Текст книги "Запретный французский (ЛП)"
Автор книги: Р. С. Грей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)
Все в Сент-Джонсе шепчутся о Лейни. Она хрупкая. Маленькая. Тоненькая. Такая тихая, что это пугает людей до смерти. Она одинока или ее преследуют призраки? Я слышал насмешки в ее адрес, всю эту чушь, которую говорят, хотя она всего лишь ребенок.
Теперь мне стыдно, что именно на нее я накричал.
Из всех в Сент-Джонсе она меньше всего заслуживает моего гнева.
Глава 4
Лейни
Хочу, чтобы этот день поскорее закончился. Терпеть присутствие бабушки в кампусе – все равно что развлекать английскую королеву весь день. Она пришла рано и оставалась допоздна, засыпая меня тысячью вопросами и замечаниями. Кто мои друзья, какие занятия предпочитаю, «не пей чай большими глотками» и «ради бога, перестань сутулиться».
Когда ее «роллс-ройс» выехал на дорогу, мне больше всего на свете захотелось свернуться калачиком в постели с хорошей книгой и кружкой горячего шоколада, но вернувшись в общежитие, обнаружила табличку, приклеенную к двери.
«ИСЧЕЗНИ».
Блайт делает это периодически, фактически выгоняя меня из собственной комнаты. Обычно всего на пару часов, хотя однажды это длилось целые выходные. Пришлось спать под столом в библиотеке, и после этого у меня целую неделю болела спина.
Когда увидела записку, я на минуту задержалась у двери, пытаясь осознать все неудобства. Мне нужно в комнату. По крайней мере, переодеться из этого нелепого платья. Бабушка прислала его на прошлой неделе с четкими указаниями надеть его на сегодняшний обед. Я чувствовала себя пятилетней девочкой на дне рождения, такой розовой и с оборками. Хуже того, ткань ужасно колючая.
Я вздохнула и ударилась лбом о дверь.
– ПРОЧТИ ЗАПИСКУ! – Крикнула Блайт.
Зажмуриваю глаза и пытаюсь сдержаться от ответного крика. Бесполезно. Уже проходила этот путь. Говорила учительнице, администратору, директору школы. В конце концов, это только ухудшило мою жизнь. Почему взрослые не могут понять? Я не хочу, чтобы они приводили Блайт в кабинет для строгого разговора, я хочу, чтобы они выгнали ее из Сент-Джонса.
Впрочем, неважно. На ее месте появилась бы новая, еще худшая версия. О боже, от ужаса мурашки бегут по коже. Если бы я была католичкой, то при одной мысли об этом перекрестилась.
Уходя из общежития, я желала, чтобы она подхватила какую-нибудь неизлечимую, ужасно уродующую ЗППП. Не слишком ли многого прошу от кармы?
Поскольку идти некуда, направляюсь в библиотеку, не хотелось бы, чтобы мне оторвали голову, если снова помешаю Блайт и ее партнеру. Глупая я, в итоге мне все равно прилетело.
Я даже не заметила, что Эммет был там. Прихожу в место, где люблю заниматься, где книги такие пыльные и забытые, что скорее столкнусь с призраком умершего автора, чем с живым человеком.
Я еще не оправилась от шока, увидев его, сидящего на полу спиной к стеллажам и с бутылкой виски, болтающейся между согнутых ног, как он крикнул мне.
– Какого хрена тебе надо?
Я подпрыгнула вверх на целую милю.
Мне следовало бежать, пока не окажусь за пределами библиотеки, но я прошла всего три прохода, прежде чем запаниковала и спряталась среди стеллажей.
Даже сейчас сердце все еще бьется где-то в горле. Дрожь пробегает по рукам и пальцам.
Я словно попала в фильм ужасов.
– Я знаю, что ты здесь, – говорит он, и его голос пугающе лишен эмоций.
Стою совершенно неподвижно, ожидая, когда он сделает первый шаг.
Время замедляется. Ругаю себя за то, что не нашла лучшего укрытия.
Несколько долгих секунд сердцебиение такое громкое, что я ничего не слышу. Подбородок дрожит. Затем я сосредотачиваюсь на нем: тяжелый звон бутылки виски, когда он ставит ее на паркетный пол, шорох одежды, когда встает, зловещее постукивание подошв, когда он медленно начинает искать меня.
