Текст книги "Ужасы: Последний пир Арлекина (сборник)"
Автор книги: Поппи Брайт
Соавторы: Харлан Эллисон,Майкл Маршалл,Стивен Джонс,Джонатан Кэрролл,Мелани Тем,Томас Лиготти,Николас Ройл,Элизабет Масси,Кевин Джеттер (Джетер),Рэй Гартон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 35 страниц)
– Я знаю, это звучит совершенно невероятно, – продолжала она, – но это правда.
– Моя дорогая мисс Филд…
– Сьюзен, – перебила она его. – Я могу предъявить вам доказательства.
Хэдли предпринял последнюю отчаянную попытку:
– Но зачем кому-то… запирать эту женщину?
– Я могла бы назвать вам несколько причин, – сказала Сьюзен, – но это уже из области воображения. Я сейчас покажу…
Она пошарила в своей белой лайковой сумочке и аккуратно выложила на мраморную столешницу несколько предметов. Внимание Эштона Хэдли привлек стеклянный флакон – изящный, старинной работы. Он рассмеялся с некоторой тревогой и протер очки.
– Что это?
Она с мрачным видом раскрыла миниатюрный веер. На выцветшей бумаге бронзовыми чернилами было написано одно слово: «Soccorso» [107]107
Помощь (ит).
[Закрыть]1.
– Где вы все это взяли?
– Их бросили через львиные головы, – объяснила Сьюзен. – Это вентиляторы, которые находятся высоко на стене комнаты для писем. Они соединяют ее с какой-то комнатой по другую сторону стены. В палаццо.
Она снова порылась в своей сумочке и вытащила три полоски бумаги, концы которых были сложены вместе. Она подняла одну из бумажек высоко над головой, и та медленно, слегка вращаясь, опустилась на каменные плиты двора.
– Я называю их летучими рыбами, – прошептала Сьюзен.
Хэдли поднял бумажку: она была сложена пополам, и перекрещенные концы действительно напоминали хвост рыбы. Это была полоска серо-зеленой писчей бумаги, довольно старой, и на внешней стороне теми же бронзовыми чернилами красовалось другое слово: «Hilfe». Две оставшиеся «рыбы» были так же лаконичны: на одной написано: «Помогите», на другой – «Au secours». Он был уверен, что слова написала сама девочка.
– Бросили через львиные головы? – озадаченно переспросил он.
– Клянусь, это правда!
Она сплела пальцы.
– Нет, – произнес Хэдли как можно мягче. – Сьюзен, все это чепуха. Даже если бы кто-то действительно был там…
– Там кто-то есть, мистер Хэдли!
– Он может находиться там по веской причине, – продолжал он, – и под присмотром родственников. Возможно, старик или сумасшедший. Чего вы хотите от меня?
Он понимал, что она хочет от него некоего рыцарского подвига.
– Я хочу узнать, кто послал мне все эти вещи, – сказала она. – Вероятно, мы сможем помочь этой женщине.
– А почему вы решили, что это женщина? – спросил Хэдли. – Вдруг это играют дети?
«Почему бы и нет, – подумал он, – некая молодая девушка хочет привлечь к себе внимание».
– Послушайте, – лукаво произнес он, – мне кажется, вы много читаете.
– Нет, – возразила она, – не так много, как все думают.
– Но вы же знакомы с «Джейн Эйр»?
– Сумасшедшая женщина в этой книге была ужасной и отвратительной, – покраснев, произнесла Сьюзен.
– И вы думаете, что эта… леди не такова? – улыбнулся он.
– Вы мне не верите!
Сьюзен гордо выпятила подбородок и смахнула все вещицы в сумочку. Синьора выглянула из кухонного окна, затем обернулась, чтобы отдать многословные приказания одной из горничных. Сьюзен поспешила прочь, не обращая внимания на оклик Хэдли:
– Подождите, мисс Филд!
Она опустила голову и ушла, не оглянувшись. Хэдли уже опаздывал на встречу с синьором Вениром, главой комитета по архитектуре, но, выйдя из пансиона, на минуту остановился, чтобы разглядеть то место, где он граничил с палаццо Кастель-Джордано. Это было большое здание, основную часть которого построили еще в семнадцатом веке; оно не представляло интереса для Хэдли и было закрыто для посещений. Он решил, что некие реликвии семей, когда-то его населявших, сохранились в продуваемых сквозняками залах. По дороге на мост Академии Хэдли бросил взгляд на неприметный фасад палаццо, выходивший на боковой канал, расположенный почти на задворках. С его связями в мире архитекторов он легко сможет навести справки и удовлетворить любопытство бедной девочки.
