Текст книги "Мортальность в литературе и культуре"

Автор книги: "Правова група "Домініон" Колектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

По мнению А. И. Немировского, лебедь являлся тотемным животным для территории, куда входила современная Босния. Среди обитавших здесь фракийско-иллирийских племен ходили легенды о человеке-лебеде227227
  Немировский А. И. Каталог этрусских кораблей в «Энеиде» // Вестн. древней истории. 1978. № 1. С. 144, 146.


[Закрыть].Любопытным примером актуализации мифологического сюжета о Лебеде и Леде является шеврон, на котором черный лебедь овладевает белой девушкой (рис. 18). Здесь выражение сексуальной агрессии символизирует грубую силу. Реализуется понимание войны как символического коитуса, в котором значимыми оказываются маскулинность и эротические подтексты228228
  См.: Киньяр П. Фасцинус // Киньяр П. Секс и страх: эссе: пер. с фр. М., 2000. С. 36–50.


[Закрыть].

Следующую группу военных символов составляют изображения хищников. Встречаются как экзотические животные (тигр, пума, пантера), так и геральдические (лев), но особенно многочисленны шевроны с типично балканской анималистикой (волк, рысь, куница). Тигры, пантеры и пумы входили в репертуар всех воюющих сторон, хотя более известны сербские тигры командира Аркана229229
  Желько Ражнятович, по прозвищу Аркан, – командир Сербской добровольческой гвардии в период недавних югославских войн.


[Закрыть]. При изображении хищников акцент делался на их агрессии: клыки, когти и положение тела животного (рис. 19).

Львы – традиционный знак государственной власти, отсюда нарочитая геральдичность их визуального выражения. Как и орлы, они редко задействованы в качестве военного знака. Но чем сложнее картина войны, тем разнообразнее ее анималистические символы, среди которых преобладают изображения местных животных. Если тигры на шевронах все на одно «лицо», то другие хищники четко дифференцируются по принципу «свой» / «чужой» вплоть до идентификации региона. Например, добровольцы Аркана из областей, не захваченных войной, воспринимались боснийскими сербами как «свои, но чужие», а бойцы, защищавшие свой дом, село, регион, имели нашивки с изображениями хорошо знакомых им зверей. Для сербов это были волки, для хорватов – рысь и куница.

Рысь (рис. 20), а тем более куница (рис. 21) – национальный символ хорватов. Сербы относятся к этим животным с настороженностью. В период войны национальная маркированность символов возрастает: они по‐разному прочитываются хорватами и сербами. Куница символически представляла Хорватию вначале на гербе семьи бана Елачича, потом – Королевства Хорватии (1848–1867 гг.), а затем – Королевства Хорватии, Славонии и Далмации (1867–1918 гг.). Значимость куницы для национального самосознания хорватов выражается и в названии хорватской денежной единицы – kuna (куница). Кроме того, куница – тотемное животное Славонского региона, а поскольку именно он был захвачен войной, то куница стала символом страданий его жителей. Изображение зверя на шевроне – это и символ государства (стремящаяся к независимости Хорватия), и маркер определенной местности. Актуальными становятся и другие смыслы. В годы войны, например, усилилась вера в то, что само изображение куницы может защитить от ранения. Знак из сферы идеологических значений переходит в индивидуально-прагматическую, выполняя функцию оберега.

Поскольку куница способна нападать на врага, превосходящего ее в размерах, образ куницы стал символом отваги, дополненной идеей мести230230
  По мнению древних греков, богиня возмездия Немезида могла принимать облик куницы.


[Закрыть].Важной оказывается семантика множественности как сплоченного единства (актуальная для хорватов). В одной из легенд Славонии рассказывается о тысячах куниц, которые приходят отомстить за смерть одной. Появление куницы – это напоминание врагам о том, что каждый представитель ее рода является частью сообщества, которое будет мстить за гибель своих членов. Такое понимание куницы отличается от привычного славянского, в котором восприятие всех куньих связано с женской эротической символикой231231
  См: Гура А. В. Символика животных в славянской народной традиции. М., 1997. С. 215.


[Закрыть].

Самый частотный зоологический символ Балкан – волк (рис. 22). Культ волка характерен для всего Балканского региона, но особенно значим он у сербов и у черногорцев. Образ волка проникает даже в христианскую культуру: главный сербский святитель св. Сава назван «волчьим пастырем» – на изображениях он пасет волков и ухаживает за ними232232
  Чајкановић В. О врховном богу у старој српској религији. Београд, 1994. С. 32–36.


