Текст книги "Запретный французский (ЛП)"
Автор книги: Р. С. Грей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)
Конечно, нет. Я не сажаю семена, я их закапываю.
Еще не закончив, уже сожалею о содеянном.
Оплакиваю потерю фотографии, как только она исчезает.
Глава 7
Эммет
У меня есть список заданий, которые нужно выполнить, прежде чем смогу уйти из Сент-Джонса. Я уже сдал выпускные экзамены, но мне нужно вернуть библиотечные книги, собрать вещи в общежитии и провести встречу с мисс Дюваль, школьным методистом. Каждый студент посещает ее четыре раза в год. Ей далеко за семьдесят, она грузная, и у нее нет времени на чужое дерьмо.
– Вы опоздали, – говорит она мне, когда вхожу в кабинет.
– Прошу прощения.
Занимаю отведенное мне место на диване напротив ее кресла. Она никогда не сидит за столом. Хочет, чтобы студенты чувствовали себя непринужденно, поэтому кабинет оформлен как гостиная – с потертой мебелью, лампами и безделушками.
– Все в порядке. После этого у меня перерыв на обед, мы задержимся на десять минут.
Я не спорю, не хочу усложнять ей работу. Мисс Дюваль всегда умела находить общий язык со студентами. Даже когда я был маленьким, она относилась ко мне с большим уважением, чем я, вероятно, заслуживал.
– Что это за книги? – спрашивает она.
Она имеет в виду стопку, которую я положил на диван рядом с собой.
– После мне нужно сходить в библиотеку. Я хранил их в комнате последний год. Уверен, библиотекарь захочет их вернуть.
Она изучает их, кажется, впечатленная выбором.
– Я и не знала, что ты такой заядлый читатель.
Пожимаю плечами.
– Помогает скоротать время.
Она смеется.
– Ты говоришь, как заключенный.
Поднимаю бровь, как бы спрашивая: «А разве нет?»
Она улыбается, снимает с носа очки для чтения и сжимает их в руке.
– Ну, как у тебя дела?
– Отлично.
– А как насчет уровня стресса? Нередко выпускники испытывают сильное беспокойство в связи с поступлением в колледж.
– Когда вы стали психотерапевтом? Думал, что на прощальном интервью вы расскажете мне, какие курсы выбрать в колледже, чтобы убедиться, что я на правильном пути. Уровень стресса в норме. Беспокоитесь? – Я пожимаю плечами. – Не стоит.
Кажется, ее это забавляет.
– Тебе не нужна помощь в этом вопросе. За время учебы в Сент-Джонсе тебе удалось добиться отличных оценок. Выступить с речью на выпускном – немалое достижение, и тебя приняли во все университеты, в которые ты подал заявления. – Открываю рот, но она не дает мне возразить: – И, хотя ты можешь приписать достижения имени своей семьи, я не сомневаюсь, что ты добился бы таких же результатов и без влияния отца. Думаю, в академическом плане у тебя все в порядке.
Начинаю вставать.
– Тогда, если позволите…
– Сядь.
Вздыхаю и снова сажусь.
Мисс Дюваль ждет, пока я пойму, что эта встреча состоится, хочу того или нет, и когда, наконец, встречаюсь с ней взглядом, она ободряюще улыбается мне.
– Это наша последняя встреча, Эммет. В колледже ты станешь одним из многих. Легко потеряться. Я не хочу этого для тебя.
– Уверяю вас, со мной все будет в порядке.
– Сделай одолжение, расскажи.
Мне требуются все силы, чтобы не застонать.
– Где ты видишь себя после колледжа?
– Работаю в бизнесе отца.
– И эта перспектива делает тебя счастливым?
Счастье… что это, черт возьми, такое?
– Конечно.
– В Принстоне есть спортивные клубы…
Я быстро перебиваю.
– Я буду учиться в колледже в Париже.
Мисс Дюваль удивленно приподнимает брови.
– В самом деле? Я думала, ты согласился на место в…
– Нет.
Она выдыхает и откидывается на спинку стула, выглядя почти побежденной.
– Неважно, – добавляю я. – У меня нет времени на спорт.
– Верно. Поддержание отличных оценок потребует от тебя большого внимания.
Хотя знаю, что она намеренно провоцирует меня, отвечаю решительным тоном:
– Именно так.