Сьюзен с самого начала знала, что Хэдли ей не поверит. Обращение к нему было уступкой здравому смыслу. Уже несколько дней, как в ее спальне перед изображением Мадонны горела лампада со стеклянным колпаком. Ее белая сумочка казалась неподходящей для подобной экспедиции, и Сьюзен сложила все доказательства в правый карман матроски, а в другой сунула огарок свечи. Когда «Пансион Гварди» погрузился в свою долгую сиесту, она взяла лампу и отправилась в путь.
Комната для писем была полна шевелящихся теней. Сьюзен, охваченная страхом, бросила долгий взгляд на гобелен, надеясь, что картина успокоит ее. «Иди же, глупая гусыня!» – шептали маски. Она подошла ближе и положила ладонь на шелковистую поверхность плаща дамы. Затем скользнула в нишу и нажала на тяжелый ключ; спустя некоторое время он повернулся в замке.
Дверь со скрежетом отворилась, и за ней показалась туманная полоска дневного света. Сьюзен оказалась на своего рода «ничейной земле», зажатой между высокими стенами. Здесь стояла сильная вонь затхлой морской воды и гниющего дерева. Это были миазмы Венеции. Перед ней лежали два пути: вверх по лестнице, которая скрывалась в кромешной тьме, и на нечто вроде причала, покрытого зеленой слизью и освещенного тусклыми лучами, пробивавшимися сверху. Сьюзен прошла по причалу несколько шагов и упала, отчаянно пытаясь подхватить лампу.
Крошечный мигающий огонек не погас. Сьюзен вгляделась в зловонные глубины, из которых доносился рев воды. Она медленно отошла и направилась к лестнице. Идти по лестнице оказалось не менее опасно: ступени были засыпаны кусками штукатурки и камнями. Сьюзен поднималась медленно, прижимаясь к стене пансиона. Перил не было; лестница словно парила над бездонной пропастью.
Страх, ненадолго отступивший, вернулся черной волной, от которой закружилась голова. Сьюзен дрожала на каждой ступеньке. Она не могла без ужаса и отвращения прикасаться к стене и лестнице. Мир за пределами крошечного круга света, отбрасываемого ее лампадкой, казалось, состоял из острых углов, граней или чего-то сырого и отвратительного на ощупь. Ледяной ветер овевал ее лицо и шею. Она испугалась, что придется остановиться, что она упадет с грязной лестницы и будет вынуждена звать на помощь. Она представила себе миссис Портер, злорадно, словно гарпия, пожирающую глазами дочь сумасшедшей, и это придало ей сил. Еще один, два шага – и холодный ветер донес до нее аромат духов. Наверху лестницы появилась дверь; из-под нее пробивалась полоска золотистого света. Сьюзен из последних сил поднялась к двери и робко прикоснулась к ней; дверь отворилась внутрь.
Она оказалась в потоке света и тепла. Было бы неправильно или, по крайней мере, неловко, если бы она пришла сюда в сопровождении мистера Хэдли. Она поняла, что все это предназначалось только для нее. Ее грязные туфли ступали по мягкому ковру; она натолкнулась на стул, и ее холодная рука коснулась бархатной обивки. Госпожа сияла ярче свечей; она была сама нежность, и ее шелка и жемчуга светились внутренним светом.
– Сага mia…
Сьюзен бросилась в ее бестелесные, похожие на сон объятия. В то же время она ясно ощущала свое тело, обнаженное под одеждой; она слегка отстранилась, и Госпожа тоже отступила на шаг. Их разделяло пространство, но они могли разговаривать – с помощью обрывков фраз и прочитанных мыслей. Сьюзен вела себя очень храбро; Госпожа знала, сколько она выстрадала. Спасение? Да, это спасение для них обеих. Это начало новой жизни; ее ждет целый мир, полный тепла, приключений и любви.
– Но это действительно жизнь? – спросила Сьюзен.
