. «Я была уверена, что это положит конец моей известности, что меня выкинут со студии, что пресса и публика никогда не переживут этот мой грешок», – вспоминала Мэрилин позднее.

Конечно, Мэрилин имела серьезные основания для подобного беспокойства. Отношение на студиях Голливуда к подобным съемкам было невероятно пуританским с тех пор, как вступили в действие инструкции цензуры, принятые в 1934 году. Киностудии типа «20-й век Фокс» вставляли в контракты строгие пункты относительно моральных устоев своих работников, предназначенные для того, чтобы запугать актеров и актрис. Им запрещали, под угрозой увольнения, совершать безнравственные поступки, могущие испортить их имидж или имидж студии, на которой они работали. Однако, несмотря на подобные условия в контрактах, многим актерам и актрисам это не особенно мешало жить в свое удовольствие. Многие знаменитости, вроде Элизабет Тэйлор и Фрэнка Синатры, игнорировали подобные пункты в контрактах. Они делали, что хотели, а временное отстранение от съемок воспринимали как отпуск. Но ни один из них никогда не позировал обнаженным для календаря, который впоследствии окажется практически в каждом доме. Трудно было придумать что-либо худшее, поскольку в тот период американской истории ситуация была весьма напряженной вследствие проникшего во все области жизни страха сенатора Джо Маккарти перед коммунизмом и его неизбежным проникновением в Соединенные Штаты из-за потери страной чувства этики и морали. И при этом Мэрилин Монро позирует на красном бархате, горделиво выставив грудь. По современным стандартам трудно даже вообразить, что эти снимки могли вызвать такой скандал. Они были достаточно скромными: Мэрилин сидела в неудобной, изогнутой позе, закинув руки за голову, с грудью идеальной формы и обольстительно выгнутой спиной. Вот она стоит на коленях, и бедро скромно прикрывает всю нижнюю часть ее тела. Однако в 1952 году общество еще не привыкло к подобным фотографиям знаменитостей, и «Фокс» отреагировала настоящей паникой. Мэрилин вызвали в студию и спросили, действительно ли это ее фотографии. Да, признала она. «Но я думаю, что Том [Келли] снял меня не самым лучшим образом», – добавила она.

Удивительно беспечный комментарий Мэрилин перед руководством «Фокс» по поводу фотографий демонстрирует ее здравый смысл как стратега связей с широкой общественностью, но также и ее изобретательность в стрессовых ситуациях.

Когда это произошло, студия уже наметила интервью Мэрилин с Элин Мосби из ЮПИ. Неужели придется отменить интервью из-за выпуска фотографий обнаженной Мэрилин? Нет, решила Мэрилин. Более того, она встретилась с Мосби и использовала эту встречу для того, чтобы прояснить ситуацию. В указанный день она покорно прошла фотосессию и интервью. Потом она отвела репортера в сторонку. «Мне нужно кое-что обсудить с вами», – прошептала она Мосби. А затем она выдала ей басню о своей печальной жизни, которой она пользовалась много лет, рассказывая любому, кто был готов слушать, насколько трудна была ее жизнь и что она делала, чтобы выжить. «Несколько лет назад, когда у меня совсем не было денег, даже на еду и оплату жилья, – сказала Мэрилин Элин Мосби, – знакомый фотограф попросил меня позировать обнаженной для художественного календаря. Его жена находилась в студии, они оба были очень милы, и я заработала пятьдесят долларов, в которых я тогда очень нуждалась. Разве я сделала что-то ужасное, чего не должна была делать?» – спросила она, и ее глаза наполнились слезами. Она сделала драматичную паузу. «Я никогда не думала, что кто-нибудь узнает меня, – продолжила она, распахнув с удивлением глаза, – а теперь мне сказали, что это может разрушить мою карьеру. Они хотят, чтобы я отрицала, что там изображена я». Затем она добавила: «Но я не могу лгать. Что мне делать?» Элин Мосби не знала, что следует делать Мэрилин, но она отлично знала, что сделает она сама – перед ее глазами уже бежали строчки: «Мэрилин Монро признает, что это она – обнаженная блондинка из календаря». Эта история, которая впоследствии была подхвачена всеми агентствами новостей и циркулировала во всем мире, была одним из наиболее удачных ходов Мэрилин, и в этом повествовании большая часть сведений была правдой (в отличие от некоторых других рассказов Мэрилин). Реакция была быстрой – нация простила ее. И не просто простила – впечатление от снимков, ее интервью и все сопутствующие дебаты сделали ее еще более яркой звездой. В конечном счете, одна из фотографий даже появилась на обложке первого выпуска «Плейбоя», что сразу подняло продажи этого журнала до небес.

