Текст книги "Мой профессор (ЛП)"

Автор книги: Р. С. Грей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Встаю, чтобы сходить в туалет перед уходом. Поездка на поезде обратно в Бостон будет долгой. Вымыв руки, я открываю дверь и вижу, что с другой стороны меня ждет Эмелия.

Она прислоняется к противоположной стене, и я на секунду задерживаю на ней взгляд. В этом наряде у нее очень длинные ноги.

Шум открывающейся двери привлекает ее внимание, и она отрывается от своего телефона.

Мое присутствие пугает ее.

– Профессор, – произносит она почтительным тоном.

– Что на тебе надето?

Медленно она переваривает сказанное мной, и тон, которым это произнесено. Затем гордо вздергивает подбородок.

– Ничего, что касалось бы вас. Вы закончили? Мне нужно подкрасить губы.

– Конечно.

Я протягиваю руку, жестом приглашая ее войти и давая понять, что еще не готов покинуть туалет, но она может присоединиться, если хочет.

Она прищуривает глаза от раздражения и проходит мимо меня, не забывая при этом впечатать каблук в мою туфлю. Никаких извинений.

Как… интересно.

Мне следует уйти, но я этого не делаю. Действительно ли мое присутствие пугает ее или она видела, как я встал из-за стола, и последовала за мной?

Я прислоняюсь к дверному косяку и наблюдаю, как она достает из сумочки помаду, прислоняется к стойке и начинает красить губы. В этой позе ее бедра приподнимаются, задирая юбку еще выше.

Она ловит мой взгляд в зеркале.

– Как прошел ваш вечер, профессор? Кого-нибудь терроризировали?

Я тихо смеюсь, оценив ее откровенность.

– Думаю, что ты та, кто терроризирует людей. Это то, что ты обычно надеваешь, когда выходишь на улицу?

– Это костюм. Неужели вы настолько стары, что не узнаете? – ее снисходительный тон медленный и насмешливый.

– По-моему, он наводит на неверные мысли.

– О боже. – Она закатывает глаза. – Избавьте меня от лекции «Если девушки так одеваются, они сами напрашиваются».

– Итак, чтобы внести ясность, ты не напрашиваешься?

Ее взгляд пылает яростью.

Я должен прекратить, повернуться, уйти и оставить ее в покое, но не могу. Такое ощущение, что это мой последний шанс. Сегодняшний вечер – это подарок, и я не собираюсь его растрачивать.

Она кладет помаду обратно в сумочку и застегивает молнию.

– Я и не подозревала, что могу ненавидеть вас больше, чем уже ненавижу.

– Твое мнение не имеет значения, Эмелия. Ты моя ученица. Ребенок.

С таким же успехом я мог бы назвать ее незначительной.

– И все же вы стоите и смотрите, как я крашу губы. Разве так можно смотреть на свою ученицу? – когда я не отвечаю, она надменно продолжает. – И вообще, почему вы все еще здесь? Неужели ваш вечер проходит не так, как вы планировали? Боитесь, что в конечном итоге окажетесь в постели с этой скучной блондинкой, мечтая, чтобы вместо нее был кто-нибудь другой?

Наши глаза встречаются в зеркале, и ее губы расплываются в дерзкой ухмылке.

Хмм.

Может быть, ей не помешает небольшой урок.

Я вхожу в туалет и позволяю двери с грохотом закрыться за мной. Замок защелкивается одним движением пальцев, и ее уверенный фасад рушится. Я вижу, как дрожит ее тело, когда подхожу.

– Я бы поверил в то, что ты разыгрываешь, если бы не чувствовал запаха алкоголя в твоем дыхании, если бы не знал, какая ты на самом деле. Я видел тебя, изучал… и не только, когда ты была в моем классе. Знаю, что это не ты. Ты послушная малышка, Эмелия. И едва можешь смотреть мне в глаза, когда мы разговариваем. В моем кабинете во вторник, когда я делал тебе выговор, ты дрожала как осиновый лист.

Что-то вспыхивает в ее взгляде. Это похоже на признание какой-то скрытой части ее личности, которая нуждается в этом так же, как и я.