Долгая жизнь, последовал ответ. Она обнаружила, что смотрит в одно из зеркал потайной комнаты. В зеркале не было ни ее отражения, ни отражения Госпожи; Сьюзен увидела огромную кровать с четырьмя столбами и прозрачными раздвинутыми занавесками. На кровати, откинувшись на подушки, лежала незнакомая и очень старая женщина; на ее лице застыло выражение полного покоя.
– Она была моей духовной сестрой, – произнесла Госпожа. – О тебе будут заботиться так же нежно.
Сьюзен протянула руку к зеркалу и громким, дрожащим голосом спросила:
– Могу ли я отказаться?
Послышался тихий вздох, и Госпожа исчезла. Сьюзен стояла одна в маленькой, душной комнатке под плоской, крытой свинцом крышей палаццо. Когда-то это была туалетная комната Госпожи; свечи давно догорели, и комната освещалась лишь масляной лампой, еще горевшей на комоде, да из-под занавески, закрывавшей выход на крышу, просачивался тусклый свет. Она увидела в пыльном зеркале смутное отражение девушки, которое в любой момент могло исчезнуть. Кому в целом мире есть дело до этой девушки? В углу, около двери, ведущей в недра палаццо, возникло слабое свечение. Сьюзен распростерла руки и негромко воскликнула:
– О, вернитесь! Вернитесь! Не покидайте меня!
Свет приблизился, стал ярче, и Госпожа улыбнулась. На миг Сьюзен потеряла ориентацию в пространстве, испугалась и сжалась в комок, но потом каким-то загадочным образом обрела равновесие. Они стали единым целым. В зеркале возникла Сьюзен; ее глаза блестели, и она улыбалась, приглаживая спутанные волосы. Она услышала снаружи, на лестнице, чьи-то голоса.
– Здесь есть люди?
– Это наши верные слуги…
Она увидела, как ее рука уверенно протягивается к двери, ведущей во дворец, и поворачивает ручку.
Поиски девушки-англичанки, Сьюзен Филд, продолжались несколько месяцев. Венецианские власти оказались более старательными и тактичными, чем мог ожидать турист-англосакс. Но, несмотря на это, испытание оказалось тяжким для Филда и его молодой жены. Шли дни, и Олив Филд, осунувшаяся и побледневшая, становилась все более нервной и раздражительной. Она уехала домой одна, в сопровождении горничной, – очередное дурное предзнаменование для молодоженов.
Эштон Хэдли видел, что несчастный Джеймс Филд пытается выполнить свой долг. Он ощутил смутное чувство удовлетворения, когда Джейми бросился с кулаками на старшего полицейского чина, который в очередной раз усомнился в невинности Сьюзен. Венецианцы при исчезновении девушки чаще подозревали побег с мужчиной или похищение, чем насилие и убийство. Эти подозрения бросали тень на саму жертву и бесчестили ее семью. Пропавшую девушку ждала одна участь, и она была хуже смерти. Здесь изначально предполагалось, что женщины-самоубийцы были соблазнены и затем брошены. Хэдли трижды приходилось ходить с Джеймсом Филдом на опознание тел утопленниц.
Хэдли использовал возможность отомстить наглой миссис Портер. Когда она заговорила о семейной трагедии, из-за которой Сьюзен пришлось ехать в Венецию, он назвал ее сплетницей и фарисейкой. Она, топая ногами, выбежала из комнаты, где происходил разговор, и Хэдли дал волю отчаянию. Он винил в исчезновении девушки себя и знал, что ее призрак будет преследовать его до могилы. Ведь он оказался глух к ее мольбе.
С того дня, как Сьюзен пропала, комната для писем изменилась. Казалось, здесь стало светлее; гобелен убрали со стены, дверь в нише была открыта.
Сначала синьора Руффино сообщила об исчезновении Хэдли, когда тот читал у себя в комнате. Было около полуночи, а девушка куда-то пропала; в пансионе ее не было. Вскоре из оперы вернутся Портеры и придется поднять тревогу.
Он сразу вспомнил о двери в стене. Да, английская мисс упоминала об этом переходе в старый палаццо. Могла ли она на самом деле отправиться туда? Синьора перекрестилась и заговорила о канале для стока нечистот. Они немедленно взяли лампы и отправились туда. Синьора призвала его в свидетели того, что ключ находится в замке; обычно он висел на стене.