Мэрилин никогда не извинялась за фотографии, так же, как она никогда не извинялась за свое плохое воспитание. («Я хочу, чтобы мужчина пришел домой после трудного рабочего дня, посмотрел на этот снимок и мог сказать: «Вот это да!» – заявила Мэрилин.) Она приняла эти фотографии и последующий скандал так же, как принимала трудности своей юности – действительно, эта щекотливая ситуация бледнела по сравнению с тем, с чем ей уже приходилось сталкиваться. Затем она использовала эти снимки так же, как нередко эксплуатировала историю своей жизни. Фрэнк Синатра сказал про это лучше всего: «Если вам нужна телка, которая знает, как выжимать лимоны для лимонада, возьмите Мэрилин Монро». В данном случае она сумела сделать из кислых лимонов отличный лимонный пирог.

С этого момента образ Мэрилин Монро как сексуальной богини был непререкаем. В течение многих последующих лет обложки журналов – например, «Лайф», вскоре после того, как всплыли эти снимки обнаженного тела Мэрилин, – и провокационные фотовыставки подчеркнут ее идеальную сексуальность так, как это не случалось ни с одной другой актрисой. К тому же она никогда не была вульгарной – это было частью ее гения. Иногда она очень близко подходила к опасной черте, но очень точно ощущала границу благопристойности и никогда не пересекала ее. Многие пытались подражать ей – например, актрисы вроде Джейн Мэнсфилд и Ким Новак, – но они никогда так и не смогли встать с ней вровень.

За прошедшие с тех пор годы множество людей претендовало на роль человека, который «открыл» Мэрилин Монро. Возможно, человек, который действительно заслужил эту честь, – парень, который дал ей пять долларов на такси и свою визитную карточку в тот день, когда у нее сломалась машина и она иначе не смогла бы добраться на пробы: Том Келли, фотограф, который на самом деле открыл для мира Мэрилин Монро.

Глэдис: «Я хотела бы, чтобы мой ребенок любил меня... а не ненавидел»

Мэрилин Монро только что успешно справилась с неожиданным появлением ее фотографий в обнаженном виде, когда вокруг нее разгорелся другой скандал. В течение многих лет она говорила всем, что она сирота, что оба ее родителя умерли. Возможно, вопрос о том, где ее отец, возникал время от времени, но не играл существенной роли, потому что отец не играл никакой роли в ее жизни. Но мать – это совсем другое дело.

В мае 1952 года, незадолго до того, как Мэрилин исполнилось двадцать шесть лет, в печать просочилась часть истории о ее матери, что привело к серьезным неприятностям. Репортер по имени Эрскин Джонсон из «Голливуд репортер» узнал, что Глэдис жива, и нашел ее. В своей заметке он высказал предположение, что она недавно освободилась из государственной психиатрической больницы Энгью, но к тому времени она была на свободе уже около семи лет. В своей истории, которую он назвал «Мэрилин Монро признается, что ее мать жива», опубликованной 3 мая 1952 года, он сообщил, что Глэдис работает частной сиделкой в «Хомстид Лодж» в Игл-Рок, Калифорния. Главное в этой истории было не то, что Глэдис жива, но то, что Мэрилин лгала об этом. Это стало причиной бесчисленных проблем Мэрилин в общении со СМИ. Например, она только недавно дала интервью репортеру для «Редбук» о своем грустном детстве, рассказав, что воспитывалась приемными родителями после того, как оба ее родителя умерли. Было слишком поздно выбрасывать это интервью из журнала. История под названием «Долгий путь в одиночестве» не только создала Мэрилин репутацию врушки, но и вызвала недоверие к статье в целом и к ее автору, Джиму Энагану. Энаган позвонил в «Фокс» и пожаловался в отдел рекламы, называя Мэрилин лгуньей; он был очень расстроен. В ответ Мэрилин сделала то, что всегда получалось у нее лучше всего, – она открыто и честно прояснила ситуацию. Она написала в «Редбук» открытое письмо с заявлением: «Я искренне не чувствую себя неправой в том, что скрывала от вас тот факт, что моя мать еще жива [...], так как мы никогда толком не знали друг друга и у нас никогда не было нормальных отношений матери и дочери».

