Текст книги "Ужасы: Последний пир Арлекина (сборник)"
Автор книги: Поппи Брайт
Соавторы: Харлан Эллисон,Майкл Маршалл,Стивен Джонс,Джонатан Кэрролл,Мелани Тем,Томас Лиготти,Николас Ройл,Элизабет Масси,Кевин Джеттер (Джетер),Рэй Гартон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 35 страниц)
ЭЛИЗАБЕТ ХЭНД
Автолавка
(Пер. Г. Соловьевой)
Элизабет Хэнд живет на побережье Мэна с романистом Ричардом Грантом и их дочерью Кэлли Анн. Она – автор романов «Долгая зима» («Winterlong»), номинированного на премию Филлипа К. Дика, ее рассказы печатались во многих журналах и антологиях, таких как «The Year's Best Horror Stories», «Full Spectrum II» и «Twilight Zone». В качестве редактора она сотрудничает в «Science Fiction Eye», а ее книжные обозрения и критические статьи публиковались в «The Washington Post», «Penthouse», «The Detroit Metro Times» и в феминистском издании «Belles Lettres».
Нижеследующий образчик темного фэнтези основан на жизненном опыте автора, работавшей некоторое время в автолавке в Грин-Каунти, Виргиния. «Как и Джули Дин, – пишет она, – я ела слишком много „бомбочек“, выкуривала слишком много сигарет и знакомилась с людьми, которых вы найдете в этой истории, в том числе с Бородатой Женщиной, Сэмом и малюткой Эвой. И как скажет вам каждый, кто провел много времени в тех горах, там случаются странные истории».
С Бородатой Женщиной я познакомилась в первый же день, когда поехала с Кассом в автолавке. В тот жаркий день я распласталась на полу поперек матраса. В нескольких дюймах от моего носа валялось скомканное уведомление об исключении из аспирантуры. Рядом – менее официальное письмо, сообщавшее, что, поскольку у меня нет интереса к работе в книжном магазине «Плодовитый ум», в моих услугах там больше не нуждаются и что я должна незамедлительно вернуть «Инкунабулу Дефри», которую «позаимствовала» для работы над диссертацией.
Снизу доносились басовые аккорды пробной записи домашнего оркестра. Я со стоном сунула голову под подушку. И притворялась, что не слышу стука в дверь, пока Касс не вошел сам.
– Просыпайся! – провозгласил он, опустившись на колени возле матраса и поглаживая мне спину палочкой фруктового льда. – Пора отправляться в рейс на грузовике с мороженым.
Я опять застонала и еще глубже зарылась под подушку.
– Вредина!
– Это мороженое, Джули! Всем известно, какое оно вредное.
Касс прижал брикетик к моему загривку. Розовый лед потек, и он принялся слизывать капли с моей кожи, нашептывая:
– Выбирайся из норки, Джули. Ты уже две недели здесь сидишь. Натали из книжного беспокоится.
– Натали из книжного меня выставила. – Я потянулась за сигаретой и одновременно выглянула в окно. – Поезжай, Касс! У меня – работа.
– Ха! – Он нагнулся, развернул уведомление и посмотрел на отвратительные красные буквы крупного заголовка: «Приостановка срока аспирантуры». Ниже шел безрадостный список моих прегрешений. – Ты не пишешь диссертацию и ничего не делаешь. Надо отсюда выбираться, Джули! Ты обещала сопровождать меня в автолавке, но с тех пор, как я начал работать, еще ни разу не ездила. – Он стал продвигаться к двери, отбрасывая ногами пачки неоплаченных счетов, необналиченных чеков, невскрытых писем от родителей и оставшихся без ответа телефонограмм от Касса Тайрона. – Если ты и сегодня не поедешь, Джули, – конец. Больше никакого мороженого!
– Даже «бомбочек»? – жалобно спросила я.
– Ничего!
– А шоколадный пломбир?
– Забудь о нем. И снежных трубочек не будет. Оставлю их для малютки Эвы.
Он сунул руку в рюкзак, бросил мне еще палочку фруктового льда и стал ждать. Я сорвала обертку и задумчиво лизнула, потом приложила к горящему лбу. И встала.