– Могу спросить, на кого ты пытаешься произвести впечатление?
Глупый вопрос. Она уже знает ответ.
После консультации отправляюсь в библиотеку и обнаруживаю, что там совершенно пусто. Сотрудники уже ушли. В здании царит полумрак, и единственный свет проникает через витражи под потолком. Никто не хочет находиться здесь сейчас, экзамены закончились. Большинство ребят уже покинули Сент-Джонс, за исключением старшеклассников. Люди веселятся и наслаждаются последними часами учебы в старшей школе.
Завтра выпускной. Школа будет переполнена гордыми семьями. Моя будет состоять из Александра. Уилсон уже договорился об отправке вещей в Париж, и я должен упаковать все в коробки до завтрашнего утра. Грузчики прибудут в 10:00. Мой рейс – в 14:00. Сразу после церемонии меня будет ждать машина, чтобы отвезти на частную взлетно-посадочную полосу.
Вот так и закончилось мое детство.
Александр проведет лето в Нью-Йорке, скрываясь от отца. Предполагалось, что летом он будет стажироваться в «Картье», но он отказался. Ему даже негде остановиться, но он не волнуется. Александр всегда находит решение.
Туфли гулко стучат по паркету, когда я прохожу вглубь тихой библиотеки. Волна ностальгии захлестывает меня, когда вижу знакомые стопки книг, картины, написанные маслом в рамке, бронзовый бюст Шекспира, кабинеты для занятий с неудобными стульями, которых избегал как чумы.
Мало по чему можно скучать в Сент-Джонсе, но по кампусу я точно буду.
Взгляд блуждает по дальним стеллажам, и я уже собираюсь продолжить путь, отнести книги на стойку возврата, когда замечаю что-то неуместное среди полок.
Рetite souris.
Ее темные волосы почти сливаются с тенью, но мешает окружающий луч света. Пылинки конфетти танцуют в воздухе над головой, придавая ей ангельский вид, словно избранное дитя бога, в которого я не верю.
Подхожу к ней, даже не осознавая этого. Лейни скрючилась на полу, прижав колени к груди. Ее руки обхватывают ноги, подбородок покоится на коленях.
Как всегда, она выглядит грустной.
Думаю, она понимает, что я здесь, но не отрывает взгляда от полки напротив.
– Мы действительно не можем продолжать встречаться так.
Она моргает, но в остальном остается совершенно неподвижной.
– Уходи.
«Не хочу».
Изучаю ее, желая, чтобы Лейни посмотрела на меня. Мне нужно еще раз увидеть ее глаза, прежде чем покину Сент-Джонс.
– Ты действительно разочаровала меня на днях.
– Уходи.
В словах резкость. Она бросает их так, словно хочет ранить.
Тем не менее подхожу к месту, где она сидит, и медленно сползаю по полке, чтобы сесть рядом с ней, ставя перед нами стопку книг.
Недолго молчу, давая ей привыкнуть ко мне. Она не разжимает рук и не вытягивает ноги, но в конце концов я чувствую, что она смирилась с моим вторжением.
– Почему мне ты даешь отпор, а другим – нет? Ты должна была противостоять Блайт.
Наступает долгое молчание, настолько долгое, что опасаюсь, что она больше никогда не заговорит. Когда она заговаривает, я испытываю облегчение.
– Я ничего не делала с этой фотографией. Я не… Все было не так, не то что они говорили. Я не фрик.
– Мы все фрики, Лейни. Смирись.
Наконец она смотрит на меня, ее зеленые глаза пылают яростью.
– Ты – засранец.
– Хорошо, – говорю я, гордо кивая. – Именно это я и хочу, чтобы ты сказала Блайт, когда она в следующий раз попытается тебя задирать.
Ее глаза сердито сужаются.
– Ты же знаешь, что сам мог бы что-нибудь сказать.
– И как бы это тебе помогло? Я уезжаю. На самом деле, я уже одной ногой за дверью. Скоро ты останешься здесь совсем одна.
– Я и так всегда одна.
Лейни смотрит, как я закатываю глаза, затем откидываю голову назад, чтобы положить на полку позади, глядя на проход.
– Ты думаешь, что одна испытываешь это чувство. Думаешь, что ты единственный человек в Сент-Джонсе, которому грустно и которого не понимают, но на самом деле это всего лишь оправдание.
