Текст книги "А что потом ? (ЛП)"

Автор книги: Порша Мур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Я смеюсь. Она не могла этого сказать. Они никогда не говорят о нём. Все наши фотографии внезапно «потерялись» через пару недель после их с Мартином свадьбы, словно папы никогда и не существовало.

– Я скучаю по твоему отцу, – решительно говорит она.

– Да, конечно, – закатывая глаза, соглашаюсь я.

– Думаешь, я не скучаю по нему? Ты его точная копия. Каждый раз, когда я смотрю на тебя, вижу его, – печально говорит мама. – Ты красивая, умная и попусту растрачиваешь это. Ты же знаешь, что папа не захотел бы, чтобы ты вела себя так.

– Не вмешивай в это отца. Если бы он был здесь, всё было бы по-другому.

Горло горит, но я не предоставлю ей возможность увидеть мои слёзы.

– Ты поступаешь так, потому что скучаешь по нему? Может, стоит посетить психолога, поговорить с кем-то ещё? – ласково говорит мама.

Появляется её южный шарм, как говорил папа. С ним такое прокатывало, это работает почти со всеми. Но не со мной.

– Ни с кем я не хочу видеться. Просто хочу, чтобы меня оставили в покое. Я не хочу быть ни на одной фотографии или притворяться для интервью счастливой семьёй. Плевать на то, что Мартин здесь главный. Я просто желаю, чтобы меня оставили в покое! – Голос получился намного злее, чем я планировала.

Мама кивает.

– Ну, будет тебе покой. – Она спокойно проходит мимо меня к двери. – Ты наказана. Три недели. Ни телевизора, ни телефона, ни машины. Отдай свои ключи.

– Ты издеваешься? Сейчас же весенние каникулы!

Я не верю. Думала, что получу максимум неделю дополнительной работы по дому. Но это же просто смешно.

– Ни капельки, Гвендолин, – язвительно говорит она. – Ты растрачиваешь жизнь на наркотики и ведёшь себя как шлюха, так что я не издеваюсь! Ты моя семнадцатилетняя дочь, и я не потерплю такого. Ты совершенно отбилась от рук, и независимо от того, как ты относишься к Мартину, сейчас благодаря ему ты можешь водить свою машину, носить любимые дизайнерские джинсы и у тебя есть крыша над головой. Ты больше не будешь, и я знаю, что говорю, неуважительно относиться к Мартину, или хочешь верь, хочешь нет, закончишь свой выпускной год в школе-интернате в Бирме!

Она хватает мою сумочку и роется в ней, пока не находит ключи.

– Отлично, думаешь, я шлюха и наркоманка? – спрашиваю я, стараясь рассмеяться, но чувствую, что начинаю плакать, и мне это ненавистно.

– Действия, Гвен. Люди руководствуются действиями. Ты куришь марихуану и целуешься с парнями, которые даже не являются твоими возлюбленными. Как ты думаешь, кем тебя считают люди? – резко произносит мама.

– Мне плевать на людей! Что думаешь ты? Думаешь, что я шлюха? Думаешь, что если я немножко покурила траву – а я знаю, что вы с папой такое практиковали, – это делает меня наркоманкой?

– Я не знаю, что думать. У меня никогда не было таких проблем с Джиа. Я не знаю, как помочь тебе, если ты даже не видишь, в кого превращаешься, – говорит она, прежде чем выйти из комнаты, закрыв за собой дверь.

Я топаю по комнате, затем заваливаюсь на кровать. Она, должно быть, думает, что я в шаге от наркомании или проституции. Они ведут себя так, словно застукали меня во время оргии в наркопритоне. Мне просто нужно было расслабиться, а Зак помог мне. Мы просто занимались любовью, но, конечно, мама сразу приступила к выводам, потому что я – Гвен, а не Джиа. Если бы они застукали Джиа, у неё, само собой, было бы идеальное оправдание, и все бы простили, не то, чтобы за ней когда-либо замечали поступки, отличные от идеальных.