Став известной, Мэрилин по-прежнему постоянно общалась со своей сестрой Бернис. Когда в газетах запестрели заголовки по поводу скандала с календарем, где она была изображена обнаженной, ее первым порывом было позвонить Бернис и предупредить ее об этом. (Муж Бернис, Пэрис, к тому времени уже пришел домой с работы с дюжиной газет, где были напечатаны эти фотографии.) В то время, когда Мэрилин позировала для снимков, сестры обсуждали это, и самым серьезным их опасением было – как бы тетя Анна не увидела их. Как бы она объяснила это Анне? Мэрилин казалось, что объяснить эти снимки Анне труднее, чем всей Америке. Сейчас Анна была мертва, но в жизни Мэрилин оставались и другие люди, которых этот скандал мог задеть. Мэрилин знала свою тетю Грейс, которая увлеклась христианской наукой и была сейчас более предана ее принципам, чем при жизни тети Анны, – она могла бы не принять эти фотографии, но она также знала, что Грейс понимает шоу-бизнес и пиар и, в конечном счете, сможет ее понять. Глэдис – совсем другое дело. Мэрилин и Бернис надеялись, что Глэдис не увидит снимки. Оказалось, что в 1952 году у Глэдис были более важные проблемы.

За три года до описываемых событий, когда Мэрилин узнала от Джонни Хайда, что новый муж ее матери был двоеженцем, она немедленно позвонила тете Грейс, чтобы передать ей эти потрясающие новости. Грейс, в свою очередь, позвонила Глэдис. «Кто это тебе сказал?» – спросила Глэдис. «Норма Джин», – ответила Грейс. В этом была вся Глэдис. Ей достаточно было услышать это, чтобы утвердиться во мнении, что Мэрилин пытается разрушить ее брак, «потому что она просто ненавидит меня. Она сделает все что угодно, чтобы разрушить мою жизнь, потому что все еще полагает, что я разрушила ее собственную». Невозможно было переубедить Глэдис. Она настаивала, что у Джона не было другой жены, кроме нее, и что всю эту ложь придумала Мэрилин, «как и все остальные ее истории».

У Глэдис были и другие проблемы с Эли. Он сильно пил и оскорблял ее. В 1951 году Глэдис решилась подать на развод, однако прежде, чем документы были окончательно собраны, у Джона Эли обнаружилась болезнь сердца. Глэдис почувствовала, что у нее не остается другого выбора, кроме как остаться с ним и использовать свою веру в христианскую науку, чтобы попытаться вылечить его.

Зимой 1951 года Глэдис получила работу в «Хомстид Лодж», который упоминается в истории «Голливуд репортер».

Затем, 23 апреля 1952 года, Джон Эли умер в возрасте шестидесяти двух лет. После этого Глэдис переехала к Грейс Годдард. Через некоторое время Глэдис решила найти Иду Болендер и переехать к ней. «Мать никогда не могла никого выгнать», – рассказывала приемная дочь Иды Болендер, Нэнси Джеффри. Однако почти сразу же после переезда в дом Иды Глэдис заявила, что сожалеет об этом. Эти две женщины не могли жить вместе. Глэдис решила покинуть дом Болендеров, но, очевидно, Грейс не хотела, чтобы она возвращалась к ней. В довершение всего, Мэрилин не почтила смерть Джона Эли открыткой с выражением соболезнований. Хотя Мэрилин посылала Глэдис ежемесячное пособие, Глэдис переживала то, что она называла безразличием своей дочери, и написала ей следующее язвительное письмо:

«Дорогая Мэрилин,

Пожалуйста, дорогое дитя, мне бы хотелось получить от тебя весточку. Здесь меня все сильно раздражает, и я хотела бы уехать отсюда как можно скорее. Я хотела бы, чтобы мой ребенок любил меня, а не ненавидел.

Люблю тебя,

Твоя мать».

Хотя Мэрилин очень расстроилась, прочитав это письмо, она сохранила его. Кроме того, у нее на тумбочке всегда стояла фотография Глэдис в рамке.

Некоторое время Глэдис говорила о переезде во Флориду и о желании посетить свою дочь, Бернис. Все, кто знал Глэдис, побаивались подобного развития событий. Бернис хотела увидеть мать и приветствовала идею посещения, но Мэрилин и Грейс отнеслись к этой мысли с огромным скептицизмом, поскольку знали Глэдис намного лучше, чем Бернис, и не были уверены, что все пройдет гладко. Однако Бернис написала Глэдис и сказала, что она всегда готова принять ее в своем доме и надеется, что та вскоре прибудет во Флориду. Даже при том, что Мэрилин сильно сомневалась в разумности такого визита, она решила, что оплатит Глэдис дорогу и все дорожные расходы. В то время вопрос повис в воздухе – никто не знал, что Глэдис будет делать дальше.

