Текст книги "Тихоня с искорками в глазах (СИ)"
Автор книги: Раиса Николаева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)
Тихоня с искорками в глазах
Ч. 1 Гл. 1
Раиса Борисовна Николаева
Роман
Тихоня с искорками в глазах
Часть 1
Глава 1
– Налили в мой суп слабительное, а потом плюнули тарелку? – с ужасом и отвращением переспросила Элида.
– Да, госпожа, – раздался почти неуловимый голос Дома, и Элида, в который раз поблагодарила судьбу за то, что в первые же часы переезда в родовое гнездо мужа догадалась подружиться с Домом. А еще больше она благодарила судьбу за то, что ее муж – герцог Лоут, пребывая в полной уверенности, что его молодая жена тупая и недалекая дура, не догадался пресечь возможность Элиды восстановить с Домом магический контакт, а поскольку ритуальные слова о том, что этот дом принадлежит ей и она может чувствовать себя в нем полной хозяйкой, были произнесены (возможно даже против желания герцога Лоута), Дом полностью признал Элиду и выполнял ее просьбы.
– Кто это сделал? – тихо спросила она, хотя и так знала ответ.
– Повариха Карна, ее дочь Дария и служанка Несси.
– Спасибо, – едва слышно прошептала Элида, в волнении сжимая пальцы. То, что случилось – было последней каплей, надо было что-то делать. Она жалобно посмотрела в окно в сторону дома, как же ей нужна была помощь! Но она понимала, что кроме нее самой никто ей не поможет. «Я должна пойти к мужу и потребовать от него защиты и помощи! – мысленно сказала она, и тут же горько усмехнулась: «защиты и помощи» как же. Именно муж своим пренебрежительным и откровенно презрительным отношением провоцировал слуг и служанок к такому с ней обращению. – Этому надо положить конец! – твердо сказала она самой себе, но прежде, чем бежать к мужу, она села в кресло и стала тщательно продумывать последствия своего поступка. Такая въедливая взвешенность каждого серьезного решения была ее отличительной чертой, невероятно бесившей ее взрывную, взбалмошную матушку, а также сестру и брата, но что делать? Она такой уродилась и изменить себя была не в силах. – Что сделает герцог Лоут, когда я ему расскажу о тех обидах, которые мне пришлось снести? – думала она (Элида даже в мыслях называла мужа не по имени, а по титулу и фамилии). Элида, словно воочию представила, как она со слезами на глазах жалуется… на служанку и посудомойку, Элиду аж передернуло от этого видения. Кто она и, кто эти женщины? Да, согласно «Уложению о титулах и привилегиях», они не имеют права даже глаза поднимать, когда она с ними разговаривает или обращается к ним! За оскорбление словами каждой из них показано десять плетей прилюдной порки на площади, а за оскорбление действием все пятьдесят плетей! – Элида не была жестокой, но сейчас представив, как лупят служанок у позорного столба, она, на несколько секунд, ощутила мстительную радость. – Как же поступит Герцог? – с беспокойством размышляла она. – Скорее всего, холодно выслушает меня, а потом скажет, что он разберется со служанками… – Элида вдруг засомневалась. Чтобы высокомерный, величественный герцог Лоут и разбирался со служанками? Скорее всего он мне ответит, что поручит управляющему разобраться с горничными…»:
– Как унизительно! – вдруг во весь голос вскричала Элида. – Как же это все унизительно! – Она быстро заходила по комнате в волнении обдумывая сложившуюся ситуацию. «Нет, я не должна соглашаться на то, чтобы управляющий разбирался с этими женщинами, – твердо решила она. – Только герцог Лоут, причем, лично! – Она представила, как бледные девушки стоят перед герцогом, а он решает вопрос об их наказании, и почему-то Элиде показалось, что наказание будет не то что суровым, а, наоборот, этим наказанием он еще больше подстегнет делать гадости своей ненавистной, навязанной жене. – Слезы выступили из глаз и потекли по щекам нескончаемыми ручейками. – Да разве она знала, что герцог не хочет женится на ней? Разве ей об этом сказали хоть слово? Наоборот, когда она стала сомневаться принимать или нет его предложение руки и сердца, все в один голос уверяли ее, что в этом браке ее ждет нескончаемое счастье! Был бы отец в сознании, он бы точно сказал ей правду, – при мысли об отце слезы еще сильнее полились из глаз Элиды. – Вот кто ее любил по-настоящему.