Подхожу к полке над столом и вытаскиваю наш фотоальбом. Многие люди ненавидят старших сестёр, особенно идеальных, но я никогда не ненавидела свою. Даже если Джиа делает всё правильно и для неё всё так просто, что иногда хочется её треснуть, мне намного легче, когда сестра рядом. Опять же, она была здесь, когда был папа. После его смерти всё так изменилось. Я потеряла не только своего отца, но и лучшего друга. Если бы он был здесь, он бы понял, он бы сказал маме, что она всё драматизирует. И снова, если бы он был здесь, мне не было бы так плохо и не нужно было бы курить и целовать Зака в школе.

Я беру с кровати розового плюшевого мишку, которого папа выиграл на карнавале для нас с Джиа, когда мы были маленькими, и обнимаю его, пока слёзы струятся по щекам. Я быстро вытираю их. Знаю, папа не хотел бы, чтобы я плакала. Помню, каждый раз, когда я плакала, он пел ту старую песню «Большие девочки не плачут» и щекотал, пока я не переставала лить слезы.

Если бы Джиа была здесь, было бы легче. Она могла успокоить маму так же, как папа, и это единственная черта, которую я не унаследовала от него.

Я сажусь на кровать и вздыхаю. Три недели жизни практически в коробке, без коммуникации с внешним миром. Я же сойду с ума. Ненавижу это. Жизнь в этом доме такая тусклая. Мартин застрял со своими политиками, сплетничая и выстраивая стратегии, мама тоже погрязла в этом, улыбаясь и ухаживая за ними. Она разговаривает со мной, только когда читает лекцию или кричит. Все её внимание сосредоточено на Мартине. Она будет женой кого-то важного, если он выиграет, потому что в этом городе люди такие доверчивые. Голосуют за яркого парня с широкой улыбкой, который говорит им то, что они хотят услышать, и так легко врёт.

Возможно, мне стоило соврать, подождать немного и сказать, что мне жаль и я больше такого не сделаю. Наверное, они бы не поверили. Я неубедительная лгунья. По крайней мере, мне сложно подделать искренность, но, чтобы избежать трёх недель заключения и разговоров с зеркалом, я могу хотя бы попытаться. Я выбираюсь из кровати и собираю волю кулак, готовясь принести хоть какие-нибудь извинения. Направляюсь вниз по лестнице и слышу, как мама разговаривает своим фирменным рабочим тоном.

– Здравствуйте, это Ава Дженсон. Я разговаривала с вами по поводу посещения дочерью вашей программы. Надеюсь, можно побывать в вашем кампусе на этой неделе. Если бы вы перезвонили, когда сможете уделить мне время, я бы подъехала…

Сердце отбивает миллион ударов в секунду. Это по-настоящему? Программа? О чём, чёрт возьми, она говорит? Она не может этого сделать. Они реально хотят отправить меня в интернат? Это похоже на какое-то дурацкое дерьмо, в которое ее втянул Мартин.

Я как можно тише разворачиваюсь и направляюсь вверх по ступенькам в свою комнату и закрываю дверь. Они могут отослать меня до окончания года, тогда со мной не будет никаких проблем до самого конца кампании Мартина. Не могу в это поверить. Сижу на кровати и пытаюсь выровнять дыхание. Думаю, нужно глубоко подышать. Что же мне делать? Я не могу пойти в какой-то там интернат или, что ещё хуже, в военную школу. Кузину моего лучшего друга отослали туда, и с тех пор она очень изменилась. Если мама зашла так далеко, как посещение кампуса, то мысль уже подтверждена планом. Только один человек может отговорить её от этого, и она в пяти часах езды отсюда. Я неделями не разговаривала со своей сестрой. Агх, и всё это из-за косяка с марихуаной и глупого гормонального момента слабости с глупым Заком. Я убью его.

Я знаю, что делать. Я должна поговорить с Джиа и попросить её убедить маму, чтобы та не отсылала меня. Я подбегаю к комоду и роюсь в нём в поисках писем, которые она присылала. Достаю школьную сумку, вытряхиваю всё из неё и запихиваю туда пару рубашек и белье. Смотрю на часы. Полдесятого. Если они не изменят своему привычному режиму, то к одиннадцати они должны лечь спать, так что мама, вероятно, придёт проверить меня через час.

Снимаю топ и натягиваю пижамную рубашку, запрыгивая на кровать. Ровно через час, как часовой механизм, дверь моей спальни открывается. Я закрываю глаза, изображая глубокий сон. Мама со вздохом касается моего лба и на цыпочках выходит из комнаты. Ещё час, и она уснёт.