[Закрыть].Волка обожествляли, его боялись, с ним пытались породниться… Именно на Балканах распространен мифологический образ человека-волка – человека с волчьей шерстью, «вукодлака»233233
  Чајкановић В. Студиjе из српске религиjе и фолклора. 1910–1924. Београд, 1994. С. 183.


[Закрыть].Шапка из волчьей шерсти (ее носят многие эпические герои-богатыри, например Марко Кралевич), носки с нитью из шерсти волка, вшитый в одежду кусок шкуры животного являются оберегом. Волчья голова как родовой тотем изображена на знаменах и штандартах234234
  Чајкановић В. О врховном богу у старој српској религији. С. 98.


[Закрыть]. Связь волка с военной топикой можно обнаружить во многих индоевропейских мифологических традициях (волк в культе Марса у римлян, волки германского бога войны Одина и др.). Нередко воины или члены племени старались даже внешне походить на волка235235
  В хеттской, иранской, греческой, германской и других индоевропейских традициях воины часто надевали на себя волчьи шкуры.


[Закрыть].

Образ волка в югославских войнах – преимущественно сербский символ (особенно он распространен у сербов из Боснии и Краины). Среди хорватов его использовали отряды из региона Лика, где волк является тотемом (рис. 23), из мусульман – военные формирования Боснии и Герцеговины с изображением «черного волка», который «родом» из Черногории (рис. 24). Интересна визуальная форма образа. На передний план выдвинута не агрессивность (когти, клыки), а волчий вой. Вой зверя, интерпретируемый как боевой клич, представляется более угрожающим, чем стереотипная демонстрация клыков (рис. 25). Нередко волк изображен в стае, и эта массовость хищника адресована прежде всего противнику (ср. с аналогичной коллективной репрезентацией лебедей, соколов, куниц).

Рисунок волка может дополняться крыльями (рис. 26), что придает изображению черты дракона или волкогрифона. Крылья делают символ полисемантичным, поскольку синтезируют три стихии: воздух, огонь и землю. Крылатый волк глубоко укоренен в сербской традиции. Достаточно вспомнить героя сербского эпоса – Змея Огненного волка, рожденного от Огненного Змея, но с волчьей шерстью (приметы его чудесного происхождения – «орлово крило» и «змајево коло»), а также серию эпических героев, появление которые связано с образами волка, дракона и соответственно со стихиями воды, огня и земли: Марко Краљевић, Змай от Ястрепца, Милош Обилич, Банович Страхиня, Банович Секула, деспот Стефан Лазаревич, Реля Крилатица236236
  Pešikan-Ljuštanović L. Zmajevita obeležja epskih junaka – od prirode bića do metafore // Zbornik Matice srpske za književnost i jezik. 2000. Vol. 48, br. 1. S. 49–67.


[Закрыть].

Существа из нижней зоны мира (например, рыбы) представлены заимствованиями – акулами, характерными для начала войны. Впоследствии символ стал опираться на традицию. У всех воюющих сторон наблюдается сходный репертуар символов этой зоологической группы: змеи, пауки, скорпионы.

Иконология змеи довольно сложна. Во многих архаичных культурах змеи – представители подземного мира и царства мертвых. Вместе с тем змеям приписывается особая живучесть. На Балканах они – хранительницы очага. Обитающих вблизи жилища змей (их называют «чуваркучи» – хранители дома) принято поить молоком. Как военный символ, змея изображается готовая к броску, с жалом и зубами. Выбирается, как правило, самая опасная из рептилий – кобра или гадюка (рис. 27, 28). Но информация о том, что змея, какой бы «вооруженной» она ни была, защищает свою территорию, прочитывается достаточно ясно (рис. 29).

К символу змеи близок и символ дракона – Лютого Змея (Љутог змаја)237237
  Латинское слово «draco» означает дракона и змею.


[Закрыть](рис. 30). Подобно крылатому волку он воплощает единство трех стихий: воздуха, огня и земли. Балканский змей, или крылатый дракон, отличается от европейского: у него когти орла и шерсть волка238238
  Ср. с символом крылатого волка.


[Закрыть]. Семантика зверя амбивалентна, но осмысляется в целом положительно: балканский дракон символизирует силу и мощь сопротивления (орден Дракона – Draconistrarum – был основан для борьбы с турками; его представители – Милош Обилич и отец Влада Цепеша, получивший прозвище Дракула и затем передавший его сыну). Дракон – знак войны, но освободительной (на шевронах он символ праведной битвы). В балканских преданиях герои назывались «змајоносци» – те, кто носят драконий знак, т. е. борцы за свободу и независимость. Интересно, что у хорватов есть образ драконоборца, но заимствован он скорее из австрийского гербового знака, чем создан как антипод «сербского дракона» (рис. 31).

