Текст книги "По следам снежного человека"
Автор книги: Ральф Иззард
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
К утру следующего дня я поправился. Снова ослепительно сияло солнце, и когда я в отчаянии спросил Джона, Билла и Джералда, о чем же мне в конце концов писать, они единодушно предложили избрать темой приближение весны. Я отправил следующую корреспонденцию:
«Дуд-Покхари, 31 марта.
Наша экспедиция работает на месте вот уже два месяца – половину срока, официально разрешенного нам непальским правительством, – и, пожалуй, пора подвести некоторые итоги.
Мы еще не видели йети, но все наши группы, занимавшиеся поисками, видели следы, которые, как мы теперь знаем, не могли принадлежать никакому другому животному. Не меньше чем в двух случаях мы и йети прошли одним и тем же путем с промежутком в несколько часов, и, хотя трудности, стоящие перед нами, как мы и предполагали, очень велики, мы по-прежнему настроены довольно оптимистически в отношении конечных результатов наших поисков.
Во всяком случае мы опровергли взгляд, что йети вообще не существует, ибо зимой высоко в горах никакая жизнь невозможна. В действительности, как мы убедились, на той высоте, какой нам удалось достичь (несомненно равной 6000 м), дикие животные водятся в изобилии.
Всего четыре дня назад Джон Джексон, Билл Эдгар и я взобрались на пик (5800 м), возвышающийся близ нефритово-зеленого озера Дуд-Покхари, и с удивлением увидели на самой вершине следы бенгальской кошки и пищухи, представляющих точные миниатюрные копии леопарда и обыкновенного зайца.
Здесь на высоте 5200 метров среди бела дня появились волки, рыщущие в поисках добычи; они подошли к пастушьей хижине, служащей нам передовым лагерем, и их следы привели нас к перевалу, о котором мы до тех пор не подозревали и который соединяет долину Дуд-Коси, где мы находимся, с долиной Бхоте-Коси, ближайшей реки к западу.
Ночью нам в хижине не давали спать полевки, бегавшие по спальным мешкам, стремясь подобраться к нашим продуктам.
На склонах гор ниже нас мы видели много следов барса, тибетской лисицы, диких козлов и мускусных оленей, а в нашем маленьком зверинце в базовом лагере имеются теперь медвежонок (мы не советуем заводить себе такого комнатного зверька тому, кто ценит тишину и покой в доме), две сибирские норки, одна каменная куница, пищуха и полевки; раньше в нем были бенгальская кошка и летучая белка, ныне, увы, покойники (я не упоминал о них до сих пор, так как они издохли в самом конце своего путешествия к нам).
Все перечисленные выше животные были пойманы на высоте 4000 метров и больше. Должен признаться, что присутствие черного медведя зимой так высоко в горах удивило нас; как бы там ни было, следы нашего медвежонка Бенджи помогли нам избежать путаницы и не смешивать отпечатки ног медведей и йети.
Теперь наступил переходный период от зимы к весне, и хотя во второй половине дня постоянно идет снег, он быстро тает под лучами ослепительного утреннего солнца. Появляются первые примулы и горечавки, а на несколько сот метров ниже по долине, как нам сообщают, цветут великолепные рододендроны.
Природа пробуждается к жизни, и вокруг нашего озера мы насчитали не меньше семнадцати различных видов птиц – беркутов, красных уток, индийских гусей, воронов, трясогузок и крапивников.
Мы пережили унылую пору зимних холодов, и скоро у нас не будет недостатка в обществе, так как получены сообщения, что и американская, и новозеландская альпинистские партии находятся в пути к здешним местам, причем новозеландцев возглавляют сэр Эдмунд Хиллари и Джордж Лоу.
Стада яков двигаются теперь вверх по долинам к своим весенним и ранним летним пастбищам, и мы должны их опередить, чтобы не упустить разыскиваемую нами добычу…»
Примерно неделей позже Чарлз Стонор, находившийся на меньшей высоте, чем мы, развил ту же тему:
«Путешествие по стране шерпов – цветущей стране чудес.