Я выбираюсь из постели, набрасываю свитер поверх пижамы, надеваю кеды и хватаю рюкзак. Беру коробку из комода и считаю в ней деньги. Сто восемьдесят долларов. Должно хватить на билет до Чикаго. Я открываю дверь и прислушиваюсь, убеждаясь, что вокруг тихо. Спускаюсь по лестнице и хватаю телефон на кухне. Набираю номер и скрещиваю пальцы, молясь, чтобы он взял трубку.

– Что? – сонно отзывается Зак.

– Это я, – приглушённым голосом говорю я.

– Кто я? – раздражённо спрашивает он.

– Я, тупица.

– А-а-а-а-а-а. Я думал ты сейчас сидишь под замком.

Он хихикает, и мне хочется врезать ему. Зак счастливчик, потому что я знаю, что только он имеет отдельную телефонную линию от родителей.

– Нужно, чтобы ты меня забрал.

– Куда едем? – Теперь ему интересно.

– Нужно, чтобы ты подвёз меня к автобусной станции.

– Не похоже, что я получу от этого какую-то выгоду. Спокойной ночи, – произносит он.

– Зак, прекрати быть такой задницей. Мне нужно, чтобы ты приехал сейчас, пожалуйста!

– Послушай, твой отчим скоро станет мэром, а мне не нужны такие проблемы, – зевая, отвечает Зак.

– Ты не беспокоился о том, кем станет мой отчим, когда немногим раньше засовывал язык мне в рот, – зло говорю я.

– Ну, это того стоило. – Его голос звучит самодовольно.

У меня нет времени на шутки.

– Послушай, ты можешь хоть раз в своей жизни подумать о чём-то, кроме секса? Моя мама может отправить меня в школу-интернат, и единственным человеком, который может её переубедить, является моя сестра. Мне нужно поговорить с ней, так что можешь, пожалуйста, приехать… – Слышу отсутствие интереса в его вздохе. – Ладно, я дам тебе десять баксов.

– Буду через пятнадцать минут, – говорит он и кладёт трубку.

Боже, не могу поверить, что я позволила ему прикоснуться к себе.

* * *

Зак находится снаружи, как и обещал, в потрёпанном голубом пикапе своего брата. Я бегу вниз по улице к его припаркованной машине и запрыгиваю внутрь. Парень жмёт на газ, прежде чем я закрываю дверь.

– Ну, я бы сказала «спасибо» за то, что пришёл на помощь, когда я в ней нуждалась, но поскольку ты придурок, думаю, это необязательно, – говорю я, слегка ударяя его по руке.

– О, да не за что, Ваше Величество. В смысле, это, типа, моя обязанность – забирать тебя, поскольку я то ли твой парень, то ли лучший друг, верно? – снисходительно произносит он.

Я закатываю глаза, вытаскиваю десять долларов, как обещала, и бросаю их ему на колени.

– Тебе повезло, что я вроде как люблю невоспитанных девушек с гадким отношением к людям, – подмигивая, говорит парень.

Я скрещиваю руки и смотрю в окно, скрывая ухмылку. Не знаю, что со мной не так или почему я такая, какая есть, но, боже, если бы я могла буквально изменить свой вкус в парнях, то так бы и сделала. Зак Райли – это худший кошмар любого отца. Он работает на заправке, которой владеет его дядя, и только тогда, когда ему этого хочется – в основном когда нанюхается и желает перекусить бесплатными закусками. И это, несомненно, лучшее место, чтобы снять какую-то ничего не подозревающую девочку-подростка, чтобы лапать её во время затяжки.

Зак ленивый, самовлюблённый и думает, будто он божий подарок для женщин – не то чтобы это было неправдой. Эти густые угольно-чёрные волосы, завораживающие карие глаза, шесть кубиков пресса и плохое отношение – девушки слетались к нему, как мотыльки на пламя. Зак может быть божьим подарком для женщин, но только когда мы этого самого Бога взбесим.