– Не знала, что подписалась на лекцию, которую читает человек, которого даже не знаю.
Я улыбаюсь, но она этого не видит.
– Разве мы не знаем друг друга? Такое ощущение, что да, немного.
Чуть не отпускаю шутку, что она хранит мою фотографию под подушкой, но вовремя прикусываю язык. Она такая юная, я иногда забываю.
Меня это не смутило. С чего бы? Как бы банально ни звучало, но бог любит, когда ему поклоняются.
Мне хотелось утешить ее, не заставляя чувствовать себя неловко. Какие бы чувства ни заставили ее вырезать и сохранить мою фотографию, сомневаюсь, что они настоящие. Когда-нибудь она встретит человека, который будет достоин того, чтобы его фотографию бережно хранили. Жаль, что она этого не понимает.
– Ты рад, что покидаешь школу? – тихо спрашивает она.
Похоже на вопрос, который минуту назад задала школьный психолог, и если в ее кабинете я чувствовал себя так, словно ставил галочки, выполнял свой долг и мог уйти, то здесь, сидя с Лейни, чувствую, что честность – единственный выход.
– И да и нет.
Она в замешательстве хмурит брови.
– Но ты же отправляешься в колледж. Разве ты не взволнован?
– Все не так просто.
– Потому что ты не хочешь расставаться с друзьями? С девушкой?
Пытаюсь сообразить, кого она могла иметь в виду. Несколько недель назад была ночь, когда мы с Франческой увлеклись, но…
– У меня нет девушки, так что нет. И все мои друзья будут на расстоянии вытянутой руки, даже если я буду находиться на другом конце света. Я пойду в колледж в Париже, и, между нами говоря, я готов начать с чистого листа.
– Ну, тогда что тебя сдерживает?
Теперь я молчу.
Она слегка прижимается плечом к моей руке.
– Ты можешь рассказать мне. Я умею хранить секреты.
Почти улыбаюсь ее искренности.
Но вместо этого пожимаю плечами.
– Ничего особенного. Просто… люди многого от меня ожидают. Есть жизненный план, которому я должен следовать.
– Или что?
– Или… ничего. Я буду ничем не примечателен. Неудачником.
Лейни не отвечает, и когда я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на нее, она хмурит брови, словно не в силах понять, что меня ждет такая участь.
Затем она опускает взгляд на руки, крепко обхватывающие ее ноги.
– Да… Что ж, я завидую, что ты уезжаешь. У меня впереди еще столько лет здесь.
– Не обязательно быть несчастной.
– У меня нет друзей, – говорит она без обиняков.
– Ты могла бы попытаться больше проявлять себя.
– Так же, как ты пытаешься быть менее сердитым? Менее напряженным? И как, тебе это удается?
Какая проницательная малышка.
– Ты права. Люди такие, какие они есть. Но печаль – это тяжелая вещь, которую трудно переносить так долго.
– Мне позволено грустить – я скорблю.
Точно. Ее родители умерли в начале года. Это послужило поводом для множества слухов. Чувствую себя полным придурком, что забыл об этом.
– Ты хочешь поговорить о…
– Нет.
Она ясно выразилась, но я все равно чувствую себя неловко, поэтому рассказываю то, чем никогда не делился ни с кем в Сент-Джонсе, кроме Александра.
– У меня была сестра примерно твоего возраста.
Ее глаза расширяются в тревоге.
– Она умерла?
– Иногда мне хотелось… – Черт, это жестоко. Я качаю головой. – Она не в Сент-Джонсе. На самом деле я едва ее знаю. У нас разные матери, но, думаю, она очень похожа на тебя, умная и тихая.
– Откуда ты знаешь, что я умная?
– Предчувствие. Я прав?
– Да, – возмущенно говорит она. – Я получаю пятерки по всем предметам.
– Хорошо.
Лейни вдруг наклоняется вперед и отодвигает в сторону несколько книг, которые я принес вернуть, чтобы она могла лучше прочитать корешки.
– Издеваешься? Я ждала эту книгу несколько месяцев. Как раз собиралась ее купить.
Я смотрю на книгу Джона Стейнбека «К востоку от Эдема».
– Ты читаешь «К востоку от Эдема»?
