Текст книги "Записки спортсмена-воздухоплавателя и парашютиста"

Автор книги: Порфирий Полосухин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Вспомнив, как Кастров, не задумываясь об опасности, спешил к прибору, я рассказал об этом одному из сослуживцев.

– Да, – заметил тот, – Владимир Григорьевич настолько увлечен своими научными наблюдениями, что способен совершенно забыть об окружающем. Вы знаете, что недавно произошло с ним на самолете? Нет? Ну, слушайте. В воздухе у самолета загорелся мотор. Летчик стал быстро опускаться, сбил пламя и пошел на вынужденную посадку. Экипаж, конечно, очень волновался. Кастров же преспокойно вел наблюдения. Пилот вышел из кабины и говорит ему: «Вы, пожалуйста, извините, что так произошло». А Владимир Григорьевич спрашивает: «Простите, в чем, собственно, дело? Я видел какой-то дым. Разве что-нибудь случилось?».

До предгорий Тянь-Шаня

Никогда с нашей стартовой площадки не начиналась столь длительная воздушная экспедиция, как 25 октября 1950 года. В то утро Крикун и я исполняли на старте обязанности спортивных комиссаров Центрального аэроклуба СССР имени В. П. Чкалова. Как полагается по правилам регистрации рекордов, мы, тщательно осмотрев три контрольных барографа, опломбировали их и укрепили на стропах субстратостата «СССР ВР79».

На этот раз субстратостат снарядили не для высотного полета. Поэтому его оболочка была заполнена водородом полностью и могла поднять около 2300 килограммов полезного груза. Если бы этот груз составляли только балласт и продукты, экипаж воздушного шара мог продержаться в воздухе длительное время. Вероятно, оно превысило бы сто часов. Но гондола субстратостата была загружена многочисленным научным оборудованием, радиоаппаратурой, аккумуляторами. И все же Сергей Зиновеев и Семен Гайгеров рассчитывали побить мировой рекорд продолжительности и дальности полета.

Вместе с третьим членом экипажа радистом Матвеем Кирпичевым они осмотрели аппаратуру, проверили рацию, пристегнули парашюты и заняли места в гондоле. Видавший на своем веку виды, испытанный когда-то Сашей Фоминым, субстратостат поднялся над площадкой и растаял в низких облаках.

Вначале мы получали от Кирпичева неутешительные сведения. Субстратостат осыпало снегом, он тяжелел, и Зиновеев был вынужден непрерывно расходовать балласт. В первый же час он сбросил 100 килограммов песка. Направление ветра – на юг – не благоприятствовало побитию рекорда: не станешь же пересекать Черное море или Кавказский хребет!

Ночью положение улучшилось. Снегопад прекратился. Ветер менял направление на восточное. А над необъятными просторами восточной части нашей страны можно совершить полет огромной продолжительности и дальности. Весь второй день воздухоплаватели находились на высоте 25003000 метров. Землю закрывали облака. Балласт почти не расходовался. К исходу ночи 27 октября аэронавты пересекли Волгу недалеко от Сталинграда и продолжали полет со скоростью 60 километров в час. Утром они поднялись до 4000 метров, где скорость ветра составляла 108 километров в час. С начала полета было израсходовано пятьдесят пять мешков – тысяча сто килограммов балласта.

По карте мы увидели, что воздушный шар несет прямо к Каспию. И, действительно, Кирпичев сообщил, что они летят над безлюдной песчаной местностью к северной части моря. Вскоре экипаж разглядел впереди сверкающее водное пространство.

Нашим воздухоплавателям еще не приходилось пересекать море. Вся обсерватория взволнованно обсуждала, как быть экипажу: садиться или продолжать полет? Что если аэростат отнесет далеко в море и у Зиновеева не хватит балласта?

Большая скорость и устойчивое направление ветра позволяли нам думать, что «дед», как у нас в отряде шутливо называли Зиновеева, не сдастся. Да и у Гайгерова был не меньший спортивный задор. Так и произошло. «Решено пересечь северную часть Каспийского моря ввиду большой скорости полета и достаточного количества балласта», – записал Зиновеев в бортжурнал. Но мы несколько часов не знали, что происходит: когда субстратостат находился над водой, прервалась радиосвязь. Очевидно, это объяснялось особенностями распространения коротких волн.

