Текст книги "Мой профессор (ЛП)"
Автор книги: Р. С. Грей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)
Глава 19
Джонатан
Подозреваю, что Эмелия заснула, настолько она тихая.
Ее хрупкая фигурка сгорбилась на пассажирском сиденье. Лицо повернуто к окну. Но когда я оглядываюсь, то вижу, как ее глаза отражаются в мигающих уличных фонарях, искусственный водоворот красных и зеленых оттенков танцует на ее печальном лице.
Ее руки обхватывают живот, и я думаю протянуть руку, чтобы как-то утешить ее, а потом упрекаю себя за это. Для одного вечера я уже достаточно натворил.
– Знаю, ты считаешь Эммета своим другом, – тихо говорит она через некоторое время. – Но после сегодняшнего вечера я больше никогда в жизни не захочу его видеть.
Несмотря на то что моя рука только что обхватила горло моего друга, я все еще чувствую необходимость защитить его, как-то исправить эту ситуацию.
– Он – твоя семья.
– Нет, это не так. Ты что, не слушал? Мы вообще не родственники.
Молчу, пытаясь переварить все, чем она поделилась сегодня. Она не Мерсье? Имеет ли это значение? Полагаю, что для нее, для Эммета и Александра, по крайней мере, имеет.
На самом деле ее откровение объясняет довольно многое: почему Эммет и Александр никогда не говорили о ней, почему она не училась в Сент-Джонсе, как ее братья, почему она оказалась в нынешних обстоятельствах, по уши в долгах и живет в дерьмовой квартире. Если бы она была настоящей дочерью Фредерика Мерсье, то стала бы избалованной принцессой, совершенно другим человеком.
– Вы знаете, почему он так сказал? – слабо спрашивает она. Когда я не улавливаю ход ее мыслей, она продолжает. – Комментарий о том, что я дочь шлюхи? В этом нет смысла, учитывая, что Эммет не знал о романе моей матери до сегодняшнего вечера… до тех пор, пока он это не сказал.
Вздыхаю, прекрасно понимая, что не мое дело разглашать то, чем поделился со мной Эммет, но я в долгу перед Эмелией, особенно после того, что она только что пережила.
– У него сложилось впечатление, что ваша мать сыграла определенную роль в разрушении брака его родителей.
Она переводит взгляд на меня, садясь прямее.
– Нет. Этого не было. Моя мать познакомилась с Фредериком, когда училась в университете, после того как он развелся. – Она яростно качает головой. – Моя мать сказала бы что-нибудь, если бы…
– Сказала бы?
Она замолкает, пораженная моим вопросом, а затем снова качает головой, теперь медленнее, и свежая слеза скатывается по ее щеке.
– Ладно, не бери в голову. Теперь это не имеет значения, не так ли? Она мертва. Я не могу спросить ее и узнать правду. Могу только предполагать, что она была лучше, и, хотя она изменила Фредерику и забеременела мной, я не верю, что она дважды сыграла роль любовницы. Не верю, что это было в ней.
Она права, что это не имеет значения.
Ей лучше не знать правды.
– Значит, Фредерик тебе не отец.
– Нет. – Ее тон почти резкий. – Он выдал меня за своего ребенка, чтобы сохранить лицо и замять скандал, связанный с романом. Я никогда с ним не встречалась.
– А твой настоящий отец? Кто он? Где он?
– О, кто знает. Живет где-нибудь во Франции? Я даже не знаю его фамилии.
Похоже, она ни капельки не беспокоится о нем.
– У тебя нет никакого желания найти его?
– Нет.
Это слово – гвоздь в крышку гроба.
Вздыхаю, понимая теперь, что Эмелия более одинока, чем я думал, и плывет по течению в этом городе. А Эммет только что насыпал соль на рану.
– То, что произошло, неприемлемо. То, что сказал Эммет…
– Я знаю, что моя мать была доброй и любящей. Он не имеет права говорить о ней. Его слова ничего не значат.
– Мне жаль.
Мои извинения ее не успокаивают. Она садится и качает головой.
– Послушайте, я почти дома, просто остановитесь здесь, а остаток пути я пройду пешком. Вы, наверное, даже не собирались уходить оттуда. Вы вышли на улицу подышать свежим воздухом, а я совсем… потеряла голову. – Она тянется за своей сумочкой. – Вот здесь подойдет.
