Текст книги "Записки спортсмена-воздухоплавателя и парашютиста"

Автор книги: Порфирий Полосухин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Сидевший рядом со мной Наби Аминтаев моментально поправил краник. Макаренко пришел в себя и, как ни в чем ни бывало, показывал нам большой палец. Он вместе со всеми нормально выполнил прыжок, а нашему рассказу о случившемся не поверил.

Подобный случай имел место и в другом высотном полете. Когда самолет подлетел к намеченной для прыжков площадке, мы встали, включили индивидуальные кислородные приборы и отсоединили бортовое питание. Створки люка, через который нам предстояло прыгать, начали открываться, но замерли и остались полуоткрытыми. Немного подождав и не понимая в чем дело, мы сели по местам и вновь переключились на бортовое питание. Неожиданно самолет стал круто пикировать. Мы удивленно переглядывались. Летчик выровнял машину лишь на высоте 4 километров. Что за чудеса? Теперь, когда прыгать уже было незачем, люк открылся! В дверях кабины пилота показался штурман. Весь бледный, он недоуменно глядел на нас и показывал знаками: «прыгайте!» Тем временем самолет шел на посадку…

Вот что рассказал потом наш летчик. На заданной для сбрасывания парашютистов высоте он обернулся, чтобы посмотреть, почему штурман долго не дает обычного сигнала сбавить газ. Штурман лежал сзади. Он был без кислородной маски. Его лицо посинело. Из рта выступала пена. Рука была протянута к штурвалу, которым открывается люк. Летчик начал быстро снижаться. На высоте 4000 метров штурман пришел в себя и стал вращать штурвал, совершенно не имея представления о происшедшем. Оказалось, что он потерял сознание из-за того, что на секунду снял маску, чтобы расправить идущий к ней шланг.

Я уезжал со сбора, обогащенный новыми знаниями, опытом и – что не менее ценно – дружбой с замечательными, смелыми людьми, у которых можно было многому поучиться.

Одним из таких людей я считаю отважного воздушного спортсмена, воспитателя многих парашютистов, ныне генерал-майора Александра Ивановича Зигаева. Много раз личным примером помогал он юношам и девушкам побороть нерешительность, выполнить первый прыжок и затем стать настоящими парашютистами. А когда – это было очень давно – на глазах его учеников произошел несчастный случай, Александр Иванович, чтобы доказать, что парашют не раскрылся исключительно по вине прыгавшего, тут же поднялся в воздух и совершил прыжок с этим парашютом, подобно тому, как это сделал когда-то Яков Давидович Мошковский. Не менее самоотверженно поступил один из пионеров советского парашютизма – Аркадий Михайлович Фотеев, с которым меня связывает тесная дружба в течение многих лет. Это произошло тогда, когда я начинал учиться прыгать, а Аркадий Михайлович был уже опытным инструктором.

Однажды, когда он готовил к первому прыжку группу начинающих военных спортсменов, на аэродроме случилось большое несчастье: у одного из прыгавших почему-то не раскрылся парашют.

Аркадий Михайлович глядел на своих омраченных, испуганных учеников и думал о том, что, если они не решатся прыгать сегодня, то многие из них не прыгнут никогда.

– Все же, товарищ инструктор, в этом деле виноват парашют, – проговорил, опустив глаза, старшина группы.

Фотеев уже принял решение.

– Ну что же, постараюсь убедить вас, что это не так, – твердо сказал он, повернулся и пошел к командиру подразделения.

– Ты с ума сошел! – воскликнул тот, узнав о том, что задумал инструктор. – Прыгнуть с этим парашютом, да еще без переукладки… Нет! Хватит и одного несчастья!

Командир возбужденно показывал на порванный ранец, неисправный карабин грудной перемычки и другие поврежденные детали парашюта погибшего. Фотеев стоял на своем. Вокруг собрались его товарищи – инструкторы. Сперва они тоже были поражены. А затем горячо присоединились к Аркадию. И, в конце концов, командир согласился.