Самой унылой особенностью затяжной зимы в высоких Гималаях является, пожалуй, ее безжизненность; в общем она ненамного холодней, чем у нас в Англии; но огромные серые и коричневые горные цепи с покрытыми снегом вершинами, метели и морозные туманы, сползающие по долинам и нередко много дней подряд скрывающие от взора окружающую местность, – все это, сочетаясь между собой, создает впечатление безграничной пустынности, словно люди, животные, вся страна впали в зимнюю спячку.
Яки и овцы теснятся в нижних этажах каменных хижин, а их хозяева большую часть дня проводят у очага и занимаются случайными работами, прядут и ткут или же отправляются по торговым делам в долины Непала.
Но когда наступает апрель, все меняется как бы в мгновение ока; во всей стране начинает пульсировать новая жизнь, и этот процесс протекает нагляднее и интенсивнее, чем в любом другом уголке на земле, где мне приходилось бывать. Снег тает и постепенно отступает вверх к своей летней границе, проходящей на больших высотах, вода низвергается вниз водопадами и превращает полузамерзшие, усеянные камнями горные речки в ревущие потоки.
Значительная или даже большая часть жизни шерпов связана с яками; для скотоводов теперь начинается страдная пора. Семьи упаковывают свои немногочисленные пожитки (у шерпов жизненные потребности действительно невелики) – кухонную утварь, продукты, одеяла – и пускаются в путь к высокогорным деревням, расположенным среди пастбищ, обычно на крутых склонах и небольших плато высотой подчас свыше 5000 метров, где стада могут добывать скудное пропитание.
Зимой эти весенние и летние деревни пустуют, и никто не живет на высоте свыше 3600–4000 метров, но у каждого владельца яков имеется прочно построенная каменная хижина по меньшей мере в одной, а то и в двух или трех летних деревнях, находящихся на расстоянии до трех дней пешего пути от его постоянного дома; как только появляются первые признаки весны, его семья туда переселяется и живет там столько, сколько понадобится.
Эта характерная особенность жизни шерпов имеет большое значение для возникновения связей между ними: жители трех или четырех (постоянных) деревень могут владеть летними хижинами в одном и том же пастбищном районе, и, таким образом, в разные времена года у них оказываются совершенно разные соседи.
В первых числах апреля начинается также посадка картофеля – одного из основных продуктов питания шерпов. Картофель у них растет на маленьких полях рядом с жилыми домами, и для предохранения от мороза его складывают в глубокие ямы. После того как женщины взрыхлят мотыгами быстро оттаивающую землю, в нее садят семенной картофель. Как это очень часто бывает у населяющих Гималаи племен, уход за посевами почти целиком лежит на обязанности женщин.
Весна приносит с собой длинные ослепительно солнечные дни и побуждает шерпов покидать закопченные мрачные помещения, чтобы посидеть в компании на свежем воздухе, где они ткут, прядут, сушат прошлогодний картофель (предварительно нарезав его ломтиками) и болтают.
На дорогах встречается непрерывный поток тибетцев, возвращающихся к себе домой; многие из них зимой приходят сюда на случайную работу к шерпам и, таким образом, разрешают проблему пропитания, расставаясь на время с обладающей менее благоприятным климатом родиной, а на летние месяцы идут назад через высочайшие перевалы.
На ранней стадии нашей экспедиции самое унылое впечатление при бесконечном лазанье по усеянным валунами горным хребтам производило, пожалуй, чрезвычайное однообразие красок; не на чем было отдохнуть глазу, и ничто не радовало сердце; мрачные серые и бурые тона, смягченные лишь тусклыми вечно зелеными кустами и узором лишайников на камнях, и повсюду ослепительная белизна снега.