– Я бы прочитала, только кто-то ее припрятал.
Смеюсь, наклоняясь вперед, чтобы взять книгу и передать ей.
– Вот, она твоя. Если тебя заинтересует, думаю понравится и «Прощание с оружием».
Ее глаза загораются.
– Я дочитала ее в прошлом месяце.
Мы сидим так некоторое время, позволяя разговору перейти к книгам, решая, какие из них, по нашему мнению, следует почитать, а какие совершенно переоценены. Мы оба предпочитаем Стейнбека Фицджеральду, но если не брать в расчет американскую классику, то фэнтези – для нас лучший жанр.
– Ты читал серию «Рожденный туманом»? – спрашивает она с надеждой в голосе. – Я прочла за неделю.
Ее лицо светится радостью.
Мы могли просидеть так весь день, болтая о книгах, но тут в кармане звонит телефон. Это Харрисон или Александр, а если не они, то кто-то другой, желающий встретиться и попрощаться. Я игнорирую первый звонок, но за ним быстро следует другой. Вздыхаю, и Лейни все понимает.
– Ты завтра уезжаешь? – спрашивает она, не в силах встретиться со мной взглядом.
Киваю.
– Уверена, у тебя много дел.
– К сожалению.
Вещи почти упакованы.
Неохотно вздохнув, встаю. Я собираюсь сложить книги, но вместо этого указываю на них.
– Возьми. Храни их, как я, если хочешь. Они тебе понравятся. У меня безупречный вкус в литературе, как ты теперь знаешь.
Она смеется, затем кивает, уже вытаскивая верхнюю из стопки, чтобы провести пальцем по корешку.
Ничто не держит меня, и я начинаю уходить, но в этот момент возникает странное чувство, в груди все сжимается, будто я делаю что-то не так.
– Эммет?
Оглядываюсь, радуясь, что у меня есть повод посмотреть на нее еще раз.
Впервые с тех пор, как увидел, ее глаза улыбаются, а зеленый цвет настолько яркий, что кажется потусторонним, больше подходящим для книг в стиле фэнтези, которые мы любим, чем для темной и одинокой библиотеки.
– Спасибо…
Слова имеют такой вес, будто она благодарит не только за книги, которые я подарил. Лейни разочарованно хмурит брови и приоткрывает губы. Напрягается, чтобы сказать что-то еще, и я задерживаюсь, давая ей время набраться смелости.
Затем она вздыхает и качает головой.
– …за книги. – Ее плечи опускаются. – Удачи в Париже.
Глава 8
Эммет
Девушка смелая, надо отдать ей должное.
Она завладела моим вниманием.
Уже и не помню, когда в последний раз кто-то осмеливался давать мне непрошеные советы. Большинство людей знают, не следует. Сотрудников GHV увольняли и за меньшее.
То, как она разговаривала со мной… искра в глазах – это было восхитительно. Сложилось впечатление, что она могла встретиться лицом к лицу с дьяволом и уйти со встречи, оставив на одежде лишь пятна сажи, но сколько бы удовольствия это ни доставило, я не хотел этого видеть. Мне нравится, во что она одета. Короткое черное платье плотно облегает миниатюрную фигуру и прекрасно подчеркивает длинные стройные ноги.
Она идет чуть впереди, ведя меня по галерее.
Ощущение нереальное.
Я знаю свое место в мире, усвоил еще в младенчестве. Отец – восьмой богатейший человек в мире, в зависимости от дня и конъюнктуры рынков. Я неприкосновенен, безупречен. Люди припадают к моим ногам. Взрослые мужчины дрожат в моем обществе, и это не потому, что я побегу к папе, если они сделают что-то не так. Они боятся именно меня. Я еще хуже, чем он.
Если бы эта девушка знала, что к чему, она бы бежала, а не шла. Она бы принесла извинения от имени галереи и умоляла о сотрудничестве, стоя на коленях с дрожащими губами.
Пока идем, вспоминаю, как она потребовала, чтобы я отказался от дизайнеров, и мне приходится бороться с очередной улыбкой. Вся ее речь была, мягко говоря, неожиданной. Это было все равно, что услышать львиный рык, исходящий из пасти котенка.
Да, котенок. Что-то в ней есть отчетливо кошачье и свирепое.