Они оказались в тесном дворике, окруженном высокими стенами пансиона и палаццо. Посередине зияла дыра, ведущая в канализацию, – глубоко под землей струился быстрый поток, уносивший сточные воды в каналы и затем в море. Если Сьюзен Филд действительноприходила сюда, она могла поскользнуться и упасть в этот люк, утонуть, а ее тело увлекло в море. На скользких зеленых камнях виднелись какие-то следы, но трудно было сказать, когда их оставили.
Хэдли обратился к лестнице, соединявшей два здания. Он позвал Сьюзен, и звук ее имени раскатился среди высоких стен. Кто живет в палаццо Кастель-Джордано? Синьоре Руффино было известно о существовании старой графини и нескольких слуг. Комната наверху лестницы когда-то была передней, дальше находилась открытая терраса на крыше, где в прежние времена дамы отбеливали волосы на солнце.
Все-таки Хэдли поднялся наверх, спеша изо всех сил, и посветил синьоре, храбро последовавшей за ним. Задвижка на двери была сломана, и дверь легко подалась. Оказавшись на пороге, он поднял лампу: комната пуста. Он осторожно вошел, надеясь обнаружить в пыли следы, но в комнате почти не оказалось пыли. Это была не спальня, а нечто вроде будуара – комнаты, занимаемой женщиной, но старой и давно заброшенной.
Хэдли поставил лампу на комод; синьора поставила свою на полку повыше и открыла дверь на террасу, уставленную каменными горшками для растений и деревянными клетками, давно покинутыми птицами. Они молча искали признаки присутствия Сьюзен и в конце концов взглянули на дверь во дворец. Хэдли заметил львиные головы; они повторялись с этой стороны стены, но в комнате с низким потолком располагались невысоко. До них можно было достать, встав на стул. Он рассеянно выдвинул несколько ящиков комода и в одном из них обнаружил листки писчей бумаги… но другого цвета.
– Синьор Хэдли… – тихо окликнула его синьора.
Она подняла с бархатного сиденья стула несколько длинных золотистых прядей, перевязанных черной ниткой. Это все, что они нашли, – хотя, возможно, волосы принадлежали давно умершей хозяйке Кастель-Джордано.
Под дверью, ведущей во дворец, возникла полоска света, и Хэдли отважился постучать. Дверь открыл старик в старинной мрачной черной ливрее – Балдассаре, мажордом; служанки услышали шум и отправили его выяснить, в чем дело. Выслушав их сбивчивые вопросы, он покачал головой. Нет, здесь не видели девушку-англичанку. Палаццо был в трауре – графиня Джордано наконец испустила дух.
Они снова извинились, и Балдассаре смотрел, как они с трудом спускаются по лестнице. Затем подняли тревогу. Полиция обыскала палаццо и допросила слуг, но безрезультатно. И все же Хэдли, вопреки доводам рассудка, был убежден: Сьюзен Филд посещала забытую комнату, где пахло мускусом.
Она там… словно нашептывал ему кто-то… и вошла в дверь, ведущую во дворец. С самого начала он знал, что ее судьба определена одиночеством и оскорблениями, которые пришлось вынести. В те первые часы они с синьорой поспешили в комнату девушки. Она оказалась опрятной, девичьей; позднее выяснилось, что пропала лампа. На туалетном столике лежала белая сумочка, которую помнил Хэдли, но «доказательства» исчезли. Там лежало лишь письмо, которое он сразу прочел и которое показалось ему ужасно жестоким. Он сравнил добродушного Джейми со старым негодяем – Филдом-старшим, спустя четырнадцать лет, отказавшимся от отцовства и сделавшим Сьюзен парией в обществе.
Когда его несчастный друг Джейми уехал, он остался, но его любимая Венеция теперь казалась ему зловещей. Было ужасно, если Сьюзен Филд умерла. А если она еще жива? У него начались видения. Молодая женщина в глубоком трауре, под густой вуалью, едет в гондоле к острову-кладбшцу. Старик – может быть, это Балдассаре? – покупает открытки на площади. Во сне он видел девушку, одетую как куртизанка, с маской в виде мертвой головы. Она произнесла: «О, все еще любопытнее, чем вам кажется, мистер Хэдли!» – и под маской оказалось лицо Сьюзен, живой и невредимой, с горящими глазами.