Все это быстро меняется, и вскоре мы будем жить в сказочной стране альпийских цветов. Множество рододендронов уже в полном цвету, и здесь в самом центре своей родины эти чудесные кустарники поражают красотой; в естественном окружении они совершенно затмевают даже самые лучшие экземпляры, какие можно увидеть в ботанических или частных садах.
Более низкие горные склоны, примерно до высоты 4000 метров, испещрены алыми, ярко-розовыми, пурпурными, вишнево-красными, малиновыми пятнами, и что ни день распускаются все новые разновидности рододендронов.
Некоторые растут, прилепившись на склонах холмов в виде высоких кустов, достигающих иногда величины дерева, другие образуют густые заросли, занимающие сотни квадратных метров, и все гармонично сочетаются, один вид перемежается другим, создавая дополнительную игру красок.
Столь же живописны поляны лиловато-розовых примул, находящихся теперь в полном цвету и почти сплошь покрывающих более сырые ячьи пастбища. Это та самая лиловато-розовая Primula denticulata, которую маленькими куртинами выращивает в Англии на скалистом грунте каждый садовод, но как меняется она, когда ее видишь тысячами.
Однажды в очень памятный мне день я разбил лагерь на пастбище яков – открытом пространстве, сплошь лиловато-розовом и окруженном со всех сторон яркими рододендронами по меньшей мере восьми различных видов с цветами стольких же оттенков.
Но самыми очаровательными цветами, виденными мною, были следующие два: чудесная желто-красная калина, растущая в виде маленького дерева с шарами цветов, буквально покрывающими его целиком, и кусты ароматного лиловато-розового волчеягодника, прячущегося в тени березового леса. Если бы мы могли привезти их на родину для наших садов!
Теперь, когда с потеплением здесь начинают выводиться насекомые, самые разнообразные птицы прилетают в горы из холмистых районов и даже равнин Индии. Каждый день участники экспедиции наблюдают за городскими ласточками и стрижами, описывающими круги над лагерем, и часто перед самым наступлением темноты появляются, перепархивая с дерева на дерево, вальдшнепы. Мы с удивлением обнаружили, что множество птиц совершает перелет из Индии к местам своих гнездовий в Тибет через высочайшие цепи Гималаев: черные коршуны, гуси, красные утки, журавли – все проносятся над нами в период весенней миграции.
Самое неожиданное зрелище, которое не изгладится из памяти в течение многих лет, представляла собой маленькая стая экзотических желтых и ярко-голубых нектарниц – характерных для тропиков, исключительно хрупких на вид созданий, какие только можно себе вообразить, и вдруг наслаждающихся соком цветов рододендрона высоко в горах близ снеговой линии».
Глава 11
К Нангпала 2
Для нас приближение весны и отступание снеговой линии, по мере того как становилось теплее, означало, что нам придется вести работу на большей высоте, а это в свою очередь означало удлинение всех наших маршрутов. Для теперешней вылазки потепление не имело почти никакого значения, так как мы все равно двигались к северу. Днем 2 апреля мы покинули Дуд-Покхари, чтобы занять прежнюю позицию у озера Танак. Было решено, что там останется Джералд, а Билл, Джон и я на следующий день направимся в верховье долины и организуем передовой лагерь на высшей точке перевала, который ведет на северо-запад к проходу в Тибет через Нангпала.
То была пустынная местность, где топлива очень мало; каждому из нас следовало захватить максимальный груз, чтобы кули могли нести достаточный запас дров. Наутро Анг Тсеринг отказался тащить поклажу, и мы назначили вместо него сирдаром Анга Даву. Анг Дава пользовался особой любовью Джона и по заслугам, так как, если он проживет достаточно долго – теперь ему немногим больше двадцати лет, – то несомненно сравняется с Тенсингом и Ангом Тхарке и станет одним из самых знаменитых шерпов всех времен. До сих пор он еще мало имел дела с английскими экспедициями, но в прошлом году отличился на Манаслу с японцами. Он бодр, энергичен, обладает огромной физической силой и отличается полным бесстрашием в опасных положениях. С ним пошли его брат, Анг Темба, симпатичный юноша, склонный, однако, к беспечности, мой Норбу, а из числа кули – неразлучные Анг Тилай и «Джунгли». К моему удивлению, Нараян настоял на том, что также пойдет и будет сам нести свои постельные принадлежности. Дану, к сожалению, пришлось оставить с Джералдом. Покидая Танак, мы еще не знали, что нам удастся добраться до Нангпала.