Тут же при помощи суровых ниток и иголки был произведен примитивный ремонт парашюта.

– Смотрите, не пришейте купол к ранцу, – шутил, скрывая волнение, Фотеев. – А не то, как же я докажу его безотказность?

Через десять минут все было готово к прыжку. Вокруг Аркадия Михайловича собрались все, кто был на аэродроме. Возникло нечто вроде стихийного митинга. Фотеев плохо помнит, что он говорил на этом необычном собрании. Он знает только, что после его выступления с ним захотели прыгать еще несколько инструкторов.

Каким долгим показался ему подъем самолета! Наконец, высота 1200 метров, внизу – аэродром. Аркадий открыл дверь фюзеляжа и приготовился к прыжку.

– Только без затяжки! – крикнул кто-то сзади.

– Да, да, – шепнул себе Фотеев, – конечно, без затяжки.

И отделился от самолета. Он выдернул вытяжное кольцо и что есть силы сжал лямки, чтобы хоть часть рывка восприняли мышцы рук. Спешный ремонт ножного обхвата и карабина грудной перемычки оказался не совсем надежным. Аркадий едва не выпал из подвесной системы. Он осторожно подтянулся, твердо сел на основную лямку и с усилием разжал пальцы.

Приближалась земля. К Фотееву бежали люди. Он уже различал радостные, возбужденные лица… Его подхватили на лету, и все, потеряв равновесие, со смехом повалились на траву.

– Товарищ Фотеев!…

– Спасибо тебе, большое спасибо! – прерывающимся голосом говорил какой-то человек в комбинезоне, крепко пожимая руку отважному инструктору.

Это был один из лучших укладчиков части. Укладка парашюта, с которым прыгал погибший, выполнялась им. Он бросился к парашюту, потом снова к Аркадию, хотел что-то сказать, но глаза его сделались влажными и, махнув рукой, он отошел в сторону.

Фотеев доложил командиру:

– Парашют работает безотказно, подвесная система и ранец требуют замены.

Вскоре с аэродрома поднялся самолет с группой молодых парашютистов. Когда Аркадий Михайлович скомандовал «Пошел!», всех ребят точно ветром сдуло. Он нырнул им вдогонку, раскрыл парашют, торопливо пересчитал учеников. Неподалеку, уверенно поправляя ножные обхваты, опускался старшина.

– Старшина! – крикнул Фотеев, – почему не докладываете, как настроение людей?

Парашютист удивленно посмотрел на него. Он не ожидал, что в такой обстановке можно разговаривать.

– Все в порядке, товарищ инструктор! – обрадованно крикнул он, и лицо его расплылось в веселой, счастливой улыбке…

Совсем недавно я вспомнил об этом эпизоде, беседуя с одним товарищем, работающим в авиационной промышленности и совершившим когда-то парашютный прыжок. Он не поверил моему рассказу. «Что вы! Кто же решится прыгать с парашютом, у которого такие повреждения?» – говорил он мне, вежливо улыбаясь.

Можно как угодно расценивать с точки зрения строгих правил, существующих сегодня в парашютном спорте, степень риска, на который пошел Аркадий Фотеев много лет назад для того, чтобы доказать молодым спортсменам безотказность парашюта. Факт тот, что этот смелый, благородный поступок является достоянием истории нашего парашютизма.

Не следует думать, что подвиг Фотеева – результат какой-то особой вспышки героизма. Ничего подобного! Аркадий Михайлович всегда был и остается таким, какой он есть – отважным, спокойным и скромным советским воздушным спортсменом.

Стратостат-парашют

Я уже упоминал о том, что воздухоплаватели стремились создать стратостат, который мог бы благополучно опускаться без сбрасывания балласта.

