Текст книги "Ужасы: Последний пир Арлекина (сборник)"
Автор книги: Поппи Брайт
Соавторы: Харлан Эллисон,Майкл Маршалл,Стивен Джонс,Джонатан Кэрролл,Мелани Тем,Томас Лиготти,Николас Ройл,Элизабет Масси,Кевин Джеттер (Джетер),Рэй Гартон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 35 страниц)
ИЭН МАКЛАУД
Масштаб 1/72
(Пер. И. Колесниковой)
Иэн Маклауд родился в городе Солихалл графства Уэст-Мидлендс и после получения юридического образования в Бирмингемском политехническом колледже (где он и познакомился со своей будущей женой Джиллиан) десять лет работал на государственной службе.
Когда он начал предпринимать попытки опубликовать свой первый роман, уже близился его тридцатилетний юбилей. Несмотря на череду отказов, его захватило писательство. По следам еще пары неудавшихся романов он перешел к серьезным экспериментам в малой форме. Тут он также получил несколько отказов от издательств, но они уже выглядели более дружелюбными.
Рассказ «Масштаб 1/72» стал его первым проданным произведением, хотя и не первым из напечатанных. В 1990 году Иэн набрался смелости и уволился с работы, чтобы посвятить творчеству больше времени, и его рассказы начали появляться в журналах и антологиях.
«Я всегда подсознательно считал повесть Рэмси Кэмбелла „Труба“ образцом того, как можно заставить любую вещь жить своей жизнью», – вспоминает автор.
В 1990 году рассказ «Масштаб 1/72» был выдвинут гильдией научных фантастов Америки на премию «Небьюла».
Дэвид переехал в комнату Симона. Папа с мамой много раз говорили, что не хотят превращать ее в мавзолей. Отец даже пообещал сделать ремонт – повесить новые занавески, поклеить обои с Суперменом и все такое. «Надо постараться забыть о прошлом, – сказал он, прижимая сына к себе и укутывая запахом пота и того, что уже миновало. – Ты – наша единственная надежда, малыш!»
Влажным воскресным полднем (окна запотели, а в воздухе стоял густой аромат распаренной свинины – полдень для лени, головной боли и семейных скандалов, если такие случались) Дэвид достал из гаража небольшую стремянку и затащил ее в комнату Симона. Один за другим он отклеил со стен плакаты и очень старался не порвать уголки, когда отдирал от них пожелтевший скотч. Подпевая играющим на магнитофоне Симона «Дайр Стрейтс», скатал их в аккуратные рулоны и каждый перехватил резинкой. Он почти закончил снимать с потолка подвешенную модель самолета, когда в комнату зашла мама. От пыльных, колких и хрупких моделей по коже бегали мурашки. Они напоминали огромных насекомых.
– И что это ты делаешь? – спросила мама.
– Я… я просто…
«Дайр Стрейтс» заиграли песню «Индастриал Десиз». Мама со злостью крутила рычажки «Сони», пытаясь выключить магнитофон. Но музыка заорала еще громче. Мать выдернула провод из розетки и в наступившей тишине повернулась к нему.
– С чего ты решил, что это твой магнитофон? Музыка гремит на весь дом! Что ты вообще тут делаешь?
– Я нечаянно, – ответил он.
В животе заворочался червячок истерического смеха. Он стоял на стремянке и смотрел на маму сверху вниз, как будто в нем было семь футов роста. Но спускаться не стал – понадеялся, что она будет меньше злиться, если он останется на месте.
Однако мама очень разозлилась. Она кричала без остановки, а ее лицо побелело от злости. На шум пришел отец в расстегнутой рубашке, с помятым от сна лицом и с мятой спортивной газетой в руке. Он снял Дэвида с лестницы и сказал, что все в порядке. Они ведь договорились, правда?
Мама расплакалась. Она стиснула Дэвида в соленом объятии и извинялась: «Прости, мое солнышко!» Он чувствовал себя неловко. Мгновением раньше его глаза были на мокром месте, а сейчас они стали сухими, как Сахара. Настолько, что было больно моргать.