– Покажись… покажись… où que tu sois (с французского – где бы ты ни была).
Не понимаю по-французски, но узнаю мелодичную интонацию его насмешки.
Хотя мне хочется замереть, у меня нет другого выбора, кроме как набраться храбрости и заглянуть между книгами, чтобы увидеть, что он делает. Я наблюдаю, как он подходит к концу прохода и смотрит в обе стороны, прежде чем повернуть направо, прочь от меня.
Сжимаю челюсти, чтобы не дрожать.
– Нет причин бояться, – говорит он мне, и его слова звучат мягко, как масло.
Тогда почему я чувствую, что вот-вот расплачусь?
– Ты думаешь, я какой-то монстр?
Он продолжает идти, совсем не торопясь. Доходит до конца прохода, наклоняется, чтобы заглянуть в него, а затем, ничего не обнаружив, идет дальше. Ищет лениво, знает, есть не так уж много мест, где спрятаться.
Если я останусь на месте, то стану легкой добычей. Эммет повернет назад, пройдет этим путем и найдет меня.
Не обращая внимания на бешено колотящееся сердце, делаю шаг вслед за ним, используя звук его шагов, чтобы замаскировать свои собственные. Моя цель – добраться до заднего выхода из библиотеки, который ведет в темный, безопасный коридор.
Я почти преодолела первое препятствие, крадучись добралась до конца прохода, когда он внезапно останавливается и поворачивает назад, ко мне.
Я замираю.
– Знаешь, может быть, это я должен бояться, оставшись наедине с Лейни Дэвенпорт в библиотеке. Если верить слухам, я могу не выбраться отсюда живым.
Смущение охватывает меня, но ненадолго. За ним следует гнев, накопившийся за этот дерьмовый день. Сначала бабушка, потом Блайт, теперь он.
– Ты же знаешь, что не помогаешь себе, когда поступаешь подобным образом, прячешься в тени и делаешь вид, будто ты немая.
– Это не так, – импульсивно огрызаюсь я.
Эммет поворачивает голову в мою сторону, взгляд встречается с моим сквозь книжные полки, и губы растягиваются в дьявольской улыбке.
– А… вот ты где. Рetite souris (с французского – маленькая мышка).
Настороженно наблюдаю за его приближением, гадая, каков же его план, беспокоясь, вдруг поймет, что мы играем разные роли: льва и ягненка.
Руки сжимаются в кулаки, когда он подходит и останавливается в проходе передо мной. Сердце ухает где-то в животе, когда книги, разделяющие нас, одна за другой отодвигаются и небрежно бросаются на пол, пока его грудь, облаченная в костюм, не становится полностью видна сквозь щель.
Затем медленно… он наклоняется, так что мы оказываемся лицом к лицу.
Какое-то мгновение мы просто смотрим друг на друга поверх пустой полки.
Никогда раньше не видела его так близко. Он скрывается в тени, но с тем же успехом мог быть отлит из бронзы – красивый мальчик с острыми скулами, резкими углами и недобрым взглядом. В его тело вселился бы дьявол, если бы захотел ходить по земле.
Интересно, что бы он сказал, узнай, что я храню его фотографию под подушкой, страницу, вырванную из ежегодника школы Сент-Джонс. С тех пор как был сделан портрет, он еще вырос, с каждым днем становясь все выше.
Эммет наклоняет голову, изучая меня.
– Значит, у тебя все-таки есть голос.
Прищуриваюсь, но мое раздражение только забавляет его.
– Почему ты здесь? – спрашивает он теперь уже мягче.
– Это не из-за тебя, если ты так думаешь.
У него появляются ямочки на щеках. Думает, что я лгу.
– Ты регулярно пробираешься в библиотеку?
Я регулярно шныряю повсюду. В последнее время у меня проблемы со сном.
Смерть делает это с человеком.
«Чего ты боишься?» – спрашиваю я себя иногда.
Не знаю, как ответить. Глупо признаваться, что боюсь закрыть глаза, что в ночь, когда умерла мама, меня разбудила от глубокого сна горничная бабушки, стоявшая у моей двери и прикрывавшая рот рукой.
Я до сих пор слышу ее надрывные рыдания.
– Лейни, бедняжка. Бедная душа. Не могу этого вынести.