Что касается пауков, то их изображения активно использовались хорватской стороной (рис. 32). Интерес к пауку связывают с именем Андрия Матияша по прозвищу Паук – основателем и командиром хорватского полувоенного формирования. Сам Матияш объяснял выбор паука тем, что он мал, но плетет паутину, в которую попадают его враги. Военная семантика паука, таким образом, складывается из трех значений: энергии паутиноплетения, самой паутины, которая функционально эквивалентна сетям, и умении выжидать (до времени находиться в засаде).

В отличие от паука скорпионы (рис. 33, 34) и осы (шмели) (рис. 35) могут выступать символами как обороны, так и нападения (недаром в изображениях подчеркивается наличие жала). Как все вредоносные насекомые, они связаны с корнями мирового дерева, с нижним миром, а нередко – с повелителями низа: злыми духами, демонами и т. п. Вместе с тем скорпионам и осам приписывается подвиг жертвенности: они защищают свой дом ценой собственной гибели. Следовательно, один из посылов шеврона может звучать так – «не боимся гибели и стоим до конца».

Информационное пространство современной войны представляет особую коммуникативную систему. В ней происходит перераспределение семантической нагрузки: привычные значения нейтрализуются, а те, которые не востребованы в мирное время, активизируются. Знак войны «мыслится воздвигнутым в гуще боя, на глазах у друзей и врагов, для воодушевления первых и для “ожесточения” вторых»239239
  Аверинцев С. Символика раннего Средневековья (к постановке вопроса) // Семиотика и художественное творчество. М., 1977. С. 325–326.


[Закрыть].Наличие такой символики позволяет рассматривать военные формирования как особые субкультурные сообщества. У них свой язык, ценности, модели поведения. Военные сообщества активизируют мифологические смыслы, перенимают чужую символику и, перекодируя, включают ее в свой активный фонд. Таким образом, можно говорить о наличии коммуникативной структуры, ответственной за сохранение культурных традиций.

«Бунт кромешного мира» в России: карнавальный мотив смерти-рождения в акциях протеста 2011–2013 гг

Д. Н. Баринов

Смоленск

С конца 2011 по 2013 г. в России прошли акции протеста. Их лейтмотивом стало требование честных выборов и ожидание общественно-политических перемен в стране. Прецедентом послужили обнародованные в основном в интернете разнообразные нарушения процедуры голосования в Государственную думу в декабре 2011 г. Важной составляющей протестной активности явилось комическое начало в лозунгах протестовавших и в творчестве представителей российского искусства, эстетически оформлявших эти акции. Другая особенность – праздничное настроение, царившее, по мнению участников, на протестных мероприятиях.

Всё это сближает политические выступления 2011–2013 гг. со средневековым карнавалом. Несмотря на то что подобные акции, строго говоря, карнавалом не являются, есть основания говорить о карнавализации протестной активности. Это выражается прежде всего в противостоящей официальной серьезности народно-площадной, смеховой стихии протеста, важнейшая черта которого – гротеск.

По мнению М. М. Бахтина, одной из особенностей карнавального гротескного образа является его амбивалентность, совмещающая моменты смерти и рождения. «Гротескный образ характеризует явление в состоянии его изменения, незавершенной еще метаморфозы, в стадии смерти и рождения, роста и становления. <…> Другая, связанная с этим необходимая черта его – амбивалентность: в нем в той или иной форме даны (или намечены) оба полюса изменения – и старое и новое, и умирающее и рождающееся, и начало и конец метаморфозы»240240
  Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М., 1990. С. 31.


[Закрыть]. Близка к позиции М. М. Бахтина и точка зрения С. Е. Юркова, который под гротеском понимает «образ (визуальный или вербальный), отражающий один из моментов превращения объекта, соответствующий трансформации или утрате его семантической устойчивости»241241
  Юрков С. Е. Под знаком гротеска: антиповедение в русской культуре (XI – начало ХХ вв.). СПб., 2003. С. 22.


[Закрыть].

Таким образом, рождение и смерть – важнейшие элементы карнавального мироощущения – следует рассматривать как моменты травестирования, метаморфозы привычных символов существующего порядка. Такое смысловое превращение достигалось в рамках средневекового карнавала или близкого к нему русского балагана посредством смеха, цель которого – развенчание официальной культуры, власти, иерархии242242
  Специфической для русской народной культуры чертой был балаганный смех. Характерный для ярмарочного зрелища, он включал гротескные образы, продолжавшие древнерусские скоморошеские традиции. См. подробнее: Юрков С. Е. Под знаком гротеска: антиповедение в русской культуре (XI – начало ХХ вв.). С. 148–156.