Мама с папой помогли ему убрать модели и плакаты Симона. Они много улыбались и говорили громкими, дрожащими голосами. Пришла сестренка Виктория и наблюдала за ними с порога. Все происходящее напоминало уборку украшений после Рождества. Мама заворачивала самолетики в упаковочную бумагу и аккуратно складывала в коробку. Один из них сломался, и она громко всхлипнула – звук походил на отрыжку.
Когда они закончили (осталась только мебель и голые стены), уже стемнело, но никто не хотел включать свет. Отец пообещал сделать ремонт в следующие выходные. Тогда комната станет краше, чем была. Он по-медвежьи неуклюже взъерошил волосы Дэвида и обнял за талию маму. Да, краше, чем была…
Прошел год.
Силуэты плакатов Симона все еще виднелись на выгоревших обоях с плющом. На потолке остались дырочки от булавок, на которых висели модельки. У окна, где стоял письменный стол, и на ковре виднелись небольшие протертые дырки. На обоях чуть выше кровати красовалось смутное затертое пятно – там Симон читал свои книги для больших мальчиков. Теперь они покоились на чердаке вместе с моделями самолетов. «Футбольный ежегодник», «Самолеты „Бури в пустыне“», «Классические машины 1945–1960», «Танки и бронированная техника», «Инструкция по собиранию моделей» собирали пыль, темноту и пауков.
Дэвид все еще думал об этой комнате как о комнате Симона. Он даже нечаянно назвал ее так пару раз. Никто не заметил. Прежняя комната Дэвида, где он жил до смерти Симона и куда заглядывал всякий раз, проходя мимо в туалет, отошла Виктории. Его бывшую территорию с похожей на лицо трещиной на потолке, вмятиной в полу на том месте, где раньше стоял камин, и с ярко-оранжевым треугольником закатного солнца в углу теперь украшали кружевные занавески, абажуры со Снуппи и маленькими пони. Виктория тоже не очень радовалась своей новой красивой комнате. Ей больше хотелось спать в старой комнате Симона, где плакаты желтели и скручивались по углам, а модели собирали пыль. Малышка обожала Симона: она смеялась до колик, когда он качал ее на колене и щекотал, и слушала с открытым ртом придуманные на ходу истории.
Осенью Дэвид перешел в среднюю школу – школу архиепископа Лэси, куда ходил и Симон. Она оказалась не так плоха, как он боялся, и на какое-то время Дэвид даже убедил себя, что и дома дела идут на поправку. Но в один прекрасный четверг, когда он переодевался после физкультуры (пар и пот после душа; он спрятался в углу раздевалки и чуть не порвал трусы – так спешил их натянуть, чтобы скрыть свой маленький краник), тренер мистер Льюис подошел к нему и протянул коричневый конверт, адресованный родителям. Дэвид засунул его в карман и волновался всю дорогу до дома. Никому из класса больше не дали такой конверт, и он не мог понять, что же такого натворил. Хоть за ним водилось немало проступков, ни один из них не заслуживал письма родителям. Переступив порог, он тут же протянул конверт матери, чтобы не оттягивать плохие новости, и стоял рядом, пока она читала. Из комнаты доносилась мелодия заставки маминого сериала. Мать закончила читать и сложила письмо пополам, прогладив складку острыми ногтями. Затем еще пополам и еще, пока бумага не превратилась в маленький аккуратный квадратик. Дэвид с восхищением его разглядывал, а она спокойным голосом объяснила, что школа хочет получить обратно кубок за стометровку по плаванию, которую Симон выиграл в прошлом году. На секунду по телу Дэвида разлилась теплая волна облегчения. Но затем он поднял глаза и увидел мамино лицо.
Между школой и его родителями разразился горький спор. В конце концов, после того как местная газета опубликовала статью под названием «Бессердечная просьба», архиепископ Лэси разрешил семье оставить кубок, а школа купила новый. Кубок стоял на каминной полке в гостиной, и его сияние то блекло, то расцветало снова, когда мама его натирала. Директор школы провел несколько бесед о том, как плохо идти на поводу у собственнических инстинктов, а мистер Льюис известными лишь тренерам способами превратил тренировки по четвергам в ад.