– Эмелия, я отвезу тебя домой.
– Вам нужно вернуться к ужину.
– Мне наплевать на ужин. – Мой голос звучит слишком резко.
– А как же Миранда? Вы сказали ей, где вы? С кем вы? – ее тон язвительный.
– Не знаю, почему это должно иметь значение.
Она уже как-то поднимала тему Миранды раньше, но я был отвлечен. Теперь кажется очевидным, что она делает.
Смотрю ей прямо в глаза, опровергая подозрения.
– Я с ней не встречаюсь.
– Встречаешься.
Мои руки крепче сжимают руль.
– Это то, о чем ты хочешь поговорить прямо сейчас? После всего? Ты беспокоишься о Миранде? – я тут же жалею, что говорю так нетерпеливо.
– Я видела ваши совместные фотографии в интернете. Знаю, что вы встречались с ней, по крайней мере, публично, а вчера она пришла навестить вас на работе. Она исчезла в вашем кабинете, и я представила себе худшее: вы воссоединяетесь после нескольких недель разлуки. Вы спали с ней?
– Господи, Эмелия.
Она быстро тянется к дверной ручке, и я хватаю ее, чтобы удержать от глупого и безрассудного поступка. Черт, она сводит меня с ума.
– Да, Миранда приходила повидаться. Она удивила меня. Я даже не знал, что она в городе, и уж точно не приглашал ее в Бостон. Должно быть, Эммет или Александр, или, кто знает, может быть, она здесь по работе. Она попросила меня привезти ее сегодня вечером, и я привез. Вот и все. Мы не целовались и не делали ничего другого уже несколько месяцев. Мы не вместе.
Эмелия затихает, откидывая голову на спинку сиденья и позволяя своим рукам обмякнуть в моих. Я отпускаю ее, и она возвращается в прежнюю позу, обхватывая руками живот, как беззащитное животное.
– Мне жаль. – Ее голос снова становится слабым. – Это была долгая неделя. Я… я чувствую, что не похожа сама на себя.
Значит, нас таких двое.
Я подъезжаю к ее дому и глушу двигатель.
Она отстегивает ремень безопасности и смотрит на меня большими карими глазами, обрамленными темными густыми ресницами, мокрыми от слез.
– Скажите мне снова держаться от вас на расстоянии, как вы делали раньше. Сделайте так, чтобы все это исчезло.
Хочу, чтобы эти слова пришли. Всего несколько недель назад их было так легко произнести.
Я приоткрываю губы, готовясь удержать этот поезд на рельсах, но вместо этого произношу два слова прямо от сердца.
– Не могу.
Эмелия не выглядит обрадованной моим признанием. Она выглядит так, словно снова на грани слез, смертельно уставшая и нуждающаяся в отдыхе. Она опускает глаза и качает головой.
– Спасибо, что подвезли.
Не могу придумать, что еще сказать. И не хочу отпускать ее, но также не думаю, что с моей стороны разумно следовать за ней. Так много всего происходит за последние несколько часов. Если бы я был на ее месте, то хотел бы побыть один, чтобы успокоиться и все обдумать. Кроме того, не думаю, что смогу помочь ей прямо сейчас, по крайней мере, не так, как ей нужно. В конце концов, я – часть проблемы.
Позволяю ей выйти из машины и смотрю, как она заходит в дом. Я сижу на обочине, наклонившись вперед над рулем, чтобы посмотреть через лобовое стекло и проверить, когда в ее квартире загорится свет. Наблюдаю, как ее одинокая фигура движется за тонкими занавесками, и вместо того, чтобы переключиться передачу и направиться домой, остаюсь там до тех пор, пока не перестаю видеть ее движение, пока в ее квартире не становится темно, и я не убеждаю себя в том, что она в безопасности и спит.
На следующий день Эммет принимает мое приглашение пообедать, но я не удивлен. Там, в Сент-Джонсе, мы постоянно сталкивались лбами. Помню, как он однажды поставил мне синяк под глазом, когда мы подрались. В другой раз я сломал ему нос во время футбольной тренировки, и кровотечение, казалось, никогда не остановится.