Размышлял над этой проблемой и начальник гидростатической лаборатории ДУКа Тихон Макарович Кулинченко. Он спрашивал себя: «Что надежно тормозит снижение?» И отвечал: «Парашют. Вот если стратостат, опускаясь, будет хорошо парашютировать, необходимость в балласте отпадет». Кулинченко постепенно развивал эту мысль, экспериментировал в лаборатории и разработал оригинальную конструкцию оболочки стратостата, позволявшую рассчитывать на то, что при снижении она постепенно преобразуется в гигантский парашют, который плавно опустит гондолу.

Такое решение задачи было вполне естественным. Всякий аэростат при спуске тормозится сопротивлением воздуха – парашютирует. Сила торможения зависит от формы аэростата. Для шара она больше, для вытянутой, как у всякого стратостата, формы – меньше. Если же аэростат похож на парашют, тогда он спокойно опустится без сбрасывания балласта, пусть даже в его оболочке вовсе нет газа.

Может ли аэростат быть похожим на парашют? Может. У порванного мяча резина легко вдавливается внутрь, и получается маленький купол. Так же может быть и с воздушным шаром, когда в нем мало или совсем нет водорода. Правда, такой «парашют» несовершенен, неустойчив, при спуске он будет раскачиваться. Но все же аварии не произойдет.

Способность воздушных шаров парашютировать неоднократно спасала жизнь аэронавтам. Об этом стоит рассказать подробно. Читателям известно, что оболочка аэростата не изолирована от атмосферы, а имеет внизу аппендикс – большое, ограниченное рукавом отверстие. Если аэростат поднимается в выполненном состоянии и аппендикс случайно окажется закрытым, то оболочка вскоре будет разорвана давлением расширяющегося водорода. То же может случиться, если скорость подъема велика, а отверстие аппендикса узко и оказывает слишком большое сопротивление выходящему водороду. Когда-то это недооценивалось и оболочки имели аппендикс очень малого диаметра. И вот что порою случалось. В мае 1847 года в Москве совершал полет воздухоплаватель Берг. Желая ускорить взлет, он по неопытности сразу выбросил четыре мешка с песком. Аэростат резко пошел вверх и, как писали газеты, «…надулся до того, что ежеминутно грозил разрывом. Берг все время держал клапан открытым. Но шар продолжал подниматься и надувался все сильнее. Полный отчаяния, Берг рванул шнур клапана, он оборвался и клапан закрылся. Вслед за тем оболочка разорвалась и аэростат понесся к земле со страшной высоты…»

Но остатки оболочки придавились к верхней части сетки и образовалось нечто вроде зонтика [1] . «…Этому Берг был обязан своим чудесным спасением. Благодаря образовавшемуся парашюту быстрота падения замедлилась, и Берг повредил только левую ногу».

Подобные случаи произошли с англичанином Джибсоном и тремя его пассажирами; с русским воздухоплавателем Лаврентьевым и другими аэронавтами. Но особенно интересно, что более ста лет назад американский пилот Джон Уайз отважился произвести проверку способности аэростатов парашютировать, намеренно разрывая оболочку в воздухе. Вот как он сам в 1850 году описал свои опыты.

«Я хотел произвести разрыв баллона на большой высоте и затем совершить спуск, используя при падении сопротивление воздуха.

Мысль о таком эксперименте может удивить каждого человека, знакомого с физикой. Тем не менее подобный эксперимент был проделан и может быть повторен в будущем с такой же уверенностью, на основе тех же принципов, по которым, например, носовой платок, выброшенный из окошка третьего этажа, упадет на землю не так быстро, как кирпич.

В верхней части шелковой оболочки моего аэростата вблизи от клапана имелись три небольших отверстия, через которые изнутри были пропущены прочные шнуры. Их концы длиной в 1,5 метра, выходившие наружу, были пришиты к оболочке. Внутри баллона шнуры были сплетены в один, спускавшийся через аппендикс в корзину. Отверстия для шнуров заклеивались кусочками лакированной шелковой материи [2] .

Мой публичный полет был назначен на 11 августа в Истоне. Я поднялся в воздух около двух часов дня с двумя «пассажирами» – с собакой и кошкой…

Баллон подошел к густой пелене черных грозных облаков, и моему подъему салютовали громовые удары с яркими молниями, что придавало началу полета несколько устрашающий, но все же импозантный характер. Мне казалось, что небесная артиллерия хочет отпраздновать новое научное достижение.