– Ладно, еду…
На раскрошившейся кирпичной стене моего дома кто-то вывел краской из баллончика: «Глов – собака» и «Ты – то, чем ты пахнешь». Еще парочку смачных высказываний в адрес домашнего оркестра здесь оставил сам Касс. В нескольких шагах от двери, на пустой площадке, сверкавшей раздавленными банками из-под пива и разбитыми бутылками, стоял грузовичок. Прежде чем пустить в кабину, Касс заставил меня вместе с ним обойти ржавую таратайку. Похлопал по шелушащемуся боку, задумчиво попинал шины. От его знаков внимания грузовичок угрожающе закачался, и Касс вздохнул:
– Черт! Будем надеяться, в твой первый выезд колесо не спустит.
Машина когда-то принадлежала фирме «Добрая душа». Едва различимые буквы еще маячили над тающим брикетом мороженого, поверх которого вывели надпись «Время веселиться». Один бок был заклеен переводными картинками с пестрыми эклерами полинявших ядовитых цветов. Картинки складывались в жутковатые образы. Я наморщила нос и залезла в кабину вслед за Кассом.
Мотор взвизгнул, и древнее сооружение на колесах загремело, словно коробка с драже. Пустые бутылки из-под шипучки и картонные коробки покатились под ноги, когда я попыталась расчистить себе место, чтобы прислониться к холодильнику. Касс закурил сигарету и бросил спичку в лужицу виноградного сока.
– Готова? – прокричал он, и грузовик рванул с места.
Я ухватилась за крышку холодильника, и руки сразу прилипли к холодному металлу. Касс, оглянувшись, извинился:
– Прости, вчера оставил там шоколадный брикет… Первая остановка – Танди-Корт.
Машина проскочила через университетский городок Сиона, мимо лужаек перед колледжами и студенческого гетто; мимо крошечных церквушек, где группы верующих уныло слонялись по бурым газонам, обмахиваясь воскресными бюллетенями. Чтобы остыть, мы с Кассом сосали фруктовый лед: палочки лежали между нами горкой «куриных костей». Над приборной доской болталась гирлянда бубенчиков. Касс иногда дергал за серый шнурок от ботинок, чтобы они зазвенели, и хмурился на металлический кашель машины. Он вцепился в баранку, как клоун на родео в спину огромного страшного быка. Улюлюкал, звонил в колокольчики и пришпоривал свою колымагу.
Дорога сузилась и превратилась в серебристый от пыли проселок; дома и церкви остались позади. Мы выехали из города. По обеим сторонам дороги поселки медленно переливались в фермы, фермы – в поля; борозды, оставленные плугом, уходили в расселины и древние ущелья хребта Блу-Ридж. Мы свернули на развилке; машина подпрыгнула, переезжая рельсы. Я вдохнула дымный сладковатый запах каменного угля и жимолости и вдруг засмеялась от радости.
Под нами стояла дюжина домов-трейлеров. Среди тополей и красных дубов они походили на игрушечную деревеньку, сбежавшую из песочницы. Старые пикапы и «шевроле» со свалки ржавели бок о бок, словно детали гигантского конструктора. Наш грузовик опасливо пробирался среди валунов и рытвин, пока не выехал на прогалинку, на которой медленно вращался на ветру дряблый надувной мишка, подвешенный на палке от швабры. Касс с улыбкой покачал головой:
– На этом маршруте полно игрушек.
Он кивнул на блестящую скорлупу трейлера, окруженного красными пластмассовыми тюльпанами и блестящими вертушками, воткнутыми в жухлую траву. Из окна черными блестящими глазками смотрели коричневые, розовые и зеленые фигурки. В окнах каждого трейлера виднелись игрушки, под колесами валялись тряпичные куклы и плюшевые гусеницы. Только мотоциклы и велосипеды с большими колесами говорили о том, что где-то поблизости есть и взрослые.
– А где все ребятишки? – удивилась я, разворачивая «неаполитанский сэндвич».
Касс остановил машину в тупике дороги.
– А вот, смотри!
Бубенчики зазвенели, отдались эхом от горных склонов и смолкли. Тишина, только вдалеке поет птица…
Затем послышались новые звуки: грохот открывавшихся и захлопывавшихся дверей-жалюзи, скрип, шорохи, топот.
Дребезжали ящики столов, звенели монетки. И появлялись дети: большие тащили за собой малышей; те волокли кукол; собачонки и котята шныряли под колесами. Касс откинулся на спинку кресла и ухмыльнулся:
– Готова продавать мороженое?
Он открыл холодильник и кивнул в сторону компании у машины.