Именно это подстегивает меня, побуждает к полной откровенности.

– Я знаю, что ты следуешь правилам, не высовываешься и пытаешься раствориться в толпе. Знаю, ты не пытаешься отвлекать меня на уроке, но ничего не поделаешь.

В ней нарастает гнев, но она молчит, не убегает. Знаю, она хочет, чтобы я продолжал, поэтому подхожу достаточно близко, чтобы уловить ее аромат. Да, в воздухе между нами витает запах алкоголя, но есть и ее шампунь, та женственная сладость, которую она оставила у меня в кабинете на днях.

Не могу удержаться и дотрагиваюсь до нее, лишь нежно проведя пальцем по ее щеке, признавая что-то темное и извращенное.

– Я заставил тебя выйти перед классом и сесть на этот стул, чтобы наказать нас обоих. Я хотел, чтобы ты была у меня под рукой, совершенно неприкосновенная, поэтому выставил тебя на всеобщее обозрение, потому что знал, что тебе это понравится.

– Нет, – настаивает она, но наклоняется навстречу моим прикосновениям.

– Эмелия, – упрекаю я. – Ты надела это платье на мой урок, это гребаное кукольное платье, в котором выглядела, как игрушка. Я думал о тебе в этом платье всю дорогу домой. Лежа в постели той ночью, и не мог остановиться. Я должен был облегчить свои страдания.

– Это домогательство, – говорит она, но голос звучит слабо.

Я медленно скольжу пальцем по ее подбородку, провожая движение взглядом.

– Ты права. Вот почему твои щеки окрасились в такой прекрасный розовый оттенок, а грудь поднимается и опускается так быстро… как у колибри.

Она закрывает глаза, когда костяшкой пальца я касаюсь ее нижней губы.

– Скажи мне, чтобы я перестал с тобой так разговаривать. Сейчас же.

Она молчит. Распахивает ресницы и смотрит мне прямо в глаза, когда наклоняет подбородок, предоставляя беспрепятственный доступ к своим губам.

Я понимаю, что для нее это в новинку. Возможно, с этими мыслями и желаниями она еще не смирилась, а возможно, я уже достаточно на нее надавил. Но потом вспоминаю все те дни, когда искал ее по всему университету, тосковал по этой девушке, которая сейчас передо мной, такая нетерпеливая и желающая. И все же я отступаю назад, к самой двери. Отпираю ее и даю ей более чем достаточно места, чтобы уйти.

Мгновение она стоит неподвижно, без сомнения, обдумывая свой следующий шаг, а затем подходит ближе, нерешительными шагами приближаясь к двери. Я пытаюсь не дать разочарованию захлестнуть меня, но невозможно не чувствовать надвигающуюся потерю. Затем рукой тянется к дверной ручке, и, к моему удивлению, она вновь закрывает замок.

После сделанного она не двигается с места, как будто этот маленький поступок отнимает у нее все мужество. Ее сумочка по-прежнему зажата в руке, а глаза устремлены в пол. Она сглатывает, и я протягиваю руку, чтобы коснуться ее подбородка, поворачивая ее лицо так, чтобы Эмелия была вынуждена посмотреть на меня.

– Скажи мне правду. Тебе понравилось сидеть на стуле, Эмелия? Перед классом? У моих ног?

Она отводит взгляд, как будто смущена, но я беру ее за подбородок и быстро возвращаю ее взгляд к своему. Она кивает только один раз.

Я отпускаю ее и прижимаю к себе. И лишь частично скрываю ее отражение в зеркале.

Минуту я наслаждаюсь ощущением того, как она прижимается ко мне. Смотрю в ее страстные глаза и на наряд школьницы. Мне не нравится. Если бы я мог, то раздел бы ее.

Я хочу прикоснуться к ней, но не могу.

Хочу поцеловать ее, но… черт.

Беру ее за руку, в которой она держит сумочку, и заставляю разжать пальцы. Сумочка падает на пол, но мне все равно. Взяв ее руку, опускаю на бедро, чуть ниже подола ее маленькой плиссированной юбки.