Это побудило меня теперь же показать, что сопротивление воздуха при разрыве баллона обеспечивает надежный и безопасный спуск. Достигнув высоты около 600 м, я сбросил на парашюте собаку. Она благополучно опустилась на окраине города.

С высоты 1200 метров был сброшен второй парашют. Спуск этого парашюта должен был служить пробой парашютирующего спуска моего аэростата. Этот парашют я поставил в худшие условия, чем свой аэростат: он был пустым скомканным баллоном. Парашют, выброшенный за борт, падал камнем до тех пор, пока его оболочка не расправилась. Затем он стал падать медленнее. Но его падение сопровождалось рывками и раскачиванием, чего с обычными парашютами не бывает. Из этого, я понял, что если мое испытание и кончится удачно, то все же не обещает большого удовольствия.

На высоте около 4000 метров оболочка аэростата настолько раздулась газом, что положение стало угрожающим. Через аппендикс, диаметром всего в 1 дюйм, газ выходил с оглушительным свистом. Должен заметить, что при исключительной тишине, царящей на высоте нескольких километров над землей, даже самый тихий звук вызывает беспокойство. Мне стало ясно, что если внутреннее давление газа не сравняется с атмосферным, то баллон лопнет.

Аэростат все еще имел сплавную силу. Вожжа, завязанная несколько коротко, натянулась и грозила разорвать оболочку по пришиву разрывных шнуров.

В этот критический момент я взволновался. На милю ниже меня сверкали молнии. Грозовые облака двигались с юго-запада к северо-востоку. Я вынул часы и отметил в бортовом журнале время 2 часа 20 минут. Положив часы в карман, я подумал: не лучше ли отложить опыт до другого раза, но в это самое мгновение мой баллон лопнул сам собой.

Я был убежден в благополучном спуске, но все же, должен признаться, пережил несколько жутких мгновений: газ с шумом устремился в разрывы верхней части оболочки, и стремительное падение сопровождалось свистом воздуха, рассекаемого подвеской аэростата. Вскоре я почувствовал легкий толчок. Взглянув вверх, я увидел, что нижняя половина баллона, как я и надеялся, подвернулась под верхнюю. Ветер относил парашютирующий аэростат на юго-запад. Приблизившись к земле, я выбросил за борт весь балласт. Корзина ударилась о землю, и я вылетел футов на десять вперед.

Оболочка упала рядом. Она оказалась настолько сжатой, что было трудно отделить подвернутую нижнюю часть от верхней. Я стоял у разбитой корзины и поздравлял себя со счастливым исходом опасного эксперимента. Мой лоб был покрыт испариной: земная атмосфера подействовала на меня несколько подавляюще…

Посадка произошла в 16 километрах от города Истон. Через несколько минут после того, как я почувствовал под ногами твердую землю, я решил повторить свой опыт.

Для второго своего опыта я сделал в аэростате еще одно приспособление. На клапане внутри оболочки крепился блок, через который был перекинут трос, пришитый одним концом к нижней части оболочки. Другой конец свободно свисал через аппендикс в корзину. Таким образом, я мог подтягивать нижнюю часть оболочки к верхней.

Однако это приспособление не понадобилось. После разрыва баллона оболочка поджалась к одной стороне. Сперва я опасался, что скорость падения будет чрезмерной, но вскоре успокоился: аэростат парашютировал, спускаясь по спирали. Я приземлился в 2 милях от Шуилкилл, и сотни людей, спешивших за аэростатом из города, видели мою посадку. Толчок при ударе о землю был не сильнее, чем прыжок с высоты примерно 3 метров».