Читатели книги Тилмена «Непальские Гималаи», конечно, помнят, что именно Дану рассказал о том, как пять лет назад на его близкого друга Лагхпу Тенсинга во время перехода через Нангпала напал йети и так его покалечил, что он впоследствии умер.
«При бегстве вниз, а только вниз и можно убегать на такой высоте, – писал Тилмен, – человек обычно в состоянии спастись от этих созданий, так как спадающие на глаза длинные волосы, мешают им видеть; но несчастный Лагхпа Тенсинг, очевидно, споткнулся и полуоглушенный падением стал легкой добычей». Дану часто повторял нам этот рассказ и, по-видимому, точно знал место, где произошло описываемое событие.
Считая нас троих, вся партия состояла из четырнадцати человек. Путь снова шел вверх по абляционной долине влево от ледника Дуд-Коси, пока мы не достигли озера Масумба. Там партия разделилась на три группы; самые храбрые двинулись прямо по угрожающе трещавшему льду, а более робкие, в том числе и я, пустились в обход, одни справа, другие слева. С того места на противоположной стороне, где мы снова благополучно собрались, мы увидели в трехстах метрах над собой нашу ближайшую цель – каменистую седловину на хребте, разделяющем долины Дуд-Коси и Бхоте-Коси и расположенную в нескольких километрах к северу от перевала Чангула. Под седловиной находился недоступный на вид ледник. В начале подъема нам пришлось преодолеть крутой участок огромных бурых камней, усеянных приятными на взгляд алыми, шафрановыми и желтовато-зелеными пятнами лишайников. Прыганье с камня на камень не доставляет удовольствия, в особенности когда каждый второй катится из-под ног, но мы показали хорошие темпы, и камни, наконец, сменились осыпью. Делая два шага вверх, мы неизменно скатывались на шаг назад, часто засыпая идущих ниже мелкими и крупными камнями.
Мы обратили внимание, что Нараян с трудом взбирается по осыпи, когда же достигли ледника и начали подниматься между ним и отвесным обрывом, он чувствовал себя не лучше. Мы отбросили всякую мысль о том, чтобы добраться к вечеру до высшей точки седловины, и вырубили на краю ледника несколько площадок для наших маленьких палаток. Вероятно, мы были метров на сто ниже седловины, но по своему самочувствию я определил бы, что высота, на какой мы находились, превосходила 5800 метров. Наскоро посовещавшись, мы решили завтра же отослать назад Нараяна, так как у него были явные признаки острого приступа горной болезни. Несмотря на тесноту, пришлось задержать для его сопровождения двух кули, которых предполагали отправить обратно в этот же день. Вечером Джон, Билл и я втиснулись вместе с нашими спальными мешками и довольно громоздкой керосиновой печкой в палатку на двоих. Джон занялся стряпней, Билл и я, вытянувшись в струнку в спальных мешках, в ужасе наблюдали, как языки буйного пламени жадно лизали легкую ткань палатки. Ночь была очень холодная и наутро мы обнаружили между внутренним спальным мешком и водонепроницаемым чехлом слой льда, образовавшегося в результате конденсации.