Девушка оборачивается, чтобы убедиться, что я все еще иду следом, и мне удается еще раз взглянуть в ее поразительные глаза, примечательные не только цветом, хотя бледно-зеленый встречается довольно редко, но и тем, как соблазнительно изогнуты по краям.
Она останавливается перед большим абстрактным красно-белым коллажем с газетными вырезками, которые трудно прочитать с того места, где я стою. Более того, мне трудно оторвать от нее взгляд, чтобы по-настоящему рассмотреть картину.
Она дает немного времени устроиться перед коллажем, прежде чем начать говорить, тон не стал менее уверенным, а подбородок, как всегда, высоко поднят.
– Это одна из самых впечатляющих работ Аарона. Она выполнена в смешанной технике на холсте. Размер картины примерно семь на пять футов, подпись на обороте. Хотя на первый взгляд это может показаться неочевидным, коллаж отражает картину Пикассо «Герника» и призван стать мощным антивоенным символом. Крупные полосы красного цвета символизируют страдания, вызванные насилием и хаосом. Если присмотритесь, то увидите, что среди красной краски и бумаги разбросаны газетные вырезки, которые Аарону удалось собрать, и все они относятся к 26 апреля 1937 года – дню, когда Германия бомбила Гернику во время Второй мировой войны. Если вы видели работы Пикассо, то, возможно, помните, что на картине также есть газетная бумага, отражающая то, как Пикассо впервые узнал о резне.
Киваю.
– Как француз, я хорошо знаю эту работу. Он написал ее в Париже во время немецкой оккупации. Уверен, вы слышали историю о том, как немецкие солдаты впервые увидели картину.
Ее зеленые глаза сверкают, когда она качает головой.
А вот и шанс немного склонить чашу весов. Не могу удержаться.
Делаю шаг к ней, понизив голос.
– В 1940 году немцы, оккупировавшие Париж, решили провести инвентаризацию всех банковских хранилищ в городе, и Пикассо вызвали в Национальный банк торговли и промышленности, где у него было два хранилища рядом с хранилищем Анри Матисса.
Она кивает, вспоминая.
– Да, конечно. Он спас бесчисленное множество работ от уничтожения во время оккупации. Ренуара, Сезанна…
Киваю. Хорошая девочка.
– Пикассо показал солдатам содержимое своего сейфа, и после того, как уверенно заявил, что картины, хранящиеся в нем, практически ничего не сто́ят… – губы изгибаются в улыбке, когда она слышит эту восхитительную ложь, – …следователи решили посетить квартиру Пикассо, где они наткнулись на фоторепродукцию «Герники». Легенда гласит, что солдаты поинтересовались у Пикассо: «Это вы сделали?», на что тот ответил: «Нет, это вы сделали».
Ее глаза расширяются от понимания.
– От вашей истории у меня мурашки по коже, – признается девушка, глядя на руки, на которых волосы встали дыбом.
У меня была почти такая же реакция, хотя исключительно из-за нее.
– Я куплю эту работу.
Ее губы приоткрываются в шоке.
– Я… – Она замолкает и качает головой, отводя взгляд. – Вам не следовало позволять мне продолжать в том же духе. Вы явно знаете, что делать, когда дело касается искусства.
– Я новичок, уверяю вас.
Скромность – это не то, с чем я хорошо знаком. Это слово кажется мне чужеродным.
– Считайте, что работа продана, – настаиваю я, теперь уже более сурово, чем минуту назад. Не люблю повторяться. – А теперь покажите другую.
Она поднимает глаза и встречается со мной взглядом.
– Вы же не серьезно, – говорит она, почти задыхаясь.
– С какой стати мне шутить? – терпение внезапно иссякает. – Вы знаете, кто я?
При этих словах она заливается громким, диким смехом, от которого мое сердце начинает бешено колотиться в груди.
С пылающими щеками она придвигается ко мне, пока мы не оказываемся почти вплотную друг к другу.
– Я как раз собиралась спросить о том же. Ты помнишь меня? Конечно, помнишь.
Вопрос застает врасплох. Я хмурюсь, рассматривая ее, взгляд быстро скользит по фигуре, в то время как мозг неустанно работает, пытаясь вспомнить, кто она такая. Конечно, я бы вспомнил, что видел эту женщину раньше, с ее темными волосами и выдающимися скулами, чистой, гладкой кожей и полными губами. На периферии моего сознания возникает какое-то ноющее чувство, что я что-то упускаю.