– Вот это – тройка Ким, – представил он, ворочая невскрытую коробку, трех девочек в шортах из обрезанных брючек и в футболках, жавшихся к борту грузовика и опасливо поглядывающих на меня.
– Привет, – прошептала самая хорошенькая из них, глядя на Касса так смело, будто и не она так робко шептала. – Дайте мне эклер.
Касс, поворачиваясь к холодильнику, подмигнул ей:
– Эклер? Это что-то новенькое. Для мамы?
Она помотала головой, звякнула парой четвертаков и отступила.
– А тебе, Ким? – осведомился Касс. – То же самое?
– Ким-бер-ли! – прошепелявила вторая. Передние зубки у нее выступали вперед, и при улыбке раздвоенная «заячья губа» открывала что-то розовое и влажное, как жевательная резинка. – Мне с помадкой.
Он протянул ей мороженое с помадкой. Остальные ребятишки столпились у кабины, выкрикивая заказы. Я доставала мороженое из холодильника, вся в морозном дыму. Когда убежал последний маленький покупатель, Касс развернул грузовик и мы выехали обратно на дорогу.
В каждой лощине я видела одно и то же: бесконечная процессия детей тянулась под слепящим солнцем. Меня уже поташнивало от бесконечных сигарет и пломбиров. Глаза болели. Пейзаж выглядел яркой плоской картинкой, передержанным снимком, а дети мелькали, как при ускоренной съемке: сперва самые крошечные мальчики и девочки, улыбчивые и чумазые, словно их только что выдернули из грядки; за ними – старшие братья и сестры, диковатые создания с раскосыми глазами, пожелтевшими от солнца. Голые руки и ноги у всех были гладкие и золотистые, как персики. Девочки-подростки, одна – в болтающемся на тощей груди материнском лифчике. Изредка паренек – грубоватый и неуклюжий, с комком жевательного табака за щекой. И наконец, еще один малыш, ковыляющий к грузовику за матерью, не удостоенной золотых колец, оставляющий в пыли следы босых ног.
– Дикие девчонки, – тихо сказал Касс, глядя, как они отбегают от грузовика, перемахивают через заборы или на секунду задерживаются на верхней жердочке, глядя на нас блестящими глазами. – Как стрекозы, – пробормотал он.
Я тоже видела блестящие стрелки стрекоз, мелькающие среди сосен. Блеснут в ветвях – и пропали, изящные тела раскрошились на солнце.
Мы ехали все дальше. Дома попадались реже и были старее, телефонных столбов почти нет. Грузовик протискивался по таким узким дорожкам, что я стала задумываться, как мы поедем назад в темноте. Я стояла за водительским креслом, балансируя на ходу, – так было лучше видно солнце, пляшущее между далекими вершинами. Передо мной ерзал, выкуривая сигарету за сигаретой, Касс.
– Посчитай, набралось ли у нас на ящик пива, когда вернемся? – крикнул он, перекрывая рев мотора.
Руки у меня сразу стали пятнистыми: пенни и четвертаки были липкими от смолы, жвачки и налипших пушинок. Я скорее почувствовала, чем увидела, что одна монета отличается от остальных. Из-за веса я сперва приняла ее за серебряный доллар.
– Что это? – Я подбросила монету на ладони и протянула Кассу. Она потускнела от старости, но буквы еще читались под косыми лучами солнца и блеснули, когда Касс взял у меня серебристый кружок. – Смотри, даже не английская.
– Еще одна? Он иногда дает мне такие. Это настоящее серебро.
Я снова взяла монету и взвесила на руке:
– Чего-то стоят?
– Их берут на вес серебра, – резко ответил Касс и покраснел. – Я говорил Сэму. Но он не захотел забрать, – словно оправдываясь, добавил Касс и наклонился, обводя пальцем буквы на монете. – Это греческие монеты. По-настоящему старые. Я отнес их в магазин марок в Сионе, и мне дали по двадцать зеленых за каждую. Эту можешь оставить себе. Мне давно такие не попадались.
– Бьюсь об заклад, они стоят дороже двадцатки, – сказала я, но Касс лишь плечами пожал.
– Только не в Сионе. А здесь, наверху, они стоят всего пятьдесят центов. – Он засмеялся, закуривая еще одну.