Утром выяснилось, что Нараяну еще хуже. Он ничего не мог делать, сидел на камне и его беспрерывно рвало. Два шерпа, выделенные для сопровождения Нараяна к озеру Танак, стоя рядом, презрительно смотрели на него. Опасаясь, как бы они его не бросили и ему не пришлось идти одному, Билл настаивал на том, чтобы ему отправиться с ними, хотя это означало, что пройдет по меньшей мере два дня, прежде чем он сможет догнать Джона и меня. Джон, которого в горах, когда он видел перед собой достойную цель, всегда охватывала лихорадка нетерпения, доказывал, как выяснилось, вполне правильно, что задержка партии Тома Стобарта означает какие-то изменения в ее планах. Джон предложил, чтобы он, я и оставшиеся шерпы продолжали путь к седловине, перевалили через нее на ледник Бхоте-Коси и двинулись дальше к Нангпала. Джералд, оставшийся у озера Танак, сможет повидать Тома, когда тот будет проходить через седловину. Я не вполне одобрял этот проект, но перспектива побывать на Нангпала казалась мне очень соблазнительной. Перевал Нангпала находится на высоте 5790 метров, и по нему круглый год поддерживается торговля между Тибетом и Непалом (на картах неправильно указывалось, будто он доступен лишь между маем и августом). Он был также не слишком надежным временным путем, связывающим монастыри Тхьянгбоче на юге и Ронгбук на севере, которые предназначены для созерцания спокойного величия Эверестского массива, расположенного между ними и называемого монахами «обителью богини – матери ветров». Кроме торговцев, Нангпала посетило, вероятно, всего с полдюжины альпинистов – люди такого масштаба, как Эдмунд Хиллари и Эрик Шиптон.
Было решено, что Джон и я будем подниматься по седловине очень медленно, чтобы дать возможность Биллу догнать нас. Когда уводили Нараяна, он горько плакал. Тяжелое бремя легло на плечи Джона, потому что Билл Эдгар обладал большим альпинистским опытом, а я всегда признавал себя на снегу и на льду новичком, к тому же не подающим особых надежд. От стометрового подъема по выветрившейся скале к тонкому, словно лезвие ножа, гребню у меня осталось в памяти лишь то, что я думал: «Это, наверно, напоминает лазанье по крыше собора, на которой еле держатся все черепицы». Сидя верхом на гребне окончательно выдохшийся новичок обычно задает себе вопрос: «Чего ради я полез сюда?» Оглядываясь назад, я чувствовал некоторое утешение, ибо панорама Эвереста была прекраснее, чем когда-либо, но впереди и внизу вид производил, мягко выражаясь, гнетущее впечатление.
Уступ каменистой осыпи, покрытый снегом ровно настолько, чтобы он служил помехой, спускался гораздо круче, чем мы предполагали, а через каких-нибудь сто метров заканчивался отвесно обрывавшейся пропастью, дно которой дальше повышалось и соединялось с ледником Бхоте-Коси. Нам предстоял примерно трехсотметровый траверс к скалистому контрфорсу, а характер местности за ним оставался для нас сплошным вопросительным знаком.
Анг Дава, твердый на ногах, как горный козел, был послан первым и благополучно добрался до контрфорса. За ним двинулся Джон; достигнув контрфорса, он сбросил груз и медленно пошел назад, на ходу подправляя ледорубом дорогу. Затем отправился Норбу, за ним, не желая оставаться последним, и я.
Я миновал Джона на полпути и осторожно прошел еще шагов пятьдесят, как вдруг неожиданный крик позади заставил меня ухватиться за довольно неустойчивый камень. Когда я набрался достаточно мужества, чтобы обернуться – тяжелый рюкзак за плечами не помогает сохранению равновесия, – то увидел, что один из кули, поскользнувшись, сорвался и с тридцатикилограммовым грузом на спине повис буквально на кончиках пальцев шестью метрами ниже края тропы. К счастью, Джон с его всегдашним умением в нужное время находиться на нужном месте, оказался рядом, и я наблюдал, как он медленно спустился, схватил носильщика за косу и вытащил его обратно на тропу. Это происшествие, как все подобного рода события, сильно позабавило шерпов, и они громко смеялись; но должен сознаться, что, очутившись в безопасности на первом контрфорсе, я обливался холодным потом.