Когда прихожу, он уже сидит за столиком в ресторане, разговаривая по телефону. И поднимает взгляд только тогда, когда я сажусь на стул напротив него, а затем подзывает официанта, чтобы мы могли сделать заказ.
– У меня мало времени. Может быть, полчаса.
– Расслабься. – Я сажусь. – Ты не настолько, бл*дь, важен.
Уголок его рта приподнимается, потому что, конечно, на самом деле он настолько важен, я просто отказываюсь говорить ему об этом. Эммет всегда будет тем парнем, которого я встретил в Сент-Джонсе, иногда «мудаком, которого я терпеть не могу», но который прикрывал мне спину в трудную минуту.
Официант ставит перед нами воду.
– Чего ты хочешь? Стейк? – спрашивает Эммет, делая заказ для нас обоих, а затем протягивая свое меню, давая понять, что он действительно спешит.
– Мы возьмем два пива, – добавляю я. – Любое, что есть в наличии.
Официант уходит, а Эммет окидывает меня суровым взглядом.
– Ты собираешься извиниться за вчерашний вечер?
– Нет. А ты?
Его короткий смешок дает понять, что он не держит зла.
– Ты был неправ и должен извиниться перед Эмелией.
Он откидывается на спинку стула и смотрит мимо меня, в окно ресторана.
– Ты вмешиваешься в то, что тебя не касается. Это моя семья. Ты видел, чтобы я лез в твои отношения с сестрой?
– Ты перегнул палку.
Его пристальный взгляд возвращается ко мне.
– Ты ничего не знаешь об этой ситуации.
Нам приносят пиво, и мы позволяем официанту поставить бокалы на стол, ожидая, пока он отойдет за пределы слышимости, прежде чем продолжить.
– Значит, вы с Эмелией дружите? – спрашивает он. – Я догадался об этом по телефонному разговору, но та смертельная хватка, которой ты вцепился в меня прошлой ночью, действительно доказывает это. Ты трахаешь ее?
– Следи за языком.
Он, кажется, ничуть не встревожен моей угрозой, потягивая пиво так, словно мы обсуждаем погоду.
Он хмыкает, как будто заинтригован.
– Я не припоминаю, чтобы ты когда-нибудь был таким вспыльчивым из-за Миранды. Ты же знаешь, она была расстроена, когда ты ушел вчера, не попрощавшись.
– Она оправится.
Он ухмыляется.
– Ты собираешься извиниться перед Эмелией? – нажимаю я.
Он обдумывает это, пожимая плечами.
– Я еще не решил.
– Ты должен понимать, что гнев, который ты питаешь, неуместен. Эмелия ничего тебе не сделала. И более того, у нее сложилось впечатление, что ее мать должным образом познакомилась с Фредериком. Насколько ей известно, никакого романа не было, по крайней мере, в том, что касается твоих родителей.
Он на мгновение задумывается над этим. Замечаю, что его телефон на углу стола загорается от звонков, но он стоит на беззвучном режиме, и он не обращает на них внимания. С Эмметом, наследным принцем GHV, всегда так. Он несет весь мир на своих плечах. Ему нравится думать, что он справляется со всем этим достаточно хорошо, но я вижу напряжение в выражении его лица, тревогу, скрывающуюся под поверхностью. Вот почему он стал вдвое большим засранцем, чем был раньше. Трудно вспомнить, какими мы были тогда, в Сент-Джонсе, двумя идиотами, гонявшимися за девушками и сосредоточившими все свое внимание на футбольном поле.
– Ты знаешь, она оказалась совсем не такой, какой я ее себе представлял. Судя по внешности, она реинкарнация Кэтлин. А вот характер… – он усмехается. – Мы с ней могли бы быть родственниками.
Я качаю головой.
– Какой бы укус она ни продемонстрировала вчера, это не норма. Обычно она тихая. Хорошая.
Он приподнимает бровь.
– Значит, ты виноват в ее поведении? Загнал ее в угол на званом обеде? Если бы у меня было сердце, я бы почувствовал себя обязанным предостеречь ее от тебя. К счастью для тебя, мне наплевать.
Я не чувствую необходимости отвечать, что только разжигает его любопытство.