Когда я засыпала, мама была жива. Когда проснулась, ее уже не было.
Рассуждая логически, понимаю, что сон не лишит меня жизни. Я проспала много ночей и, проснувшись, обнаруживала, что бабушка все еще жива и здорова. Знаю, что на мне нет проклятия. Только ночью, когда темно и тихо, и я остаюсь наедине со своими мыслями, мне иногда удается убедить себя в обратном.
В первый раз я вышла из общежития на полуночную прогулку, когда меня одолела бессонница. Я ворочалась с боку на бок и понимала, что раздражаю Блайт. Ее взволнованные стоны подсказали, что мне лучше лежать спокойно. Вместо этого я встала, надела шлепанцы и вышла из общежития. Здешние преподаватели снисходительны к комендантскому часу. Это шикарная школа-интернат, в которой достаточно привилегированных учеников (папочки и мамочки, которых крутят ими как хотят), и преподаватели усвоили, что они должны выбирать, с чем им сражаться. Ничего противозаконного, но, честно говоря, даже незаконные вещи в большинстве случаев остаются незамеченными. По количеству употребляемых наркотиков Сент-Джонс может соперничать со «Студией 54» в период ее расцвета. Тем не менее в большинстве случаев преподаватели с радостью игнорируют запах травки или небольшое количество белого порошка, если чеки за обучение и солидные пожертвования продолжают поступать.
Выходя из здания, я не имела цели. Просто знала, что хочу оказаться на улице, поэтому использовала лунный свет, чтобы ориентироваться. Сначала отправилась в розарий, осторожно ощупывая кусты, вдыхая запах моих любимых сортов, к которым теперь возвращаюсь снова и снова. Затем направилась к лесу, окружавшему ухоженную лужайку, и, наконец, спустилась к озеру, окруженному соснами, где тренируется команда гребцов.
Там я и нашла Эммета.
Он сидел на причале, ведущем в темную воду, свесив ноги вниз, освещенный полной луной.
Его присутствие поразило меня так же, как и сегодня вечером в библиотеке. Его там не должно было быть, мне казалось, что он вторгается в мои сны. У человека должна быть возможность бродить в одиночестве в полночь, не боясь наткнуться на кого-нибудь, но он был здесь, бодрствующий, как и я.
Пока я все еще переживала шок от встречи с ним, он встал, нырнул с края причала и поплыл. Я ждала, что он остановится и переведет дыхание, будет бесцельно плескаться или просто поплывет на спине, освещенный лунным светом. Но Эммет продолжал плыть. Удары были точными и отработанными, один за другим. Ритм идеальным. Очевидно, он был опытным пловцом, но озеро было большим, и я понятия не имела, что он задумал.
Обеспокоенная, сделала глубокий вдох, словно пытаясь подарить ему свой воздух, пока он уменьшался в размерах, исчезая вдали. Я едва могла разглядеть другой берег озера, конечно же, он не собирался пересекать его. Это казалось почти невозможным подвигом, как и у тех психов, которые переплывают Ла-Манш. Естественно, это можно сделать, но какой ценой?
Оглядывалась в поисках помощи, хотя и знала, что никого не найду. Мне просто нужен был какой-то план, что делать, если он не появится в ближайшее время. Эммет был совсем один или, по крайней мере, предполагал, что это так. В голове звучал назидательный голос бабушки: «Как невероятно глупо с его стороны».
Мозг просчитал все возможные варианты развития событий. Если он поплыл, чтобы утопиться, я буду последней, кто видел его живым, а значит, первой в списке подозреваемых. Меня бы отвезли в полицейский участок для допроса.
Стресс начал разъедать меня изнутри. Я реально представляла, как меня уводят в наручниках, не говоря уже о вполне реальной ужасающей участи, стать свидетелем того, как человек ныряет навстречу своей смерти.
Как раз в тот момент, когда была уверена, что пришло время предупредить кого-нибудь, и к черту последствия, он снова взобрался на причал и растянулся на нем, делая глубокие вдохи, его широкая грудь вздымалась и опускалась. Представляю, как сильно колотится его сердце в груди, как барабан бьет по ребрам.
Он выглядел измученным.