Средняя школа означала появление домашних заданий. Вечера становились длиннее, по пригородным улицам стучали первые дожди, а Дэвид сидел у окна за письменным столом Симона и делал уроки. Он всегда очень старался и хотя редко получал выше среднего балла по большинству предметов, его почерк часто хвалили за аккуратность. Обычно он оставлял занавески открытыми и включал только лампу на столе (синий с белым абажур и ножка из полированного красного дерева на кованой подставке – такие продавались в «Бритиш Хоум Стоур», но эту лампу Симон сделал своими руками), чтобы поглядывать в окно. Сквозь ветви дерева пробивались лучи фонаря во дворе. Точка, точка, тире. Тире, тире, точка… Дэвида часто посещала мысль, что он видит какое-то послание.
Иногда очень поздно, когда ей уже давно полагалось спать, Виктория тихонько приоткрывала свою дверь и, бесшумно ступая ногами в пушистых тапочках, выходила на лестницу. Она присаживалась на средней ступеньке, обнимала колени и смотрела, как мигает экран телевизора через застекленную дверь гостиной. Дэвид не раз подглядывал за ней через просветы в перилах. Если дверь гостиной неожиданно открывалась, Виктория подпрыгивала, как перепуганный кролик, и бежала в кровать. Мама и папа не знали, что она там сидит по вечерам. Это было ее секретом, и Дэвиду не хотелось его выдавать – они и так почти не разговаривали с сестрой. Порой ему казалось, что она ждет возвращения Симона….
Однажды вечером, когда Дэвид только что закончил с алгеброй и собирался приступить к сельскохозяйственной революции, к нему зашел отец. Он остановился в дверях, и свет с лестничного пролета золотил то, что осталось от его шевелюры. Темная фигура, прячущая одну руку за спину… На мгновение по коже Дэвида поползли мурашки от беспричинного страха.
– Как поживает младший? – спросил отец.
Через сгустившиеся в комнате тени он прошел к озерку света у стола.
– Нормально, – ответил Дэвид. Ему не нравилось обращение «младший». При жизни Симона его так не называли. В любом случае, сейчас он был старшим ребенком в семье.
– У меня есть для тебя подарок. Догадайся какой?
– Не знаю.
Дэвид давно понял, что не стоит отгадывать подарки. Ты называешь то, что хочешь получить, и люди расстраиваются.
– Закрой глаза.
Зашуршала бумага; звук сопровождался тихим, скребущим постукиванием, которое Дэвид никак не мог разгадать. Но оно казалось жутко знакомым.
– А теперь открой!
Дэвид придал лицу подходящее выражение восторженного удивления и открыл глаза.
Он увидел большую, длинную коробку, завернутую в шуршащий гофрированный целлофан, – модель самолета «Летающая крепость» в масштабе 1/72.
Дэвиду не пришлось притворяться. Он действительно был сражен. Отец купил самую большую модель серии 1/72. Симон (он всегда говорил о таких вещах; его жизнь отмечалась устойчивой полосой побед – каждое препятствие оценивалось и преодолевалось) собирался купить такую после того, как закончит собирать «Ланкастер» и накопит денег, получаемых за разнос газет. Но «Ланкастер» так и остался кучей пластиковых деталей, а в одном из ужасных происшествий, которые никогда не должны случаться с людьми вроде Симона, он и его велосипед оказались на одном кусочке асфальта на Хай-стрит с выезжающим из служебных ворот грузовиком. Велосипед свернулся кренделем – бесполезный металлолом!
– Я не ожидал… Я… – Дэвид открывал и закрывал рот в надежде выдавить еще несколько слов.
Отец положил ему на плечо большую теплую руку.
– Я знал, что тебе понравится. Я купил все, что нужно, – краски и клей.
На стол посыпались крошечные баночки с разноцветными крышками. Среди них было три серебристых. По картинке на коробке Дэвид видел, что ему понадобится много серебристой краски.
– А теперь посмотри-ка. – Отец показал ему рабочий ножик. – Правда, здорово? Только пообещай, что будешь с ним осторожен.
– Обещаю!
– Не торопись со сборкой, младший. Мне очень хочется посмотреть, что у тебя получится. – Большая рука сжала его плечо и отпустила. – Но не забывай про уроки.
– Спасибо, пап, я не забуду!
– А где мой поцелуй?
Дэвид поцеловал отца.