Дальше вид опять казался мало обнадеживающим. Правда, снег на следующем склоне был глубже, чем на предыдущем, но несколько ниже весь кулуар, подобно каналам дымохода, резко загибался влево и исчезал за чудовищной скалой – «жандармом». Что же было дальше – оставалось неизвестным. Первый участок в 36 метров – точно по длине имевшейся у нас веревки – был чрезвычайно крутым. Затем склон стал более пологим и давал возможность совершить еще один траверс ко второму контрфорсу. Анга Даву, опять шедшего первым, спустили на веревке, после чего он начал невозмутимо пробивать путь. За ним спустился по веревке, вырубая по пути ледорубом ступени, его брат Анг Темба.
Вырубание ступеней на спуске представляет одну из самых трудных и утомительных работ при лазанье по горам, так как человек то и дело теряет равновесие. Это и может послужить объяснением тому, что произошло. Анг Темба достиг конца своей ледяной лестницы, находился уже на половине траверса и должен был вот-вот разминуться с Ангом Давой, пытавшимся подправить пробитый им след, как вдруг он потерял равновесие и сорвался. Анг Дава подхватил его, сам потерял равновесие, и оба со все возраставшей скоростью покатились вниз по склону и исчезли за поворотом. Невозможно описать то чувство, какое испытывали Джон и я, беспомощно стоя у верхнего конца веревки и видя, что оба брата обнявшись неслись вниз, словно на горных санях, к неминуемой, казалось, смерти. Трудно передать словами охватившее нас чувство облегчения, когда мы снова услышали, как от души смеялся Норбу, спустившийся вслед за Ангом Тембой по веревке и также начавший траверс. Братья катились с такой скоростью, что на повороте описали широкий полукруг, пролетели вдоль самого края обрыва и благополучно остановились на каменистой осыпи на склоне второго скалистого контрфорса. Правда, Анг Темба потерял свой груз, но так как он состоял из скатанных палаток, то продолжал без всяких повреждений, подскакивая, мчаться дальше, пока не остановился, наконец, у ледника. Ни Анг Дава, ни Анг Темба, по-видимому, ничуть не пострадали от этого происшествия и смеялись громче всех.
Впрочем, некоторые из участников нашей партии, в конце концов собравшейся на втором контрфорсе, пали духом; то были нанятые на месте кули, которые в отличие от наших носивших ботинки шерпов взбирались в тибетской обуви с мягкой подошвой из ячьей кожи. К счастью, предстоявший нам спуск, хотя и довольно крутой, не оканчивался обрывом; для тех, кто пожелал, снова пустили в ход веревку, но большинство предпочло двигаться вниз самостоятельно. Кое-кто спускался, отнюдь не придерживаясь ортодоксальных правил, например наш друг Гьялген – «Джунгли». Его продвижение можно описать как ряд тире и точек; тире были те места, где он дико несся вниз, подчас на одной ноге, а точками те, где он неожиданно садился. Очутившись в сидячем положении, он неизменно медлил с ним расстаться, утирал косой пот со лба и с все возраставшим раздражением бормотал молитвы. Весь спуск, который у альпиниста, идущего налегке, продолжался бы, вероятно, с полчаса, отнял у нас с нашими нагруженными кули почти пять часов. После всех усилий и волнений мы решили дальше не идти и расположились на ночь у восточного ответвления ледника Бхоте-Коси. Мы находились еще в двух днях пути от места, ставшего теперь главной нашей целью – верхней точки перевала Нангпала, где надеялись найти новые следы очередного йети.
Чтобы добраться до Нангпала, Джону и мне предстояло теперь пересечь ледник, у которого мы разбили лагерь, взобраться на расположенную за ним гору, скромную, поросшую травой, высотой примерно в 5200 метров, и спуститься к главной ветви того же ледника на противоположной стороне. Когда мы пустились наутро в путь, это было первое мое знакомство с подобными ледниками. На языке английских альпинистов они носят название «ледники с каменистой тропой» (Stony road glaciers): могу теперь поручиться, что нет ничего хуже на свете для ходьбы.