Три часа продолжался полет над морем. Сверху оно казалось зеленым. Темными пятнами отражались в нем облака. Миновав берег, воздушные путешественники увидели под собой песчаную, безжизненную пустыню – плато Усть-Урт.

По радио на борт субстратостата поступали из Центрального института прогнозов погоды специальные консультации о температуре воздуха и направлении ветра на разном уровне. Это позволяло Гайгерову уточнять свои наблюдения и подсказывать Зиновееву наивыгоднейшую высоту. Такое метеорологическое обслуживание полета аэростата производилось впервые в мире.

К вечеру воздухоплаватели оказались над озером Судочьем, а когда стемнело, подлетели к реке Аму-Дарье. Совсем рядом было Аральское море. Под гондолой лежали пески Кызыл-Кума.

На высоте 5500 метров, при скорости более 100 километров в час, субстратостат нагнал двигавшийся впереди холодный фронт. Так называют метеорологи зону, в которой происходит борьба между холодной и теплой воздушными массами. Холодный воздух подкатывается под теплый в виде вала. Теплый воздух уходит вверх и создает мощные нагромождения облаков.

Окруженный облаками, субстратостат, сильно раскачиваясь, то поднимался, то опускался. Воздухоплаватели устали от длительного полета на большой высоте. Кирпичев почувствовал себя плохо, и Зиновеев принял решение снизиться. Это было желательно также для уточнения ориентировки. Подойдя близко к земле, экипаж определил, что находится над Джамбульской областью. Полученный пеленг подтвердил это.

Наступило еще одно утро. Субстратостат плыл неподалеку от озера Балхаш. Здесь прямая связь с Москвой снова нарушилась, но зато Кирпичев переговаривался со многими другими рациями, в том числе с радиолюбительскими. Оповещенные о полете радиостанции Казахстана все время вызывали аэростат.

Около двух часов дня внизу показалась река Или, несущая свои воды из предгорий Тянь-Шаня в озеро Балхаш. Балласта почти не оставалось. Зиновеев поддерживал высоту, разбирая и сбрасывая отработанные сухие батареи. Из Москвы через промежуточные радиостанции пришло приказание произвести посадку у города Баканас. Но этот город уже остался позади. Близость горного хребта и государственной границы осложнили обстановку. Лететь дальше не полагалось. Однако вскоре ветер стал склоняться к северу, и экипаж мог лететь до Туркестано-Сибирской железной дороги.

Посадка была произведена ночью 28 октября в одном из отдаленных районов Казахской ССР.

Более 84 часов продержались в воздухе Зиновеев, Гайгеров и Кирпичев, покрыв за это время по прямой свыше 3160 километров. Эти результаты превысили сразу три мировых рекорда.

Сергею Андреевичу Зиновееву минуло пятьдесят лет. Но он продолжает летать на воздушных шарах. За выдающиеся достижения в области воздухоплавания ему присвоено звание заслуженного мастера спорта. Исключительно интересно сложилась жизнь мастера спорта Семена Семеновича Гайгерова. Неутомимый ученый, следопыт и спортсмен, он в течение года руководил аэрологическими наблюдениями на станции «Северный полюс – 4». Возвратясь в Москву, он снова стал летать и сдал экзамен на пилота-аэронавта. Впрочем, это было лишь формальностью: Гайгеров уже давно обладал знаниями и опытом пилота. Сейчас, когда пишутся эти строки, Семен Семенович находится на противоположной стороне планеты – в далекой Антарктиде.

Разговор об истории

Однажды Крикун, Зиновеев и я поднялись для испытаний нового субстратостата объемом в 5500 кубических метров. С нами летел молодой аэронавт, бывший летчик истребительной авиации Аркадий Новодережкин, пришедший к нам в отряд вскоре после войны. Он горячо полюбил свою новую профессию.