– Отец, – тихо прошептала она. – Что с тобой случилось? Почему ты не выходишь из комы? – Элида вспомнила лежащего отца и лекаря, который неусыпно находился рядом с ним, вливая магические силы в неподвижное бесчувственное тело. – Нет, – сердито подумала Элида, – об отце я пока не буду думать. Что мне делать? – вот главный вопрос, на который мне надо найти ответ! – и в эту секунду к ней пришло решение. Она быстро бросилась к столу и достав чистый лист начала быстро писать:
«Матушка, во всех письмах, что я до этого вам писала, была ложь от первого до последнего слова, сейчас я пишу вам правду…»
Строчки ложились одна за другой и с каждой минутой у Элиды крепла уверенность, что она поступает правильно. Она ни слова не написала о холодном равнодушии к ней герцога, поскольку мать не сочла бы подобные жалобы чем-то существенным, нет, Элида писала о том, как в отношении ее герцог нарушил все мыслимые правила приличия. Начать с того, что он отказался выделить ей личную горничную, поэтому Элида не только одевалась и расчесывалась самостоятельно, но ей также приходилось выносить ночную вазу в общее отхожее место. Когда Элида писала об этом она скрипнула зубами, вспомнив, как в один из дней за нею захлопнулась дверь, оставив ее в полной темноте рядом с этой ямой и как кто-то снаружи быстро набросил крючок на дверь. Элида потом узнала, что это была Дария, но в тот момент в чужом доме она была настолько раздавлена и напугала, что никому не рассказала об этом. Хорошо, что ее магических сил хватило на то, чтобы отбросить крючок и вырваться из этой позорной ловушки, но она не забыла тот ужас и то отвращение, что тогда испытала, и вот сейчас она в скупых выражениях и с намеками, описала матери то происшествие. Элида помнила, что мать ненавидела публичные скандалы, что сохранение репутации для нее является самым главным, поэтому боясь, что мама как-то попытается все уладить тихо и без огласки, Элида сообщила в письме, что точно такое же письмо она направила своей тете по отцу графине Розмари, а также дяди своего мужа лорду Рэннету, а также своей подруге по пансиону (с которой они по выходе обменялись тайными адресами), Ее Высочеству принцессе Дейре. Элида, действительно, написала еще три письма, причем письмо лорду Рэннету она начала словами: «С того момента, как вы получите это письмо знайте, что я теперь каждому буду говорить, что вы лжец! Что ваши слова недостойны доверия даже в самой малой степени. Когда вы убеждали меня выйти замуж за вашего племянника, то клялись, что он никогда не обидит меня. Так вот знайте: не только ваш племянник обижает меня, но меня обижают даже его слуги! И далее она с дотошностью перечисляла обиды, не пропустив ни одной. Письмо заканчивалось угрозой, что если лорд Рэннет не примет никаких мер, то не исключена возможность того, что Элида уйдет из жизни, обвинив в этом и герцога Лоута и лорда Рэннета. И снова она перечислила тех кому отправила письма, чтобы лорд Рэннет знал, что скрыть подобную жестокость не удастся.
Довольная собой Элида отправила письма с приостановкой времени их вручения. Она не хотела скандала, она хотела добиться справедливости и свободы. Если разговор с герцогом состоится, и он примет ее условия, то письма будут уничтожены до того, как попадут к адресатам. Теперь все зависело от Лоута.
Поскольку ей некого было послать к герцогу с просьбой о встречи, она немного поколебавшись отправилась к нему без предупреждения, хорошо понимая, что нарушает все нормы этикета. По дороге к кабинету ее уверенность поубавилась, поэтому она почти робко постучала в двери.