– Подъезжаем к дому Бородатой Женщины, – объявил он. – Там и с Сэмом познакомишься. У меня это последняя остановка, я и наткнулся-то на ее дом по ошибке. – Для выразительности он хлопнул по панели. – По этой дороге нам ездить не положено.
Он ткнул сигаретой на извивающийся перед нами пыльный проселок, такой узкий, что ветви на спуске лезли в окно и скребли меня по плечам.
– Здесь никто не живет. Только ребятишки всегда вертятся вокруг. Приходят поиграть с малюткой Эвой. А в домах я никогда никого не видел, – задумчиво продолжал он, замедляя ход у пары ветхих хижин, провалившихся внутрь, как челюсти старика. Касс дернул шнурок, и бубенчики слабо зазвенели.
В тенистой зелени открылся крошечный белый домик, яркий и четкий, как детский рисунок мелом на зеленой доске. Проселок здесь шел прямо и обрывался под холмом, будто устал идти. Грузовик тоже остановился.
За домиком тянулся лес и пашня, охра глинистой земли и желтый лен, сливающийся с серебристым горизонтом, на котором в знойном мареве колебалась, как тающая свеча, далекая силосная башня. Из невидимой болотины басовито гудела лягушка-бык, плескала ногами цапля, шагающая по воде. Из домика лилось пронзительное немелодичное пение.
Под протертыми досками крыльца пыхтел котенок. Ему было лень даже гоняться за бабочкой-капустницей, трепетавшей крылышками рядом, в зыбкой тени. Песня резко оборвалась, и я услышала шум радио.
– Смотри, – шепнул Касс. Он закурил новую сигарету и позвонил в колокольчики. Котенок вылетел из-под крыльца, изогнулся, чтобы видеть входную дверь.
Только что дверной проем был черным. Миг спустя в дверях появилась девочка, волосы колючим оранжевым нимбом окружали ее белое личико. Босиком, подол грязной ночной рубашки хлопает над золотистыми от пыли коленками и вымазанными красной глиной ступнями. Она улыбнулась, подпрыгнула на пятках и оглянулась на дом. Котенок подбежал к ней, потерся о лодыжку – я могла бы обхватить ее лодыжку большим и указательным пальцами, и еще осталось бы место, чтобы просунуть карандаш. Тонкая ручка опустилась и подхватила котенка за шкирку.
– Привет, малютка Эва! – поздоровался Касс, выпустив в окно колечко дыма.
Девочка просияла, шагнула на дорогу и сразу остановилась, покосившись на дверь.
– Очень застенчивая, – шепнул мне Касс. – Эй, Эва! – Он показал ей желто-зеленый брусок фруктового льда в форме маргаритки. – Я приберег это для тебя. Тройка Ким просила, но я им сказал: «Не выйдет, это для малютки Эвы».
Она хихикнула, осторожно зашаркала, скользя ступнями между камнями и осколками стекол. Я улыбнулась и ободряюще кивнула, когда она взяла угощение и присела рядом с Кассом на ступеньку кабины. Он вскрыл банку виноградной шипучки, выпил залпом и отбросил себе за спину.
– Где твоя мама, Эва?
– Там.
Она махнула рукой с мороженым. Котенок вырвался и скрылся в зарослях бальзамина. Из темного проема к нам шагнула женщина – маленькая и плотная, как куропатка, в мешковатом синем платье, похожем на больничный халат. Длинные сальные волосы были собраны в неопрятный узел на шее; длинная черная челка липла ко лбу. На подбородке курчавились густые пучки черных волос, грубых, как козлиная бородка. Нос-картофелину прищемили очки – толстые линзы в дешевой оправе из черной пластмассы, стандартная модель для сельской местности. Глаза за мутноватыми стеклами блестели бледной облачной дымкой. Когда она заговорила, голос оказался хрустким, как джутовая мешковина, а голова закачалась взад-вперед, как у змеи. Только через минуту я поняла, что она слепа.
– Малютка Эва! – выкрикнула она. В голосе чудился слой густого ила, как на дне ручья. – Кто здесь?
– Мороженщик, – протянула Эва и сунула мороженое в руку матери. – Он меня вот чем угостил. – Возьми у Сэма деньги.
Касс медленно кивнул:
– Это Касс Тайрон, Мейди. – Он взгромоздил на борт грузовика тяжелую коробку. – Привез коробку эклеров. Вы ведь просили?
Ее рука пошарила по борту машины, нащупала покрытую изморозью коробку.