На современных аэростатах, как я уже говорил, имеется «уздечковая» – снасть, оттягивающая низ оболочки к гондоле. Такое оттягивание, необходимое в нормальном полете, в случае разрыва оболочки препятствует образованию купола. Поэтому у нас существует правило немедленно перерезать уздечковую, если почему-либо аэростат потеряет газ и начнет падать. Одному из наших пилотов пришлось прибегнуть к этому, когда у аэростата в воздухе неожиданно вскрылось разрывное. Как только уздечковая была разрезана, воздух вдавил освобожденную нижнюю полусферу внутрь шара, образовался купол, благополучно опустивший четырех человек на землю.

Инженеры нашего отряда Владимир Манцевич и Александр Масенкис провели серию опытов, подтвердивших, что аэростаты могут парашютировать, когда уздечковая перерезана или развязана. В воздух взлетали два соединенных веревками аэростата. Один из них со свободной уздечковой поднимал вместо экипажа груз. На некоторой высоте этот аэростат отцепляли, одновременно вскрывая его разрывное устройство. Потеряв газ, он быстро падал, но вскоре начинал парашютировать.

Но такие опыты нельзя было бы столь же успешно произвести со стратостатом, объем которого в десятки раз больше, чем у обычных воздушных шаров. Стратостат должен превращаться в парашют очень плавно. Иначе оболочка порвется. Именно это и произошло со стратостатом «Осоавиахим», когда давление воздуха разорвало уздечковую и свободная от газа материя устремилась вверх.

Ясно, что стратостат нужно приспособить к постепенному, плавному превращению в парашют. Как это сделать, и придумал Тихон Макарович.

Для предварительной проверки был изготовлен аэростат с парашютирующей оболочкой. Его успешно испытали аэронавты Серафим Модестов и Виктор Лысов. После некоторых усовершенствований оболочки окончательные испытания поручили Фомину и инженеру Волкову. Дважды поднимались они для этого в воздух.

Михаил Волков, заканчивая дирижаблестроительный институт, увлекся стратостатом-парашютом и решил взять разработку его конструкции темой своего дипломного проекта. Он мечтал о том, чтобы принять участие в первом полете стратостата. Нужно сказать, что у Михаила имелись для этого все основания. Он не только способный инженер, но смелый, спокойный и исключительно хладнокровный человек.

…Высотомер показывал 3100 метров, когда Фомин потянул веревку управления клапаном. Аэростат пошел вниз, но Саша не позволял клапану закрываться. Кубометр за кубометром выходил водород из оболочки. Спуск вначале резко ускорился, но затем оболочка стала парашютировать, и в течение всего снижения до земли не было никакой необходимости сбрасывать балласт.

Испытания летающей модели стратостата-парашюта привлекли большое внимание советской общественности. О них писала иностранная пресса. Вскоре было закончено проектирование стратостата и началась его постройка. Требовалось преодолеть немало препятствий. Огромная оболочка объемом около 20000 кубических метров имела особый раскрой и некоторые специальные, нигде до этого не применявшиеся детали. Много нового было внесено и в конструкцию герметической гондолы, в ее разнообразное оборудование. Каждая часть стратостата, каждый установленный на нем прибор должны были пройти тщательные испытания.

В постройке принимал участие ряд заводов и исследовательских учреждений. И везде возникали трудности, появлялись новые вопросы. Фомин и Волков энергично добивались их своевременного разрешения. Горячую поддержку и помощь им оказывали ЦК ВЛКСМ и газета «Комсомольская правда».

Настал день, когда в баллонном цехе нашего воздухоплавательного отряда аккуратно уложили парашютирующую оболочку и поставили блестевший свежей голубой краской шар диаметром в 2 метра – герметическую гондолу с надписью «СССР ВР60 Комсомол».

Командиром стратостата назначили Фомина, его помощником Крикуна и научным сотрудником Волкова, а меня – запасным членом экипажа.

Приближался полет, в котором был сконцентрирован весь накопленный нами опыт, вся наша любовь к воздухоплаванию. В памяти один за другим возникают эпизоды тех дней.