– Признаю, что ты чувствуешься мне знакомой.
– Чувствуюсь, – повторяет она, с любопытством наклоняя голову. – Какое интимное слово.
Меня так и подмывает протянуть руку и обхватить ее тонкую шею, приподнять подбородок, чтобы свет падал на ее лицо, подсвечивая каждую деталь, пока в моей голове не всплывут какие-нибудь воспоминания. Раздражение перетекает в гнев.
Кто ты? Я уже собираюсь спросить, но в этот момент тучи рассеиваются, и судьба преподносит ответ.
– Лейни, не хочу прерывать, – говорит какая-то молодая девушка с белым бейджиком, приколотым к рубашке, и озабоченно хмурится. Она похожа на практикантку из колледжа, что объясняет, почему она сочла уместным прервать наш разговор, хотя я здесь самый важный клиент.
Она не обращает на меня никакого внимания, ее большие встревоженные глаза устремлены на Лейни.
– Не могла бы ты мне помочь? Этот клиент расспрашивает о работах в стиле постмодерн, и я чувствую себя немного не в своей тарелке. Не могла бы ты…
– Конечно. – Стажеру даже не нужно заканчивать мысль, как Лейни пользуется возможностью покинуть меня, раз уж тайна раскрыта. Она успокаивающе кладет руку на плечо девушки и едва заметно кивает мне. – Я пришлю кого-нибудь вам в помощь, мистер Мерсье, и отложу картину «Герники», как вы просили. А теперь прошу меня извинить.
Она ускользает, прежде чем я успеваю заговорить. И остаюсь наблюдать, как ее поглощает толпа людей, некоторые из которых с нетерпением ждали возможности заговорить со мной. Какой-то мужчина почти выпрыгивает у меня перед носом, прерывая мою погоню за девушкой.
– Мистер Мерсье, если у вас найдется минутка, для меня было бы честью познакомиться с вами, – говорит какой-то парень с горящими глазами и в фирменном костюме журналиста, который плохо сидит на нем. Он достает телефон и начинает записывать, подтверждая мои подозрения. – Вы не против записи? У меня всего несколько вопросов о вашем будущем в GHV. Ходят слухи, что скоро вы станете…
Обхожу его, пока он продолжает говорить, мне нужно точно знать, та ли это женщина, с которой только что разговаривал, за кого я ее принимаю.
Внешность подходит. Бледно-зеленые глаза выделялись даже в молодости. Темные волосы. Сдержанные черты лица. Но та Лейни, которую я знал, была тихоней, ребенком, который прятался в укромных уголках и держался особняком. Не могу сопоставить воспоминания о ней с этой невероятно уверенной в себе женщиной, с которой только что разговаривал.
Замечаю ее в толпе, когда она приближается к гостье, которая мучила стажера галереи. Лейни поворачивается к клиенту с нежной улыбкой, и даже с другого конца комнаты без тени сомнения понимаю, что это Лейни Дэвенпорт, только повзрослевшая.
Глава 9
Лейни
Мне следовало уже быть в постели, но я выхожу на балкон. Снова. В последнее время я так часто бываю здесь, сижу на стуле, подтянув ноги к груди. Становится слишком холодно, но я не могу заставить себя двигаться, сколько бы порывов ветра ни грозили свалить меня.
В правой руке перекатываю незажженную сигарету между большим и указательным пальцами, старательно сосредотачиваясь при этом. Не знаю, зачем она мне. У меня нет с собой зажигалки. Кроме запаха никотина, я ничего не могу сделать с этой чертовой штукой.
Я никогда раньше не курила. Коллетт курит. Она постоянно выходит на улицу во время смен в галерее. На днях я стащила у нее сигарету и постаралась не обращать внимания на удивленный взгляд, которым она одарила меня.
– Маленькая мисс паинька любит курить?
– Неважно, – сказала я, пожимая плечами, пытаясь выглядеть беззаботной, хотя было очевидно, что я делаю: пытаюсь быть той, кем не являюсь.
Нет, я не курю. Нет, скорее всего, и не начну. Но я могла бы.