На самом деле, не могу сказать, что он мне не нравится. Нравится. Он ближе всех стоит к ярлыку «Лучший друг», но в отличие от других девчонок, я знаю, что Зак – испорченный товар. Его нельзя изменить, и у нас нет счастливого конца. Мы тусовались вместе, курили траву и занимались сексом, когда появлялась нужда последние семь месяцев. Иногда, когда он сильно под кайфом и убирает свои колючки, я вижу брешь в образе плохого парня. Возможно, однажды, через несколько дней рождений, он повзрослеет и решит изменить свою жизнь. Зак очень умный, у него почти высший балл по ACT⁴, но парень ненавидит школу и показывается там только тогда, когда у него подходящее настроение или когда в этом есть какая-то выгода для него. Он уже почти получил диплом, так что больше не будет слушать, как родители ворчат на него.

Однажды мы чуть не попали в аварию, потому что он не хотел ранить растерянного бельчонка, который выбежал на середину дороги, так что я знаю, что у Зака есть сердце, даже если он его не слушает, но точно не мне исцелять этого сломленного парня. Позволю другой девушке прорываться через его самодовольную, тщеславную, хоть и супергорячую наружность.

– Так твоя мама отсылает тебя в тюрягу? Закуёт в кандалы? – смеётся парень, затягиваясь сигаретой.

– Это не смешно. Я не могу пойти в какой-то паршивый интернат или военный лагерь, – глумлюсь я.

Зак посмеивается.

– Не похоже, что твое отношение нуждается в исправлении или в чем-то подобном.

– Только ты так думаешь, – сплюнула я.

– Эй, я знаю, что в ближайшее время не получу никаких наград за дружелюбие, но я парень. Тёлки думают, что это классно. Моя мама считает, что на моём этапе жизни это нормально, даже ожидаемо, но ты же девушка.

Чувствую, как морщится моё лицо.

– Что это значит?

Зак смеётся, прежде чем снова затянуться сигаретой.

– Это значит, что ты не можешь быть женской версией меня. – Он смотрит на меня с ухмылкой, которую я считала сексуальной, но сейчас она раздражает.

– Оу, мои жизненные стремления разрушены, – саркастично говорю я.

– Я просто пытаюсь сказать, что ты не можешь делать то, что делаю я, что делают все парни. Это будет выглядеть плохо. Особенно с отчимом, у которого такие политические стремления, – поясняет он, прежде чем забарабанить по рулю сольную партию радиопесни.

– Мне плевать на его мечты о становлении мэром, губернатором или кем-то там ещё. Я не собираюсь меняться, потому что он – меркантильный придурок, – защищаясь, отвечаю я.

– Послушай, дело не только в этом. Ты можешь вести себя… иногда, как стерва, и я говорю об этом в лучшем из возможных смыслов, – пожимая плечами, говорит Зак.

– Ты не можешь назвать кого-то стервой в лучшем смысле этого слова.

– Слушай, знаю, что это восьмидесятые, равноправие женщин и прочие хорошие дела, но по большому счёту девушек хотят видеть милыми, скромными, умными… Ну, поскольку ты милая, то необязательно должна быть умной. Ты ведь понимаешь, о чём я, – заканчивает он, и под конец разговора я добавляю звук радио. – Не трогай радио. – Зак снова убавляет его.

– Мне не хочется разговаривать. Я просто хочу слушать музыку, прежде чем засяду в автобус, бог знает на сколько, – срываюсь я.

– Эй, это моя машина,

– Машина твоего брата, – исправляю я Зака.

– Я за рулём, и, если я хочу разговаривать, мы разговариваем.

– Кто-то отобрал твою траву? С какой стати ты решил поучать меня?

– Я не собираюсь тебя поучать, просто пытаюсь донести кое-какие хорошие мысли, чтобы твою задницу не упаковали в школу-интернат, – говорит парень, и его голос становится громче.

На мгновение мне кажется, что он обиделся.

– Ты говоришь мне, чтобы я стала другой, чтобы я изменилась, а это не круто!

– А сейчас ты настоящая? – спрашивает Зак.

– И что это должно означать?

– Я просто помню девочку по имени Гвен Дуайер. Она была четырнадцатилетней отличницей, волонтёром в банке крови и везде следовала за своей старшей сестрой, словно та была Иисусом. Она была тихой, милой. Такая девушка была бы идеальной дочерью для любого политического кандидата, – говорит он.

Чувствую, как вспыхивает моё лицо.