– Ладно, я пойду. Если понадобится помощь, только скажи. Мне это будет в радость. Может, тебе включить верхний свет? Не порти глаза.
– Мне и так хорошо.
Отец еще немного постоял рядом; его губы шевелились, а в глазах появилось туманное выражение, будто он вспоминал слова песни. Потом вздохнул и вышел из комнаты.
Дэвид рассматривал коробку. Он мало знал о моделях, но даже он понимал, что «Летающая крепость» – одна из самых сложных. Даже Симон готовился к ее штурму. Эверест моделей во всех смыслах: по размеру, цене и сложности. Пушки поворачивались. Двери бомбовых отсеков открывались. Большой и сложный грузовой отсек поднимался и опускался. Если удастся собрать такую модель, детство будет прожито не зря. Дэвид засунул коробку, краски, клей и ножик обратно в бумажный пакет, поставил его на ковер и попытался сосредоточиться на сельскохозяйственной революции. Мятая бумага пакета издавала странные шуршащие звуки. Он встал, засунул пакет на дно шкафа и закрыл дверь.
– Как продвигаются дела с моделью? – через два дня спросил его отец за чаем.
Дэвид чуть не поперхнулся. Он с усилием проглотил печенье, и крошки оцарапали сухое горло.
– Я э… – Он вообще не брался за модель (только мечтал и боялся; темная вершина, на которую необходимо забраться) с тех пор, как положил ее в гардероб. – Я не хочу торопиться, – наконец выдавил он. – Хочется собрать ее хорошо.
Папа, мама и Виктория вернулись к еде, удовлетворенные его ответом. На какое-то время.
После чая Дэвид закрыл дверь своей комнаты и достал из шкафа коробку. Бумажный пакет заманчиво похрустывал в его руках. Он включил лампу Симона и сел за его стол. Затем вытащил коробку из пакета, а пакет смял в комок и твердой рукой запихал в корзину для бумаг под столом. Баночки с краской он выстроил в ряд под окном: светло-зеленая, черная матовая, серебряная, серебряная, серебряная… Ровная шеренга маленьких солдатиков.
Дэвид взял в руки ножик и срезал блестящую обертку. Она с шелестом и взвизгом обнажила коробку. Затем он открыл картонную крышку. В лицо пахнуло чистым и сладким запахом. Как от новой машины (комната ожидания в больнице и внезапный металлический привкус во рту, когда мамина семейная реликвия падает на плитки у камина) или из-под открытого кожуха фотоаппарата. Под тяжелой кипой инструкций лежал прозрачный пластиковый пакет. Чтобы открыть его, мальчику пришлось вытащить постукивающие детали, разрезать запечатанную сторону и осторожно достать бумаги – все это с ужасом от мысли, что что-нибудь может выпасть и потеряться. Когда он закончил, перед ним на столе лежали руины «Летающей крепости». Еще тридцать минут потребовалось, чтобы уложить все обратно в коробку и осторожно утрамбовать – иначе крышка не закрывалась. Почему-то Дэвиду казалось очень важным ее закрыть.
Пока все шло неплохо. Мальчик стал разворачивать инструкции. Они становились все больше, пока не превратились в огромный лист, покрытый мелкий шрифтом, цифрами, стрелками и чертежами. Но Дэвид не собирался сдаваться. Ни в коем случае! Мысленно он видел, как через несколько недель спускается по лестнице, бережно обнимая великолепную серебристую «птицу». Каждая деталь – на своем месте. Безупречно выкрашена. Когда он войдет в освещенную теплым светом гостиную, папа, мама и Виктория поднимут головы, и их лица озарит радость. «Летающая крепость» – настоящий шедевр (даже Симон не сделал бы лучше), просто чудо. В комнате воцарятся смех и предвкушение, словно огонь в камине перед Рождеством, а Дэвид будет показывать, как вращаются пушки и опускаются шасси. И хотя незачем произносить лишние слова, все поймут, что настал переломный момент. Солнце опять будет светить, дождь станет теплым и милым, зимой выпадет чистый белый снег, а Симон превратится в грустное воспоминание; в отблеск слез на смеющихся и счастливых глазах…
В предисловии рекомендовалось раскрасить небольшие детали перед сборкой. Дэвид никогда не пренебрегал разумными советами и поэтому снова открыл коробку и вытащил серые спутанные комки пластмассы. Подобно вешалкам для одежды, они обладали свойством цепляться друг за друга. Детальки крепились к паутине из серого пластика. Крупные части, например бока и крылья самолета, мальчик узнал без труда, но еще перед ним лежало огромное количество замысловатых фигурок малопонятного назначения. Когда он разглядывал тонкие, широкие и плоские детали, детали в форме звезд и то, что напоминало части бомб, неожиданно его взгляд упал на шеренгу серых человечков, прикрепленных головами к паутине.