Тогда я этого не осознавала. Только после нескольких недель наблюдения за его ночными заплывами начала понимать, что этот момент – именно то, почему он плавает. Ощущение, которое испытывает в конце заплыва, полное изнеможение – вот его цель. Эммет лежит на деревянном причале, обратив лицо к небу, и кажется, что на этот раз он обрел покой, успокоился. К этому же стремлюсь и я во время поздних ночных прогулок. Мне нравится думать, что мы похожи. Души-близнецы. Полуночные странники.
Глава 5
Эммет
– Ты регулярно пробираешься в библиотеку? – спрашиваю я, стоя в одном проходе от нее, и надеюсь, давая достаточно места, чтобы она не сбежала снова.
Лейни не отвечает.
Более того, она даже не выглядит вынужденной отвечать на мой вопрос.
Никогда не встречал никого похожего. Ее способность испепелять человека взглядом, не произнося ни слова, очень интригует. Половина детей в Сент-Джонсе никогда не затыкаются. Им всегда есть чем похвастаться: какой-нибудь поездкой, которую они только что совершили, или знаменитостью, с которой якобы дружат. Кого это волнует. Все это нереально. Не то что это.
– Тебе не нравится вопрос? – Спрашиваю я, смягчая тон и наклоняясь к ней. – А как насчет другого? Кто подарил тебе эти глаза?
Ее темные брови хмурятся, будто нужно хорошенько подумать, чтобы найти ответ.
– Они такого зеленого оттенка, я такого никогда не видел, – добавляю я, надеясь, что она успокоится.
Лейни застенчиво опускает глаза в пол, а затем снова поднимает с убежденностью во взгляде.
– Мой папа.
У нее такой нежный и легкий голос.
– Из-за них я выгляжу пугающе? – спрашивает она, и в голосе звучит печаль от такой перспективы.
Возникает внезапное желание протянуть руку и провести тыльной стороной по ее щеке, как делала мама, когда я был маленьким. Хотелось заверить ее, что любая жестокость, с которой ей когда-либо приходилось сталкиваться, в конце концов сделает ее только сильнее, но это ложь. Некоторым людям достается не по заслугам, и Лейни Дэвенпорт – одна из таких людей.
Спина начинает болеть от сидения на корточках, поэтому опираюсь локтем о полку, прежде чем ответить:
– Не обижайся. Ты, наверное, надеялась изобразить из себя загадочную персону, но ты выглядишь как маленький ребенок. В тебе нет ничего пугающего, ни глаз, ни остального.
Ее изящный подбородок вызывающе приподнимается.
– Я не ребенок.
– Тебе двенадцать, – говорю я, звуча не слишком уверенно.
– Тринадцать.
– Тринадцать, – поправляюсь я.
– Я не настолько молода, – настаивает она.
Ну да. Не так уж молода, и это говорит миниатюрная девушка с округлыми щеками и подрагивающими плечами.
– Не понимаю, почему ты пытаешься отказаться от молодости. Я молод, ты молода – это чертовски важно. У нас есть годы, чтобы совершать ошибки, учиться на них и взрослеть.
Губы складываются в недовольную линию, но она не спорит.
Внезапно меня осенило, что мне выпало то, что довелось испытать очень немногим в Сен-Джонсе, – интервью с Лейни Дэвенпорт. Энн Райс хотела бы оказаться на моем месте.
Даже не знаю, о чем спросить в первую очередь. Хочу знать все.
Я начинаю с вопроса:
– Почему ты была грустной, когда приезжала твоя бабушка?
Лейни в шоке отшатывается и качает головой. Удивлена ли она, что я обратил на нее внимание, или же, что ее актерская игра не такая хорошая, как ей казалось во время пикника.
Она отводит взгляд, словно обдумывая стратегию отхода, и я с опозданием понимаю, что, возможно, слишком рано задавать такие вопросы. Возможно, мне не стоило ничего говорить. Не хочу, чтобы она спрашивала меня, почему я заметил, что она грустит. Дело в том, что Лейни трудно не заметить. Множество слухов, которые ее окружают, служат своеобразным буфером между ней и остальными студентами. Она ходит с мрачным видом. Даже если бы не перешептывания, думаю, Лейни всегда выделялась бы своими контрастными чертами, такими темными волосами и такими светлыми глазами. Наверное, я просто заинтригован девушкой так же, как и вся школа.