– Войдите, – коротко приказал Лоут, и Элида потянула на себя дверь, только теперь окончательно осознав, что все пути назад отрезаны. Когда она показалась на пороге, Лоут так на нее посмотрел, что она поняла, появись на ее месте привидение – он и то удивился бы меньше. – Что-то случилось? – достаточно вежливым тоном поинтересовался он, поскольку Элида, зайдя в кабинет продолжала молчать.
– Да, – едва слышно произнесла она, но увидев, как раздраженно-презрительно дернулись его губы, произнесла уже громче и с нарастающей злостью. – Да, герцог Лоут, случилось. Я хочу с вами поговорить и от этого разговора будут зависеть мои дальнейшие действия. – Лоут оторопело смотрел на свою жену, словно это не она разговаривала с ним, а ожившая статуя, но Элида продолжала, с каждой секундой говоря все тверже и тверже: – Видите ли, то, что происходит в вашем доме выходит не только за рамки этикета, это выходит за все пределы человеческих отношений, какие приняты в нашем обществе… – Высокопарные слова Элиды вызвали на лице Лоута такую гримасу отвращения, что она сразу поняла, как сильно ошиблась, решив говорить с герцогом таким тоном и такими фразами. Она запнулась на половине, а потом четко и по-деловому продолжила. – Думаю, для вас не является секретом, как ко мне все (начиная с вас и оканчивая мальчишкой помощником конюха), относятся в этом доме. Я долго терпела, но последняя выходка вашей прислуги положила конец моему терпению…
– Если вы пришли мне выразить недовольство прислугой в моем доме – обратитесь к управителю, – коротко ответил Лоут и взял со стола какую-то бумагу, показывая, что разговор окончен.
– Вы не поняли, – настойчиво сказала Элида. – Я пришла, чтобы сообщить вам список моих требований и узнать, согласны ли вы их удовлетворить…
– Что?! – Бумаги, что были в руках Лоута веером разлетелись по кабинету. – Мне? Требования? – он рванулся к ней, у Элиды от ужаса сжалось сердце, на секунду показалось, что он хочет ее убить. Вероятно, так оно и было, поскольку Лоут остановился на полпути и несколько раз глубоко вздохнул, чтобы взять себя в руки. – Вон отсюда! – тихо и с угрозой сказал он. – Выйдете вон отсюда! – чуть не по слогам повторил Лоут, и Элида молча попятилась к двери. Но сегодня в нее, словно бес какой-то вселился, не иначе, поскольку она монотонным, спокойным голосом стала зачитывать строчки своего письма к лорду Рэннету, который являлся родным дядей герцогу и фактически организатором брачного союза между Элидой и Энгором Лоутом:
– Лорд Рэннет, – словно в каком-то трансе бормотала Элида. – Знайте, что с того момента, как вы получите это письмо я всем и каждому буду неустанно повторять, что вы лжец, что нельзя верить ни одному вашему слову! Вы говорили, что ваш племянник никогда не обидит меня и не даст в обиду другим – так вот это ложь, ложь, ложь!
– Что вы такое бормочете? – наконец удосужился поинтересоваться Энгор.
– Я читаю на память строчки письма, что отправила вашему дяди и…
– Что?! – снова ахнул Лоут и Элида мгновенно оказалась в его руках. Он резко встряхнул ее. – Что вы сказали?
– Я сказала, что невыносимые обстоятельства, в которые вы меня поставили принудили меня искать защиты у людей так или иначе причастных к нашему союзу. Это: моя мать, моя тетя – графиня Розалин, ваш дядя – лорд Рэннет и… – Элида сделала небольшую паузу, а потом выдохнув добавила: – И Ее Высочество принцесса Дейра, которая является моей подругой. Всем этим людям я отправила почти одинаковые письма, в которых перечислила унижения, которым вы меня подвергли.
– Вы лжете! Вы не писали никаких писем!