– Сэм! – пронзительно выкрикнула она. – Мороженщик!
На крыльцо, вытирая руки о грязный комбинезон, прошаркал третий обитатель домика. Он был гораздо старше Мейди, и, кроме засаленного комбинезона, на нем красовалась только грубая татуировка. Он сделал два шажочка к краю крыльца, таких маленьких, что я опустила взгляд на его ступни – босые, мертвенно белые и едва ли больше по размеру, чем у Эвы.
Как он ходил на таких ногах – загадка. Он был очень толстый и дряблый, словно жир стек с него, оставив мягкие складки и шишки бледной бумажной кожи. Голова и шея, казалось, вылеплены из крема с помощью трубочки, какой украшают торты: черты лица скрывались за множеством складок и ямочек белой плоти. Даже татуировки местами расплылись и поблекли от времени, будто съежились вместе с ним, как рисунок на сдувшемся шарике. Я отвернулась, чтобы сдержать нервный смешок. Но старик повернул голову в ту же сторону, и я столкнулась взглядом с парой живых, ярко-голубых глаз, с черными, как спинка сверчка, ресницами. Я смущенно кашлянула. Он мне улыбнулся, и я отшатнулась, покрывшись мурашками.
Какая красивая улыбка! Превосходные белые зубы, губы немного ярковаты, словно их обладатель только что ел переспелые ягоды. Мне вспомнилась Ингрид Бергман – то же безмятежное сияние, такие же светлые глаза и черные ресницы, трепещущие под копной грязноватых седых волос. Он был неотразим. Я застенчиво улыбнулась в ответ, и он очень мягким голосом проговорил:
– Привет, Мороженое!
Я никогда не видела более уродливого человека.
Касс подтолкнул меня локтем и объяснил:
– Так он меня называет: Мороженое. Вроде фамилии.
Я неуверенно кивнула, а Сэм улыбнулся, склонившись к малютке Эве и ласково потянув ее за ухо.
– Хочешь сигарету, Сэм? – предложил Касс, протягивая ему пачку «Олд Голд».
Сэм молча взял одну.
– Это моя девушка, Сэм, – мрачно представил меня Касс. – Джули Дин, она ужасно противная. Мейди, это Джули Дин.
Бородатая Женщина мотнула головой и стала шарить рукой по стенке кабины ладонью вверх, пока я не высунула руку в окно. Она схватила мою ладонь и чуть не выдернула меня на дорогу.
– Мейди, – громко сказала я, поморщившись, когда пальцы у меня хрустнули от ее хватки. – Я – Джули.
Она покачала головой, жадно уставившись на крышу кабины.
– Я все про тебя знаю. Он мне говорил. У него такая девушка… – Ее голос сорвался, и она обернулась к Сэму, дико размахивая коробкой с эклерами и громко вопрошая: – Сэм? Она – девушка Мороженого?
Сэм виновато улыбнулся, перехватывая коробку большой мягкой ладонью.
– Не знаю, Мейди. – Мне он шепнул: – Она редко видит людей.
Он говорил так медленно и тихо, что я задумалась, не слабоумный ли он и выбирался ли когда-нибудь из здешних гор…
– Мороженое, – пробормотал он и потянулся к моей руке. – Мороженое, это твоя девушка?
Касс схватил меня в охапку и затряс так, что волосы разлетелись из-под банданы, а зубы застучали.
– Она. Одна и единственная. А ты как думал, Сэм?
Сэм уставился на меня. Я видела, как вспыхивает и гаснет свет на его радужке. Зрачки пульсировали, словно пара гибких черных крылышек, а потом сжались в булавочную головку. Я передернула плечами и беспокойно кивнула.
– Джули, – прошептал он. – Ты – его девушка?
Я кивнула, попыталась что-то сказать, запнулась и отодвинулась от окна.
– Джули Дин, я запомню, – прошептал Сэм и погладил меня по руке. Его ладонь оказалась гладкой, сухой и прохладной, как стекло. – Знаешь, Мороженое к нам ужасно добр.
– А я думала, мороженщиков все ненавидят, – пошутила я.
Сэм, пораженный в самое сердце, замотал головой:
– Мы любимМороженое!
Касс ухмыльнулся:
– Слыхала? Они меня любят. Правда, Мейди? Правда, Эва?