– Она твоя сотрудница, верно? Очень запретно…
– Ничего не было.
Не считая инцидента в Дартмуте.
Он смеется, слишком наслаждаясь происходящим. Затем поднимает свое пиво, словно приветствуя мою кончину.
– Будет.
Глава 20
Эмелия
После того как в субботу вечером профессор Барклай подвозит меня домой, я много плачу. Почему-то слезы не перестают течь, бесконечный поток, рожденный из реки горя, которая, как я думала, давно пересохла.
Такая запутанная какофония чувств, что невозможно разобрать происходящее на отдельные, отчетливые проблемы. Мой гнев по отношению к Эммету выливается в то, что я снова оплакиваю потерю своей матери. Извращенное беспокойство по поводу его слов только запутывает и расстраивает меня еще больше. И конечно же, печаль по поводу прекращения моих зарождающихся отношений с Александром. Представляю, как его ранила моя перепалка с Эмметом, свидетелем которой он стал, и, хотя не я начала драку, я определенно вела себя не лучшим образом. Правду нужно было сказать, но ее можно было бы раскрыть и более деликатно. Полагаю, что они больше не хотят иметь со мной ничего общего, и что касается Эммета, то меня это устраивает, но не с Александром. Мне очень хотелось найти в нем друга.
Воскресенье – один из самых одиноких дней в моей жизни. Я заставляю себя встать с кровати. Одеваюсь, умываюсь и выхожу в город. Гуляю и пью кофе, а когда возвращаюсь в квартиру, то совершаю ритуал приготовления вкусного позднего обеда. Съедаю половину того, что на тарелке, но больше не могу проглотить.
И тогда я думаю о профессоре Барклае.
Он постоянно в моих мыслях, несмотря ни на что. Мне следовало бы чувствовать себя неловко из-за вчерашнего вечера, но я не чувствую. Какие бы странности ни происходили между нами, они затмеваются воспоминаниями о его прикосновениях в коридоре, о его тоскующем взгляде, когда мы сидели вместе в его машине, и я умоляла его прекратить мои страдания.
«Я не могу», – сказал он.
Вот она.
Правда.
Какая бы сложная ситуация ни возникла между нами, по крайней мере, есть это.
В воскресенье вечером в дверь моей квартиры стучат. Я сажусь в постели и откладываю книгу, охваченная любопытством.
– Доставка, – раздается голос из коридора.
Чувствую облегчение. На секунду я подумала, что профессор Барклай пришел навестить меня, что, учитывая мое нынешнее состояние – удобная пижама, лицо без макияжа, взъерошенные волосы, – далеко не идеально.
Спешу открыть дверь, а с другой стороны стоит молодая женщина, нагруженная вещами. В одной руке у нее цветочная композиция, в другой – пакет с едой навынос из модного итальянского ресторана. У ее ног пакеты с продуктами настолько полные, что грозят рассыпаться.
Сначала она протягивает мне цветы. Ваза наполнена кремовыми георгинами, желто-оранжевыми хризантемами, розовыми садовыми розами, ягодами и пионами.
– О, спасибо! – торопливо ставлю композицию на обеденный стол, прежде чем вернуться за всем остальным. – Мне нужно расписаться или что-то еще?
Она качает головой.
– Нет. Все хорошо.
– Позвольте, я дам вам чаевые.
– Об этом уже позаботились, – уверяет она меня.
Верно.
– Вы знаете, от кого все это?
Она опускает взгляд на свой телефон, прокручивая приложение.
– Джонатан Барклай. Знаете такого?
Киваю и снова благодарю ее.
Я рада, что спросила, потому что нет ни открытки в цветах, ни записки. Здесь ужин на четверых и продукты, которых мне хватит больше, чем на неделю. Не уверена, что он сам все выбрал, но мне нравится все, что прислал Джонатан. Все свежеприготовленное. Есть багет и батон с семечками, а также домашний джем и сливочное масло. А также блюда, приготовленные шеф-поваром, которые я могу взять с собой на работу, и несколько лакомств: шоколадные батончики и мороженое, а еще печенье, от которого в моей квартире пахнет пекарней. Сначала я съедаю одно из них, прежде чем приступить к итальянской кухне. Мой голод возвращается с удвоенной силой.