– Дом, – спокойно сказала Элида. – Сколько писем и кому я сегодня отправила? – как и ожидалось, магический страж подтвердил ее слова. – Но я повторяю, – с нажимом сказала она. – письма адресаты получат только в том случае, если вы откажетесь выполнить мои условия. – Герцог Лоут пристально взглянул в глаза Элиде, и в них она увидела клятву отомстить. И снова страх заставил задрожать колени, такого врага, как Лоут не пожелаешь никому, но отступать было некуда. – Я перечисли мои условия, – опустив глаза, чтобы больше не встречаться взглядом с Энгором, сказала Элида. – Их всего три, – она чуть не добавила: «зато каких!», но вовремя сдержалась. – Вы согласны их выслушать? – дождавшись кивка Лоута она начала: – Первое: я немедленно покидаю ваш дом и возвращаюсь в дом матери. Второе: начиная с сегодняшнего дня вы даете мне на содержание сто золотых цехинов в месяц, и так продлится пока мы не сможем оформить развод, или… кто-то из нас умрет.
– А вот это интересно, – оживился Лоут, – я, кажется, догадываюсь, кто из нас умрет, причем, в совсем скором будущем, – повеселев добавил он. Его слова можно было бы принять за иронию, или своеобразный юмор, вот только глаза смотрели спокойно и оценивающе, словно он уже просчитывал варианты, как ему избавиться от, так называемой жены. – Третье: – негромко продолжила Элида, не желая раздумывать над словами герцога, – все женщины из прислуги, нанесшие мне оскорбление должны быть подвергнуты прилюдному наказанию в виде ударов плетью.
– Что за дикое невежество, – сквозь зубы процедил Лоут. – Подобные наказания существуют только в самых отсталых и захудалых городах и поселениях, в моем доме подобного не будет!
– Если вы откажетесь, – спокойно ответила Элида, то за каждую из женщин, в качестве виры, вы должны мне выплатить по сто пятьдесят золотых цехинов. – Элида протянула Лоуту листок, на котором аккуратным почерком были выписаны все условия. Он также спокойно взял его, а потом не читая скомкал и бросил на пол.
– А теперь, милая женушка, слушай меня, – глаза герцога стали черными, и Элида почувствовала, как ее веки наливаются свинцом, а слова мужа, которые он стал произносить немного нараспев, раскаленными иглами впиваются в мозг: – Ты забудешь все плохое, что происходило в эти дни. Ты помнишь только венчание, а потом ты приехала в этот дом. Тебя встретила вышколенная, вежливая прислуга, ты всем довольна и очень счастлива. Повтори! – Губы Элиды шевельнулись в попытке повторить слова мужа, но в этот момент черная волна беспамятства накрыла ее с головой, последнее, что она помнила были слова отца:
– Элида, никогда не снимай этот амулет, он предохранит тебя от ментальной атаки. Понимаешь, если для всех остальных людей, такое вмешательство в сознание грозит подчинением, потерей памяти, то для нас с тобой это грозит смертью. А ты должна беречь каждую свою жизнь у тебя их всего девять.
– Девять? – тогда очень сильно удивилась она. – Как у кошки?
– Ты и есть мой ненаглядный котенок, – засмеялся отец. – Самый дорогой и самый бесценный… – Вместе с этим воспоминанием вспыхнуло еще одно – амулет, подаренный отцом уже который год, спокойно лежал в шкатулке, потому что не подходил ни к одному наряду и мать строго-настрого запретила его надевать.
… В себя она пришла уже в своей комнате. Она открыла глаза и резко села на кровати. Лоут сидел рядом на стуле, бессильно опершись спиной о резную стойку изножья кровати. По его состоянию Элида поняла, что он потратил почти весь свой магический резерв, чтобы вернуть ее к жизни, но Элида не почувствовала и капли благодарности за этот его самоотверженный поступок, совсем наоборот. Она с ненавистью посмотрела ему в глаза и сказала твердо, чеканя каждое слово:
– У вас есть время подумать до восьми часов утра, после этого уже ничего нельзя будет сделать. Письма попадут в руки тем, кому они отправлены. – Лоут потрясенно смотрел на Элиду, ему вдруг показалось, что это не она, а совсем другой человек. И говорила она очень странно. Обычно о времени говорили достаточно размыто: до завтрака, после обеда, перед ужином. Часы были у единиц и такая роскошь, как определения точного времени была большинству недоступна, поэтому Лоут не столько поразился тому, что Элиду не подействовала его магия, сколько этим ее словам. – Пожалуйста, оставьте меня одну, – между тем продолжала Элида. – Мне надо собрать вещи, для отъезда отсюда, – взглянув в удивленные глаза мужа, она спокойно пояснила: – Лорд Лоут, я нисколько не сомневаюсь в том, что вы согласитесь и на мой отъезд, и на выплату мне содержания. Я знаю, что вы умный, здравомыслящий человек, так не разочаруйте меня в этом убеждении. – Лоут встал со стула, несколько секунд всматривался в лицо Элиды, она почувствовала, что он сканирует ее лицо на предмет обнаружения иллюзий. Но это была она, вернее уже не она, но Лоуту знать об этом было совсем не обязательно.