Немного успокоившись, Лейни снова смотрит на меня и подходит к полке, ближе, чем осмеливалась все это время, и вместо того, чтобы ответить на вопрос, она задает свой, дразняще приподняв бровь.
– Почему твой отец проделал путь до Сент-Джонса, если побыл всего несколько минут?
Какой сложный вопрос. Возможно, это ее способ сказать мне, что я не единственный вуайерист.
Интересно.
Мне нравится эта игра.
Провожу пальцем вверх и вниз перед ее телом.
– Почему ты надела это платье с оборками? Тебе оно понравилось или у тебя не было выбора?
– Почему ты надел костюм?
Почти улыбаюсь ее сообразительности.
Наклоняюсь к ней.
– Почему ты не постоишь за себя, когда люди задирают тебя?
Она наклоняется ко мне.
– Почему ты всегда кажешься сердитым и отстраненным, даже от друзей?
– Почему такая маленькая мышка, прячется в библиотеке в такое время?
– Почему такой дьявол, задает мне все эти вопросы?
Она тяжело дышит, ноздри раздуваются. Возникает потрясающее чувство, будто я могу заглянуть ей в душу, и в то же время кажется, что если протяну руку, чтобы прикоснуться к ней, то она пройдет сквозь воздух, превратившись в мираж.
Я никогда не получу ответов.
Виски подействовало, или, может, ей наскучили мои колкости – она ушла после последнего вопроса, крутанувшись на каблуках.
* * *
На следующее утро просыпаюсь с пронзительной головной болью, – такой, которую, как я знаю, не снимет даже тайленол. Мне почти жаль себя. Глупо было столько пить. Я никогда так не делаю, вот почему бутылка виски почти полная спустя три года, как друг подарил ее.
Садясь, вздрагиваю и оглядываюсь, чтобы убедиться, что Харрисона нет в комнате. Его постель в беспорядке. Часы показывают половину одиннадцатого. Я случайно проспал завтрак, хотя еда в данный момент не кажется такой уж аппетитной.
Вспоминаю прошлый вечер и задаюсь вопросом, как Лейни чувствует себя сегодня утром, но тут же отбрасываю эту мысль. Она меня не касается. Признает или нет, но она еще ребенок. Я не имею права с ней дружить. Вообще-то, сейчас мне не нужно ни с кем дружить. У меня есть ряд целей, которые вчера передал киборг в костюме. Осталось пробыть здесь десять недель, а потом я уеду, вернусь в Париж, где моя жизнь будет состоять из курсовых работ и стажировки в GHV.
Лейни придется научиться справляться самой.
Дверь распахивается, и входит Харрисон, держа в руках три тарелки с едой.
– Во-первых, идиот, ты проспал завтрак, но я хороший друг, так что вот тебе холодные яйца и картофельные оладьи. Блинчики и сосиски тоже, хотя по дороге я откусил и от того и от другого.
Тарелки звенят, когда он беспорядочно ставит их на стол.
– Во-вторых, где, черт возьми, ты был прошлой ночью? Клянусь богом, если ты снова переспишь с Пиппой, ты об этом пожалеешь. – Он имитирует печально известную сцену с ножом в «Психо». – Она сумасшедшая, чувак.
Встаю с кровати и пытаюсь не обращать внимания на то, что мир, кажется, вращается.
– Я не был с Пиппой.
– Хорошо, потому что, думаю, Франческа влюблена в тебя, и ты не можешь от этого отказаться. Пожалуйста, ради меня, проведи последние несколько недель перед выпуском, делая обходы.
– Франческа не в моем вкусе.
– Тогда Коллетт?
– Нет.
– Ты что, шутишь? Мне физически больно, что ты не пользуешься французским дерьмом. Ты мог бы просто бродить вокруг и говорить все, что угодно, и эти девчонки были бы в восторге.
Потираю виски, пытаясь унять головную боль, которая не дает покоя.
Харрисон начинает очередную фразу, которая меня раздражает.
Смотрю на него краем глаза.
– Ты не мог бы просто заткнуться на пять секунд?
– К сожалению, нет. Это настоящая проблема.