[Закрыть]. Аналогичную функцию выполняет и сопутствующий протестным митингам смех.

Как отмечал Д. С. Лихачев, в древнерусской культуре смех порождал дуализм мира. Он был направлен против семиотической устойчивости официальной культуры и в своем стремлении преодолеть табу санкционировал систему значений, обратную по отношению к существующему миру связей и отношений. Если этот мир упорядочен, устойчив, организован по неким законам, то мир, порождаемый смехом, должен обладать противоположными чертами. «Все знаки означают нечто противоположное тому, что они означают в “нормальном” мире»243243
  Лихачев Д. С. Смех как мировоззрение // Лихачев Д. С., Панченко А. М., Понырко Н. В. Смех в Древней Руси. Л., 1984. С. 13.


[Закрыть]. Святости противостоит богохульство, богатству – бедность, одежде – нагота, приличному – неприличия, родовитости – безродность, степенности – безудержное, нарушающее всяческие нормы веселье244244
  Там же. С. 17.


[Закрыть].

Источником такого удвоения реальности была борьба с язычеством и его разнообразными проявлениями, в числе которых оказался смех скоморохов. Эта привело к тому, что в древнерусской культуре скоморохи стали представителями антимира, мира «кромешного», в котором привычный порядок представлялся перевернутым. Такая связь скоморошества с иным миром вела к сакрализации смеха и позволяла воспринимать скомороха как субъекта, наделенного сверхъестественными способностями245245
  Панченко А. М. Русская культура в канун Петровских реформ // Из истории русской культуры. Т. 3: (XVII – начало XVIII века). 2‐е изд. М., 2000. С. 95.


[Закрыть]. Обладая статусом «иереев смеха» (А. М. Панченко) в антимире, скоморохи выступали его проводниками в официальной культуре. Поэтому поведение скомороха даже при утрате им религиозных функций сохраняло связь со сферой сакрального в реализации антиповедения, т. е. «обратного, перевернутого, опрокинутого поведения», «поведения наоборот»246246
  Успенский Б. А. Анти-поведение в культуре Древней Руси // Избр. труды. Т. 1: Семиотика истории. Семиотика культуры. 2‐е изд., испр. и доп. М., 1996. С. 460, 472.


[Закрыть].

В данном контексте важно, что в числе лидеров и идеологов политического протеста 2011–2013 гг. мы видим писателей, актеров, музыкантов, чье творчество характеризуется сатирической направленностью: Дмитрий Быков, Виктор Шендерович, Михаил Ефремов, Вася Обломов. Они выступают теми «жрецами смеха», которые подчеркивают праздничный, карнавальный характер протестных акций и репрезентируют антиповедение, восходящее к культуре «кромешного» мира. Показательна оценка собственного творчества лидера панк-группы «Рабфак» А. Семенова. В одном из интервью он назвал участников своей группы шутами и скоморохами: «Лично мне было бы больше по кайфу петь про любовь, но мы шуты, дело которых смех над всем глупым и несообразным. <…> …Мне уже не раз приходилось подчеркивать, что мы не политики и не оппозиционеры, а скоморохи»247247
  «Мы шуты и скоморохи» // Газета.ru. 2013. 4 окт. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.gazeta.ru/culture/2011/10/24/a_3811070.shtml. Загл. с экрана.


[Закрыть]. В этих словах просматривается устойчивая для русской культуры традиция политизации смеха и выражения протеста в смеховой форме. Лидеры протеста – это одновременно и лидеры антимира, который утверждается посредством народно-площадного смеха. Подобно официальному миру, антимир имеет свою карнавальную иерархию, где шут становится королем, «жрецом смеха».

Смеховой мир русского Средневековья репрезентировал антимир официальной культуры. Мотив антимира – это мотив мира перевернутого, в котором доминирует обратный порядок: игровой, веселый, праздничный. Иерархия, возникающая из перевернутого мира, характерна для уличного протеста: настоящий мир – это антимир, настоящее поведение – это антиповедение, противоположное официально принятому. Такова в карнавально-протестном мироощущении топография верха (рая) и низа (ада). В мифологии и религии ад – это место, находящееся на нижних этажах мировой иерархии, это подземное царство. В дискурсе уличного протеста дихотомия верха и низа используется для репрезентации российской жизни как неправильной: «Ад опустел. Все демоны ушли во власть России!»; «Ангелы против демонов». Задача протестного смеха – перевернуть сложившийся порядок так, чтобы топография верха и низа (добра и зла) отвечала истине «кромешного» мира. Отсюда используемые в уличных выступлениях приемы смеховой культуры Средневековья: «перевертыши» (Д. С. Лихачев), или «снижения», т. е. средства низведения высокого к низкому, духовного к материально-телесному (М. М. Бахтин).