В течение лета 1952 года, пока Глэдис работала в «Хомстид Лодж», ее дочь получала больше внимания и рекламы, чем когда-либо прежде. Ее лицо можно было увидеть на обложке какого-нибудь журнала или по телевизору в новостях, особенно после многочисленных фильмов с ее участием, скандала с календарем и ее завязавшегося романа с Джо ДиМаджио. По дороге на работу Глэдис постоянно видела лицо дочери в газете или, особенно часто, на телеэкране в «телевизионной комнате», где коротали время обитатели «Хомстид Лодж».

С тех пор как Глэдис начала работать в «Хомстид Лодж», она говорила окружающим, что она мать Мэрилин Монро. Согласно рассказу двух женщин, работавших в то время в «Хомстид Лодж», Глэдис настаивала: «Уверяю вас, Мэрилин Монро является моим ребенком. Я не знаю, почему вы не верите мне». Естественно, Глэдис неизбежно говорили, что она лжет, поскольку все знают, что мать Мэрилин умерла, ведь Мэрилин неоднократно публично заявляла об этом. Из всего этого с очевидностью вытекает, что Мэрилин и Грейс – которые вдвоем решили объявить Глэдис мертвой, стремясь оградить ее от СМИ, – никогда не рассказывали Глэдис свою пиар-стратегию. В результате ей пришлось защищаться – она считала, что ее честность была подвергнута сомнению, поскольку ее коллеги по работе считали, что она лжет.

Вскоре, согласно рассказам двух женщин, работавших с ней вместе в «Хомстид Лодж», Глэдис «вошла однажды с фотографиями, где были изображены она и Мэрилин Монро или, по крайней мере, девочка, которая напоминала Мэрилин. Возможно, это и была Мэрилин Монро, за исключением того, что она была очень маленькой и имела темные волосы. «Смотрите, это я и Мэрилин Монро, – с гордостью произнесла Глэдис. – Теперь вы мне верите?» Никто не знал, что и думать. Знаете, это произвело на нас впечатление. Все решили, что да, возможно, она говорит правду. То есть я имею в виду, у нее есть фотографии. Глэдис почувствовала себя лучше, и все приходили к ней, спрашивали. Однако все мы тогда относились к Глэдис немного по-другому. Безусловно, мы все спрашивали себя, как случилось, что эта женщина, мать Мэрилин Монро, работает здесь в доме престарелых. Это казалось нам очень странным и очень печальным».

Как круги на воде, слова Глэдис распространялись все шире и шире, все дальше от «Хомстид Лодж». Теперь распространение известия о том, что мать Мэрилин Монро жива и работает в Игл-Рок в Калифорнии, было только вопросом времени. Неизвестно, кто позвонил Эрскину Джонсону и рассказал ему об этом – Джонсон так никогда и не раскрыл свой источник информации. Пока развивалась эта закулисная драма, «Фокс» возобновила контракт с Мэрилин. Теперь она должна была получать 750 долларов в неделю. Приблизительно в то же время, когда в «Хомстид Лодж» все гудело от заявления Глэдис, Мэрилин лежала в больнице после операции по удалению аппендикса. Она еще только оправлялась после операции, когда в «Голливуд репортер» появилась статья Эрскина Джонсона о Глэдис. Удивительная новость о том, что мать Мэрилин еще жива, разлетелась по всему миру со скоростью света. «Фокс» это очень не понравилось. От Мэрилин требовали, чтобы существование ее матери сохранялось в секрете, и некоторые из руководителей студии обвиняли ее в том, что она позволила сведениям выйти наружу. Мэрилин не согласилась. «Кот вылез из мешка, – сказала она. – Это больше не тайна». Затем она быстро взяла дело в свои руки, и первое, что она сделала, был звонок Эрскину Джонсону, прямо с больничной койки. Она повторила то, что так хорошо сработало в случае с Элин Мосби из ЮПИ, когда разразился скандал со снимками ню в календарях. Она дала Джонсону эксклюзивное интервью.

«Когда я была ребенком, то не знала, что моя мать провела много лет в государственной лечебнице, – рассказывала Мэрилин. – Она была инвалидом. Я воспитывалась в нескольких приемных семьях, назначенных опекунским советом графства Лос-Анджелес, я больше года провела в Лос-Анджелесском сиротском доме. Я не знала свою мать, но, после того как выросла и смогла помогать ей, я нашла ее и вступила с ней в контакт. Я и сейчас помогаю ей, когда она нуждается во мне».