…Вот Фомин поднимается по лестничке, открывает люк и забирается в гондолу. Я встаю на ступеньку и, облокотясь на обод люка, гляжу внутрь паровой комнатки, которая приютит в стратосфере моих друзей. Все в гондоле напоминало о сложности и трудности путешествия в далекие заоблачные пространства. Здесь были штурвалы управления, навигационные приборы, самописцы давления, температуры и влажности воздуха, радиостанция, аппаратура для наблюдения за космическими лучами, оптическими явлениями в стратосфере и для взятия проб воздуха на разной высоте.

Фомин (в который уже раз!) внимательно осматривает гондолу, любовно прикасается к приборам. Потом садится около радиостанции и кладет руку на телеграфный ключ. Скоро, скоро этот ключ будет отстукивать точки и тире, передавая радиограммы о ходе полета. Взглянув на меня, Саша, улыбаясь, вспоминает полюбившееся нам стихотворение Константина Симонова, посвященное Амундсену:

…По радио всю ночь бюро погоды

Предупреждает, что вокруг шторма -

Пускай в портах швартуют пароходы

И запирают накрепко дома…

Я смотрю на друга и думаю, что и сам он, сидящий в этой замечательной гондоле, в своем кожаном реглане – настоящий исследователь неизвестного, герой удивительных и смелых путешествий.

В цех входят Волков, Крикун и доктор Спасский. Сегодня предстоит генеральное испытание «жизненной аппаратуры». Экипаж занимает свои места. Закрываются оба люка гондолы. Крышки люков плотно прижаты замками к резиновым прокладкам. Теперь гондола загерметизирована – надежно изолирована от внешнего воздуха. Это даст возможность пилотам жить и работать в стратосфере. Более полувека назад великий русский ученый Дмитрий Иванович Менделеев указал на такой способ проникновения человека в область больших высот, разработал принцип герметической гондолы для воздушного шара и тем самым изобрел стратостат.

Приникнув к одному из круглых иллюминаторов, имеющихся в верхней и нижней частях гондолы, я вижу, как Фомин поворачивает краник на большом блестящем шаровидном сосуде с жидким кислородом. Кислород, испаряясь, начинает поступать в гондолу. Одновременно Саша пускает моторчик регенерационной установки. Вращаемый моторчиком вентилятор гонит внутригондольный воздух через патроны с химическими поглотителями. Благодаря этому воздух освобождается от выдыхаемых людьми углекислоты и влаги. Шар с кислородом, моторчик, поглотители – это и есть «жизненная аппаратура». Без нее в закупоренной гондоле можно было бы просуществовать лишь весьма незначительное время. По такому же принципу будут обеспечиваться жизненные условия для экипажей межпланетных ракет.

Постучав в иллюминатор, делаю друзьям прощальный жест. Их не дождаться, они освободятся от своего добровольного заточения только через десять часов.

Летом и осенью 1939 года мы кропотливо изучали материальную часть, приборы и научное оборудование стратостата-парашюта. Фомин, Крикун и Волков под руководством инженера Игоря Глушкова проходили парашютную подготовку, несколько раз прыгали с самолета. Они тренировались в барокамере и закрытой гондоле стратостата. Для испытания некоторых научных приборов Крикун и Волков поднялись на субстратостате, достигнув высоты 9200 метров.

Мы жили на окраине Москвы в санатории Гражданского воздушного флота. В свободное время бродили по чудному парку, катались на лодке. Трудно описать прекрасные условия, созданные нам. Порою даже становилось неловко, что о нас так заботятся, а полет все откладывается из-за неподходящих метеорологических условий.

Каждый вечер Фомин заезжал в Центральный институт прогнозов, но возвращался в санаторий без утешительных сведений. Один раз он запоздал к ужину, и мы с Крикуном обсуждали, что это могло означать. Волков лежал на кровати, лениво перелистывая какую-то книгу. В коридоре послышались знакомые шаги, и мне показалось по их чуть торопливому и энергичному звуку, что Фомин несет новости.

Саша вошел в комнату с торжественным и важным видом. Мы вопросительно молчали.