– Я не прикоснусь к тебе, малышка. Тебе придется сделать это самостоятельно.

Она дрожит, и я едва сдерживаю желание подойти ближе и прижать ее к жесткой металлической двери. Пытаюсь понять, как переступить черту нравственности, погрузиться в мутные серые воды и выйти чистым.

Затем расправляю свою большую ладонь так, что она почти полностью накрывает ее, и делаю паузу, давая ей привыкнуть к этой мысли. С ее стороны не должно быть никаких сомнений по поводу того, что сейчас произойдет.

Кто-то говорит прямо по ту сторону двери, и Эмелия дергается. Я сдерживаю улыбку.

Она мне нравится такой – на взводе, дрожащая, нервная.

У нас не так много времени. В конце концов, руководство разозлится из-за того, что мы отсиживаемся в одном из туалетов. Или, что еще хуже, здравый смысл победит.

Я вижу, как вздрагивает ее живот, когда засовываю руку под юбку, приподнимая ткань, чтобы открыть лавандовое шелковое белье. Эти трусики – последнее, что скрывает ее от моего взгляда, и они слегка сдвинуты, так и просятся, чтобы их полностью убрали. Вместо этого я поднимаю наши руки и кладу их под верх ее нижнего белья, чуть ниже пупка. Тонкий материал дразнит костяшки пальцев, я направляю ее руку ниже, и Эмелия хнычет. Влажное горячее тепло окружает нас.

– Твоя кожа так легко краснеет. Это такой хороший способ увидеть, как я влияю на тебя.

И это правда. Она выглядит такой хрупкой и беззащитной, синева ее вен скрывается прямо под поверхностью бледной кожи.

– Профессор Барклай, – выдыхает она, когда наши руки скользят еще ниже.

Я мог бы сказать ей, чтобы она называла меня Джонатаном, но знаю, что никто из нас этого не хочет. Тот факт, что я ее профессор, является одной из причин, по которой мы здесь в первую очередь.

Я провожу ее средним пальцем вверх и вниз по ее центру, затем наблюдаю, как она поднимает взгляд и видит нас в зеркале. Ее глаза расширяются, но она не отводит взгляд. А с восторженным вниманием наблюдает, как я обхватываю ее средний палец своим и ввожу их в нее. Она приподнимается на цыпочки, несомненно, ошеломленная. Низкий стон вырывается из меня, но я остаюсь там, погруженный в ее жар, на мучительную секунду, прежде чем убираю свой палец и оставлю там ее.

– Хватит, – укоряю я себя, она должна сделать это сама. – Потрогай себя, Эмелия.

Она делает то, о чем я прошу, медленно наращивая свое желание.

– Еще, – настаиваю я, зная, что рано или поздно раздастся стук, и это может закончиться в любой момент.

Говорю ей, что делать, как сильно давить, как глубоко вводить палец в себя. Она слушает каждое слово, послушная, как я и предполагаю.

Я смотрю вниз, на ее руку, двигающуюся в нижнем белье, и это такое жалкое зрелище – она все еще полностью скрыта, но этого достаточно, чтобы я отчаянно захотел ее.

– Эмелия! – Кто-то начинает колотить в дверь, и я быстро зажимаю ей рот рукой, прежде чем она успевает вскрикнуть от шока. – Ты что, упала в унитаз или что?! – спрашивают они.

Эмелия пытается выдернуть руку из трусиков, но я кладу другую руку ей на запястье, удерживая ее в центре игры, в которую мы играем. Мы не остановимся. Ее друзья могут послушать, если до этого дойдет.

Я осторожно убираю руку с ее рта.

– Скажи им, что выйдешь через секунду, – требую я.

– Я… я сейчас выйду! – кричит она через дверь.

– Ты там уже целую вечность сидишь! – кричит ее подруга в ответ, а затем вмешивается другая.

– Только не говори мне, что заболела в свой день рождения! Тебе нужно оторваться. Какой-то чувак в баре только что угостил нас всех выпивкой, когда мы сказали ему, что сегодня 21-й день рождения у нашего друга!