Слой льда может достигать толщины 60 и больше метров, но поверхность его усеяна камнями и свободно лежащими кусками сланца, так что на каждые сто шагов редко приходится один шаг с твердой точкой опоры. Весь ледник изрыт соприкасающимися между собой трещинами, имеющими подчас глубину до 30 метров. Как и на Дуд-Коси, в воздухе здесь стоит непрерывный рев и грохот падающих ледяных глыб и камней. Для таких неповоротливых людей, как я, каждые двадцать ярдов лазанья по гребням между трещинами могут легко привести к катастрофе.
Для перехода через ответвление ледника ширимой не больше 1200 м, нам понадобилось свыше часа; мы отдыхали под теплыми лучами солнца на покрытом дерном склоне противоположной стороны и смотрели на пройденный нами путь, как вдруг с изумлением увидели две крошечные фигурки, спускавшиеся с седловины. Они оказались Биллом и его шерпом Нимом Тенсингом; выйдя до зари от Танака, они пытались догнать нас. Не подозревая о трудностях спуска, они не захватили с собой веревки, но благополучно добрались до низа опасного участка. Тогда мы несколько раз выстрелили сигнальными патронами Вери, чтобы они знали, где мы находимся, и после полудня группа снова была в полном составе.
Путь по возвышавшейся над нами горе оказался легким, и под вечер нашим взорам открылось внизу глубокое ущелье, по которому и проходит нижняя часть торгового пути из Непала в Тибет, несомненно, одного из самых романтичных в мире. Вечером, когда мы расположились лагерем у тропы в месте, удостоенном на карте названия «деревня Лунак» (два каменных домика без крыш), нам удалось пополнить у бродячих торговцев скудные запасы спичек и керосина. Завтрашний переход, на который неутомимый Анг Дава легкомысленно положил каких-нибудь четыре часа, должен был, по его словам, привести нас к деревне Джасумба, расположенной как раз под ледопадом Нангпала. На самом деле этот путь отнял у меня почти девять часов и под конец я мог по крайней мере считать себя специалистом по ледникам с каменистой тропой.
Вначале мы шли вдоль нижнего края большого обрыва, где потратили несколько минут на попытку поймать пищух.
Дальше оба склона почти сошлись над нами, и нам угрожала бомбардировка глыбами льда величиной с дом, выступавшими над краями висячих ледников по обеим сторонам, и предосторожности ради мы стали двигаться по самой середине ледника. Вскоре я уже едва брел позади всех. Растительность исчезла, и мы находились в ледяном царстве, принимавшем все более устрашающий вид по мере того, как мы приближались к цели. Сераки[41]41
Сераки – ледяные зубцы на поверхности ледника, достигающие иногда значительной величины и имеющие вид башен, шпилей и т. п.
[Закрыть], в более низких местах достигавшие высоты около полуметра, теперь возвышались над нами на пятнадцать метров и выше и были самых различных цветов, от темно-голубого до бледно-зеленого. Я испытывал смертельный страх поскользнуться и напороться на острые, как кинжал, ледяные иглы, выступавшие на тридцать сантиметров над поверхностью. Один раз я упал и поранил себе руку ледорубом. С чувством облегчения добрался я, наконец, до нашего лагеря, примостившегося на маленькой, грубо высеченной площадке под главным ледопадом. Там посредине ледника мы находились в достаточной безопасности, но провели беспокойную ночь, так как вокруг нас с грохотом мчались вниз лавины, напоминая курьерский поезд, а время от времени раздавался как бы пушечный выстрел, когда две огромные ледяные глыбы сталкивались на лету и разбивались.