Прежде всего нам предстояло проверить, правильно ли прикреплен к огромной оболочке матерчатый пояс, от которого идут к гондоле подвесные стропы, и одинаково ли они натянуты весом гондолы. На земле это сделать невозможно, подобно тому как нельзя без примерки убедиться в том, что костюм сшит в точности по фигуре заказчика.

Когда постепенно выполняющаяся оболочка приняла форму шара, мы увидели то, что нас интересовало: гондола натягивала стропы равномерно, не было заметно никаких перекосов, нарушающих нормальное распределение нагрузок на материальную часть.

Пробыв некоторое время на высоте 10500 метров, мы начали снижаться, детально изучили «поведение» огромного воздушного шара при спуске и пошли на посадку. Под нами тянулись обширные поля созревающего хлеба. Вечерело. Впереди виднелось большое село. Мы находились в районе Коломны.

Новодережкин и Зиновеев вскрыли разрывное устройство, и я заметил, что оно поддалось слишком легко. Этот недостаток следовало отметить в отчете. Разрывное должно приводиться в действие с известным усилием, иначе оно может случайно вскрыться в воздухе.

Гондола – на земле. Испытания окончены. Из подъехавшей на место посадки «Победы» вышли двое мужчин с загоревшими и обветренными, как у моряков, лицами. Пока мы знакомились – это были председатель колхоза и секретарь партийной организации, – к нам с шумом подкатили два мотоциклиста.

– Сейчас все наши болельщики соберутся, – улыбаясь, сказал председатель.

– Какие болельщики? Футбола, что ли? – спросил Новодережкин.

– Зачем футбола? Футбола – это самое собой. Болельщики авиации – вот кто.

– А ну, покажите ваших болельщиков, – весело попросил Крикун.

Нас окружила колхозная молодежь.

– Кислород-то еще остался, – определил какой-то вихрастый малый, показывая на манометры наших кислородных приборов. – Видишь, тут сорок атмосфер, а тут пятьдесят.

Зиновеев подмигнул мне: «Как, мол, силен парень?» Впрочем, мы не особенно удивлялись. В колхозах встречается все больше и больше технически грамотных людей. Нередко среди них бывают летчики и парашютисты, окончившие районные аэроклубы.

Нам быстро помогли сложить оболочку, зачехлить гондолу и погрузить их на подоспевшую трехтонку. Председательская «Победа» привезла нас в колхоз. В окнах домов зажигались электрические огни. Грузовик въехал во двор правления. Завтра утром он доставит аэростат на железнодорожную станцию.

К правлению собиралась молодежь, подходили пожилые колхозники. Как всегда, каждому из нас пришлось выступить, рассказать о службе погоды и воздухоплавании, поделиться впечатлениями о полете. С большим вниманием собравшиеся слушали Зиновеева. Он рассказывал о старинной рукописи, донесшей до нас сведения о том, что простой русский человек в 1731 году в Рязани изготовил из материи большой шар, надул его дымом, к шару приделал петлю, сел в нее и поднялся выше деревьев.

– Чтобы двести лет назад построить такой шар из материи, требовалась немалая смекалка, – говорил Зиновеев. – Не так-то просто было догадаться о подъемной силе теплого воздуха и ее примерной величине. А ведь до сих пор за границей изобретение воздушного шара приписывают французским фабрикантам братьям Монгольфье… А знаете, когда французы поднялись в воздух? Только через 52 года – в 1783 году. И вот что очень интересно. Старинную рукопись, в которой упоминается о полете в Рязани, написал некто Сулакадзев. Он указал, что сведения о полете им взяты из записок Боголепова, которые пока не найдены. Кто такие Сулакадзев и Боголепов? Где и когда они жили? До сих пор мы этого не знали.

В правлении колхоза стояла тишина. Только негромко поскрипывала дверь, пропуская новых людей.

– Так вот, – продолжал Сергей, – один из исследователей истории воздухоплавания – подполковник Петр Дмитриевич Корзинкин – разыскал документы, позволившие многое узнать о Сулакадзеве и Боголепове. Оказывается, Боголепов жил и работал в Рязани, как раз в то время, когда там был построен тепловой аэростат…

Беседа очень заинтересовала колхозников. Они задали Зиновееву много вопросов.