Эмелия смотрит на меня, ожидая указаний.

– Скажи им, что с тобой все в порядке.

– Я в порядке! – настаивает она. – Просто… Встретимся в баре!

Меня начинает раздражать тот факт, что она перестает трогать себя, поэтому я снова засовываю руку ей в нижнее белье, и мой средний палец накрывает ее, заставляя тереться так, как я хочу. Протягиваю руку и обхватываю ее за шею, слегка надавливая чуть ниже подбородка, чтобы почувствовать пульс.

Затем я наклоняюсь так, чтобы мой рот оказался ближе к ее уху.

– Будь хорошей девочкой, Эмелия. Позволь мне посмотреть, как ты кончаешь. Покажи мне.

Это тот катализатор, который ей нужен.

Она кончает передо мной, и я не осознаю, что задерживаю дыхание, пока у меня не начинает болеть грудь. Я не моргаю. А запоминаю каждую секунду, как дрожит и трепещет ее тело. Я неумолим и заставляю ее продолжать вращать пальцем, растягивая удовольствие, пока ее тело двигается навстречу руке.

Сладчайший стон срывается с ее губ, и я фантазирую о том, как целую ее. Если бы только я мог…

– Эмелия! – кричит какая-то девушка. – Мы тебя не бросим! Ты плачешь? Потому что, клянусь, если ты снова будешь грустить в свой день рождения, я надеру тебе задницу. Никакой грусти в этот день! Мы уже говорили об этом.

Тело Эмелии напрягается, и она начинает ускользать от меня.

Слова ее подруги уничтожают те крупицы волшебства, которые еще остаются. Теперь Эмелия не смотрит на меня. Смущена ли она тем, что я только что услышал, или тем, что мы только что сделали, я не могу сказать.

Понимая, что ей это необходимо, я отхожу первым, давая ей пространство.

Она пользуется им, торопливо поправляя одежду, прежде чем вернуться к раковине, чтобы вымыть руки и стереть с них последние несколько минут. Наклоняюсь и поднимаю ее сумочку, чувствуя головокружение от алкоголя, когда выпрямляюсь. Я пьян больше, чем предполагал, и Эмелия тоже. Черт. То чувство вины, от которого я могу отмахнуться сгоряча, теперь сложно игнорировать. Адреналин сжигает мой кайф. Мне не следует заходить так далеко. Я не должен был оставаться наедине в туалете с одной из моих студенток.

Моя студентка.

Иисус Христос.

Ясность – это острый нож.

Она опускает голову и подходит, чтобы забрать свою сумочку, стараясь не прикасаться ко мне. Ее рука дрожит.

– Сегодня твой день рождения.

Ее взгляд устремлен в пол.

– А это имеет значение?

Прежде чем я успеваю сказать что-нибудь еще, она выскальзывает за дверь и присоединяется к своим друзьям.

– Боже, извините, ребята. Там была самая длинная очередь, а потом я на секунду подумала, что меня сейчас стошнит, – лжет она.

– Теперь с тобой все в порядке? – спрашивает парень. – Мы можем отказаться от выпивки и отправиться домой.

– Нет, я в порядке. Клянусь.

Кто-то вскрикивает.

– Тогда давайте продолжим!

Позже вечером, вернувшись домой в Бостон, я проверяю список своих студентов.

Неправильно злоупотреблять своей властью таким образом, но я хочу получить доступ к Эмелии. Хочу знать о ней как можно больше. К сожалению, университет предоставляет не так уж много: ее имя, университетский идентификатор, адрес электронной почты и расписание на семестр.

Она все еще числится в моем классе, и, хотя этого не должно быть, я испытываю облегчение, когда вижу ее имя в списке студентов.

Эмелия Мерсье.

Мерсье.

Я хмурюсь.

Мерсье – не самая распространенная фамилия.

До сих пор я не мог сложить два и два, что кажется глупым, но теперь получилось, увидев ее имя напечатанным и учитывая, что Эмелия выглядит как француженка.