На следующее утро, когда мы пытались согреть пальцы, обхватив кружки с горячим чаем, Анг Дава заявил, что дает нам на подъем к перевалу два часа, затем, секунду подумав, добавил, кивнув в мою сторону: «Высокому сахибу – три». Как бы для того, чтобы рассеять наши сомнения в том, что на шерпов в этих вопросах можно положиться, мы закончили восхождение за час сорок минут. Оставив шерпов упаковываться и снимать лагерь, мы двинулись по едва различимой тропе вверх по каменистой осыпи под правым обрывом, в это время года представлявшей собой довольно безопасный участок, но, вероятно, вполне заслуживающий названия «лавинного угла» в конце лета, когда осыпь угрожает путникам смертельной опасностью. Затем тропа извивается вверх среди сераков и трещин самого ледопада. Там часто попадались ледяные пещеры с похожими на оскаленные зубы сосульками, снова неприятно напоминавшими нам о разверстой пасти акулы. Наконец, пройдя по гладкому бледно-голубому льду, мы вышли на огромное снежное поле с неровной поверхностью. Мы не переставали удивляться, что пастухи часто гонят своих яков по этой дороге. Конечно, некоторые животные погибают, но не так уж часто.
Очутившись на снежном поле, мы поняли, что перевал взят. Теперь нас от него отделяли лишь долгие часы медленного мерного продвижения развернутым строем по снегу. Правда, мы приближались к высоте в 5800 метров, но все трое чувствовали себя еще бодрыми и шли в меру своих возможностей хорошо; шеститысячники по обеим сторонам снежного поля, издали производившие впечатление совершенно недоступных, уже не казались теперь такими даже мне. Постепенно линия горизонта впереди стала опускаться, и вдруг перед нами неожиданно открылось зрелище необычайной красоты. Мы предполагали, что с высшей точки перевала нашему взору снова предстанет один из тех горных ландшафтов, которыми, несмотря на все их великолепие, мы уже начинали пресыщаться. – И вот теперь нас осенило: мы прошли Гималаи. Далеко внизу под нами расстилалась широчайшая панорама Тибета – конусообразные голубые холмы, зеленые долины и красивое волнистое плоскогорье; они производили чарующее впечатление на наши уставшие от снега глаза.
Верхняя точка перевала была отмечена двумя изогнутыми палками с молитвенными флагами, привязанными благочестивыми путниками. Около этих обветшалых эмблем остановилась позавтракать семья тибетского торговца, состоявшая из представителей четырех поколений. Начиная от еще не умевших ходить детей и до сморщенной старухи, все отнеслись к нам исключительно дружелюбно, хотя и осаждали просьбами угостить конфетами и сигаретами. Такая семья проводит всю жизнь в путешествиях взад и вперед через перевал; на этот раз тибетцы, возвращаясь на родину, несли спички и войлочные шапки военного образца, первоначально предназначавшиеся для полков гурков. Легкость, с которой даже самые слабые члены этой семьи переносили все трудности, и их, по-видимому, прекрасное самочувствие в разреженной атмосфере, заставили нас устыдиться тех усилий, каких нам стоил подъем. Впрочем, кроме семьи тибетцев, единственными живыми существами, виденными нами на Нангпала, были два ворона, суетливо разгуливавшие по снегу. Интересной иллюстрацией к нарушению перспективы на большой высоте может служить тот факт, что, впервые увидев этих птиц издали, я принял их за двух животных вышиной чуть не в два метра. Возможно, пока мы шли через снежное поле, делая по полтора километра в час, какой-нибудь йети и наблюдал за нами из-за камней. Если так, то он, наверно, с презрением отнесся к скорости нашего продвижения и нисколько не сомневался в том, что сможет от нас ускользнуть. Конечно, мы его и не видели.
К полудню мы вернулись в Джасумбу, пережив по дороге большое потрясение, когда я поскользнулся и чуть не свалился в трещину. Невдалеке от Джасумбы мы остановились у потока, чтобы приготовить лимонад. Тяжелый переход через ледник опять привел нас к черному каменистому обрыву; Ним Тенсинг, спустившийся туда с остальными шерпами и разбивший лагерь на том же месте, где мы останавливались прошлый раз, встретил нас кружками горячего чая.