Ем и смотрю на цветы, медленно поворачивая вазу по кругу. Это самая красивая вещь в квартире, и я уже готова поклясться очень хорошо о них заботиться, чтобы они простояли как можно дольше.
В понедельник и вторник Джонатана нет на работе.
Я знаю, потому что постоянно проверяю.
В его кабинете по-прежнему темно, и с каждой минутой я волнуюсь все больше.
Наконец, во вторник днем, я подслушиваю болтовню в комнате отдыха. Профессор Барклай и мистер Бэнкс последние два дня находятся в поместье Белл-Хейвен, осматривая имущество, а также встречаясь с представителями общества охраны природы.
Понятия не имею, вернется ли он в офис в среду, но не могу больше ждать, поэтому решаю найти другой способ увидеться с ним.
На самом деле это глупо и непродуманно. Хуже того, это граничит с преследованием. Вдобавок ко всему, мне придется взять больничный на работе, но, думаю, оно того стоит.
За годы, прошедшие с окончания Дартмута, профессор Барклай получил должность преподавателя в Массачусетском технологическом институте. Поскольку у меня, по общему признанию, нет личной жизни, и я, возможно, слегка одержима, то знаю, что он читает курс по утрам в среду, а это значит, он будет в кампусе, и я не могу устоять перед искушением снова увидеть его в этой роли.
Как и в Дартмуте, его занятия проходят в огромном лекционном зале, заполненном нетерпеливыми старшекурсниками и, вероятно, несколькими людьми вроде меня, которые пробираются тайком, чтобы понаблюдать за занятиями. Я достаточно легко сливаюсь с толпой. Не так давно я сама была студенткой, и, когда двери в аудиторию открываются, проскальзываю в толпу и занимаю место в заднем ряду, уютно устроившись в углу.
За несколько минут до начала занятия входит профессор Барклай и раскладывает свои вещи на маленьком столике перед входом. На сцене нет подиума, только большой экран, на который он будет проецировать свою лекцию. Он одет чуть более небрежно, чем обычно в офисе. Никакого пиджака, только светло-голубая рубашка с рукавами, закатанными до локтей, и темно-синие брюки. Серебристый циферблат его часов Patek Philippe на мгновение освещается, и меня охватывает волнение.
Знаю, о чем думают девочки в классе. Без сомнения, их мысли такие же грязные, как и мои. Я завидую, зная, что они могут сидеть здесь каждую неделю и смотреть на него так, как я смотрела в Дартмуте. Ну… те несколько недель, пока он меня не выгнал.
Улыбаюсь, глядя на свой блокнот, который взяла, чтобы не выделяться из толпы.
Его лекция посвящена инженерному проектированию древних сооружений – предмету, который я подробно изучала в аспирантуре. Мне кажется, что, если бы мне устроили импровизированную викторину, я бы справилась с материалом на отлично, но это неважно. Я здесь не для того, чтобы вести занятие, а просто чтобы понаблюдать. Я и забыла, насколько он хорош в этом, как держит аудиторию в плену, стоя на сцене и работая со слайдами.
Мне грустно, когда час истекает. Знаю, что не смогу прийти снова, если хочу сохранить свою должность в «Бэнкс и Барклай», поэтому, чтобы максимально использовать сегодняшний день, не спешу покинуть зал, а задерживаюсь. Класс начинает расходиться, но, как всегда, несколько студентов остаются, чтобы поговорить с профессором Барклаем. Представляю, о чем они с ним разговаривают, просят ли они его стать их научным руководителем или расспрашивают о встречах один на один, советах по карьере, о чем угодно, лишь бы привлечь его внимание. Симпатичная девушка в красном платье улыбается ему так, словно он – второе пришествие Христа, но вместо ревности испытываю только жалость. Я – это она.
Студенты стоят рядом, пока он собирает вещи. Вежливо отвечая на их вопросы, берет свой кожаный кейс и начинает пробираться по ближайшему ко мне проходу, и внезапно я чувствую себя легкой добычей.
Я предполагала, что он выйдет через боковую дверь так же, как и вошел.