Первый человечек скорчился в странной, напоминающей эмбриона позе. Дэвид попытался оторвать его от паутины, и шея человечка переломилась.
Уже месяц Дэвид проводил каждый вечер и почти все выходные за сборкой модели «Летающей крепости».
– Младший, – сказал однажды отец, встретив его на лестнице, – ты так увлекся своей моделью. Вчера ночью я видел свет в твоей комнате. Смотри, чтобы сборка не мешала учебе!
– Ни за что, – ответил Дэвид голосом примерного мальчика. – Я не буду слишком увлекаться.
Но Дэвид втянулся в модель, а модель втянулась в него. Она поглощала его, отсеивая все остальное. Он чувствовал, как она вселяется в его организм. Клей и пластик, сладковатый запах серебристой эмали проникали в плоть и кровь. Их корка покрывала его пальцы, волосы и даже мысли. Домашние задания, которые раньше волновали мальчика, перестали для него существовать. Он просто перестал их делать: в конце урока сгребал учебники и тетради в сумку, а через неделю доставал нетронутыми. Как ни странно, никто ничего не замечал. Дэвид обнаружил, что в его классе есть немало мальчиков и девочек, которые никогда не делают домашние задания. И что еще удивительнее, ни они, ни учителя совсем не переживают по этому поводу. На уроках Дэвид начал садиться на заднюю парту, рядом с мальчиками, которые стреляли жеваными бумажками, говорили нехорошие слова и бегали курить на переменах. Подозрительно морща нос на пропахшего краской новичка с запавшими глазами, они неохотно приняли его в свои ряды. Дэвид считал, что такое положение дел продлится недолго. Как только он закончит сборку модели, быстро поднимет успеваемость, вот и все.
Модель поглотила Дэвида. Дэвид поглотил модель. Он делал ошибки, учился на них и совершал новые. А когда спешил, спотыкался на том же самом месте. Многие часы, полные отчаяния и боли в глазах, были потрачены на раскраску маленьких деталей. Краска почему-то никак не ложилась куда надо, а размазывалась по рукам. Модель, письменный стол и все вокруг пестрело отпечатками пальцев, как место преступления. Когда в желтом свете нарядной лампы Симона он щурился на прилипшую к пальцу одной руки крохотную деталь мотора и в другой сжимал дрожащую кисточку, он чувствовал щекотку – это деталь в затаившей дыхание тишине ввинчивалась в его мозг. Но Дэвид не сдавался. Детали одна за другой проходили через его руки, и серые кусочки пластмассы покрывались пятнистыми потеками краски. С трудом отрывая от пальцев, он раскладывал их на листах «Дейли миррор» в правом углу стола. Через неделю краска еще липла – он плохо размешал ее в баночках.
Ночи становились длиннее и холоднее. Дерево под окном шелестело опадавшими на ветру листьями. Дэвид с трудом согревался в кровати Симона. Часто, продрожав до серого рассвета, он выбирался из холодного, липнущего постельного белья и ковылял в туалет. Однажды, без сил дергая за веревочку на пижамных штанах, он глянул на лестницу и увидел там сидящую Викторию. На цыпочках он подошел к сестре, ступая очень осторожно, чтобы ступеньки не скрипнули и не разбудили отца и мать.
– Что случилось? – прошептал он.
Малышка Виктория повернулась к нему неподвижным и невыразительным, как у куклы, лицом.
– Ты – не Симон, – прошипела она и кинулась мимо Дэвида в свою комнату.