Когда я был моложе, то учился в школе-интернате с двумя мальчиками, у которых была такая же фамилия, Эммет и Александр Мерсье. Они были на несколько лет младше меня, и я был гораздо ближе к Эммету, чем к Александру. Тем не менее не могу вспомнить, говорили ли они когда-нибудь о сестре. Мы с Эмметом все еще поддерживаем связь и встречаемся, когда позволяет наш график. Дела компании удерживают его преимущественно в Париже, но, конечно, если бы у него была сестра, я бы услышал о ней.

Открываю Google и ввожу ее имя, и, как и ожидалось, большинство результатов связано с семьей Мерсье и их компанией GHV. На первой странице преобладают новости о ценах на акции и аргументы за и против повышения французского корпоративного подоходного налога для крупных конгломератов, таких как GHV. Первая ссылка, которая меня интригует, находится на второй странице: это страница Википедии, посвященная Фредерику Мерсье, основателю и генеральному директору GHV. Там, справа, перечислены его дети в порядке убывания возраста: Эммет Мерсье, Александр Мерсье и Эмелия Мерсье.

Я откидываюсь в кресле, ошеломленный.

Это должна быть она.

Имена Эммета и Александра являются гиперссылками на их страницы в Википедии, а имя Эмелии – нет. Беглый просмотр страницы Фредерика не дает никакой информации о его дочери, кроме дня ее рождения, который, на самом деле, был вчера. Раздраженный, я возвращаюсь в Google и пробую несколько разных вариантов: «Эмелия Мерсье Дартмут», «Дочь Фредерика Мерсье», «Эмелия Мерсье GHV». Даже странно, как мало информации о ней. Если Эмелия – дочь Фредерика Мерсье, то она обязательно должна быть как-то представлена в СМИ. Я понимаю, что она, возможно, не из тех, о ком пишут в таблоидах и украшают страницы светской хроники, но, по крайней мере, в какой-то момент ее жизни о ней написали бы такие издания, как Forbes и Money, не так ли? Я не могу найти ни одной цитаты Фредерика о ней, но, когда речь заходит об Эммете и Александре можно найти множество.

Вдобавок ко всему, ее нет в соцсетях.

Я обновляю список класса, чтобы перечитать ее имя и убедиться в том, что она та, о ком я думаю, но ее там больше нет.

Она отчислена.

Глава 8

Эмелия

В субботу ночью я почти не сплю. Мы поздно возвращаемся из бара, все ложатся спать, а я остаюсь в своей комнате, освещенной светом от экрана ноутбука. После моего ухода из кабинета профессора Барклая во вторник я откладываю то, что необходимо сделать. Сейчас, как никогда, я должна бросить ARC 521¹. Я полна решимости найти способ сделать это, не отставая от своей специализации. Это ужасно сложно, потому что семестр в самом разгаре, и мне нужно поддерживать успеваемость в большинстве занятий, одновременно добавив семинар по архитектуре для старших курсов.

Я планировала посетить семинар весной, но сейчас не могу, потому что буду сдавать ARC 521. Меняю расписание занятий местами и стараюсь сделать все так, чтобы не перегружать себя в один день больше, чем в другой, но ничего не выходит. Этот семестр будет отстойным.

К тому времени, когда все уже сказано и сделано, я бросаю курс профессора Барклая и едва могу держать глаза открытыми. Засыпаю с ноутбуком на груди и просыпаюсь в шесть утра.

Профессор Барклай – первое, что приходит мне в голову.

Точнее, мысли о том, что он со мной сделал, о его руке, скользнувшей в мои трусики…

Волна горячего смущения охватывает меня.

Я до сих пор не могу поверить, что позволяю этому случиться. Он, наверное, теперь думает обо мне всякие гадости, воображает, что я из тех девушек, которые идут за своим профессором в туалет и бросаются на шею. Интересно, считает ли он, что таким образом я пыталась убедить его оставить меня на его курсе или, может быть, обеспечить себе отличную оценку?

Убитая горем, я откладываю ноутбук в сторону и зарываюсь поглубже под одеяло, предпочитая оставаться в постели до самого полудня воскресенья.