Если сейчас встану и уйду, он увидит меня, поэтому пригибаюсь и смотрю в телефон, ожидая, когда он пройдет мимо, пока не понимаю, что он останавливается в конце моего ряда, загораживая мне выход.
Глава 21
Джонатан
Помимо отправки посылки в воскресенье вечером, последние несколько дней я держусь на расстоянии от Эмелии, давая ей время оправиться от событий уик-энда. Я не ожидал, что она придет ко мне.
Я привел ее в свой кабинет в кампусе, но не пригласил присесть. Дело не в том, чтобы чувствовать себя комфортно. Хотя я не совсем понимаю, зачем она пришла сюда, но точно знаю, что если бы она хотела просто поговорить, то могла найти меня в «Бэнкс и Барклай». Это больше похоже на игру, и поэтому я оцениваю своего соперника.
Ее наряд стильный, но чопорный. Короткое платье на пуговицах и балетки – воплощение нежности и юности. Макияж подчеркивает выступающие скулы и круглые глаза, глаза лани, и, конечно, губы накрашены, как всегда. Сегодня это красный цвет грешницы, но, кроме губ, ничто в одежде не намекает на ее планы. И все же я знаю, что она что-то замышляет. Она пришла сюда с намерением, и теперь стоит здесь, как будто убеждает себя в необходимости чего-то добиться.
Она делает шаг вперед и медленно обходит мой стол, проводя пальцем по краю, изучая пресс-папье, которое мне подарил Американский институт архитекторов – награда за достижения, прежде чем поднять его так, чтобы солнечный свет пробивался сквозь него, отбрасывая радугу на мое тело. Она смотрит на меня сверху пьянящим взглядом.
– Эмелия.
Это предупреждение.
– Профессор, – отвечает она почти насмешливо.
Ах, так вот в чем суть игры…
Протягиваю руку и обхватываю ее запястье, пока она не роняет пресс-папье обратно на стол. Оно не разбивается при ударе, хотя по ее широко расширенным глазам вижу, что она беспокоится.
Отпускаю ее и киваю в сторону двери своего кабинета.
– Иди запри ее.
Нет ни малейшего колебания, прежде чем сделать то, что ей говорят. Она показывает мне, какой послушной может быть, идеальной ученицей.
Замок закрывается, и Эмелия поворачивается, чтобы посмотреть на меня. Она ждет команды. Я знаю, что она хочет получить возможность доставить мне удовольствие. Вот почему мы с ней так хорошо работаем вместе.
– Ты выглядишь точно так же, как в тот день, в Дартмуте, когда предложил мне бросить твои занятия. Красивый. Могущественный. – Она склоняет голову набок. – Возможно, немного жестокий.
Мог бы сказать ей, что я всего лишь мужчина из плоти и костей, но зачем портить удовольствие? Она убедила себя, что я – монстр, и я мог бы вести себя как монстр.
– Знаю, ты здесь не для того, чтобы разговаривать, – говорю я ей таким тоном, как будто меня не впечатляет то, что она делает. – Ты нервничаешь? Поэтому ворошишь прошлое и пытаешься потянуть время?
Она хмурится. Может быть, я зашел слишком далеко, но не хочу отступать.
Она берет в рот свою нижнюю губу, а затем, осознав, что натворила, быстро отпускает ее.
На столе звонит телефон, и на какую-то мимолетную секунду я подумываю переключить его на голосовую почту, но это такая удобная возможность заставить ее поежиться. Мои действия говорят ей о том, что время дорого.
– Профессор Барклай, – отвечаю я.
Это мой ассистент.
– Я не смогла дозвониться до вас по мобильному, – говорит Кэндис.
Во время лекции я держу свой телефон в режиме «Не беспокоить» и с тех пор совсем забыл об этом. Думаю, это впервые.
– Просто хочу убедиться, что вы в курсе, что ваша встреча с CBN Construction в три часа дня перенесена на четыре. У Дона инспекция в городе, изменения в последнюю минуту. Если это проблема, я могу…
– Все в порядке.
Мой строгий голос пугает и Кэндис, и Эмелию.
Словно выйдя из транса, Эмелия отталкивается от двери и направляется ко мне.
Кэндис запинается на следующем предложении. Мне не следовало быть таким резким, но Эмелия крепко держит меня в напряжении.