Ч. 1 Гл. 2
Глава 2
…Провалившись в темноту под воздействием ментального влияния Лоута, Элида очнулась на деревянном полу, покрашенном местами облезшей, красно-коричневой краской. Она лежала в луже собственной рвоты. Элида прикрыла глаза пытаясь понять, что происходит, если это галлюцинация, навеянная Лоутом, то она какая-то… странная – вот самое подходящее слово, которым можно было охарактеризовать то, что сейчас окружало Элиду. Она еще раз открыла глаза, брезгливо поморщившись с трудом привстала, и тут чужие воспоминания, словно бурная река хлынули в ее сознание, заполняя все пространство, отодвигая собственные воспоминания Элиды, куда-то на задворки. Она всем своим существом мгновенно приняла это новое сознания, со всеми эмоциями, мыслями, ну и само-собой, памятью. Ее звали Катя Следчакова, и она тут же вспомнила, что страшно гордилась тем, что детском доме носила собственную фамилию, а не ту, что ей дал персонал. Когда ее забрали в детский дом, она одна из немногих детей (из той бандитской шайки, в которой состояла), помнила свою настоящую фамилию, имя, и даже имена родителей. И хоть это не помогло ей отыскать семью, зато заметно выделяло ее из однотипных Найденовых, Найденых и других вариаций слова «найденный». Свою фамилию и отчество директор детдома зарекся давать, после нескольких неприятных случаев, о которых смеясь шепотом рассказывали воспитатели и нянечки.
Чужие воспоминания теснились в голове, мешая думать о самом главном: как она здесь оказалась? Что собой представляет это «здесь»? Как отсюда вернуться в свой мир? А еще очень противно было ощущать грязную, облеванную одежду и мерзкий привкус во рту. Элида пошевелила языком и поняла, что страшно хочет пить. Пить хотелось так, что все раздумья о том, что делать дальше, плавно слились в одно желание – напиться воды. Она помнила, что умывальник и кран, из которого можно набрать воды, находится на этаже в конце коридора, там же находились душевая и туалет. Она с трудом глотнула, раздумывая, хватит ли у нее сил доползти до умывальника, или лучше позвать кого-то на помощь, но от одной только мысли в каком виде она сейчас находится, мысль о помощи тут же растворилась, зато испытываемый ею стыд, придал силы, и перевернувшись сначала на четвереньки, а потом, цепляясь за железную спинку кровати, она смогла выпрямиться и осторожно выйти в коридор. Больше всего она боялась встретить кого-нибудь, но опасения оказались напрасными, все были на работе и только она так «весело» проводила свой единственный выходной.
Она жадно пила и никак не могла напиться, и вот в эту самую секунду она почувствовала, как ее сознание раздваивается. Одна часть наслаждалась водою, а вторая часть восторгалась таким чудесным изобретением, как этот кран. Она начала размышлять сможет ли понять его устройство до такой степени, чтобы внятно объяснить, как его сделать там… дома. Она оторвалась от умывальника, и подумала, что надо немедленно искупаться и выстирать одежду. Она оглянулась. Большая глубокая эмалированная ванная, душ с отверстием и решеткой в полу. Элида быстро разделась и встала под холодные струи. Мыло пахло отвратительно и было темного цвета, но выбора не было. Одеждой вытираться было противно, поэтому она окутала себя струями теплого воздуха, и они быстро высушили кожу. Но теперь встал вопрос как на чистое тело натягивать грязные вещи, поскольку запасные она не догадалась взять. Воровато выглянув из душа и убедившись, что никого нет, она опрометью бросилась в комнату и быстро захлопнула за собой дверь. Гардероб Кати был… скудным, причем, скудным настолько, что было понятно речь идет о крайней степени обездоленности, но почему-то по ощущениям Кати, вещи – это было наименьшее, что ее беспокоило.