– Случилось что-то такое, что заставило тебя сказать: «К чёрту этот мир и всех в этой долбаной вселенной». Ты взбешена, и, эй, возможно, у тебя есть на это право, но глубоко внутри ты всё ещё та маленькая милая девочка, которая может играть по правилам и быть такой, как им нужно.

С каждым его словом я становлюсь всё злее и злее.

– Останови машину, – тихо говорю я.

– Зачем? Хочешь писать или что?

– Останови! – кричу я и парень ударяет по тормозам.

– Тише. В чём проблема? – зло спрашивает он, пока я открываю дверцу машины, утягивая за собой сумку, и выхожу на обочину дороги.

Зак всё ещё сидит в машине и смотрит на меня, словно на психа.

– Я поймаю другую машину. Ты можешь ехать. не забудь свои десять баксов! – кричу я.

Он выглядит шокированным, а затем смеётся.

– Залезай в машину, ребёнок. – Парень говорит это так, словно всё это – шутка, словно я сама шутка. Ненавижу, когда он зовёт меня так или называет словом «малыш».

– Я не ребёнок и не малыш. Ты всего на год старше меня, и если видишь во мне только ребёнка, то это делает тебя педофилом, поскольку ты несколько месяцев пытался залезть ко мне в трусы, – ору я.

– Что я сделал? – ничего не понимая, спрашивает он.

– Ты не заткнулся. Я всего лишь хотела доехать до автостанции без длинных разговоров, без лекций, без советов – просто поездка. Не знаю, может, это полнолуние или ещё чего, но ты ведёшь себя не как мой знакомый Зак. Зак, которого я знаю, забрал бы свои десять баксов, врубил бы радио и заткнулся, чёрт возьми, и ожидал бы от меня того же. Итак, тот парень сказал бы мне забираться обратно в машину? Потому что этот парень меня реально выбешивает.

Зак качает головой и улыбается.

– Или я мог бы уехать со своими десятью баксами и оставить тебя на попечение полиции или какого-то серийного убийцы. – Он пожимает плечами с безразличным и таким знакомым самодовольством.

– Это уже что-то, – говорю я с лёгкой улыбкой.

Я запрыгиваю обратно в машину, и, как и посоветовала, он врубает радио в случайном порядке, иногда напевая, когда начинается одна из его песен. Краем глаза наблюдаю за парнем. Иногда забываю, что Зак здесь вырос и знает о людях столько же, сколько и я. Но он такой разный, и иногда я забываю об этом. А временами такое чувство, словно он с другой планеты.

Когда мы наконец добираемся до автостанции, Зак выключает музыку.

– Ваша остановка, моя леди.

– Ты сегодня был таким странным. Мне это не нравится, – говорю я, прежде чем выпрыгнуть из машины и закрыть дверь.

Он наклоняется ко мне.

 – Тебе во мне нравится всё.

Закатываю глаза.

– Осторожнее, Зак. Если бы я не знала тебя лучше, то подумала бы, что начинаю нравится тебе как девушка. Ну, не только моя потрясная задница, но и я сама.

– Я определённо буду скучать, если тебя отошлют в интернат, – отвечает он.

– Не собираюсь я ни в какой интернат. Мне просто пришлось бы сбежать и жить с тобой, так как теперь я знаю, что ты любишь меня и все такое, – дразнюсь я.

Он закатывает глаза, но я замечаю, что щёки краснеют, и у меня самой в животе появляются маленькие бабочки. Зак качает головой и показывает мне средний палец, прежде чем выехать на дорогу.

Дорога в Чикаго должна была именоваться адской поездкой. Когда ты берёшь сорок человек, большинство из которых часами не принимали душа, добавляешь орущих детей и помещаешь их всех в автобус, где почти нет свежего воздуха, то сам нарываешься на неприятности. Единственная вещь, которую я могу частично назвать нормальной, – это когда я два часа сидела одна, а это было не так уж и долго. В качестве соседки на оставшиеся три часа поездки мне попалась болтливая, сидящая на стероидах Кетти, у которой было худшее дыхание в мире.