Глава 6
Лейни
Следующие несколько недель я не хожу в библиотеку, но это не значит, что не вижу Эммета. Я выработала ночной распорядок дня, смирившись с бессонницей, и теперь даже ценю ее. Около 23:30 выскальзываю из постели тихо, как мышка. Рetite souris. Я поискала, что это значит, и обнаружила, что не возражаю против прозвища, оно мне подходит. Туфли ждут у двери, и я выскальзываю из спальни, пока Блайт спит, ничего не замечая. Она никогда не просыпается, но даже если бы и проснулась, у меня есть готовое оправдание – поход в туалет.
Выскальзываю из здания через боковую дверь, стараясь держать ее слегка приоткрытой, и направляюсь прямиком в розарий. В ночи, когда луна ненадежна, беру с собой телефон, чтобы включить фонарик. Сегодня вечером он не нужен, петляю по узкой тропинке, осматриваясь, ощупывая и время от времени наклоняясь, чтобы понюхать цветы.
За садом тщательно ухаживают, удобряют, поливают и подрезают, и сейчас, в середине весны, он великолепен как никогда.
Всегда перед уходом я нахожу розу, которая уже упала на землю. Она не обязательно должна быть идеальной. Увядшие и с коричневыми пятнами они все равно прекрасны. Я несу ее к озеру и пытаюсь разглядеть одинокую фигуру Эммета, аккуратно рассекающую темную воду. Иногда, когда луна полная и яркая, я сразу вижу его. Его тяжелые руки взмахивают вверх и выныривают из воды, снова и снова, ритмично, как метроном. В другие ночи, когда небо черное, мне остается только фантазировать. Интересно, как ему это удается в такие ночи, как он умудряется пересечь озеро и не заблудиться, петляя кругами. Я уже столько раз наблюдала, как он уверенно пересекает озеро, что больше не беспокоюсь, когда он исчезает. Он всегда возвращается.
Ясными ночами, когда луна достаточно полная, чтобы отчетливо разглядеть его, я дохожу до причала и сажусь, чтобы понаблюдать. Расслабляюсь, откидываясь на деревянные доски, наслаждаясь видом высоких сосен, окаймляющих западную сторону озера. Встаю, чтобы уйти, только когда вижу, что Эммет уже на обратном пути.
Но в темные ночи я более осторожна. Не задерживаюсь надолго. Прежде чем прокрасться обратно в школу, оставляю ему розу прямо на краю причала. Это секрет, который приятно хранить, и мне интересно, что он думает о розах. Но я не остаюсь посмотреть, как он их находит. Наблюдая за ним в ту первую ночь, я поняла, что он хватал ртом воздух, когда только выбрался из воды, и едва мог перевести дыхание. Переплыть это озеро один раз непросто, не говоря уже о двух. Представляю, как он вытирает лицо руками, стряхивая воду. Затем его взгляд медленно опускается на розу. Ярко-желтую, пятнисто-розовую, блекло-белую, кроваво-красную. Каждую ночь что-то новое. Интересно, что он с ними делает, замечает ли он их вообще?
Во время сегодняшней прогулки по саду я нахожу цветок, который по цвету напоминает персиковый щербет, и аромат такой же сладкий. Играю с мягкими лепестками, пока спускаюсь к озеру. Прихожу немного раньше обычного, поэтому осторожно приближаюсь, опасаясь, что Эммет, возможно, еще не начал плавать. Он ни разу не заметил, что я за ним наблюдала. Если он узнает, что это я оставляю ему розы, тайна исчезнет, веселье закончится. Более того, беспокоюсь, что он подумает о них. Цветы могут показаться признанием в любви, но это не так. Это всего лишь невинные розы, которые в противном случае остались бы забытыми в саду.
Замедляю шаг, когда вижу воду, и прижимаюсь к опушке леса, чтобы убедиться, что есть место, где можно спрятаться, если понадобится.
Когда смотрю на причал, оступаюсь и чуть не падаю.
Эммет не один.
Сегодня он привел с собой девушку, и они не просто сидят и разговаривают. Они лежат на причале, и Эммет на ней. Из-за теней трудно разглядеть, что они на самом деле делают, одеты или нет…
Она выгибается дугой, запрокидывая голову к ночному небу, и кажется, что девушка в экстазе, как статуя, которую я видела прошлым летом в Лувре. Как только бабушка заметила, что я на нее смотрю, она прогнала меня и назвала это грубостью. Однако я не сводила глаз со статуи, пытаясь понять, чем же ее так оскорбило. Скульптура показалась мне такой прекрасной. Любовь, выставленная напоказ, никогда не должна казаться грязной.