Мейди отрывисто хихикнула и склонила голову набок, так что мне открылась россыпь родинок у нее под подбородком, скрытых в наростах, на которых волосы росли гуще всего, как темные отпечатки пальцев. Я передернулась. Рак, подумалось мне, и я представила, как тонкие темные пальцы щекочут ей горло среди ночи. Малютка Эва засмеялась вместе с матерью, ухватившись за крыло грузовика.
– Мороженое! – завизжала она. – Дай мне мороженое!
Касс широко улыбнулся, подцепил из холодильника еще одну сосульку и бросил ей движением медведя, вытаскивающего на берег форель. Котенок вылетел из травы и сбил сосульку в воздухе. Она шлепнулась к ногам Эвы.
– Завтра подъеду, – крикнул Касс Сэму, забираясь в кабину. – Жди меня.
– У меня есть деньги, – забормотал Сэм. Пошарил рукой в кармане и показал на ладони горсть почерневших и позеленевших от старости монеток. Касс присмотрелся и выбрал три. Эва захихикала, открыв позеленевшие от мороженого зубки.
– Вот и хорошо, – сказал Касс. – Но сейчас мне пора ехать. Поцелуй, малютка Эва?
Она отскочила на крыльцо, повернулась к нам и замахала руками, как пластмассовая вертушка, а потом скрылась за дверью. Касс завел мотор и помахал на прощание.
– Пока, Мейди, Сэм. На завтра особые заказы будут?
Мейди выкрикнула:
– Эклеры! – и заковыляла к крыльцу.
Сэм еще на минуту задержался, гладя ржавые колпаки фар.
– Еще приедешь? – спросил он наконец.
– Конечно, Сэм, – крикнул сквозь шум мотора Касс. – Завтра!
Сэм кивнул, поднял руку и раскрыл ладонь в скупом прощальном жесте.
– Завтра, – повторил он и отступил от тучи пыли и травы, взметнувшейся за нами.
Через минуту они скрылись из виду за дубами и изгибами дороги. Касс по-собачьи ухмыльнулся, повернулся ко мне:
– Что скажешь?
Я закурила сигарету, глядя сквозь сумерки на красно-золотые поля, обвалившиеся каменные стены и гнилые столбы. Долго не отвечала, потом сказала:
– По-моему, это грустно.
– Грустно? – удивился Касс. – Малютка Эва показалась тебе грустной?
– Господи, они такие бедные. Как будто месяцами не видят настоящей еды.
– Грустно? – повторил он. – Грустно? Я думал, они тебя развеселят.
– Касс! – Я тряхнула головой и пинком отбросила пустую бутылку. – Ты их подкармливаешь.
– Я им ничего даром не давал, – возразил он. – Они заплатили за мороженое.
– Я же видела, ты дал им коробку эклеров.
Он отчаянно замотал головой, дергая руль.
– Он их купил, Джули. Заплатил.
– Пятьдесят центов за пирожные на десять долларов.
– Что ты говоришь? Ну что ты говоришь? – возмутился Касс. – Я им мороженое продал. – Его лицо густо порозовело, так что даже щетина налилась краской.
Я ссутулилась, привалившись к холодильнику, и упрямо отводила взгляд:
– Слушай, Касс! Не мое это дело, но на что ты тратишь свои деньги…
– Заткнись! Заткнись, а? Что ты понимаешь? Они не нуждаются в мороженом. Они его любят! Вот почему я туда езжу. А вовсе не…
Он замолчал, со злостью включил и снова выключил радио.
Мы ехали молча. Темнело, дорога шла под уклон. Ночь, как темная вода, заполняла ущелья до краев. Я повернулась закрыть окно – хотелось отгородиться от остывшего воздуха и от самой ночи, но ручка была отломана. Блеснули первые звезды, деревья начали клониться под порывами ветра. Я потерла плечи и пожалела, что не взяла свитер. Касс молча пошарил под сиденьем и бросил мне грязную шерстяную рубашку. Я с благодарностью натянула ее и наклонилась его поцеловать.
– Я – твоя девушка? Ты им так сказал?
Он пожал плечами и переключил передачу. Вел машину, почти уткнувшись лицом в грязное стекло, поправлял очки на переносице, словно они могли помочь разглядеть в темноте «тоннель» между соснами и дрожащими осинами.
– Черт, – пробормотал он, – как темно!