Завтра будет долгий день. Мне действительно нужно поспать, но я никак не могу заставить себя двигаться. И тут внезапно вспоминаю о спичках, которые лежат в прикроватной тумбочке, из бутик-отеля, в котором мы останавливались в Париже в прошлом году. Надпись на коробке показалась слишком милой, чтобы не оставить ее на память. Роюсь в захламленном ящике, пока не нахожу крошечную бело-розовую коробочку.
Вернувшись на балкон, трижды чиркаю спичкой, прежде чем она загорается. Затем порыв ветра гасит пламя, и приходится проделывать все сначала.
В конце концов, мне это удается. Поджигаю кончик и делаю самую маленькую затяжку, чтобы избежать приступа удушья, который обычно возникает после первой затяжки, но он все равно происходит.
Закашливаюсь так, словно на дворе 1800-е годы и у меня брюшной тиф, когда раздается стук в дверь.
– Лейни?
Это Маргарет.
Дерьмо. Дерьмо. Дерьмо.
Недолго думая, выбрасываю сигарету с балкона, а затем в панике наклоняюсь и смотрю, как она порхает в воздухе, кончик все еще светится оранжевым.
Несмотря на поздний час, на улице полно народу, поэтому я совсем не удивлена, что сигарета приземлилась на плечо женщине. Она испуганно отскакивает, затем поднимает глаза.
Использую руки, как рупор.
– Простите! – шепчу я. – Это вышло случайно!
Дверь моей спальни открывается, и я резко оборачиваюсь, как раз в тот момент, когда Маргарет входит с подносом чая и тарелкой теплого шоколадного печенья. В свои 60 с небольшим Маргарет каждый божий день укладывает белокурые волосы во французскую косу. На шее всегда висят очки для чтения, и, сколько я ее знаю, она никогда не носила брюк. Униформа состоит из накрахмаленных рубашек-платьев, которые она аккуратно гладит каждое утро, прежде чем выйти из своей комнаты. Она любит помпезность и торжественность, а ее строгое соблюдение светского этикета может соперничать с Эмили Пост. Именно поэтому она смогла так долго удерживать положение в доме бабушки. Они как две капли воды похожи. Думаю, будь на то их воля, они бы убедили весь Бостон принять стиль одежды и социальные обычаи эпохи регентства. Корсеты, визитные карточки, компаньонки. Идея «Netflix and chill» для них совершенно непостижима.
Маргарет замечает, что я стою на балконе, и предостерегающе хмурит брови.
– Лейни, дорогая, пожалуйста, зайди внутрь и закрой дверь. На улице ощутимо похолодало.
Делаю, как она говорит, извиняюсь и запираю за собой балконную дверь.
Она несет поднос с чаем в зону отдыха в моей комнате. Она аккуратно оформлена, журнальный столик, стоит между креслом для чтения и диванчиком. Вся мебель антикварная, ее выбирала бабушка. Ставя поднос на стол, Маргарет хмурится и принюхивается.
О нет.
– Я только что задула свечу. Пахнет?
Все еще хмурясь, Маргарет качает головой.
– Наверное.
– Это ненадолго, – заверяю ее, наклоняясь, чтобы налить себе чашку чая. Это ромашковый чай. Маргарет начала заваривать его для меня, когда я была маленькой и у меня впервые начались проблемы со сном. Пока я была на каникулах, она заставала меня в гостиной, читающей при свете лампы, пытающейся прогнать мрачные воспоминания. Чай не всегда помогает, но я полюбила ежевечерний ритуал.
– Как нальешь чай, подойди к туалетному столику, и я расчешу тебе волосы, – говорит она мне, уже направляясь в ту сторону.
Маргарет – неотъемлемая часть дома бабушки, с тех пор как я себя помню. Официально она горничная, хотя это звание и близко не подходит для того, чтобы охватить все обязанности Маргарет. Одним словом, она незаменима.
Когда я была моложе, то часто задавалась вопросом, что было нужно Маргарет. Ее отношения с бабушкой казались такими странными. Маргарет была так вовлечена в нашу жизнь, что, казалось, у нее не было ничего для себя – ни семьи, ни детей.
Теперь понимаю, что за кулисами скрывается нечто большее. Хотя ни одна из них не признается в этом, Маргарет и бабушка – лучшие подруги, и, более того, они спутницы жизни. Спальня Маргарет находится прямо рядом с бабушкиной. Они проводят дни рука об руку. Вместе объездили весь мир. Такие отношения устраивают обеих.