Шагаю вперед, и под ботинком хрустит ветка. Делаю глубокий вдох и замираю, но они не поднимают глаз. Эммет слишком увлечен ею.
Его рука исчезает в трусиках бикини, и я чувствую, как что-то сжимает мою грудь – эмоция, которую сначала приняла за гнев.
Но я не сержусь. Эммет намного старше. Конечно, у него есть подружки или, по крайней мере, девушки, с которыми иногда целуется. Видела его с ними в кампусе. Но не постоянно. Кажется, он не выставляет напоказ отношения, как другие парни из его группы. Эммет либо более разборчив, чем обычный восемнадцатилетний парень, либо ему лучше удается скрывать свои похождения за закрытыми дверями.
И я действительно не возражаю. Сейчас они все больше увлекаются. Я должна уйти. Это неправильно – находиться здесь и наблюдать, но ноги словно налились свинцом.
Понимаю, что тягостное чувство, сковывающее меня, – грусть, что он привел ее сюда, к нам.
Прежде чем развернуться и пойти к себе в общежитие, позволяю розе выскользнуть из пальцев и упасть на траву.
Заснуть стало труднее, чем обычно. Пытаюсь забраться под одеяло с лампой для чтения и книгой, но Блайт сердится, поэтому сдаюсь и лежу в скучной тишине, уставившись в потолок.
Интересно, буду ли я заниматься подобными вещами в возрасте Эммета. Трудно даже представить не только потому, что не знаю точно, чем они занимались, но и потому, что не могу представить ни одного мальчика, который хотел бы оказаться со мной на том причале.
На следующее утро просыпаюсь и привожу себя в порядок, расчесываю длинные волосы до блеска, а затем убираю их с лица одной из своих клетчатых повязок. Надев форму, достаю из шкафа темно-синие балетки и надеваю изящное золотое ожерелье в виде сердечка, которое бабушка подарила мне на тринадцатилетие. Даже отваживаюсь на быстрый поход в столовую, позавтракать, прежде чем отправиться на химию.
Поев, прогуливаюсь по двору, стараясь как можно незаметнее переходить от одного здания к другому. Я поняла, что, если не высовываться, это меньше провоцирует придурков. Если бы только я могла исчезнуть совсем…
Пересекаю центр дорожки, мимо фонтанов с античными скульптурами водных нимф, когда кто-то встает передо мной, преграждая путь. И останавливаюсь как раз перед тем, как столкнуться с Блайт. Позади нее, как пара закадычных друзей, стоят Лавиния и Нелли, скрестив руки на груди, словно провоцируя меня на попытку обойти их.
Сразу же чувствую, как цвет уходит с лица.
Студенты, которые хотят вести общественную жизнь, не общаются со мной на публике. Блайт объявила меня неприкасаемой, а ребята из моего класса – верные слуги своего повелителя, который сейчас сияет от возбуждения.
Не думаю, что когда-либо видела ее более счастливой.
Понимая, что пора действовать, если хочу выбраться целой и невредимой, делаю шаг вправо. Блайт следует за мной.
Резко шагаю влево, но она предугадывает и этот шаг.
Вздыхаю и скрещиваю руки, пытаясь скрыть тот факт, что я мертвой хваткой вцепилась в сумку с книгами. У меня и раньше крали вещи, и я не могу допустить, чтобы это повторилось. В сумке домашнее задание по алгебре, которое нужно сдать мистеру Фишеру после химии, и не думаю, что у меня будет время переделать его, если они решат забрать.
Как только она начинает, я готовлюсь к удару.
– Ты действительно думала, что это сойдет тебе с рук?
Она оглядывается на Лавинию и Нелли, и все трое хохочут, как будто она никогда не говорила ничего смешнее.
– Это так жалко, – говорит Нелли, корча гримасу, как будто ей неловко за меня.
Студенты начинают собираться, стремясь занять места в первом ряду на шоу Блайт.
Она смотрит на формирующуюся толпу, и ее глаза властно блестят. Она живет ради внимания, чего бы ей это ни стоило.