– Ну, друзья, на послезавтра готовьтесь, – сказал он.

– До послезавтра еще успеют отменить, – заметил Волков, открывая оставленную было книгу.

– Думаю, что на этот раз нет, – возразил Фомин. – Ожидается безветренная погода. Уже даны все указания о старте.

…Звездной, октябрьской ночью машина везла нас по пустынному в поздний час шоссе мимо мирно спящих подмосковных поселков. Фомин сидел рядом с шофером и молча смотрел вперед.

Последний поворот дороги, железнодорожный переезд, еще несколько минут, и мы у цели нашего путешествия. Смолк мотор, хлопнули дверцы автомобиля, и мы услышали усиленные репродукторами команды:

– На поясных третьего и четвертого секторов сдавай! Плавно сдавай!

– Дать газ!

Скрещенные, как шпаги, лучи прожекторов освещали площадку, над которой вырисовывалась неясная, вся в беспорядочных складках, громада стратостата.

В коридоре воздухоплавательного отряда многолюдно. Кинооператоры и сотрудники газет оживились словно потревоженный рой пчел: «Экипаж приехал!» Но стратонавты слишком заняты. Нужно ознакомиться с последними метеоданными и уточненным аэростатическим расчетом, показаться доктору, выслушать последние указания командования и научных работников, надеть летные костюмы, подготовиться к приемке материальной части.

Я пошел поглядеть на снаряжение стратостата. Мое внимание приковала парашютовидная, будто срезанная снизу, оболочка. Она не свисала, а благодаря особому устройству была подтянута внутрь. Подойдя под нее и подняв голову, я увидел кусочек звездного неба: оболочку снизу до верху пронизывала широкая матерчатая, всегда открытая для прохода воздуха труба. Подобно полюсному отверстию парашюта, труба должна была придать устойчивость снижающемуся стратостату, уменьшая раскачивание.

Оболочка огромна. Как бы для сравнения рядом с нею появился шар-прыгун. С его помощью осмотрят недоступную никаким другим путем вершину стратостата. На специальной тележке осторожно подкатили поблескивающую при электрическом свете герметическую гондолу. Она была похожа на ядро жюльверновской пушки.

Погода не посчиталась с нами и на этот раз. С рассветом небо затянули облака. Хорошо хоть, что у земли было по-прежнему безветренно. Сколько людей находилось на площадке! Одна только стартовая команда состояла из двухсот человек. А кроме них, здесь собрались работники Главного управления гражданского воздушного флота, воздухоплаватели, корреспонденты, друзья стратонавтов. У многих в руках были букеты цветов.

К вершине стратостата поднялся удерживаемый за веревку шар-прыгун. На его скамеечке виднелась фигурка человека. Это Тихон Макарович осматривал детали, расположенные в верхней части оболочки, – в порядке ли они.

Фомин, Крикун и Волков в теплых удобных костюмах вышли из здания отряда и направились к стратостату. Наступила минута прощания, напутствий. Восхищенно смотрели присутствующие на отважных исследователей стратосферы. Подошел пожелать успеха друзьям и я. Обидно, конечно, было мне оставаться на земле.

Экипаж занял места в гондоле. Прозвучала последняя команда. Стратостат плавно оторвался от земли. Из открытого люка высунулся и помахал рукою Крикун. Могло ли ему такое даже привидеться семь лет назад, когда он служил на далеком Амуре и читал книги об истории воздухоплавания?

Грянул авиационный марш. Провожающие, дружно аплодируя, следили за величественным стратостатом, пока он не скрылся в облаках.

Через три минуты с экипажем установили радиосвязь. Волков, сообщая о ходе полета и научных наблюдений, называл все большую высоту. Прошло около двух часов, и на радиостанции записали: «16000 метров. Жизненная аппаратура в порядке. Небо в зените темно-синее. Внизу сплошная облачность. Привет!».

Впервые стратонавты могли, благодаря шахте, видеть небо в зените – прямо над головой. Во всех других полетах этому мешала оболочка.