Он сохранил ее тайну; она стала его собственной. Брошенную всеми девушку действительнособлазнили… Ее заманила к себе некая Госпожа. В отчаянии, сидя в той комнате, он снова всматривался в дорогой, но зловещий гобелен, на котором был выткан фрагмент большой картины. Конечно, это Гварди [108]108
Франческо Гварди(1712–1793) – венецианский художник.
[Закрыть]или «школа Гварди». Как она могла называться? «Дом свиданий» или даже «Сводница». Светская женщина в маске ведет девушку в некий дворец, а подозрительные маски ухмыляются с моста.
Хэдли даже расспросил синьора Венира о палаццо Кастель-Джордано и его обитателях. Да, кое в чем эта семья действительно оказалась уникальной. В качестве награды за какую-то услугу, оказанную государству, титул и пришедшее в упадок поместье было разрешено наследовать по женской линии. В последнее время не происходило ничего скандального, но в пятнадцатом веке одного из членов семьи обвинили в колдовстве; его жертвой стала графиня, остававшаяся молодой и красивой так долго, что об этом стали судачить. Но в конце концов она тоже состарилась. Говорили, что демон покинул ее. Была ли она одержимой? Да! Некоторые до сих пор верят в подобные вещи. Один ученый – венецианец, разумеется, – предположил, что одержимость дьяволом не обязательно ужасна и разрушительна. Синьор с улыбкой процитировал его:
– Ведь каждый из нас мечтает о родственной душе.
Шестнадцать лет спустя Хэдли, украшенный медалями и сединой, привез свою молодую жену на представление «Сказок Гофмана» в Парижской опере. Второй акт показался ему скучным, и он вышел из ложи, чтобы размяться. Приятная мелодия венецианской баркаролы преследовала его в мраморных коридорах. Высокая женщина, закутанная в плащ, прошла мимо и остановилась в ожидании, пока он не поравняется с ней. Она была безмятежной и прекрасной; коротко подстриженные волосы окружали ее лицо золотой аурой. Она улыбнулась, взглянув ему прямо в глаза.
– Ах, синьор Хэдли, мы с вами знали настоящую Венецию…
Потом он не мог вспомнить, говорила она по-английски или по-итальянски. Когда он неуверенно улыбнулся, она сунула ему в руку какой-то небольшой предмет и поспешила вниз по большой лестнице к группе дам и джентльменов, с нетерпением смотревших в ее сторону. Хэдли в изумлении застыл на месте. Он обнаружил, что сжимает в руке крошечный веер из черных лакированных палочек – новый, без надписей. И он вспомнил, где видел точно такой же; открыл веер – тот был не больше его ладони.
ГРЕГОРИ ФРОСТ
Дивертисмент
(Пер. О. Ратниковой)
«Книжное обозрение» газеты «Вашингтон пост» в лестном отзыве сравнивает Грегори Фроста с Дж. Р. Р. Толкиеном, Эвангелиной Уолтон и Теренсом Уайтом. Писатель родился в городе Де-Мойн, штат Айова, сейчас живет в Филадельфии с женой и огромным котом по кличке Пут.
Фросту принадлежат романы в жанре фэнтези «Лирек» («Lyrec»), «Тэйн» («Tain») и «Ремскела» («Remscela»), а также несколько десятков рассказов в жанрах хоррор, фэнтези и научной фантастики. Фрост печатался в таких журналах, как «Azimov's», «The Magazine of Fantasy & Science Fiction», «Twilight Zone» и «Night Cry», и в антологиях «Потрошитель!» («Ripper!»), «Тропические холода» («Tropical Chills»), «Лиавек» («Liavek») и «Приглашение в Камелот» («Invitation to Camelot»).
«Дивертисмент», подобно рассказу «Лизавета», вошедшему в первый выпуск нашей антологии, впервые был опубликован в журнале научной фантастики. Однако нам кажется, что теперь он на своем месте – в сборнике произведений в жанре хоррор.
Написано для семинара писателей «Сикамор Хилл» (1987).