Этот разговор об истории воздухоплавания особенно памятен тем, что вскоре наша авиационная общественность отмечала двухсотдвадцатилетие первого в мире подъема человека в воздух. На родину воздухоплавания – в Рязань – выехала группа воздухоплавателей, чтобы в ознаменование замечательной исторической даты организовать там полет свободного аэростата.

Вместе с ними приехал Борис Никитич Воробьев – старейший пропагандист советской авиации и воздухоплавания. Он выступил по радио с докладом.

Со стадиона, расположенного в центре города, на воздушном шаре поднялись аэронавты Афанасий Егоров, Владимир Шевченко и Сергей Ревзин. Десятки тысяч людей наблюдали за их полетом. Взволнованно глядели воздухоплаватели на раскинувшийся под ними живописный старинный город, где более двух столетий назад русский самоучка указал человечеству путь в воздух.

У границ стратосферы

Высотные полеты, не так еще давно считавшиеся особым событием, стали для нас обычным делом. Мы регулярно бывали на высоте до 11000 метров и фактически давно перекрыли мировой рекорд высоты подъема в открытой гондоле воздушного шара – 10853 метра, установленный польским воздухоплавателем Буржинским. Почему бы нам не перекрыть этот рекорд официально, зарегистрировав его по правилам Международной авиационной федерации? Мы обратились с этим предложением к дирекции Обсерватории и Добровольному обществу содействия армии, авиации и флоту. Наша инициатива была поддержана.

Крикун и я опять стали частыми гостями барокамеры. Как обычно, нам предоставили возможность хорошо отдохнуть перед полетом. Тем временем коллектив отряда сделал все необходимое для подготовки аэростата и оборудования.

Ранним утром мы, плавно поднявшись на субстратостате «СССР ВР79», проплыли на высоте 7 километров над залитой ярким весенним солнцем столицей. Вскоре высотомер показывал более 11600 метров. Рекорд перекрыт! В эти радостные минуты мы не могли не вспомнить о Саше Фомине.

То и дело представители московских газет по радио просили рассказать о ходе полета, поздравляли нас. Мы поделились с ними впечатлениями, передали привет москвичам. Взяв на потолке пробы воздуха, начали снижаться, довольные новым успехом советского воздухоплавания.

Накопленный опыт и тренировка позволили нам поднять потолок аэростатов, сделать высотные научные полеты более продолжительными. Раньше на высоте 10 километров мы оставались 30 минут, а теперь выполняли задания на большей высоте в течение 23 часов. Это – во многом заслуга известного специалиста авиационной медицины доктора Александра Александровича Перескокова. Он тренировал нас в барокамере, руководил подготовкой кислородной аппаратуры и медицинским обеспечением полетов.

Александр Александрович проводил и другие интересные работы, связанные с освоением больших высот: конструировал и испытывал скафандры, которым принадлежит большое будущее – в них будут летать межпланетные путешественники. Он организовывал также подъемы на высоту около 25 километров подопытных собак.

Наш доктор был очень сердечным, отзывчивым человеком. Один летчик, поправившись после перенесенной аварии, хотел во что бы то ни стало продолжать летную работу, но его «браковала» чересчур осторожная медицинская комиссия. Видя, что пилот горячо стремится к любимому делу, взвесив все «за» и «против», Александр Александрович под свою личную ответственность дал необходимое разрешение. И летчик продолжал успешно летать, с благодарностью вспоминая о докторе.

Вместе с тем Александр Александрович умел быть строгим и педантичным. Во время регулярных осмотров и тренировок в барокамере мы попадали под его власть, точно маленькие дети. Между прочим, он действительно иногда «поднимал» в нашей барокамере детей, заболевших коклюшем. В некоторых случаях понижение атмосферного давления благоприятно действовало на течение этой болезни.