Когда я выбралась из автобуса, то поблагодарила Бога за возможность дышать свежим воздухом без запаха десяти разных одеколонов, пота и грязных памперсов. Затем я сразу же осознала, что больше не в моём маленьком городке в Мичигане. Даже автобусная остановка отличалась от нашей. Когда наши остановки – это просто пара лавочек, играющая на задворках фоновая музыка и один таксофон, стоящий в центре, эта остановка была просто суматошной. Тут есть игровые автоматы, десяток кафешек и обменный киоск. Каждый, казалось, так спешит, что меня чуть не сбили с ног несколько раз. Это похоже на сцену из фильма: люди везде, они все разных рас, с разными причёсками и одеждой, которую я ещё никогда не видела. Это захватывающе, но немного пугающе, и на мгновение мне даже стало страшно. Неужели я похожа на маленькую деревенскую девочку, которая не выбиралась дальше получаса езды от дома одна и которая теперь оказалась посреди одного из самых больших городов Америки с тридцатью долларами в кармане, адресом на письме и одеждой в рюкзаке? Подхожу к лавке с хот-догами, а в очереди стоит уже шесть человек.

Живот урчит. Полседьмого утра, но я не вижу ничего, что бы выглядело так, словно там подают завтрак. Забавно, что никто не выглядит уставшим или только что проснувшимся, а вот я чувствую себя зомби. Очередь движется быстро, я хватаю свой хот-дог и съедаю больше половины, ещё прежде чем выхожу с автобусной станции. К счастью, на выходе стоит целая парковка такси, готовых отвезти тебя, куда только захочешь. Осматриваю лица водителей, стоящих рядом с машинами и замечаю маленькую пухленькую испанку рядом с одной из них. Я обхожу остальных водителей и спрашиваю женщину, свободна ли она.

– Конечно, дорогая. Поехали. – Она запрыгивает в машину, а я же забираюсь на заднее сидение и роюсь в рюкзаке в поисках адреса, понимая, что лучше нужно было его выучить.

– Куда направляемся? – спрашивает она, как раз, когда я нахожу конверт.

– Вот, пожалуйста, – говорю я, протягивая конверт.

Она хихикает.

 – Эванстон. Это будет где-то час езды отсюда. – Женщина смотрит на меня через зеркало заднего вида.

– Отвезете? – спрашиваю я, пытаясь звучать мило и невинно.

– Милая, я отвезу тебя хоть в Нью-Йорк, если ты захочешь туда поехать, но вопрос в том, есть ли у тебя такие деньги? Поездка туда будет стоить примерно двадцать пять баксов, – со смешком говорит она.

– Двадцать пять долларов? Вы шутите? – в неверии спрашиваю я.

– Ага, и это только потому что дороги не очень забиты.

Я стону. Эта поездка вычистит мои сбережения за последние два года. В Клередоне я могла бы нанять личного водителя на целый день за двадцать пять долларов.

– Ты неместная, верно? – смеётся таксистка.

Чувствую, как в животе затягивается узел. Не хочу, чтобы это было так очевидно, так что вместо ответа зарываюсь в сумку.

– Всё в порядке. Отвезите меня туда, пожалуйста, – говорю я, протягивая ей двадцать долларов.

Она широко улыбается.

– Мне нравятся такие девушки.

* * *

В Клередоне всё выглядит одинаково. Конечно, некоторые дома немного больше остальных – ты можешь сказать, какой дом стоит дороже, а кто не заботится о состоянии своего жилища, – но здесь всё по-другому. Первые десять минут мы проезжали дома выше, чем я когда-либо видела, они были так ярко освещены, словно жили собственной жизнью. Затем мы миновали длинные здания поменьше, где-то на два-три этажа, а потом таксистка сказала, что мы направляемся в пригород. А там дома выглядели точно, как в Клередоне – одни большие, другие маленькие, но всё относительно одинаковые. Однако, чем дольше мы ехали, тем сильнее всё менялось. Отчётливая разница между тем, что я видела и что вижу сейчас. Даже если в городе некоторые дома больше этих, здешние маленькие домики стоят больше.

– Кого ты приехала увидеть, милая? – спрашивает женщина.

– Сестру. Она на выпускном курсе в Нортвестене⁵, – отвечаю я.

– Она, должно быть, очень умная. Нортвестерн – потрясающий университет, – восхищаясь, говорит она. – Мы в нескольких кварталах от адреса, который ты мне дала.

– В этой местности, в смысле, здесь жить очень дорого? – спрашиваю я.

Таксистка хихикает.

– Детка, я могу работать по двадцать часов в сутки, и то не смогу себе позволить однокомнатную квартиру в этом районе.