В Ночь Гая Фокса [26]26
Также известная как Ночь костров или Ночь фейерверков. Исключительно британский праздник. По легенде 5 ноября 1605 года был раскрыт «пороховой заговор» католиков против короля Якова I. Самый известный заговорщик, которого звали Гай Фокс, готовился осуществить взрыв. Заговор раскрыли. Фокса долго пытали и затем повесили, но позднее почему-то стали считать, что имело место сожжение. Поэтому чучело Гая Фокса ежегодно сжигают поздно вечером 5 ноября. Эту ночь англичане отмечают весело и с размахом: дети являются главными зрителями и участниками.
[Закрыть]Дэвид стоял под капающим зонтиком, а отец пытался зажечь римскую свечу в импровизированном укрытии из камней. «Завтра», – решил Дэвид. Завтра он начнет склеивать детали. Покраска остальных подождет. Сквозь мокрую темноту взметнулся фейерверк и рассыпался по асфальту серебряным огнем и золой. Виктория запищала от страха и засунула в рот варежку. На веках Дэвида остался отпечаток – серебристый, похожий на самолет силуэт.
Первое, что Дэвид узнал о синтетическом клее, – если ткнуть в носик тюбика иглой, клей вытекает из него быстрой струйкой. Второе – клей обладает замечательной способностью плавить пластмассу. К концу первого вечера сборки мальчик едва сдерживал слезы. В середине левой хвостовой пластины красовался неровный кратер, а по боку моторного кожуха шли размытые серые полосы – именно эти детали он пытался склеить. Выглядели они после попытки омерзительно. С пальцев стекали серые капли жидкой пластмассы, а в носу свербело от резкой вони клея; начинала болеть голова.
– Как дела? – спросил отец, заглядывая в дверь.
Дэвид едва из кожи не выпрыгнул. Он отчаянно подгребал к себе разбросанные детали, пока отец разглядывал их через плечо мальчика и что-то одобрительно бормотал. Когда отец ушел, Дэвид обнаружил, что и не тронутые раньше детали теперь слиплись от клея и растекшейся пластмассы.
Дэвид упорно продолжал. Ему не нравилась «Летающая крепость», и он бы с радостью ее выбросил, но мысль о разочаровании отца с матерью, отвращении на лице малышки Виктория преследовала его так же живо, как ранее картины триумфа. Симон никогда не сдавался и всегда (Дэвид им всем покажет!) все делал правильно. Но теперь даже от прикосновения к деталям – крохотным вмятинам и тонким, грубым от просочившегося клея швам – по коже бежали мурашки. И ни с того ни с сего (сон был настолько плохой, что не запомнился) его посетила мысль, что даже настоящие «Летающие крепости» (втиснуться в задний стрелковый отсек, словно труп в гроб; падающие с неба камикадзе; пламя и густой дым; кипящий серый пластик льется мазутом по рукам, плечам и лицу, заливает рот; он отплевывается и задыхается) вовсе не такие замечательные, как он думал.
По сравнению со сборкой раскраска модели – хоть и катастрофическая по своим итогам – теперь казалась цветочками. Вечер за вечером Дэвид сражался с бессмысленными, ничего ему не говорящими кусками пластмассы. А серый голос нашептывал в ухо, что Симон бы уже закончил собирать самолет. И его модель получилась бы безупречной. У Дэвида уже не осталось иллюзий насчет сложности сборки (жизнерадостные указания типа «соедините часть А с частью Б» превращались в долгие часы безнадежного ковыряния; подозрительно, что на коробке красовалась фотография настоящей «Летающей крепости», а не собранной модели), но он точно знал, что если кто-то и мог с ней справиться, то это был Симон. Ему удавалось все. Даже после смерти его ценили больше Дэвида.