В центре круга примерно из тридцати туристов одиноко стояли полированные клавикорды. Хотя все окна в комнате были задернуты тяжелыми шторами, поверхности инструмента ослепительно сияли, отражая свет невидимых ламп. Туристы покашливали и вполголоса переговаривались, обсуждая предстоящий концерт. Большинство слабо себе представляли, что именно сейчас увидят. Они переминались с ноги на ногу, так как до прихода хозяина их просили не садиться.
Вот он наконец появился – коренастый человек в костюме восемнадцатого века, с окладистой черной бородой, начинавшей седеть. Его звали Петер Теллье. Он кивнул собравшимся и опустился в одно из больших кресел орехового дерева, обитых тканью, которые стояли прямо позади стула исполнителя. По этому сигналу туристы тоже расселись. Ближайшее к хозяину кресло, выполненное в стиле бидермейер, осталось незанятым.
Через несколько секунд перед Петером Теллье буквально из ниоткуда материализовался юноша, который затем направился к инструменту и с величественным видом уселся перед клавиатурой. Как и Петер, он был одет в старинное платье; фалды красного сюртука свисали со стула. Юноша Моцарт скрестил ноги, оглянулся и, блестя глазами, посмотрел на Петера в упор.
Увидев это, Петер Теллье поставил свое кресло в нужной точке, чтобы их глаза – его и Моцарта – встречались, когда юный композитор оглядывался. Он очень надеялся на взаимный интерес, а если повезет, и на дружбу с юным дарованием. Ему так хотелось с кем-то дружить, но мечта уже давно казалась несбыточной. Этот взгляд говорил о чем-то важном, но был обращен не к нему. Кому он предназначался? Сестре? Отцу? Трясущемуся старику-архиепископу? Заглянув в потрепанную энциклопедию музыки, Петер решил, что Моцарт смотрит на Михаэля Гайдна, [109]109
Михаэль Гайдн(1737–1806) – австрийский композитор и органист, младший брат Йозефа Гайдна.
[Закрыть]которому пообещали нечто интересное. Значит, Гайдн пришел не зря.
Какие тяжелые веки, подумал Петер. Глаза казались слишком большими для узкого личика Моцарта. Маленький напудренный парик заканчивался валиком, который тянулся позади головы от уха до уха. Юноша напоминал Петеру ягненка. «Который спокойно пасется», [110]110
Намек на название фрагмента из «Охотничьей кантаты» И. С. Баха «Овца может пастись спокойно».
[Закрыть]– пробормотал он, затем смущенно огляделся, но никто, очевидно, не расслышал его слова. Сестра не пришла; наверное, она даже не представляет, который час. Разномастные стулья, собранные из соседних заброшенных домов, были расставлены в виде полукруга на приличном расстоянии от кресел Петера и Сюзанны. «Агнец Божий, – произнес он почти как молитву, – принесенный в жертву на алтаре Зальцбурга». Это была строчка из рассыпавшейся в руках энциклопедии, застрявшая у него в голове; она могла относиться не только к Моцарту, но и к нему самому.
Моцарт начал играть. Звук клавикордов был неправдоподобно громким. Услышав музыку, Теллье просиял. Он жалел, что не умеет играть на музыкальных инструментах. У его родителей не было денег на обучение, да тогда он и не думал об этом. А сейчас, как бы ни была сильна тяга научиться играть, это уже невозможно.
Фрагмент, который играл Моцарт, был тренировкой, экзаменом, но для него – сущим пустяком. Он сам его написал и знал так хорошо, что не нуждался в нотах. А вот для певицы это явилось настоящим испытанием. Предполагалось, что первым вступит хор, но хора сейчас не было. Вместо него Моцарт и певица должны были спеть дуэт. Как-то раз Петер нанял хор, надеясь собрать больше слушателей, но певцы занимали слишком много места и загораживали необычное явление. В итоге пришло даже меньше людей, чем обычно. После этого он решил, что туристов привлекало сюда зловещее впечатление, которое производило пение невидимой женщины.
Длинное вступление, предназначавшееся для небольшого оркестра, близилось к концу. Теллье уже знал его наизусть: «Regina Coeli». Он сел прямо. Его ладони взмокли. Моцарт устремил взгляд блестящих глаз в сторону – к женщине, которую никто, кроме него, не видел.