Несмотря на то, что мы летали на больших, тяжело нагруженных субстратостатах при самых различных метеорологических условиях, у нас не бывало никаких происшествий за исключением двух-трех неприятных случаев, явившихся результатом нашей собственной небрежности.

Перед одним полетом, стоя в гондоле, я, как обычно, потянул клапанную веревку, чтобы убедиться в нормальной работе клапана. Потянул и сразу почувствовал – что-то неладно. Гляжу: оболочка оседает – из нее быстро выходит водород. Единственный раз за всю нашу практику при снаряжении клапанную веревку по ошибке присоединили к разрывному устройству. Не попробуй я клапана, – произошла бы авария.

Однажды на стартовой площадке заканчивалось газонаполнение субстратостата. Чтобы присоединить гондолу, оболочку стали «сдавать» на стропах. Вдруг неожиданный порыв ветра сильно накренил ее. В стартовой команде оказались неопытные люди. Они растерялись и отпустили веревки. Огромная оболочка перевернулась завязанным аппендиксом кверху и осталась в таком положении, удерживаемая командой лишь с одной стороны. Субстратостат мог оторваться и улететь. Следовало немедленно освободить его от водорода. Сделать это можно было только одним путем: добраться по веревкам до верхней части оболочки и разрезать ее ножом.

На это нелегкое дело без долгих размышлений решился молодой помощник доктора Перескокова – Игорь Старицин, в ведении которого находилась наша барокамера и кислородное оборудование гондол. Игорь увлекался спортом и художественной самодеятельностью. На вечерах, иногда происходивших у нас в конференц-зале, он с пылом читал монолог Чацкого, а в товарищеском кругу исполнял свою любимую песенку из оперетты «Холопка»:

…Губы, как кро-овь,

Черная бро-овь

Счастье сулят нам и любовь!

Между нами говоря, из этого пения мало что получалось, особенно из «кро-ови» и «бро-ови». Но Игорь был глубоко убежден в своих вокальных данных.

Все это, однако, не мешало Старицину с увлечением заниматься своей работой. Он был секретарем комсомольской организации обсерватории, а впоследствии первым секретарем райкома комсомола. Работая в отряде, он неоднократно участвовал в высотных полетах и показал себя смелым, волевым аэронавтом. Сейчас Игорь учится в высшей партийной школе.

Старицин по веревочным снастям ловко добрался до оболочки и полез по ней кверху. Стало трудно перехватывать руки. Но Игорь сумел долезть почти до аппендикса. Вынув нож, он мигом прорезал в материи большую щель. Оболочка стала опускаться.

Кто знает, как обернулось бы дело, если бы не физическая тренировка Старицина? Этот случай лишний раз показывает, насколько важно воздухоплавателям систематически заниматься спортом, воспитывать силу, ловкость и волю. Трудно даже предусмотреть все обстоятельства,когда эти качества могут помочь аэронавту выйти из опасного положения.

Вот, например, что произошло однажды на летном поле. Стартовая команда подтягивала за поясные веревки приземлявшийся дирижабль. Сильный порыв ветра неожиданно вырвал корабль из рук людей, и он стал подниматься. Все бросили веревки, но работник эскадры, державший гайдроп, не успел его отпустить и был поднят на высоту в несколько сот метров. Не растерявшись, он прочно, «восьмеркой» обкрутил ноги канатом и в таком положении висел под дирижаблем. Экипаж, увидев необыкновенное происшествие, полетел над каналом, проходящим вблизи Долгопрудной, и стал осторожно снижаться с таким расчетом, чтобы невольный пассажир опустился на воду. Все окончилось благополучно. Находившийся на краю гибели «воздушный гимнаст», отпустив гайдроп, спокойно поплыл к берегу.