Переодевшись в какую-то странную блузку и юбку (что висели отдельно и были, видимо, праздничной одеждой), Элида вернулась в душевую, набрала в ванну воды и устроив небольшой водоворот простирала вещи. Повесив их на веревку вернулась в комнату, вымыла полы и только тогда, немного успокоилась и попыталась прийти в себя.
Что здесь произошло? На столе стояла недопитая бутылка водки и лежала обгрызенная краюха хлеба. Только Элида увидела это, как такая боль, такая обида на какую-то несправедливость затопила ее душу. Сразу вспомнилось как она старалась, как она работала, как хотела победить… и победила! Она ждала, что ее портрет повесят на Доску почета, и все будет как в том фильме с Любовь Орловой «Светлый путь». Горло снова сдавила обида. Вспомнилось, как к ней подошел парторг и не желая смотреть ей в глаза, как-то путанно и непонятно начал что-то объяснять о том, что якобы она неправильно утрамбовала несколько изложниц, из-за этого пошел брак и поэтому ее победа не может быть признанной. Как она тогда сталась поймать его взгляд, чтобы понять врет он или нет. На какую-то долю секунды взгляды пересеклись, и Катя чуть не закричала: врет! Он все врет. Он не хочет выдвигать Катю из-за ее прошлого. Она не может быть лидером, на которого будут все равняться. Как же ей было больно.
Все в ее жизни не так, все наперекосяк, с самого раннего детства. Первые воспоминания были, словно короткие вспышки… Она стоит на крыльце и смотрит как две коровы идут к воротам, где их ждет пастух и стадо… Все в доме плачут и кричат на нее и друг на друга… Она с мамой куда-то едет… «Стой тут, утром к тебе подойдет тетя и тебя заберет», – плача и целуя ее, говорит мама и это остается последним воспоминанием, связанным с родителями. Катя не помнила пришел кто-то за ней или нет? Зато она помнила, что позднее жила в каком-то подвале, потом в какой-то семье, где ее били и заставляли качать ребенка в люльке. Она сбежала и это было первое осознанное решение, которое она приняла самостоятельно. Потом что только не было. Она прибилась к банде малолеток и вместе с ними и воровала, и убегала от милиции, несколько раз ездила на крыше поезда, переезжая из города в город, пока однажды, когда ей было лет двенадцать-тринадцать (точнее она сказать не могла), ее вместе с друзьями задержали на вокзале и отправили в детский дом. Не в приют, не во временный дом, куда часто свозили найденных детей и в которых, по рассказам очевидцев, творился настоящий беспредел, нет, ей повезло, и она попала в хороший детский дом, в котором было чисто, и в котором дисциплина была на первом месте. С ней долго разговаривала одна из воспитательниц, объясняя, что теперь она должна вести себя по-другому, а не так как на улице. Нельзя драться, сквернословить, мусорить и плевать на пол. Утром надо вставать по звуку горна, умываться, заправлять кровать и делать утреннюю зарядку. При детском доме была школа, но поскольку читать она не умела, то ее определили в первый класс. Катя тогда думала, что ни за что не привыкнет к таким порядкам и готовилась к побегу, но все оказалось намного лучше, чем она ожидала.