Она запела. Судя по звуку, она должна была стоять справа от инструмента. Ее чистый голос походил на далекий звон колокола. Петер был совершенно уверен в том, что голос принадлежал Марии Липп, жене Михаэля Гайдна. Гайдн, считал он, сидел или стоял примерно там, где находились два кресла. Петеру хотелось, чтобы Мария Липп появилась вместе с Моцартом, но он сомневался, что это когда-нибудь произойдет. Все сцены «воскрешения», о которых ему приходилось слышать, возникали за один раз и оставались такими же – законченными или незавершенными. Ему также хотелось, чтобы люди из прошлого перестали появляться, – туристам это становилось малоинтересно.
Она пела вместе с Моцартом: «Regina Coeli laetare». [111]111
«Царица Небесная, радуйся» (лат.) – католическое песнопение в честь Девы Марии.
[Закрыть]Они исполнили гимн целиком, заканчивая каждую строчку словом «аллилуйя», которое должен был повторять хор.
«Радуйся, Царица Небесная», – произнес Петер понятные лишь ему слова. Туристам раздали листовки на семи языках, так что они не нуждались в переводе. Однако он не смог промолчать – после стольких представлений хотелось немного покрасоваться перед публикой. Он опустил голову, делая вид, что поглощен музыкой.
Концерт продолжался немногим больше десяти минут, после чего возбужденный Моцарт, не слышавший аплодисментов, встал и устремился прямо на Петера. И, не успев натолкнуться на кресло, исчез. Толпа ахнула – Моцарт стал для них реальным. Иногда Петеру казалось, что он чувствует, как Моцарт проходит сквозь него на своем пути обратно в прошлое, хотя понимал, что это игра воображения.
Аплодисменты быстро смолкли, – если исполнителя нет, кому хлопать? В конце концов, Петер ничего не сделал, только сказал им, где сесть.
Люди поднялись, чтобы уйти. Они переговаривались, надевали пальто, благодарили Петера, открывшего дверь; некоторые – восторженно, но большинство с каким-то сомнением, будто подозревали, что увидели мистификацию. Иногда он думал: а знает ли кто-нибудь историю этого дома?
После того как ушел последний посетитель, Петер еще немного постоял у двери, глядя на узкую, покрытую снежной кашей улицу, уходившую к вершине Капуцинерберга. Он искал взглядом Сюзанну, но ее нигде не было видно. Она должна быть где-то поблизости. Его всегда тревожило, когда она уходила во время представления. Если с ней что-нибудь случится на улице, он может даже не узнать об этом. Он поискал ее следы, но туристы все затоптали. Изо рта у него шел пар, ледяной воздух обжигал лицо. Закрыв дверь, Петер пошел в дом. Идя по коридору, он выключил свет и побрел к своему креслу. На него навалилась такая усталость, что возникли неприятные мысли о смерти.
На пространстве, окруженном полукругом пустых кресел, скоро должно было начаться очередное представление, но клиентов сегодня больше не будет. Они приходили по пять раз на дню. Их слишком много, но прибыль неплохая. Достаточная, чтобы еще какое-то время оплачивать лечение Сюзанны. Петер взглянул в темноту, туда, где скоро должны были возникнуть клавикорды.
Некоторое время Петер сидел в темноте, ни о чем не думая. Из кухни доносился запах горячего шоколада. За спиной у него хлопнула дверь, и в комнату, шаркая ногами, вошла сестра. С ее черных сапог текла грязная жижа, зимние штаны были облеплены снегом. Петер постарался скрыть огромное облегчение, потому что не хотел показывать, как озабочен ее отсутствием. Может, ей надоела музыка? Но это, разумеется, было не так – Сюзанна просто не имела представления о времени; одно появление Моцарта для нее ничем не отличалось от другого.
Она делала шоколадные кружева, выливая горячую карамель в сугробы. Наверняка бродила с кастрюлей карамели, выискивая подходящую кучу снега. И забыла кастрюлю где-то на улице, занятая своим творением – кипой хрупких янтарных пластинок, покрытых узорами и лежавших на ее одетых в перчатки ладонях, словно открытый сборник церковных гимнов. Сейчас для Сюзанны существовала только необходимость отнести застывшую карамель на кухню, где она покрывала пластинки растопленным шоколадом, создавая старинное кондитерское чудо.