Позже Мэрилин сказала о Глэдис: «Я просто хочу забыть обо всех несчастьях, всех страданиях, которые были в ее жизни и в моей. Я не могу забыть их, но я пытаюсь. Когда я Мэрилин Монро и не думаю о Норме Джин, иногда это получается».

С другой стороны, раз Глэдис не сказали, что Мэрилин держала ее существование в тайне, то можно сказать, что Глэдис не пыталась травмировать Мэрилин, объявив о себе.

В статье Эрскина Джонсона, напечатанной в мае 1952 года, говорилось, что Глэдис была недавно освобождена из государственной больницы Эгнью (тогда как она вышла из нее за семь лет до этого). Поскольку Мэрилин никогда не фиксировала ничье внимание на этой детали, у публики сформировалось впечатление, что Мэрилин Монро – бессердечный человек, отрицающий существование своей матери с того времени, как Глэдис оказалась в психиатрической больнице и до 1952 года. Все годы до 1952-го истинная дата освобождения Глэдис из больницы не указывалась. Теперь было сказано прямо: решение Мэрилин говорить всем, что ее мать мертва, никоим образом не вызвано тем, что она стыдится своей матери. Напротив, теперь мы знаем, что Мэрилин всю свою жизнь старалась помочь Глэдис.

Мэрилин и Джо: уже беспокойство?

В течение лета 1952 года свидания Мэрилин Монро и Джо ДиМаджио становились все более частыми. В то время он работал телеведущим, комментируя игру «Янки» как в телепередачах, так и во время игр. Он не чувствовал себя достаточно уверенно, и, по правде говоря, как телекомментатор он был не особенно хорош. Став радиокомментатором, он не смог создать достаточно яркий образ. Очевидно, Мэрилин, к которой он обратился 26 июня, много раз пыталась помочь ему освоиться на этом новом для него поприще. Однако он не хотел получать от нее помощь и, по правде говоря, делал это не слишком вежливо. Мэрилин быстро поняла, что именно Джо считал ее «местом», уяснила, что она должна занять его и... оставаться там.

Действительно, с самого начала отношений Мэрилин с ДиМаджио на их пути постоянно появлялись красные флажки. Например, он совершенно откровенно ревновал к тому вниманию, которое она производила на других мужчин, везде, куда бы она ни пошла. Когда она была рядом с ним на стадионе, она, естественно, была объектом большего внимания. Она всегда привлекала мужчин, но никогда так, как в 1950-е годы. К этому времени она уже стала Мэрилин Монро, то есть Норма Джин исчезла полностью. Это проявлялось во всем: в том, как она говорила – ее соблазнительный медовый голос обволакивал; в том, как она улыбалась – казалось, что ее губы сложены для поцелуя; в том, как она двигалась – дразняще, всегда на грани сексуального танца, но никогда не переходя эту грань. Когда она появлялась перед своими почитателями и вездесущими вспышками фотографов, она сразу же становилась Мэрилин Монро. Ей даже не приходилось больше следить за этим – все получалось само собой. Образ, который она создала, был теперь частью ее существа. Она быстро становилась секс-символом целого поколения. Ему (и ей) от этого было только хуже, поскольку ее звезда продолжала подниматься. Но сердцу не прикажешь, и эти двое оставались вместе. Конечно, у Наташи Лайтесс было свое мнение по поводу их отношений. «Этот мужчина послан тебе за грехи», – сказала она Мэрилин, не скрывая ни свое презрение к нему, ни неодобрение их отношений.

В июле Джо привел Мэрилин к себе домой, чтобы познакомить с семьей, и тогда она ясно увидела, почему Джо хотел, чтобы его жена была домашней хозяйкой, – женщины в семействе ДиМаджио всегда сидели дома, растили детей, готовили и убирали. Мэрилин не относилась к этому типу женщин.

В конце лета 1952 года Джо нанес ей серьезный удар: он решил, что будет лучше, если Мэрилин оставит свою карьеру. Она все время беспокоится по поводу своей работы, так зачем это нужно, говорил он. Становилось ясно, что этот человек не понимал Мэрилин. Ее карьера – а вместе с ней и известность – была ее самой большой страстью. Актерство было для нее очень важно, и она делала все, что было в ее силах, чтобы улучшить свои навыки. Однако Мэрилин Монро хотела быть известной. Всего через несколько месяцев она сказала своей дублерше по фильму «Джентльмены предпочитают блондинок»: «Больше всего на свете я хочу быть звездой. Это самое ценное, что только есть на свете».