Я кивнула, кутаясь в его рубашку и вглядываясь в ночь. Казалось, день содран, как кожура, и обнажилась темная, пульсирующая сердцевина гор, их ядро. Я высунула голову в окно и в алом свете хвостовых огней заметила лисицу, которая, подняв черную лапу, глядела нам вслед. Потом начался прямой участок, дорога шла ровно и походила на древко темноты в сердце земли. Над головой сплетались ветки; цветы скользили по ветровому стеклу, обдавая нас сонным ароматом. Касс вырубил мотор, и машина покатилась под уклон; фары высветили кролика, который не стал убегать, а смотрел на нас с обочины красными глазенками. Я зевнула и свесила руку за окно.
– Ядовитый плющ, – предупредил Касс, но и сам высунул в окно руку с сигаретой, и искры смешивались в полете с бражниками и златоглазками. С деревьев колокольчиками свисали большие белые цветы; я поймала одну кисть, затащила в окно, обломив ветку, и нас обдало пыльцой и росой.
– Смотри, – выдохнула я, вздрагивая от холодного душа. – Что это?
Касс с ученым видом поправил очки, затянулся.
– Лунный цвет, – объявил он.
– Правда? – Я запрокинула лицо и встряхнула ветку, снова брызнув росой на обожженные солнцем щеки. – Пахнут раем.
– Не-а. На самом деле я не знаю, как они называются. Белые… асфодели, лунный цвет… – он зевнул. – Но пахнут и правда…
Он подавился словами, резко вывернул руль:
– Господи Иисусе!
На дороге перед нами сидел ребенок, девочка, ее глаза светились в свете фар. Я вскрикнула и схватила руль, вырвала его из рук Касса. Баранка, скрипнув, крутанулась, и машина рванула вперед.
Мы никак не могли ее объехать. Тихий толчок даже принес облегчение – мягкий шлепок, словно волна прибоя расплескалась по прибрежной гальке. Грузовик, дрогнув, встал, и Касс, со стоном, оттолкнув меня, вывалился наружу и упал на колени. Я тут же оказалась рядом.
Она, конечно, умерла – от шеи до плеча шла ярко-красная рана, кровь заливала порванную футболку. Я не сразу узнала лицо под мокрой от крови грязью. Потом увидела раздвоенную губу и собравшуюся в щербинке зубов лужицу крови. Касс вытер ей подбородок рукавом рубашки и заплакал. Плач становился все тоньше, и я заткнула уши, чтобы не слышать его причитаний. Утешать его я была не в состоянии. Мне даже не пришло в голову броситься за помощью. Мы долго стояли на коленях, и я тупо смахивала насекомых, опускавшихся на детское лицо.
За нами что-то шевельнулось. Темный силуэт отрезал луч фары. Я не отводила взгляда от своих ладоней, накрывших стиснутые кулачки девочки. Я боялась повернуться лицом к стоявшей в луче фигуре. Ждала крика, который заглушит плач Касса. Кто там – мать, отец, отправившаяся на поиски сестренка?
Но голос, тусклый, как пыль, коротко спросил:
– О чем ты плачешь?
Подняв голову, я увидела, как Мейди нащупывает дорогу, держась за передок машины, за решетку радиатора над фарой. Касс уставился на нее и задохнулся, дико вцепился в мое колено.
– Она же не видит, – выдохнул он и вдруг отпихнул тело девочки. – Джули…
Мейди стояла перед грузовиком, фары просвечивали ее голубое платье. Я громко заговорила:
– Мейди… у нас беда… Кимберли… мы ее сбили.
Она неловко шагнула к нам, разбрасывая ногами камешки. Один ударил девочку в лоб и Касс охнул, прижавшись ко мне. Я приподнялась, чтобы остановить слепую.
– Мейди, вам лучше вернуться.
Но она опустилась на колени рядом с нами, шарила в пыли, пока не нащупала раздавленное плечо и болтающуюся, как перезрелый персик, голову.
– Больно бедной головушке, – засмеялась она и закатила желтые глаза за блестящими стеклышками. – Бах!
Я с отвращением отстранилась и встала, сжав руку Касса.
– Не уходи, – предупредила я его. – Я схожу за помощью.
Мейди склонилась над девочкой, смахнула волосы с детского лба.
– Бедная головушка, – хрюкнула она. Потом поплевала себе на пальцы и оттерла кровь со рта девочки, глядя прямо на ослепительные фары.