– И поскольку вы встречаетесь с Доном в четыре, я подумала, что мне также следует перенести вашу встречу в 5:30 на…
В этот момент я перестаю слушать Кэндис. Эмелия снова огибает угол моего стола. Пока моя ассистентка бубнит о том, как она перенесла мою встречу за ужином на шесть, Эмелия берется за подлокотники моего кресла и поворачивает меня так, что я оказываюсь лицом к лицу с ней, перпендикулярно столу. Затем, не сводя с меня пристального взгляда, она кладет руки мне на колени, разводит их и очень медленно и очень обдуманно начинает наклоняться, становясь передо мной на колени.
Держу Кэндис на связи и соглашаюсь со всем, что она говорит, прекрасно понимая, что могу просто проверить свое расписание позже, чтобы увидеть все обновления. Смысл в том, чтобы она присутствовала в качестве свидетеля. Это то, чего мы оба хотим. Все это часть игры. Когда я спрашиваю Кэндис, может ли она связаться с Каллумом, чтобы узнать, получили ли мы ответ от городских властей по поводу заявки на получение разрешения для нашего проекта в Бостонской гавани, я уже знаю ответ.
И все это время Эмелия ладонями скользит по моим бедрам. Она играет роль соблазнительницы, но у нее дрожат руки. Ее губы слегка приоткрыты. А карие глаза полны тысячи противоречивых мыслей.
Кладу телефон на стол, а Кэндис продолжает говорить, совершенно, бл*дь, ничего не замечая.
– Должен ли я быть хорошим и поднять тебя на ноги? – спрашиваю я Эмелию, не заботясь о том, слышит ли Кэндис. – Прогнать тебя?
Глаза Эмелии сверкают.
Как я и подозревал. Динамика власти в игре – хотя и неправильная, так же привлекательна для нее, как и для меня. Наша разница в возрасте, ее роль в моей фирме, наша история… вот почему она здесь.
– Должен ли я заставить тебя?
Она дрожит, и, не в силах сопротивляться больше ни секунды, я протягиваю руку и провожу пальцем по ее полной нижней губе, не в силах остановиться, прежде чем засунуть большой палец ей в рот, чтобы заставить ее пососать. Вишнево-красные губы смыкаются вокруг моего пальца, и ее язык облизывает внутреннюю сторону моего большого пальца, как будто она жаждет большего.
Она не отвечает на мой вопрос, что неудивительно. Я хочу, чтобы она была честна, но понимаю, что мы еще не достигли этого.
– Мистер Барклай? – спрашивает Кэндис, словно звучащая за тысячу миль отсюда. – Вы здесь? Я вас не слышу.
Взгляд Эмелии устремляется на телефон, обеспокоенное выражение омрачает ее черты.
Это наказание, когда я вынимаю большой палец у нее изо рта, напоминание о том, что она должна быть сосредоточена только на мне.
– Мы играем с огнем? – шепчет Эмелия.
Конечно, но это не тот вопрос, который она хочет задать. Она размышляет, стоит ли нам остановиться, и эта мысль улетучивается, когда ее пальцы скользят по верхней части моей молнии. Я чуть не зашипел, когда почувствовал тяжесть ее руки, прижимающейся ко мне. Все мои силы уходят на то, чтобы сидеть спокойно и быть терпеливым. Если бы я был уверен, что она не струсит, то взял бы верх и нанес удар, как гадюка. Я бы рывком притянул ее к себе за шею, окрасив щеки в розовый цвет от шока, схватил бы за подбородок, пока ее полные губы не приоткрылись бы для меня.
Шум.
Она скулит, как испуганный зверек, но глубоко внутри, в той темной потаенной части своей души, она оживает.
Ее рука все еще на моей молнии.
Провожу костяшками пальцев по ее подбородку.
– Ты боишься, малышка?
Ее пристальный взгляд поднимается, чтобы встретиться с моим, и в нем читается одобрение, потребность практически сочится из нее.
– Так ты хочешь, чтобы я тебя приласкал?
Глажу ее по щеке, и она наслаждается этим прикосновением, прижимаясь к руке.