Сюзанна была моложе Петера на полтора года, но сейчас казалось, что она годится ему в матери или даже в бабки. Устройство, перенесшее в настоящее десять минут из жизни Моцарта, взорвалось ближе к ней. Частицы, прошедшие сквозь ее тело, замедлились и потеряли часть энергии к тому моменту, когда достигли Петера. Организм Сюзанны был поврежден сильнее. Она бы погибла, если бы их родители – первые, кто подвергся воздействию устройства, – не закрыли собой детей. Плоть матери и отца Петера почти мгновенно превратились в прах: щеки ввалились, глаза полопались, веки сморщились, тела согнулись пополам, сжались в гармошку и испустили облачка бурой пыли. И все это произошло в течение пары секунд, пока их дети корчились в агонии – кости и зубы их стремительно росли, волосы лезли; начался неконтролируемый рост. Петер до сих пор слышал ужасные крики родителей, сменившиеся хрипами; помнил мучительное ощущение: казалось, что пальцы лопнут, – так быстро рос его скелет.
Он плохо понимал, что такое «временные бомбы», как их окрестили газетчики. Бомбы взорвались в нескольких местах на планете, но больше всего их было здесь, в Зальцбурге. Никто не знал причину этого явления. Эксперты от Бостона до Пекина строили гипотезы о создателях бомб – ученых из будущего, не имевших понятия о разрушительной силе данных устройств. Возможно, это были первые путешествия во времени; первые беспилотные аппараты, нечаянно увлекшие часть материи из будущего в настоящее, что привело к ужасным катастрофам. Говорили о прототахионных пульсаторах, о бомбардировках и временных петлях, о материи и антиматерии, о делении ядер…
Для Петера эти слова ничего не значили. Никто не говорил о том, какой это кошмар – когда тебе одиннадцать лет и твои родители превращаются в пыль у тебя на глазах. Никто не сочувствовал. Люди боялись его и Сюзанны – как это ни абсурдно звучит, они боялись, что происшедшее с ними может быть заразным.
Хотя в волосах и бороде виднелись седые пряди, глаза слезились, а лицо было изуродовано мешками, Петеру Теллье недавно исполнилось всего пятнадцать лет. Сюзанне, с ее дрожащими, скрюченными артритом пальцами, было тринадцать. Но в результате воздействия временной бомбы она в одно мгновение преодолела путь от детства к старости и сейчас снова впала в детство, – возможно, ей было восемьдесят или даже больше. С каждым днем ее беспомощному брату становилось яснее, что долго она не протянет. Организм стремительно приближался к смерти. Моцарт, единственный источник пропитания для двух детей, в свои шестнадцать лет был в этой комнате одновременно самым старым и самым молодым.
Петер смотрел, как Сюзанна ковыляет из кухни. Ее губы и пальцы были покрыты пятнами шоколада. Под мышкой, как футбольный мяч, она несла метелку из перьев для смахивания пыли.
Клавикорды сияли посередине комнаты – они только что появились для очередного представления, и Сюзанна намеревалась смахнуть с них пыль. Петер вздохнул, стараясь справиться с душевной болью. Он водил ее ко многим специалистам, но ни один из них не помог. Они проводили тесты, изучали ее. Возможно, она еще быстрее состарилась от их тыканья и щупанья. Надо оставить ее спокойно доживать свой век; но он по-прежнему хотел ее вылечить. Петер помнил, как врачи смотрели на него в последний раз, – они никак не могли принять мысль о том, что перед ними пятнадцатилетний мальчик, а не пожилой мужчина. Часто говорили с ним о сестре так, как могли бы говорить с ее отцом, и на короткие промежутки времени Петер действительно становился взрослым и действовал так, как мог бы действовать его отец.
Временные бомбы окружала атмосфера ужаса; желтая пресса писала про них невероятные вещи. Разумеется, это привлекало толпы народу. Чтобы попасть на представление, люди безропотно платили большие деньги – ведь здесь можно было увидеть настоящего Моцарта, если, конечно, новая бомба не откроет доступ к другому фрагменту жизни композитора. Петер не разрешал записывать концерт, хотя несколько человек предлагали ему за это большие суммы. Он все ждал, что какая-нибудь крупная телекомпания заплатит ему миллионы за исключительные права на трансляцию. Он мечтал об этом, но никто не спешил исполнить его мечту. А ведь с такими деньгами он мог бы увезти Сюзанну куда-нибудь в лучшее место.