Как Джиа оказалась в таком месте? Не думаю, что папа смог бы обеспечить ей обучение и проживание здесь, даже если бы был жив. Может, у неё есть соседка? Разве Мартин зарабатывает столько, чтобы присылать ей чеки на проживание?

Мы подъезжаем к дому в самом центре квартала. Он не такой большой, как дома вокруг, но всё ещё прекрасный, особенно для простой студентки. Когда я в последний раз разговаривала с Джиа, она сказала, что только начала работать на каком-то факультете в своём университете.

– Всё в порядке, юная леди?

– Да, спасибо, – говорю я, выбираясь из машины.

– Счастливо, – прощается таксистка, прежде чем тронуться с места и оставить меня на обочине дороги, надеюсь, перед домом моей сестры.

Я карабкаюсь по ступенькам и уповаю на то, что она будет рада меня видеть. Я не видела её с Рождества прошлого года, хоть она и писала мне письма. А я вроде как забыла написать ответ на несколько последних писем. Я даже не открывала их. И действительно жалею об этом сейчас. Я нажимаю на дверной звонок и начинаю переминаться с ноги на ногу.

– Иду. – С другой стороны двери раздаётся её голос.

Сейчас едва половина восьмого. Мне и вправду повезло, что она не ушла в университет или на работу. Дверь открывается и передо мной стоит сестра, одетая в белую блузку и джинсы. Ещё так рано, но она, похоже, уже приняла душ и накрасилась. Джиа немного смущённо смотрит на меня.

– Ты забыла, как выглядит твоя сестра, – шучу я.

– Гвен! – говорит она, почти сбивая меня с ног объятиями.

– Ты забыла, как я выгляжу!

Она отступает на шаг и смеётся, когда распускает мои волосы по плечам.

– Ну, эм, это всё большое расстояние.

Я забыла, что покрасилась в каштановый с того времени, как мы виделись последний раз.

– Да, больше не маленький клубничный тортик.

– Вау, ты так сильно изменилась, – произносит Джиа, больше пораженная цветом моих волос, чем тем фактом, что я нахожусь в пяти часах езды от дома, на пороге ее дома. Так и быть.

– Могу я войти? – шутливо спрашиваю я.

– Конечно! – Она тянет меня за руку в дом.

Всё такая же прекрасная Джиа. Здесь чисто, светло, без излишеств, всё на своём месте.

– Добро пожаловать в мой дом, сестрёнка. – Она закрывает за нами дверь.

– Спасибо, – говорю я, снимая рюкзак.

– Тебе нравится здесь? – Она убирает свои длинные тёмные волосы с одного плеча на другое.

Кондоминиум – не предел моих мечтаний, и она, конечно, это знает, но слова Зака о том, что я иногда бываю сукой, всё ещё вертятся в голове. Я всегда считала себя честной и, возможно, немного эгоцентричной, но вокруг кого должна крутиться твоя жизнь, если не вокруг тебя?

– Он идеально тебе подходит, – с широкой улыбкой говорю я.

– Ита-а-а-ак, расскажи мне, что ты здесь делаешь?

– Я хотела увидеть тебя. Соскучилась, – отвечаю я, пока избегая реального ответа.

Это не ложь. Я скучала по сестре. И до этого момента не осознавала насколько. Я снова обнимаю её.

– Я тоже по тебе скучала. Ты единственная, кто не отвечал ни на одно моё письмо, – говорит она с игривым толчком.

– Знаю. Я профан в таких делах.

– Ты старшеклассница. Люди, которые так говорят, обычно имеют семьи, работу или ещё что-то существенное, что и делает их такими рассеянными, – говорит она.

– Отлично. Моя жизнь несущественна, – саркастично отвечаю я.

Сестра со смешком закатывает глаза.

– Ты знаешь, что я имею в виду. Ладно тебе, пошли, я приготовлю что-нибудь поесть, а ты расскажешь настоящую причину твоей вылазки сюда.

Я следую за ней и вижу, что у меня есть выбор из «Шуга Смэкс»⁶, «Эппл Джекс»⁷ и «Чириос»⁸ на завтрак. Чувствую, как лицо вытягивается.

– Не всем же быть шефом Боярди⁹, – замечает Джиа на моё выражение лица и смеётся.