Я замешкалась, глядя, как блестят волосы ее бороды и сверкают новенькими монетами стекла очков. Затем отвернулась, пошла дальше и остановилась на краю освещенного участка, пытаясь разглядеть, куда сворачивает дорога. За моей спиной Касс со свистом втянул воздух, хихикнула Мейди – вместе это прозвучало как птичий крик. Я оглянулась.
Между Кассом и Бородатой Женщиной шевелилась девочка. Она заворочалась в пыли, приподнялась и уставилась на них, как спросонок. Тряхнула головой – сквозь пыль блеснули волосы, лицо под их гривой было липкой маской из крови и грязи. Она сунула палец в рот, моргнула от света и неуверенно спросила:
– Ты – мороженщик?
Касс остолбенело кивнул, стянул с носа очки, надел снова, переводя взгляд с Мейди на ребенка. Потом засмеялся, захохотал, заухал так, что все горы откликнулись эхом, и ему угрюмо вторила сова.
– Господи, как ты меня напугала! Ты в порядке, Ким?
– Ким-бер-ли, – поправила она, потирая плечо. Взглянула на окровавленные руки и вытерла их о шорты. – Ну, я упала! – сказала она. – Можно мне сахарную трубочку?
Касс, шатаясь, поднялся на ноги и рванул к грузовику. Вытащил сахарные трубочки, эклеры, лунный торт-мороженое. Банка шипучки взорвалась на земле в вишневом тумане, он остановился и только теперь увидел меня.
– Сахарную трубочку… – повторил он.
– А я хочу эклер, – сварливо заявила Мейди, хлопая ладонью по дороге. – Нам надо возвращаться, Кимберли.
Она неуклюже поднялась на ноги и заковыляла к грузовику. Девочка, почесываясь, шла рядом. Касс спустился, сунул по сахарной трубочке в обе маленькие ручки, повернулся к Мейди и отдал ей эклер. Бородатая Женщина ухватила девочку за загривок и нетерпеливо подтолкнула.
– Отведи меня домой, – велела она, и Кимберли, чуть прихрамывая, пошла вверх по дороге.
Они прошли мимо меня, капая тающим мороженым. Мейди ногами разбрасывала камешки. Они исчезли за краем светлого круга; тихое шлепанье босых ног прекратилось за соснами.
Касс щурился им вслед. Я уставилась на него. Мы оба молчали. Его так трясло, что зажженная сигарета вылетела в темноту, словно светляк. На дороге таяли дюжина сахарных трубочек и эклеров, на глине растекались белые, красные и коричневые лужицы. Я шагнула к машине, встала на колени, разглядывая тонкие ручейки крови. По темной поверхности уже скользили паучки, мотыльки присаживались, сложив крылышки и разворачивая темные хоботки, чтобы напиться. Я тронула пальцем липкую жижу и подняла его к свету.
Слишком много крови. И она не дышала. Правая сторона лица была белой, как лилия, и я видела кость, прорвавшую кожу на скуле, а из-под раздвоенной губы на землю лилась кровь. А теперь вверх по горной дороге уходили следы двух пар босых ног, издалека слышался женский голос и тихий ответ девочки. Я вытерла с пальцев кровь и медленно вернулась к грузовику, чтобы помочь Кассу забраться в кабину. Осторожно подтолкнула его к холодильнику и надавила на плечи, заставив сесть. Сама села за руль. Завела мотор, осторожно нажала педаль газа, и машина тронулась. Я вела ее, примостившись на краешке сиденья, щурясь в бежавшее перед нами сияние фар. Касс у меня за спиной играл со своими очками. Уронил их, поднял с пола. Он отражался в зеркальце, уставившийся в пустоту за окном, на темные растрепанные деревья, скрывшие от нас чудо.
После этого я каждое утро выезжала с Кассом на развозку. И каждый день под конец рабочего дня мы сворачивали к дому Бородатой Женщины. Иногда прихватывали с собой кого-нибудь из ребятишек. Кимберли и Джун Баг усаживались по бокам от меня на холодильник или играли ручками приемника. Но чаще мы, подъехав, заставали их уже на месте: они бегали по высокой траве за малюткой Эвой; та подбегала к Кассу, обнимала его колени и застенчиво проскальзывала мимо меня, когда я наклонялась с ней поздороваться. Касс привозил упаковку с шестью банками «Тру-блу». Мы садились рядом с Сэмом на шаткие ступеньки крыльца, пили пиво и смотрели, как играют дети.