В середине ноября у Дэвида случился особенно неприятный урок физкультуры. Мистер Льюис отличался от других учителей. Он не забывал о маленьких мальчиках, которые вели себя тихо, как мышки, и ничего не делали. И всегда говорил, что заботится о своих учениках. А поскольку Дэвид плохо слушал его на прошлой неделе, то и принес форму для регби вместо спортивного костюма. В итоге он оказался единственным учеников в зеленой форме среди белых футболок. Конечно, мистер Льюис сразу его заметил. И заставил под смех и крики всего класса взбираться по канату. На старте мистер Льюис довольно грубо его подтолкнул. Напрягая ноющие мускулы и глотая жгучие слезы, Дэвид сумел вскарабкаться на фут и… соскользнул вниз. Дружеским, но ощутимым шлепком мистер Льюис снова подтолкнул его. На этот раз мальчик соскользнул еще быстрее, обжигая до красноты руки и лодыжки. Мистер Льюис закрутил канат: брусья, маты на полу, «козел» для прыжков и мокрая игровая площадка за высокими окнами закружились дурманящей каруселью. Тренер раскрутил канат в другую сторону. Дэвид начал бояться, что не сможет удержать в желудке обед из печенки, размокших чипсов и яблока, но тут мистер Льюис остановил канат, поймав его в потное объятие. Его лицо оказалось так близко, что мальчик мог сосчитать черные поры на носу – за пару часов.
– Ты – слабак, – прошептал мистер Льюис. – Совсем не похож на брата. Вот тот был настоящим парнем!
И отпустил канат.
Дэвид упал на пол, разбив колени.
Вечером, когда мальчик, хромая, взобрался по ступеням, его встретил запах клея, краски и пластмассы. Он уже давно стал частью его комнаты. Запах ласково погладил по лицу, скользнул по шее и залетел в нос. Беспорядок на письменном столе Симона даже близко не напоминал очертания «Летающей крепости». Но Дэвид решил покончить с моделью. Сегодня он ее одолеет. Да, он сделал несколько ошибок, но их можно поправить и скрыть. Никто ничего не заметит, и самолет будет выглядеть (Дэвид, мы знали, что ты постараешься, но даже не представляли, что у тебя получится так хорошо! Надо рассказать бабушке, позвонить в газету) как и полагается лучшей модели из серии 1/72.
Дэвид сел за стол. Ветви дерева за окном дрожали и переливались под дождем. Мальчик уставился на освещенное желтым светом отражение в окне. Полутемная комната за спиной едва проглядывала, словно картинка из прошлого. Комната Симона… Дэвид немного украсил ее своими вещами: серебристая чайка под потолком; плакат «Воздушные линии мира», который он получил по почте за десять крышечек от йогурта, но, подобно кошкам в новом доме, они так и не прижились.
Дэвид задернул занавески, нажал кнопку на магнитофоне Симона, и в комнате зазвучали «Дайр Стрейтс». Он не увлекался музыкой, но ему нравился безопасный и предсказуемый звуковой фон. Даже магнитофон у Симона был особенный. Сначала он проигрывал одну сторону кассеты, а затем другую – кассету не нужно было вынимать и переворачивать. Дэвид помнил, сколько усилий приложил Симон, чтобы найти желанную техническую игрушку по приемлемой цене и как он с гордостью показывал его папе и маме, будто сам изобрел. Дэвид никогда так ничем не загорался.
Дэвид прикрыл глаза и помолился, чтобы к нему хоть ненадолго перешли ловкость и уверенное спокойствие брата; чтобы Симон заглянул через плечо и немного помог. Но мысль быстро улетучилась. О да! Он чувствовал за спиной Симона, но таким, каким тот стал после года, проведенного под землей: тело искорежено, как рама его велосипеда; черная гнилая плоть слезает с костей. Дэвид содрогнулся и открыл глаза: перед ним лежал серый перепутанный комок, которому полагалось стать «Летающей крепостью». Он заставил себя обернуться. Комната хранила самодовольную тишину…
Хотя оставалось сделать совсем немного, Дэвид решил закончить с планированием. Он взял очевидные крупные детали, которые невнятные инструкции («…соедините части А, Б и В задней части корпуса таким образом, чтобы верхние внутренние выступы вошли в гнезда IV, как показано на рисунке») даже не упоминали, и начал их соединять, выдавливая щедрые озерца клея. «Дайр Стрейтс» пели без перерыва – «Любовь дороже золота», «Тут никогда не идет дождь» и снова начало кассеты. Снизу доносилось тихое бормотание телевизора. Куски пластмассы ломались и плавились в руках Дэвида. Однако он не обращал на них внимания. За спиной осуждающе метались тени.