В средневековой модели мира время мыслилось в рамках горизонтальной оси отношений и не представляло ценности для вертикальной иерархии. В средневековом мировоззрении отсутствовало представление о прогрессе во времени248248
  Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. С. 446.


[Закрыть]. Однако в эпоху Ренессанса эти представления трансформировались: «Не подъем индивидуальной души по вневременной вертикали в высшие сферы, но движение всего человечества вперед, по горизонтали исторического времени становится основным критерием всех оценок»249249
  Там же. С. 447.


[Закрыть].

Прежде всего, карнавальный смех направлен на развенчание символов официального порядка и иерархии. «В карнавальном мире отменена всякая иерархия. Все сословия и возрасты равны»250250
  Там же. С. 276.


[Закрыть]. Антимир протестных митингов – это антипод официального мира как мира вертикали, поэтому ей противопоставляются горизонтальные отношения («Да здравствует горизонталь!»; «Солнце, растопи вертикаль власти!»). Протестный дискурс отрицает стабильность как стагнацию, застой («Ваша стабильность – это наша дебильность»; «Застой/Отстой»; «Нам такой застой не нужен! 2000–2012 – пора меняться?») либо как возврат в прошлое – советское («Берия воскрес. Жди арест») или средневековое («Долой феодализм»).

Митинг «За честные выборы» на проспекте Сахарова 24 декабря 2011 г. 251251
  Фото Марины Степановой с электронного ресурса: https://fotki.yandex.ru/next/users/marinka1284/album/134864/view/424168?page=0


[Закрыть]

Сословной системе Средневековья и зависимости подданных от феодалов противопоставляется общество, имеющее социальные лифты. Ироничное переосмысливание образа лодки как метафоры единства и целостности страны в одной из песен группы «Рабфак» превращается в карнавальный прием смещения верха и низа. Он демонстрирует наличие вертикали, служащей не интересам граждан, а личному обогащению верхушки общества, где стабильность – это признак сословной модели общества: «Да, я буду раскачивать лодку, / Я тоже хочу мартель, а не водку. / Я буду стучать кулаками о борт, / Я тоже хочу из говна на курорт»252252
  Рабфак – Раскачивать Лодку // Farvater: Information rock portal [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://farvater.net/news/rabfak_raskachivat_lodku/2013–02-27–1851. Загл. с экрана.


[Закрыть].

Возвращение в прошлое вызывает страх перед остановкой времени, его консервацией: «Разуй глаза, разуй глаза, разуй глаза, разуй глаза, разуй глаза… / Не хочу назад, не хочу назад, не хочу назад, не хочу назад, не хочу назад…» (Телевизор, «Заколотите подвал»)253253
  Дежавю // www.televizor-tver.ru [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://televizor-tver.ru/disk/dejavu/index.html#3. Загл. с экрана.


[Закрыть]. Альтернативой «застою» и возврату в прошлое являются требования социально-политических изменений. Для участников уличных выступлений протест – это утверждение идеи прогресса, развития («Даешь движуху!»; «Власть должна меняться!»; «Перемен!»; «Стране нужны перемены к лучшему. Мирным путем»; «Вперед в XXI век!»).

В условиях средневекового карнавала «веселое время» противопоставлялось эсхатологическим ожиданиям254254
  Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. С. 263.


[Закрыть]. Это характерно и для акций протеста. Карнавальное мироощущение подвергает осмеянию паремийные послания официальной политической коммуникации: «Если не Путин, то кто?» (программа «НТВшники», эфир от 21.01.2012). Доведение этого медиамема до абсурда («Если не Путин, то кот») является попыткой дискредитировать идею стабильности, идею неизменности и предсказуемости существующего социального порядка и, по замыслу протестующих, открыть путь к санкционированным карнавальным утопизмом альтернативам («Мой президент в этой толпе»).

К оценкам социально-политической жизни России как не соответствующей реалиям современности следует добавить костюмированный характер протестных выступлений, отвечающий духу праздника. По мнению Бахтина, переодевание является таким же средством травестирования, как и прочие атрибуты карнавала. Оно призвано семиотизировать умирание старого мира и рождение нового: «Одним из обязательных моментов народно-праздничного веселья было переодевание, то есть обновление одежд и своего социального образа. <…> От надевания одежды наизнанку и штанов на голову и до избрания шутовских королей и пап действует одна и та же топографическая логика: переместить верх в низ, сбросить высокое и старое – готовое и завершенное – в материально-телесную преисподнюю для смерти и нового рождения (обновления)»255255
  Там же. С. 94.