А вот другой случай, имевший место в дни войны при обучении десантников и, к сожалению, завершившийся трагически. Автолебедка опускала аэростат наблюдения, из гондолы которого только что выпрыгнуло несколько парашютистов. Сидящий в гондоле пилот-инструктор Андрей Гришин готовился принять на борт очередную группу обучающихся. Когда свисающие с аэростата поясные приблизились к земле, за них ухватились солдаты. Техник, управлявший лебедкой, зазевался, не остановил ее вовремя, и трос, на котором удерживался аэростат, лопнул. Аэростат стремительно взмыл вверх. Гришин с ужасом глядел на весящего в трех метрах от гондолы на носовой поясной веревке молодого солдата…

У нас есть строжайшее правило: ни в коем случае не обматывать вокруг руки поясных веревок при наполнении и выпуске в полет аэростатов. Пренебрежение этим правилом и привело солдата к тому, что его внезапно утащило в воздух. Пилот ничем не мог помочь ему.

– Держись! – кричал он. – Сейчас пойдем вниз!

Но имевший большую сплавную силу аэростат не слушался клапана и продолжал подниматься.

– Подтянись и обвяжись веревкой! – приказывал и просил Гришин.

Руки солдата, слабея, выпускали поясную. Беззвучно пошевелив губами, он сорвался и камнем полетел вниз.

Смелый, физически тренированный человек, вероятно, вышел бы победителем в этой борьбе за жизнь. Мне вспоминается, как мужественно вели себя мои молодые товарищи Аркадий Новодережкин и Игорь Старицин, когда попали вместе со мною в довольно опасную переделку.

Наш субстратостат более часа дрейфовал на высоте 10700 метров. Глубоко под нами простиралась сплошная облачность, пустынная и безбрежная, как море. Лишь на востоке над облаками выступала, будто маяк на маленьком островке, красивая, увенчанная шпилем башенка – вершина здания Московского государственного университета на Ленинских горах.

Пора было подниматься, чтобы закончить научные наблюдения. Окинув взглядом приборы, я обратил внимание на вариометр: к моему удивлению, он показывал, что мы опускаемся со скоростью 3 метра в секунду. Взглянув вверх, я увидел, что выполненная до этого оболочка обмякла и сморщилась, а рукав аппендикса закрылся – верные признаки снижения! Новодережкин вопросительно смотрел то на меня, то на стрелку вариометра, которая все больше отклонялась.

Я велел Аркадию сбросить балласт. Он обрезал шпагат, и за бортом опрокинулись привязанные к гондоле три мешка с песком. Никакого результата! Скорость возросла до 8 метров в секунду. Я приказал своим спутникам прицепить парашюты и велел Новодережкину передать о случившемся в обсерваторию.

«Не травят ли клапаны?» – подумал я, поочередно натягивая и быстро отпуская обе клапанные веревки: оболочка, объемом пять тысяч пятьсот кубических метров, имела два газовых клапана.

«Субстратостат почему-то быстро снижается», – сказал Новодережкин в микрофон.

Тарелки клапанов захлопнулись нормально. Значит, дело не в них. Стрелка вариометра продолжала отклоняться: 10… 11… 14 метров в секунду!

– Балласт!… Еще, еще!…

Новодережкин и Старицин сбросили около тонны песка, но скорость возрастала. Дело плохо! Несомненно, где-то на оболочке есть разрыв.

«Бросаем балласт… Еще сбросили балласт», – передавал по радио Аркадий.

Гондолу так раскачивало, что нам приходилось крепко держаться за стропы. Нижнюю часть оболочки сильно трепал встречный воздух. Не хватало, чтобы у нас в дополнение ко всему произошел пожар!

– Подтянуть уздечковую!

Аркадий и Игорь изо всех сил натянули уздечковую, но она выскользнула и свисающая материя с глухим хлопком отбросилась кверху. Очевидно этот удар выдавил из оболочки через разорванное место много водорода. Я догадался об этом, так как скорость резко возросла… Хотя бы одному из нас следовало облегчить субстратостат. Я велел сесть на борт и приготовиться к прыжку никогда еще не прыгавшему с парашютом Старицину. Аркадий, как пилот и радист, не мог первым покинуть наш терпящий крушение «корабль».

– Не выдергивай кольцо сразу, – предупредил я Игоря. – Медленно считай до десяти, иначе попадешь на гайдроп. Считай громко, чтобы я слышал!