Наконец Дэвиду удалось собрать что-то, отдаленно напоминавшее самолет. Он повертел в руках липкую модель, и по потолку метнулась птичья тень: одно крыло провисало, корпус раскалывала широкая трещина, пятна краски и клея покрывали все вокруг. Мальчик понимал, что все испортил. Он прикрыл модель простыней, чтобы папа и мама не заметили ее утром, и лег спать.
Темнота. В соседней комнате тихонько храпит отец. Матрас под спиной еще хранит очертания тела Симона. Сердце у Дэвида колотилось так гулко, что поскрипывали пружины. Комната и пропитанный клеем воздух сочувственно пульсировали. Они бормотали и нашептывали: «Не спать, мой мальчик! Ты будешь метаться всю ночь, пока остальные посапывают в теплых постелях. Ты один не спишь во всей серой вселенной», но тут же затихали, стоило ему затаиться и бросить вызов. Свет уличного фонаря блестел сквозь ветки дерева и занавески. Прикрытая простыней модель походила на лицо. Лицо Симона. Таким оно выглядело бы через год в земле.
Дэвид заснул. Ему снились сны. Они были гораздо хуже, чем пробуждение.
Наутро (утро пятницы) он проснулся, выпрыгнув из кошмара в пропитанную пластиком комнату. Кривое лицо Симона бесстыже улыбалось ему в сером зимнем свете. Дэвид не мог заставить себя дотронуться до простыни, а уж тем более снять ее и бросить взгляд на лежащее под ней позорище. Дрожа от холода в тонкой пижаме, он нашел в письменном столе ручку и тыкал ею в желтоватые складки, пока те не приобрели невинные очертания.
В школе он совсем не чувствовал пятницы. Привычное облегчение от мысли, что впереди целых два дня свободы, исчезло. В глазах щипало от недосыпа, с рук отшелушивались чешуйки клея, и так Дэвид дрейфовал от математики к рисованию и дальше – на урок французского. В начале обществоведения – последнего урока на этой неделе – он сел на кнопку, которую подложили ему на стул. Теперь, когда мистер Льюис «отметил» его перед всем классом, соседи по задним партам считали его легкой добычей. Под аккомпанемент смешков и хихиканья Дэвид молча вытащил из брюк кнопку. Его мысли занимало другое. Сейчас он чувствовал себя менее обреченно при мысли о «Летающей крепости», нежели утром. Возможно, модель получилась не настолько плохой, как ему казалось (разве она могла получиться настолько плохой?), – все поправимо. Если он поработает над ней вечером и закроет серебристой краской все огрехи, будет выглядеть вполне прилично. Может, ему даже удастся подвесить ее к потолку прежде, чем домашние все хорошенько разглядят. Идя сквозь влажный туман домой, он продолжал твердить, что все будет (пожалуйста, ну пожалуйста!) хорошо.
Дэвид поднял простыню, отдирая прилипшие места. Процесс походил на снятие бинтов с незажившей раны. Модель выглядела ужасно. Мальчик всхлипнул и отступил на шаг. Он не думал, что прошлой ночью она выглядела так плохо. Крылья и корпус осели, а пластмасса приобрела бугристый вид, будто что-то пыталось из нее вылупиться. Дэвид поспешно подхватил простыню, снова набросил на модель и убежал в гостиную.
Мама подняла взгляд от «Лучших цен».
– Ты здесь редко появляешься, – рассеянно сказала она. – Я думала, ты еще занят своим увлечением.
– Модель почти готова, – к собственному удивлению, ответил Дэвид и без сил плюхнулся на софу рядом с ней.
Мама медленно кивнула и отвернулась к телевизору. Она часто смотрела телевизор. Иногда Дэвид забредал в гостиную и находил ее неотрывно читающей бегущий телетекст биржевых новостей. Дэвид сидел в полузабытьи, а программа за программой (как любил говорить Симон) влетала из телевизора в один глаз и вылетала из другого. У него не было никакого желания подниматься по лестнице в свою (Симона) комнату. Но когда на экране появились титры десятичасовых новостей и отец с улыбкой заметил, что младшим пора в постель, мальчик поднялся с дивана без возражений. Последнее время в словах отца звучала не самая ласковая нотка. Как будто в случае неповиновения он мог (бить тебя головой об стену, пока кости не вылезут из лица!) разозлиться.