Во-первых, выяснилось, что она умна и быстро усваивает новые знания, в результате чего, она за полгода прошла программу первого и второго класса и ее перевели в третий. Это было уже не так позорно, как сидеть рядом с самыми младшими. Еще за год она прошла третий и четвертый классы и теперь была в пятом. В этом стремлении к учебе ее горячо поддерживали учителя и Катя ощущала себя настолько счастливой, что даже сейчас, работая на заводе, она с каждой получки на большую часть денег накупала игрушек и гостинцев и отвозила в этот детский дом. Но главное в этом детском доме все было, достаточно, справедливо. Лучшие оценки ставили не за подхалимство, а за знания. И наказывали одинаково, хоть отличников, хоть двоечников, если кто-то поступал неправильно. А еще им привозили фильмы. Это был настоящий праздник. Катя влюблялась в актеров, любовалась актрисами, стараясь подражать им во всем. Это было очень хорошо, потому что тогда она следила за самой собой, старалась быть аккуратной, яростно избавляясь от въевшихся привычек вытирать нос рукавом, или ругаться самыми скверными словами. А потом она влюбилась. Ей тогда было около пятнадцати лет. Ее избранник воплотил самые светлые и самые лучшие ее мечты в жизни. В детский дом пригласили летчика, который работал в Заполярье, а сейчас приехал на отдых в санаторий, что располагался неподалеку. Героическая профессия уже заставляла относиться к нему с уважением, а еще он оказался молод … и красив. Если бы Катя знала о существовании греческих богов, то она бы точно сказала: «Красив, как греческий бог», а так она могла сравнить его только с любимым актером. Эта любовь жила в ее сердце до сир пор, именно она помогала ей выживать, когда хотелось умереть. А случилось это уже через год, кода она с другими ребятами после достижения пятнадцати лет поступила в ремесленное училище.
Воспитатели много чего желали выпускникам, от много-чего предостерегали, но никто не сказал Кате, что в первую очередь она должна бояться парней-ровесников, поскольку теперь она выглядела не мальчишкой-сорванцом, а привлекательной девушкой, с которой хотелось не дружить, а завести совсем другие отношения.
Это случилось через неделю после того как она въехала в общежитие, где жили учащиеся не только из ее училища, но и других училищ города. Девушки жили на втором этаже, парни на третьем. Дежурный воспитатель, дежурная у входа, все как положено. Но разве можно уследить за подростками, если они что-то задумали? Катю с подругой пригласили на третий этаж отметить поступление в училище. Она пошла без всякой боязни, не сомневаясь ни капельки в дружеском расположении пригласивших их парней. И ее и подругу напоили почти до бесчувствия… ну все тогда и случилось.
Ни Катя, ни ее подруга никому ничего не рассказала, боясь позора и осуждения, но самое страшное было впереди. Слух о том, что с ними можно, мгновенно распространился по общежитию. Девушки смотрели с презрением, а от липких намеков и предложений парней было просто некуда деться. Подруга попыталась отравиться, а Катя взяла нож ударила им трех парней, ранив одного в живот, другому полоснув по лицу, третьему порезав руку, которой он пытался защититься.
Был суд. Следователь сразу объяснил ей, что если бы она ударила ножом в тот момент, когда все происходило, ей вообще бы ничего не было, а поскольку она напала спустя несколько дней, то преступление тянуло на продуманное хладное убийство. За нее хлопотали, просили о снисхождении, из детского дома прислали отличную характеристику. Катя получила два года колонии для несовершеннолетних преступников. Вышла из нее без двух зубов и в полной уверенности, что ее жизнь кончена. Но неожиданно ее приняли на завод, сначала ученицей, потом она стала работать самостоятельно. Она была быстра и трудолюбива, жизнь понемногу налаживалась и тут это соревнование. Победила она, но победителем объявили другую. Это ее сломало, сломало окончательно. Она знала только единственный способ унять душевные муки – алкоголь. И вот как получилось…
Все то время, пока воспоминания Кати разворачивались в сознании Элиды, она просидела на краю кровати глядя в одну точку, она словно пребывала в каком-то трансе, мучительно переживая все то, что переживала Катя. Но вот она моргнула раз, потом другой, вздохнула, и в который раз огляделась вокруг. Она почувствовала, что ей нужно срочно восстановить силы. Нужна была еда. Еда сытная, лучше горячая. Но на столе лежал только хлеб.