Но, к сожалению, мое убежище не избавляет меня от мучительных мыслей.

Профессор Барклай там, давит со всех сторон. Я говорю себе, что надо забыть о занятиях и стереть из памяти наш грязный поступок, но тело не хочет подчиняться. Оно хочет повторения. На бис.

Потому что понимает то, чего не понимаю я.

Произошедшее в туалете было самым волнующим событием в моей жизни. Парни, с которыми я общалась последние несколько лет, никогда и близко не вызывали такого желания. Порочная манера профессора Барклая озвучивать все те грязные вещи, которые он заставлял меня делать… Мое сердце замирает, когда я понимаю, как страшно мне становится при мысли о том, что вряд ли когда-нибудь еще испытаю что-то подобное.

Соня была права – Оуэн был скучен и в спальне, и вне ее.

Однажды я попыталась придать пикантности нашим отношениям. И потратила больше, чем следовало, на комплект нижнего белья, расставила в его квартире свечи и составила сексуальный плейлист. Когда услышала, как его ключи звенят в замке, я встала так, чтобы быть первой, кого он увидит, когда войдет, и это сработало безупречно. Оуэн распахнул дверь, сделал один шаг внутрь и замер.

Затем он разразился хохотом.

Стыд и разочарование разорвали мое сердце. Мне захотелось схватить одеяло и прикрыться, но я заставила себя стоять на месте, пытаясь сохранить последние остатки достоинства.

– Извини. Боже, прости, – извинился он. – Я просто не могу воспринимать тебя всерьез в таком виде.

Вместо того чтобы подойти ко мне, он пошел к колонке, которую я установила, и выключил музыку, после чего задул свечу.

– Да ладно тебе, Эмелия. Ты не обязана делать все это для меня. Я уважаю тебя, и ты мне нравишься такой, какая есть. Ты сексуальна и без всех этих глупостей.

Он меня не знал. Совсем. Иначе подхватил бы нить моей фантазии и продолжил бы ее. Он бы поклонялся мне в этом белье, а не смеялся.

Если бы я сделала это для профессора Барклая, он бы не смеялся. В тот момент он и не подумал бы меня остановить.

Это трудно объяснить: я хочу, чтобы ко мне относились как к равной, но иногда, с нужным человеком и в нужной обстановке, мне хочется прямо противоположного. Я хочу, чтобы меня прижали к двери туалета в баре и сказали, что делать.

Я не могу перестать думать о профессоре Барклае весь остаток выходных. В воскресенье вечером мне едва удается заснуть, а в понедельник утром я тащусь на свое первое занятие. Останавливаюсь, чтобы выпить вторую чашку кофе, зная, что пожалею об этом, как только мной овладеет тревога, вызванная кофеином, но ничего не поделаешь, я не хочу заснуть на дневном занятии. Наверное, было бы лучше, если бы я что-нибудь съела, но от одной мысли о еде сводит желудок.

Я просто хочу пережить этот день, и следующий… и еще один.

Я настолько сосредоточена на том, что произошло в субботу вечером, что не позволяю себе думать о будущем. Мечтать о профессоре Барклае, мучаясь от похмелья в своей квартире – это одно, но теперь, когда я возвращаюсь в кампус, невозможно отгородиться от реальности. Бариста называет мое имя, оповещая о том, что кофе готов, и я делаю шаг вперед, чтобы взять его, благодарю ее и отхожу в сторону, но в груди начинает колотиться сердце.

Есть только один логичный путь – вперед.

То, что произошло в субботу вечером, больше не должно повториться.

Помимо потенциального ущерба моему академическому статусу в Дартмуте, угрозы моей честности и возможности навлечь на себя скандал, есть еще один незначительный факт – я терпеть не могу профессора Барклая. С самого первого дня он груб и снисходителен, самоуверен и вспыльчив.

Он мне не нравится.

Не может мне нравиться.

Возможно, он умеет обращаться с женщинами. Возможно, он пробуждает во мне какую-то ранее дремавшую сторону, но это не имеет значения.