Стратостат достиг заданной высоты 16800 метров. Были выполнены все научные наблюдения, и Фомин начал снижение. Волков сообщал, что спуск происходит с небольшой скоростью, что оболочка, принявшая в стратосфере форму шара, теперь обращалась в парашют и что (ура!) снижение не требовалось тормозить сбрасыванием балласта.

Мы слышали радиостанцию стратостата при спуске до высоты 10 километров. Неожиданно связь прекратилась. В штабе полета с часу на час ждали сообщения о посадке. Но никаких сведений не поступало. В томительном ожидании прошло около суток. Наконец была получена потрясающая телеграмма: «Стратостат потерпел аварию. Экипаж спасся на парашютах. Фомин».

Что же случилось? На высоте около 9000 метров оболочка представляла собой огромный парашют. Стратонавты по очереди любовались им через верхний иллюминатор гондолы. Цель полета была достигнута!

Волков хотел сделать еще один фотоснимок оболочки и в этот момент, к своему ужасу, увидел, что стратостат вспыхнул. Вверху бушевало сплошное пламя. «Пожар!» – крикнул Михаил, отпрянув от иллюминатора.

Фомин стремительно повернул рукоятку механизма, предназначенного для отцепления гондолы от оболочки в случае аварии. Но отцепляться было не от чего. Оболочка сгорела мгновенно. Ничем не удерживаемая, гондола стремительно понеслась вниз. Имевшийся на ней аварийный гондольный парашют должен был открыться автоматически. Этого не произошло. Фомин выдернул кольцо ручного открытия парашюта. Последовал несильный рывок, но гондола продолжала падать в бездну.

…6200 метров. На этой высоте уже можно было разгерметизировать гондолу, не боясь потерять сознание от резкой перемены давления. Открыв люк, Волков подумал: «Не помешает ли поток воздуха выбрасываться с парашютом»? Он высунул голову наружу в яростный воздушный вихрь. Прыгать можно! Снизу навстречу летели облака, вверху за гондолой тянулись стропы, на которых она за минуту до этого висела под оболочкой, и разорвавшийся о них гондольный парашют. Этот «хвост» стабилизировал полет гондолы, не позволяя ей беспорядочно падать, как это было с оторвавшейся от оболочки гондолой стратостата «Осоавиахим».

Крикун и Волков пристегнули парашюты. Парашют Фомина был случайно сдвинут с места. Его тут же нашли, но потраченное на это мгновение показалось неимоверно долгим. Волков глядел на приближающиеся облака и стрелку высотомера.

4000 метров. «Миша, давай!» – приказал Фомин. Михаил сел на обод люка, оттолкнулся и некоторое время не открывал парашюта, чтобы подальше отлететь от гондолы и падающей подвески стратостата. Потом он выдернул вытяжное кольцо. Купол парашюта побежал змейкой и раскрылся. Со свистом пронеслись рядом металлические детали оболочки.

Какой медленный спуск! Волкову казалось, что он неподвижно висит в необозримом пространстве. Он подтянул стропы и стал скользить навстречу близким теперь облакам. Выйдя из них, поискал глазами в небе и увидел только одного парашютиста. Тоскливо сжалось сердце.

Волков и Крикун приземлились вблизи небольшого поселка. К ним уже спешили на помощь местные жители. Они рассказали, что в той стороне, где раздался шум упавшей гондолы, опустился парашютист. Но там были глубокие наполненные водой карьеры торфоразработок.

Скорей на поиски! Цепочка людей шла по болотистой, заросшей молодыми деревьями низине. Впереди показалась поляна. Выбежав на нее, друзья увидели Фомина подле дымящейся, наполовину погруженной в топкую землю гондолы.

Оставшись один, Саша решил сбросить весь балласт, чтобы ослабить удар гондолы о землю. Не замечая, что до крови царапает обо что-то руку, он вращал рукоятку балластосбрасывателя. Под гондолой один за другим опрокидывались балластные мешки.