Она вспомнила, что получка завтра, но впереди был день, а завтра еще один. Кушать захотелось так сильно, что потемнело в глазах, взгляд остановился на бутылке: «Можно сдать пустые бутылки! – Элида двинулась к шкафу, вспомнив, что там лежали две бутылки из-под молока, она сделала несколько шагов и вдруг потрясенно замерла. «Стекло? Бутылки из стекла? – Элида схватила бутылку со стола и стала ее рассматривать, совершенно забыв о Кате и ее проблемах. Стекло в мире Элиды стоило безумно дорого и из него делали только флаконы для хранения зелий, Элида в восторге потащила бутылку к окну и тут вообще окаменела, совершенно прозрачные окна не оставляли сомнений, что это не слюда (как было даже в доме герцога), а тоже стекло. Она потрогала прозрачную поверхность рукой, страстно желая вырвать оконную раму и забрать ее в свой мир. – Здесь научились делать стекло! – догадалась она. – И стекло стоит настолько дешево, что его вставляют в окна… всем! Вот это да! Интересно, я смогу узнать секрет его изготовления?», – и тут же память Кати подсказала, что можно пойти в библиотеку и попробовать найти ответ в книгах. Элида снова села на кровать, но в этот раз потому что не могла сдержать восторга, но снова слабость и дрожь в ногах напомнили ей о еде. Она вышла в коридор, закрыла комнату на подвесной замок и стала спускаться по лестнице. И тут она снова замерла: на площадке между лестничными пролетами стояло зеркало. Элида ахнула, поскольку такого великолепия она никогда не видела. Тут же в памяти Кати вспыхнуло воспоминание о том, как она увидела это зеркало впервые.
… Она с комендантшей общежития поднимались по лестнице. Катя равнодушно скользнула глазами по своему отражению, а вот комендантша остановилась и с нескрываемой гордостью стала рассказывать, что это зеркало попало сюда из особняка княгини, и было изготовлено в Италии и стоило баснословно дорого. Кате было настолько безразлично и само зеркало и то, кому оно принадлежало, что она едва слышала эти слова. Катя была равнодушна к вещам, к любым предметам, презирала и ненавидела все эти удобные мелочи, позволяющие создавать комфорт и уют. Для нее главным было отношение людей друг к другу. Элида почувствовала стыд (поскольку обожала, чтобы ее окружали красивые вещи), и впервые подумала о том, насколько она внутренне не похожа на эту девушку. Элида думала обо всем об этом, а глаза жадно рассматривали ее отражение, по какой-то причуде Мироздания это тело принадлежало теперь Элиде, и она хотела знать, как выглядит. Катя была такого же роста, как и она. Худощавая, лицо загорелое, Элида с завистью посмотрела на утонченный подбородок, впалые щеки и выступающие изящные скулы. У нее самой был припухлый подбородок и округленные щеки. Мать с бешенством каждый раз тыкала носом в эти ее недостатки аристократической внешности, не слушая ничьих уверений, что у Элиды это остатки от детской внешности, повзрослев, и щеки и подбородок станут изысканнее и утонченнее, как и свойственно внешности женщин того древнего рода, к которому принадлежала мать ну и, соответственно, она. Элида так надеялась, что такие изменения произойдут до ее замужества, но чуда не случилось и в дом мужа она вошла с пухлыми щечками и круглым подбородком. «Катя же старше меня! – успокоила она саму себя. – Ей уже девятнадцать, а мне шестнадцать с половиной, наверно, все дело в этом, – Элида отошла подальше, чтобы видеть себя во весь рост. Только теперь открытые ноги бросились ей в глаза. Голые ноги! Юбка была чуть ниже колен, а дальше голые икры и щиколотки. – Ах! – ахнула она и попыталась стянуть платье пониже, что, разумеется, у нее не получилось. – Как же я выйду на улицу? Меня же все увидят! – хорошо, что память Кати тут же показала ей группки девушек, идущих под ручку друг с другом, смеющихся и веселящихся и у всех юбки едва прикрывали колени. Элида, поколебавшись несколько секунд стала спускаться по лестнице, и так задумалась, что не заметила, как к ней обратилась дежурная, сидящая у входа в здание.