– Завтра я приготовлю завтрак, – говорю я, выбирая коробку сахарных хлопьев.

– Завтра? То есть, ты остаёшься на ночь? – Она прищуривается, глядя на меня.

– Если ты не против. Уже пытаешься избавиться от меня? – игриво спрашиваю я.

Джиа складывает руки с небольшой улыбкой.

– Всё относительно. Мама не против, что ты здесь?

Вместо ответа я высыпаю сахарные хлопья в миску, протянутую мне ранее.

– Она не знает, что ты здесь. Конечно, она не знает, – с тревогой произносит Джиа.

– Ладно, слушай, мне нужна твоя помощь, Джиа. Она пытается отослать меня в интернат или типа того. Я не знаю куда, но я не могу оказаться ни в одном из них. Ты должна заставить её изменить мнение! – ною я.

Джиа в раздражение встряхивает головой.

– Зачем маме отправлять тебя в интернат?

Я делаю глубокий вдох и посвящаю Джиа во всё произошедшее. Она раздражённо смотрит на меня, сложив руки на столе и качая головой. Затем смеётся.

– Итак, вместо того чтобы поговорить с мамой, сказать, что тебе стыдно и что ты исправишься, ты убегаешь из дома во время наказания, садишься в автобус до другого штата и думаешь, что это лучший способ показать, что ты не совсем вышла из-под контроля? – саркастично спрашивает она.

Я закатываю глаза.

– Ты говоришь, как Зак, – сдаваясь, говорю я.

– Кто такой Зак?

– Это неважно, – пожимая плечами, отвечаю я.

Сестра понимающе смотрит на меня. Агх, мы совершенно сбились с курса.

– Послушай, мама не прислушивается ко мне, Джиа. Понимаю, она думает, будто я слишком далеко зашла. Ты знаешь, какая она, а с Мартином у уха это вообще безнадёжный случай. Ты моя последняя надежда, – умоляю я.

Она вздыхает и качает головой.

– Гвен, ты всегда забегаешь наперёд. Ты подслушала её телефонный разговор, так что не знаешь, о чём на самом деле шёл разговор. Что если, он совершенно отличался от того, что ты подумала? Мама не упоминала о том, чтобы отослать тебя в интернат или ещё какой-то лагерь для плохих девочек. – Последние слова она произнесла со смешком.

– О чём ещё могла идти речь, если она осматривает кампус для меня? О приюте? – с сарказмом произношу я.

– И ты всегда приходишь к самому худшему заключению. Мама бы рассказала мне, если бы размышляла о чём-то таком.

– Возможно, она забыла упомянуть об этом, или я ей так надоела, что она собирается позвонить и рассказать тебе всё сегодня, – гримасничаю я.

– Ты же знаешь, наша мама далека от рассеянности, и она должна была мне рассказать. Мама рассказывает мне всё, – Она встаёт, подходит к телефону и берёт его в руку.

Я вскакиваю с места и кладу трубку назад.

– Ты не можешь рассказать ей!

– Ты убежала во время своего наказания. Мама проснётся и не будет знать, где ты, – говорит она так, словно всё очевидно.

– Пожалуйста, Джиа! Можем мы сначала закончить? – умоляю я. Изображаю самые щенячьи глазки, а потом замечаю огромное кольцо на её пальце. – Джиа, это то, о чём я думаю!

Её глаза расширяются, пока я продолжаю смотреть на кольцо. Сестра бросает взгляд на свою руку, и широкая улыбка расползается по её лицу, а щёки краснеют, как нос Рождественского оленя. Я беру её за руку и осматриваю кольцо.

– Оно такое красивое! – восторженно говорю я. Это красивое бриллиантовое кольцо, и мой лучший шанс сменить тему. Я толкнула её. – Ах, маленький партизан. Ты помолвлена?

Она отнимает руку и заходит в гостиную.

– Это не помолвочное кольцо, – твёрдо говорит сестра.

– Фигня, это же оно, – говорю я, плюхаясь на диван рядом с Джиа.

– Следи за языком, Гвен, – со слабой ухмылкой делает замечание она, а затем широкая улыбка расползается по лицу.

– Мама знает? Почему ты ничего не сказала? Не могу поверить, что ты выходишь замуж! – в неверии говорю я.