После того как усаживаюсь за туалетный столик с чашкой чая, Маргарет распускает мой низкий пучок и осторожно проводит расческой по длинным прядям. Я терпеливо сижу и пью, зная, что она наслаждается этими тихими моментами так же, как и я.
– Как прошла выставка?
– Удалась. Я продала немало картин.
Она гордо улыбается.
– Моргану повезло, что у них есть ты.
Издаю едкий смешок.
– Скажи это бабушке. Знаю, она не хотела, чтобы я тратила там время.
Маргарет не отвечает, и я не удивлена. Знаю, что она никогда не укусит руку, которая ее кормит. Она предана бабушке, хотя мне нравится думать, что она дорожит и нашей связью.
– Кто-нибудь интересный появился в галерее сегодня вечером?
Замираю с чашкой чая на полпути ко рту. Мои широко раскрытые глаза встречаются с ее отражением в зеркале.
Откуда она знает, что Эммет Мерсье был там? Я никому ничего не сказала в галерее. Мы с ним больше не разговаривали после того, как я ушла. Он задержался совсем ненадолго, и, возможно, ему захотелось бы продолжить то, на чем мы остановились, но я не дала ему такой возможности. Большую часть вечера я провела, приклеившись к Аарону и пытаясь убедить себя, что просто пытаюсь выполнить работу, хотя на самом деле поступила, как трус.
Не знаю, почему наши пути пересеклись именно сегодня. Я не видела Эммета с тех пор, как он покинул Сент-Джонс – на самом деле, это не совсем так. Я видела его в интернете и в газетах. Пытаться оградить себя от новостей о семье Мерсье и GHV – задача невыполнимая. Кажется, что «Атлантик» и «Нью-Йорк таймс» постоянно пишут о них или публикуют их фото в социальных сетях.
Он повзрослел именно так, как я и предполагала, словно марочное вино, выдержанное в идеальных условиях. Не знаю, почему это меня расстраивает. Я не хочу, чтобы он страдал, но хочу, чтобы на его пути была хотя бы одна настоящая душевная боль, девушка, которая действительно поставила его на место. Когда-то я представляла себя такой девушкой, когда была невероятно молода и невыносимо наивна. Не могу поверить, что он снился мне, когда мы учились в Сент-Джонсе. Тогда я была еще ребенком, но он был так красив, что никто не мог меня в этом упрекнуть. Думаю о фотографии, которую хранила под подушкой, о том дне, когда все узнали об этом. Какая дура.
Маргарет снова проводит щеткой по волосам, терпеливо наблюдая, когда я робко улыбаюсь и пожимаю плечами.
– Как обычно. Почему ты спрашиваешь?
– Я надеялась, что Ройс придет.
При упоминании Ройса испытываю такое облегчение, что плечи поникают. И теряю два дюйма в росте. Рада, что она думала именно об этом. Никого не касается, что я сегодня столкнулась с Эмметом, и я не собираюсь делиться этим с бабушкой или Маргарет. Бабушка лишь воспользуется случаем напомнить мне о будущем, или, что еще хуже, ей взбрело бы в голову вообще сократить мое пребывание у Моргана, чтобы избежать повторной встречи.
– Он будет здесь завтра?
Она улыбается, хотя, кажется, нерешительно.
– Да, он подтвердил, хотя именно бабушка организовала встречу…
– Я не против, – заверяю ее, пытаясь понять, во что она играет.
– Значит, тебя все устраивает?
Думаю о сигарете, лежащей на тротуаре, о лжи, которой кормлю себя по утрам. Ты счастлива. С тобой все в порядке. Нет жизни лучше, чем та, которой ты живешь.
– Более чем, – отвечаю я с широкой улыбкой. – Почему бы тебе не помочь мне выбрать что-нибудь для завтрашнего обеда, прежде чем я лягу спать?
Глава 10
Лейни
Ройс Сондерс сидит на скамейке напротив меня, один. Я сижу рядом с бабушкой. Мы пьем послеобеденный чай в саду на заднем дворе, и невыносимая тишина грозит довести меня до крайности. Он здесь всего двадцать минут, и, кажется, мы исчерпали все возможные варианты тем.