[Закрыть].

Хронологически акции протеста 2011–2013 гг. совпадали с грядущими официальными праздниками, на которые накладывались выборы в Государственную думу и выборы президента РФ. При этом предстоящие праздники символически связаны с окончанием календарного периода (Новый год, Рождество, Масленица), а также с выборами, которые представляют собой рубеж, отделяющий довыборное состояние от послевыборного, старый год от нового. Отсюда характерное для карнавала и связанное с предстоящими праздниками и выборами использование костюмов Робокопа, Человека-танка, Человека-яйца, хомячков, Деда Мороза (А. Троицкий), Масленицы (Е. Чирикова). Семиотика костюмов указывает на превращение реального, официального мира в сказочный, неофициальный, в котором возможны любые трансформации. Карнавальным символом погребения социального порядка на акции «Белый круг» стал визуализированный комический образ смерти. Один из участников был облачен в костюм смерти (черный плащ с капюшоном, коса).

Акция «Большой белый круг» 26 февраля 2012 г., Москва 256256
  Фото Михаила Тихонова с электронного ресурса: www.newsru.com/pict/big/1450542.html


[Закрыть]

Митинг «За честные выборы», 4 февраля 2012 г., Москва 257257
  Фото Дмитрия Воронина с электронного ресурса: http://www.ridus.ru/news/20802


[Закрыть]

Таким образом, в протестных акциях можно наблюдать присущие карнавальному гротеску элементы «веселого погребения» старого мира. Одним из ключевых становится карнавальный мотив смерти существующего порядка и рождение нового строя. Данный мотив выступает в нескольких основных значениях:

1. Уход правителя. На плакатах и в лозунгах уличной оппозиции он представлен как уход по «просьбе» («Уставай, уходи»; «Ты устал! Ты уходи!») или под давлением общества («Мы вас уволили в связи с утратой доверия»). Речевые конструкции могут носить характер заклинаний и включать угрозу («Уходи с баркаса! Взорвешься!»; «Третий срок? Валера, настало твое время!»258258
  Фраза «Валера, настало твое время» – цитата из интернет-сериала про наркомана Павлика. Валера – пистолет, который использовал Павлик в экстремальных ситуациях.


[Закрыть]) или брань («Уходи, будь мужиком, бл…!»). В древних культурах использование угроз и ругательств в высказываниях с побудительной семантикой в адрес сверхъестественных сил было равнозначно молитвенному воздействию259259
  «Матерная брань, – писал Б. А. Успенский, – в ряде случаев оказывается функционально эквивалентной молитве. Так, для того, чтобы спастись от лешего, домового, черта и т. п., предписывается либо прочесть молитву, либо матерно выругаться (подобно тому, как для противодействия колдовству обращаются либо к священнику, либо к знахарю); при этом матерщина может рассматриваться даже как относительно более сильное средство, т. е. возможны случаи, когда молитва не помогает, а действенной оказывается только ругань» (Успенский Б. А. Религиозно-мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии // Структура текста – 81: тез. симп. М., 1981. С. 50).


[Закрыть].

Несмотря на то что магическая и побудительная функции языка являются родственными260260
  См.: Якобсон Р. О. Лингвистика и поэтика // Структурализм: «за» и «против»: сб. ст. М., 1975. С. 200.


[Закрыть], в рамках уличного протеста восходящие к архаической семантике инвективные формулы служат иной цели. Протестующие вводят в поле дискурса заговорные и заклинательные речевые конструкции, которые превращаются в насмешку, компенсирующую ограниченность уличного ресурса воздействия на власть.

Характер протестных лозунгов напоминает древние заговоры по изгнанию злого духа во время лечения болезней. Заклинание было призвано напугать адресата, который, убоявшись угроз, должен выполнить требование261261
  Ср. с обрядовыми заклинаниями, которыми русские крестьяне прогоняли зиму: «Уходи, зима, с морозами!»; «Убирайся вон, рваная старуха, грязная! Убирайся вон, пока цела!» (цит. по: Соколова В. К. Заклинания и приговоры в календарных обрядах (1982) [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.paganism.ru/zaklin.htm. Загл. с экрана).


[Закрыть]. Отсюда актуализация архаической семантики в протестных инвективах: изгнание правителя должно обеспечить выздоровление страны.