– Ребята, вы это видели? – спрашивает она, протягивая им маленький листок бумаги.
Толпа наклоняется, чтобы получше разглядеть.
Она не успевает закончить предложение, как мой мир рушится. Как только слышу, как она говорит:
– Посмотрите, она хранит под… – знаю, что они нашли.
Знаю, что она скажет «своей подушкой», и знаю, что за этим последует – «его фотографию!»
– Чью? – кричит кто-то сзади.
– Эммета!
Фамилия не нужна. В этой школе, в этой жизни есть только один Эммет, который имеет значение.
– Боже мой, она любит его, – заявляет девочка из моего класса английского.
Мальчик, которого знаю по уроку искусства, говорит:
– Она вырезала его фотографию из ежегодника, как какой-то преследователь.
Слово «урод» с шипением проносится в воздухе, вонзаясь в сердце, как стрела.
– Возможно, есть и другие.
Кто это сказал, я не могу понять наверняка. Слезы уже начинают скапливаться в уголках глаз. Скоро они упадут.
– Тебе нужно быть осторожной, Блайт. Не могу поверить, что тебе приходится спать рядом с ней.
На мгновение представляю, что бы сделала мама в такой ситуации, какие слова сказала этим людям. Она бы уничтожила их. Они бы склонились перед ней, когда она закончила.
И, чего бы это ни стоило, я стараюсь. У меня сводит челюсти. Губы раздвигаются, но затем падает первая слеза, останавливая мое мужество и слова.
Коллетт, девушка постарше, которая тусуется с Эмметом и его друзьями, пробирается сквозь толпу и переступает невидимую границу, отделяющую меня от всех остальных.
– Блайт, ты иногда бываешь такой маленькой дрянью, знаешь об этом? Верни бедной девочке ее фотографию.
Она выхватывает листок из рук Блайт и смотрит на него. Ее губы складываются в идеальную удивленную букву «О». Я отчаянно жалею, что несколько недель назад, в ночь перед моим тринадцатилетием, нарисовала сердечко в самом верху. Моя красная ручка начертала безошибочное признание.
– Это твое? – спрашивает она, глядя на меня карими глазами, полными жалости.
Я все еще формулирую ответ, пытаясь решить, как ответить на этот вопрос правдиво, когда ее взгляд поднимается над моей головой к человеку, стоящему позади.
Преданная до мозга костей героиня, Коллетт пытается повернуть фотографию, чтобы спрятать, но человек за моей спиной уже увидел ее. Знаю, что это он, даже не оборачиваясь. По тишине, воцарившейся в небольшой толпе, понимаю, что случилось худшее. Объект моих фантазий, объект моей тайной фотографии находится здесь, став свидетелем самого неловкого момента в моей жизни.
– Вы все такие жалкие, – хотелось бы мне, чтобы он сказал. – Лейни, пойдем.
В этой фантазии он брал меня за руку и уводил от дрянных девчонок, ставя их на место.
Реальная жизнь по сравнению с этим так болезненна. Его молчание – это кислота на мои и без того открытые раны.
Дрожа, оборачиваюсь, чтобы посмотреть и убедиться. Я должна знать.
Эммет стоит перед своими друзьями, пристально глядя на меня. Я удивлена гневом на его лице, темные глаза никогда не казались такими напряженными. Я чувствую, его раздражение, направленное на меня, словно это физическая сила. Это последний сокрушительный удар в пытках Блайт. Она нашла себе неожиданного союзника, и я уверена, что она с трудом может поверить в свою удачу.
Резко развернувшись, чтобы уйти, вырываю фотографию из рук Коллетт, в спешке отрывая уголок. Мне все равно, что я убегаю. Как всегда, я даю им то, что они хотят.
Стараюсь держаться от них как можно дальше. Иду к соснам у озера, самым высоким на дальнем берегу, и медленно опускаюсь, прислоняясь к стволу. Подтянув колени к груди, смотрю на его изображение, теперь уже испорченное, порванное, помятое и испачканное грязными руками Блайт. Руки трясутся от ярости. В порыве неповиновения и гнева начинаю рвать снимок. Затем, орудуя пальцами, как совком, вгрызаюсь в почву под ногами, снова и снова. Зарываю маленькие кусочки, зная, что ничего не вырастет.