«Балласт сброшен весь. Решаем облегчить гондолу и сбросить с парашютом Старицина», – продолжал передавать Новодережкин.

На высоте 2000 метров я скомандовал: «Пошел!», и Игорь оттолкнулся от гондолы. Мы следили за его переворачивающимся в воздухе телом. «Раз!… Два!… Три!… Четыре!…» – доносилось до нас.

– Слишком быстро считает! – сказал Аркадий.

По неопытности Старицин поторопился. Пролетев не более 50 метров, он открыл парашют, и я увидел, как белый купол вплотную приблизился к висящему под нами гайдропу.

– Скользи! Подтягивай стропы! – крикнул я. Гондола вот-вот могла нагнать парашют.

Замешкайся, опоздай Старицин, и произошла бы беда. Но Игорь отважно встретил опасность. Как заправский парашютист, подтянул он часть строп и тотчас отошел от гайдропа. Гондола пронеслась мимо.

Обо всем этом Новодережкин короткими фразами сообщал в обсерваторию. Поразительный радиорепортаж!

После прыжка Старицина скорость спуска уменьшилась до 8 метров – большая, но не столь уж опасная скорость. Однако она снова стала нарастать. Под нашими ногами лежал большой свернутый брезент, предназначенный для упаковки оболочки. Он весил семьдесят килограммов. Мы безуспешно пытались вытащить его. До земли оставалось около двухсот метров. Нырнув в облака и, миновав их, мы увидели, что быстро опускаемся на лес… Верхушки деревьев рядом! Удар, треск сучьев и вдруг со дна гондолы вверх ушел ствол высокой осины. Затем наступила тишина. Гондола (хорошо, что только она!) нанизалась на верхушку дерева, словно шашлык на вертел. Едва я успел перевести дыхание, как Аркадий поднес ко рту микрофон:

– Я – ВР101, я – ВР101! Как слышите меня? Прием.

Прошло несколько минут и откуда-то раздалось:

– Аркадий! Аркадий!

Из чащи появился наш парашютист. Мы спустились к нему по гайдропу, и Игорь рассказал, что, когда мы обогнали его, он увидел на оболочке рядом с разрывной щелью большое отверстие. Потом субстратостат исчез в облаках, и до Игоря донесся такой сильный шум, что он подумал: «Не в последний ли раз приземлился я с Аркадием». Игорь повис на сосне и, освобождаясь от парашюта, услышал, как Новодережкин вызывает по радио обсерваторию.

Мы уселись рядом, достали из сумки с продуктами бутылку вина, которая, побывав в стратосфере, сохранила приятную прохладу, и поздравили друг друга с избавлением от грозившей нам опасности. Наблюдая за моими товарищами, я ясно видел, что случившееся не поколеблет их привязанности к воздухоплаванию. Еще бы! Слишком оно романтично и увлекательно, чтобы к нему охладели люди, по-настоящему любящие спорт, путешествия и приключения.

Игорь уже начал было напевать «губы, как кровь», а Аркадий, показывая на пронзенную осиной гондолу, не без остроумия заметил: «упаду ли я стрелой пронзенный», как позади нас послышались чьи-то шаги. Обернувшись, мы увидели какого-то человека в кожаной куртке и сапогах. Он удивленно глядел на нас, на гондолу и покачивающуюся над деревьями оболочку. Это был лесник, привлеченный далеко разнесшимся шумом падения субстратостата.

Коротко пояснив случившееся, мы уточнили свое местонахождение и осведомились, куда обратиться за помощью. Лесник сказал, что нам может помочь расположенная поблизости войсковая часть. Его прервал громкий треск: не выдержав сильного раскачивания, обломилась верхушка осины. Гондола скользнула вниз и повисла в двух метрах от земли. Вот и хорошо! Аркадий забрался в нее и сообщил в обсерваторию наши координаты. Ему отвечали, что на место аварии немедленно выезжает комиссия.

– Кто со мною пойдет в воинскую часть? – спросил лесник.

– Иди ты, Игорь, – решил я.