Сходство речевых формул с магическими заклинаниями проявляется также в апелляции протестующих к сверхъестественным помощникам. На первый взгляд обращение к мифологическому (Зевс, Перун), сказочному (Гарри Поттер) персонажу или супергерою (Чак Норрис) говорит о невозможности в условиях уличных митингов изменить политическую ситуацию и акцентирует «демонизм» противника. Но, по сути, это его профанация. Насмешка, ирония, сарказм карнавальных заклинаний служат десакрализации «демона». Абсурдные заявления «Не верю никому! Кроме Чака Норриса…»; «Гарри Поттер нас спасет!» или обращения к Деду Морозу («Дедушка Мороз, пожалуйста, подари нам мудрых и честных правителей!») рассчитаны на комический эффект. Выбор именно таких «сверхъестественных» помощников создает эффект абсурда, который для уличного протеста становится орудием дискредитации противника.

Митинг «За честные выборы» 4 февраля 2012 г., Москва 262262
  Фото Дмитрия Воронина с электронного ресурса: http://www.ridus.ru/news/20802


[Закрыть]

Важную роль в изгнании злого духа играло пространство. Поскольку изгнание связано со становлением нового мира, оно может выглядеть как заполнение пространства новыми значениями. Иначе говоря, смерть старого мира и рождение нового – это один из моментов травестирования на уровне пространства, имеющего аналогии с экзорцистскими ритуалами. В практике экзорцизма борьба с демоном мыслилась в пространственных категориях: «…дьявол должен быть изгнан с территории, которая ему не принадлежит; он должен освободить сосуд тела, чтобы туда мог войти Бог»263263
  Махов А. Е. Hostis antiquus = Древний враг: категории и образы средневековой христианской демонологии: опыт словаря. М., 2006. С. 369.


[Закрыть].

В протестных лозунгах звучит требование освободить место на политической сцене. Для этого карнавализованный протест предлагает отправить того, кому приписывается роль «демона», очень далеко, например в другой город («Чемодан, вокзал, Питер!») или в космос («Роскосмос! Выручи страну! Отправь человека на «Луну!»).

Митинг «За честные выборы», 4 февраля 2012 г., Москва 264264
  Фото Дмитрия Воронина с электронного ресурса: http://www.ridus.ru/news/20802


[Закрыть]

В практике заклинаний и заговоров имело значение место произнесения (поле, перекресток, берег реки и т. п.). Оно являлось переходом между двумя мирами265265
  См. подробнее: Юдин А. В. Ономастикон русских заговоров. Имена собственные в русском магическом фольклоре (Москва 1997) [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.ruthenia.ru/folklore/judin1.htm. Загл. с экрана.


[Закрыть]. То же самое относится к месту проведения протестной акции, которое можно рассматривать как пространство, находящееся между мирами противоположных символических систем. Не случайно подготовка некоторых митингов сопровождалась борьбой организаторов с городскими властями за их проведение в центре Москвы, а не на окраинах.

Ту же роль наполнения пространства новым смыслом играет само шествие как выражение смехового антимира. Оно меняет соотношение дискурса власти и пространства. Шествие семиотизирует захват пространства, о чем говорят и некоторые лозунги протестующих («Это наш город!»; «Мы здесь власть!»).

2. Прекращение «супружеских отношений». В лозунгах отношения между властью и обществом выражены на языке, содержащем физиологические коннотации. Протестный дискурс репрезентирует сексуальное начало протеста («Протест – это патриотично! Протест – это разумно! Протест – это законно! Протест – это сексуально!»), эротизирует отношения между обществом и властью («Мы знаем, что ты хочешь третий раз. Но у нас голова болит!»; «Третий раз не дадим!»; «Я не имитирую оргазмы. Почему мое государство имитирует выборы?»), редуцирует социально-политические перемены до уровня физиологии («Правители как прокладки. Их нужно менять регулярно, иначе присыхают»). Физиологизация служит развенчанию символов и идеологем официального дискурса, который воспринимает отношения между властью и обществом как гармоничные и равноправные. Их низведение до уровня телесности отвечает смеховой культуре антимира266266
  См.: Юрков С. Е. Под знаком гротеска. С. 41.


[Закрыть].

Митинг «За честные выборы» на проспекте Сахарова 24 декабря 2011 г. 267267
  Фото Георгия Ланчевского с электронного ресурса: http://www.ridus.ru/news/16407


[Закрыть]

В традициях карнавала физиологизация является необходимым элементом становления и обновления мира. Гротескное тело – это тело становящееся. Ключевую роль в нем играют те части, от которых зависит начало новой жизни. Это материально-телесный низ, область производительных органов, дающих новую жизнь. Активизация телесности подчеркивает карнавальный характер «оплодотворящего-оплодотворяемого, рождающего-рожаемого» начала268268
  Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. С. 351–353.