Там, где дело касается профессора Барклая, не может быть будущего.

Я иду из кафе на дневные занятия, и мои мысли витают в облаках, возможно, поэтому я и не замечаю его раньше. Он стоит у подножия лестницы перед зданием, в которое мне нужно попасть на следующее занятие.

К тому времени, когда он оборачивается и видит меня, я уже прихожу в себя и продолжаю идти, как надеюсь, неторопливым шагом.

Все при нем. На нем светло-коричневый свитер, рукава подтянуты так, что видны предплечья, и темные брюки. Часы сверкают. Волосы уложены. Он не выглядит так, будто проводит выходные, как я, в состоянии бурного волнения, в вечном циклоне беспокойства и удивления.

Я почти делаю вид, что не замечаю его, но тут он делает шаг вперед и отрезает мне путь к лестнице.

– Могу я с тобой поговорить?

– О… – мои щеки уже покраснели. – Конечно.

Не знаю, когда именно успеваю решить, как мне поступить. Кажется, что план полностью формируется только после того, как он жестом просит меня отойти в сторону, подальше от других приближающихся студентов. Мы не прячемся за углом здания, а остаемся на виду, пока он смотрит на меня сверху вниз и тихо говорит.

– Мы должны поговорить о том, что произошло в субботу вечером.

Не могу прочесть выражение его лица, но думаю об Оуэне в тот момент, когда он вошел в дверь и увидел меня, стоящую там с сердцем на распашку. Стыд и разочарование все еще живут где-то под поверхностью. Я не хочу пережить это снова.

– В субботу вечером?

Он хмурит брови в замешательстве.

– У «Мерфи».

– Я понятия не имею, о чем вы говорите.

– Эмелия…

Его тон как предупреждение, он хочет, чтобы я прекратила эту глупую игру.

Вместо этого я удваиваю усилия.

– Профессор, – почтительно отвечаю я, – я не…

– Пожалуйста, не усложняй это больше, чем нужно. Я прошу прощения. И беру на себя всю ответственность.

Тогда мои подозрения подтверждаются. Он хочет извиниться, стереть все и заставить исчезнуть. Эмоции сжимают горло. Слезы собираются в уголках глаз. Уверена, что он замечает, как дрожит мой голос, когда я заговариваю.

– Ответственность? За что? Я была с друзьями на своем дне рождения. К тому времени, как мы добрались до «Мерфи», то уже были сильно пьяны, по крайней мере, так мне сказали друзья. Если мы столкнулись с вами и разговаривали… Я не помню.

– Чушь собачья.

Я вздрагиваю от его язвительного тона.

Затем, вероятно, вспомнив, где он находится и кем является – уважаемым профессором университета, беседующим с одним из своих студентов, Джонатан вновь обретает самообладание.

– Ты отчислилась из моего класса, – настаивает он, как будто это достаточное доказательство произошедшего.

– Да, именно так, как вы просили в своем кабинете на прошлой неделе. Это не имеет никакого отношения к субботнему вечеру. Что бы ни случилось… – я пожимаю плечами и качаю головой. – Наверное, мне не показалось это таким уж запоминающимся.

Его голубые глаза становятся темными и грозными, сужаясь по краям. Я с трудом сдерживаю дрожь в голосе, когда продолжаю.

– Если это все, то мне действительно пора на занятие…

В течение долгого мгновения он изучает меня, выискивая в моем взгляде что-то, что я отказываюсь ему показать.

«Ты напрасно ищешь, – хочу я ему сказать. – Каждый парень, который был до тебя – даже ты сам, бил по дикой, непокорной стороне моего сердца, заставляя его вернуться в клетку».

Я обхожу его на полшага, а затем понижаю голос и опускаю взгляд на его ботинки, добавляя на прощание.

– И, профессор, если между нами что-то произошло, я уверена, что мы оба сожалеем об этом, поэтому уверена, что никто никогда никому ничего не скажет… никогда.

Затем поворачиваюсь, чтобы войти в здание, борясь с желанием оглянуться и посмотреть, смотрит ли он мне вслед.