Оставшись вдвоем, мы с Новодережкиным коротали время за беседой. Аркадий рассказал мне подробности полета, незадолго до этого выполненного им вместе с Семеном Гайгеровым и Сергеем Семиным – молодым пилотом нашего отряда. Тридцать пять часов пробыли они в воздухе и опустились в прикаспийской степи, не сумев из-за отсутствия балласта долететь до видневшегося впереди населенного пункта. Но населенный пункт, пока они складывали оболочку, бесследно исчез. Это был мираж!

Аэронавты, растянув антенну, пытались связаться с городом Гурьевым. Семин слышал, как Гурьевская радиостанция переговаривалась с пароходами, самолетами. На его сигналы ответа не последовало: сдало питание передатчика.

Любопытными деталями был насыщен рассказ Аркадия. Ночь, проведенная в безлюдной степи. Кабаньи и волчьи следы вокруг места посадки. Надпись, оставленная на оболочке: «Здесь 26 сентября 1951 года опустился аэростат. Экипаж ушел на поиски населенного пункта на север». Встреча с колхозниками-казахами. Экспедиция, снаряженная на верблюдах, для вывозки аэростата и в довершение всех приключений – еще одна полная неожиданность. Из-за сильного ветра море вышло из берегов и, разлившись на много километров, затопило аэростат. Гондола едва виднелась вдали над водой!

На сушу удалось вынести радиостанцию, парашюты и теплую одежду. Гондолу крепко присосало ко дну. Пакет с оболочкой, наполнясь водой, стал настолько тяжелым, что его невозможно было стронуть с места. Лишь на следующий день, когда на помощь пришло больше людей, аэростат вырвали из водяного плена.

Вспоминая все это, Новодережкин, сам того не замечая, увлекся, глаза его блестели. И мне подумалось, что ему могли бы позавидовать многие молодые люди, знающие слова «полет», «мираж», «аэростат» только по книгам.

Издалека донесся шум мотора. По лесу к нам двигался большой танк. На нем стояли солдаты и какие-то штатские. Ба! Знакомые все лица! Тут были заместитель директора обсерватории Пинус, доктор Перескоков, Масенкис и Карамышев. Танк расчистил площадку, достаточную для складывания материальной части. Под натиском могучей стальной машины многолетние деревья валились, как колышки. Мы вскрыли разрывное, освободили оболочку от остатка газа, тщательно осмотрели ее и выяснили причину разрыва материи. Причина оказалась легко устранимой.

Неделю спустя субстратостат отремонтировали, и я с Зиновеевым и Старициным поднялся для испытания оболочки в воздухе. Пробыв на высоте 12000 метров три часа, мы убедились в том, что ремонт сделан надежно и неприятностей, подобных пережитым нами, больше не случится.

Зрелость

Июньским днем 1948 года я глядел на одетую в красочный летний наряд землю из окошка транспортного высотного самолета, который мчал меня вместе с группой парашютистов в район Саратова. Там, над широкой приволжской степью, нам предстояло совершить рекордный ночной групповой прыжок.

Всю прошлую зиму нас готовил к побитию рекорда тренер-командир парашютного отряда Центрального аэроклуба, мастер спорта летчик Глеб Освальд. Мы систематически летали на большую высоту, выполняли дневные и ночные прыжки с самолета, тренировались в термобарокамере, в которой искусственно создаются низкое давление и свирепый холод стратосферы. Наша подготовка закончилась двухнедельным отдыхом в санатории под специальным врачебным наблюдением.

Мои спутники, удобно разместясь в креслах, глядели на открывавшийся внизу пейзаж и весело переговаривались. Какие все они замечательные спортсмены! Начав свой путь в авиации укладчиком парашютов, Владимир Кривой стал опытным летчиком-испытателем, известным парашютистом. Примерно такая же авиационная биография бывшего моториста и укладчика парашютов Сергея Коробова. Отважному парашютисту и летчику, командиру корабля Владимиру Доросеву доверялись рейсы особой важности. Прославленная рекордсменка инженер Елена Владимирская – обладательница выдающихся рекордов – в то время была единственной женщиной, совершившей ночной прыжок с высоты 6680 метров.