[Закрыть]. Таким образом, в карнавализованно-протестном дискурсе совокупление символизирует смерть старого порядка и рождение новой жизни, обновление политического и общественного строя.

3. Истечение срока правления (два срока подряд по Конституции) или функциональной пригодности власти («Еще 12 лет? Спасибо, нет!»; «Третий лишний»; «1999–2012. Время вышло»; «Президент должен быть свежим!»; «А президент‐то просрочен»).

В лозунгах участников протеста активно используется карнавальный образ старости, имеющий материально-телесные черты. Это прежде всего образ физической дряхлости, которая не способна к рождению нового. Символом дряхлости становится ботокс, которому противопоставлено сексуальное начало, обладающее производящей силой: «Секс – да! Ботокс – нет!»

Аллюзией, формирующей в дискурсе уличного протеста образ архаичности власти, становится отсылка к брежневским временам («Брезидент Прежнев»; «В мире XXI век, а у нас генсек!»). Подобные приемы используются с целью репрезентации власти как комплекса физической, социальной и политической старости, что ассоциируется с советским прошлым. Брежневская эпоха, представленная затяжным правлением одного государственного лидера, стала темой многочисленных анекдотов о физической и интеллектуальной слабости пожилого политика. Особое внимание протестующих к этому аспекту вызвано их стремлением показать обветшалость современной российской власти, ее несоответствие требованиям времени и ожиданиям перемен.

Мотив смерти-рождения – один из древнейших и восходит к мифологическим представлениям. Он был составной частью многих земледельческих и религиозных праздников, во время которых осуществлялось драматическое представление смерти и рождения божества269269
  Жигульский К. Праздник и культура: праздники старые и новые. Размышления социолога: [пер. с польск.]. М., 1985. С. 141.


[Закрыть].

В различных культурах реконструкция умирания и рождения в обрядах и ритуалах могла служить разным целям: увеличение плодородия и урожая, обеспечение бессмертия души. При этом ежегодное воссоздание смерти-рождения укрепляло представления о повторяемости, неизменности и вечности существующего порядка. Мифы и праздники, объясняя и моделируя реальность, представляли мир как единый, целостный, непротиворечивый и неизменный. Согласно древним воззрениям, это обеспечивалось включенностью земной жизни в космическую. Нарушение этой связи расценивалось древним сознанием как катастрофа270270
  Косарев А. Философия мифа: Мифология и ее эвристическая значимость. М.; СПб., 2000. С. 60–61, 202.


[Закрыть]. Отсюда необходимость поддержания мифологического порядка, обеспечивавшего стабильность реальности путем реконструкции в обрядах и ритуалах процессов создания Вселенной, возникновения людей и животных, установления правил, традиций и космических законов на определенной территории. Это повторение прошлого гарантировало дальнейшее существование сообщества и его благоденствие271271
  См.: Ахундов М. Д. Картина мира: от мифа к науке // Природа. 1987. № 12. С. 58–70.


[Закрыть].

В условиях уличных акций, как и в средневековом карнавале, актуализация архетипического мотива смерти-рождения имеет иную цель. Оформленный смеховыми приемами переворачивания оппозиций официальной культуры, маскировки инвективы комическими эффектами, снижениями этот мотив используется не для укрепления сложившегося порядка, а, напротив, для утверждения обратного, перевернутого порядка, нарушающего привычный ход вещей.

Если мифология или религиозный праздник, воспроизводившие смерть и рождение, акцентировали неизменность миропорядка, то карнавализованный протест такую стабильность осмеивает. Если мотив смерти-рождения подчеркивал единство природного и социального мира, то протестный дискурс посредством карнавальной подмены демонстрирует единство космоса и мира «кромешного».

На протестных мероприятиях можно было встретить лозунги, которые связаны между собой не пространственно и хронологически, а идейно-тематически: «Птички против»; «Белоснежки против гномов»; «Роботы за честные выборы»; «Автоботы за честные выборы». Посредством абсурда делается попытка символического расширения протеста до космических масштабов: протестует не только улица «здесь-и-сейчас», протестует вся Вселенная, все возможные миры: реальный, сказочный, фантастический. Такое расширение имеет тот же смысл, что и заочная полемика организаторов митингов с органами МВД по поводу численности участников протеста. В данном случае функция массовости аналогична функциям выбора места проведения протестных выступлений и их формы. Это маркирование пространства как принадлежащего уже не официальному, а перевернутому, «кромешному» миру.