Я принимаю ее идеальное подношение, лежащее у моих ног. Она стоит на коленях, сжимая ноги вместе, вероятно, чтобы облегчить боль, которую чувствует между бедер. Бедная Эмелия. На платье есть ряд пуговиц, идущих по центру, от ключиц до пупка. Она выглядит скромно, пока я не расстегиваю три верхние пуговицы и не раздвигаю шелковую ткань. V-образный вырез обтягивает грудь, на волосок от того, чтобы обнажить все. Бледное кружево не имеет лишней подкладки и почти не поддерживает, но Эмелии не нужно ни то ни другое. Я завороженно смотрю, как она начинает расстегивать молнию на моих брюках. Звук прорезает воздух, как вой товарного поезда. Моя концентрация рассеивается, и взгляд перемещается туда, где она маленькими ручками пытается меня освободить. Именно в этот момент я полностью убираю свои руки. Это должно быть сделано по ее собственной воле. К черту мотивы, игру во власть, изменчивое согласие. Я не буду заставлять ее выходить из этой комнаты или подниматься с колен, но дам ей одну маленькую вещь: право выбора, продолжать или отступить в любое время.
Внешне я убеждаю себя, что таковы мои истинные мотивы, но какой-то больной извращенной части меня нравится откидываться в кресле, выглядя совершенно невозмутимым, когда Эмелия руками крепко обхватывает мой член. Это ее бесит, я знаю, это святотатственное отношение. Я провожу пальцем взад-вперед по губам, но в остальном сижу совершенно неподвижно. Даже скучаю. Она сомневается в себе и обдумывает каждое решение, но все равно продолжает.
Она опускает руки к основанию моего члена, затем поднимает обратно к головке. Дрожь восторга пробегает по спине. Ее хватка крепкая, теплая и манящая – просто фантастика, и все же это лишь тень того, что я почувствую, когда наконец окажусь внутри нее. Больше, жестче, крепче, хочу сказать ей. Она обращается со мной так, словно я хрупкий, как будто боится, что причинит мне боль. Я чуть не смеюсь от этой мысли, но это чувство веселья недолговечно, когда Эмелия наклоняется вперед, прижимается губами к самому кончику моего члена, а затем начинает засасывать его в рот.
Не могу удержаться от стона.
Она представляет собой такое сочетание: невинность, обернутая в сексуальную привлекательность. Ее полные красные губы выглядят так, словно созданы для совершения плохих поступков, но она использует их так, будто девственница, словно она никогда не держала так мужчину, не брала его в свой нежный рот исключительно ради удовольствия.
Ревность пронзает меня при мысли о том, что она стоит на коленях перед кем-то другим. Никогда больше.
Мягко и медленно, ее темп сводит с ума.
Знаю, что Кэндис давно повесила трубку. Я проверил, но не сказал Эмелии. Ей не нужно знать, она просто должна доверять мне.
Она берет меня глубже и тихо стонет. Я замираю, заставляя ее наклониться еще сильнее, взять еще глубже. Она руками сжимает верхнюю часть моих бедер, сминая ткань брюк, когда я вхожу в ее горло. Чувствую, как она вздрагивает, пытаясь отдышаться, а затем быстро отстраняется, глотает воздух, замирая лишь на мгновение, прежде чем ее губы снова обхватывают меня. Ее голова покачивается вверх-вниз, и я словно сталь у нее во рту. Кажется, что могу воспламениться оттого, что сдерживаю свой оргазм, но я парю, парю, парю на краю так долго, как только возможно. Я хочу продлить это. Я хочу изменить курс, обхватить ее волосы, крепко прижать к себе и наполнить ее рот. Я хочу взять все в свои руки, вернуть контроль, задать темп и сделать так, чтобы она могла брать только то, что я ей даю.
Вместо этого я благоговейно провожу пальцами по ее волосам.
– Такая хорошая девочка, – говорю я ей, и ее глаза закрываются, когда пальцы больно впиваются в мои бедра. Если бы она была на моем месте, то кончила бы в тот же миг.
Я так многому учусь, просто сидя здесь и наблюдая, запоминая все, что связано с ней.
Я жадный ублюдок, принимающий так много ее преданности. Ее щеки порозовели. У нее слезятся глаза. Ее губы припухли, а помада размазалась в таком непристойном проявлении желания.
