Текст книги "Ужасы: Последний пир Арлекина (сборник)"
Автор книги: Поппи Брайт
Соавторы: Харлан Эллисон,Майкл Маршалл,Стивен Джонс,Джонатан Кэрролл,Мелани Тем,Томас Лиготти,Николас Ройл,Элизабет Масси,Кевин Джеттер (Джетер),Рэй Гартон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 35 страниц)
– Приди ко мне.
Небрасец волчком развернулся. В комнате он был один, никто (насколько он видел) не прятался ни в кленовой листве, ни на земле под деревом. И все же слова прозвучали совершенно отчетливо, как будто у самого его уха. Чувствуя себя полным идиотом, он заглянул под кровать. Там не было никого, в стенном шкафу тоже.
Круглая дверная ручка не поворачивалась. Его заперли. Вот что за звук, наверное, его и разбудил – резкий щелчок. Он присел на корточки и заглянул в большую старомодную скважину. Темный коридор снаружи был вроде бы пуст. Он встал, наступив правой пяткой на что-то острое, и нагнулся посмотреть.
Это был ключ. Кто-то запер его, просунул ключ под дверь и (возможно) прошептал в скважину.
Или, может быть, он тогда еще не полностью проснулся; иначе откуда уверенность, что с ним говорил шакал.
Ключ легко провернулся в замке. В коридоре едва уловимо пахло Сариными духами, хотя стопроцентно небрасец не поручился бы. Если это и вправду была Сара, выходит, она его заперла и тут же подбросила ключ, чтобы утром он мог освободиться сам. От кого же она его запирала?
Он вернулся в спальню, затворил дверь и некоторое время стоял, глядя на нее, с ключом в руке. Вряд ли простенький дряхлый замок надолго задержит какого бы то ни было злоумышленника, он только помешает самому небрасцу ответить на зов…
На чей еще зов?
И с какой стати он должен отвечать?
Всколыхнулся прежний страх, и небрасец обвел комнату взглядом в поисках дополнительного источника света. И не увидел ничего – ни настольной лампы, ни ночника на тумбочке, ни торшера, ни бра где-нибудь на стене. Он запер дверь, после недолгого размышления бросил ключ в верхний ящик комода и снова взялся за книгу.
Аваддон. Ангел-истребитель, посланный Господом, чтобы обратить воды Нила в кровь и убить перворожденного сына в каждой египетской семье. Аваддон не тронул детей Израиля, которые для этой цели пометили косяки своих дверей кровью пасхального ангца. Эту замену нередко считали провозвестием Христовой жертвы.
Ам-мит, Аммит, Аммат, Амамат, Амт, «Пожирательница теней». Египетская богиня, охраняла в преисподней трон Осириса и питалась душами, которые не пройдут испытания на весах правосудия. У нее была голова крокодила и передние ноги льва, а круп бегемота (см. рис. 1). Великий храм Ам-мит в городе Хенен-несу (Гераклеополь) был по приказу Октавиана разрушен, а жрецы посажены на кол.
Ан-уат, Ануат, «Владыка царства [мертвых]», «Открыватель севера». Часто его путают с Анубисом…
Небрасец отложил книгу; все равно читать было трудно при слабом свете люстры. Он выключил ее и снова лег.
Глядя в темноту, он размышлял над странным титулом Ан-уата – «Открыватель севера». «Пожирательница теней» и «Владыка царства» – это более или менее понятно. Ну то есть с владыкой становится понятно после Шмитовского пояснения, что речь о царстве мертвых. (Оттого, наверное, ему и приснился некрополь.) Почему тогда Шмит никак не пояснил «Открывателя севера»? Да потому, видимо, что сам толком не понял. Рассуждая логически, открыватель – это тот, кто первым прошел в некоем направлении, проложил маршрут; тот (или та), за кем пойдут другие. Нил тек с юга на север, поэтому Ан-уата могли считать богом, который проложил египтянам путь в Средиземноморье. Да и сам он недавно вообразил Ан-уата в ладье – потому что есть Нил земной и есть небесный. (Млечный Путь?..) Потому что он знал: египтяне верили в божественный аналог Нила, по которому плывет ладья бога солнца Ра. Не говоря уж о том, что Млечный Путь и есть – в самом буквальном смысле – космическая река, где солнце…
Шакал разжал челюсти, отпустил труп, который волок за собой, закашлялся, и его вырвало падалью, кишащей червями. Небрасец подобрал камень, осыпавшийся с одной из гробниц, швырнул что есть сил и попал шакалу под ухо.
Тот поднялся на задние лапы, и хотя морда его оставалась звериной, глаза были человечьими.
– Это тебе, – сказал он, тыча лапой в извергнутое. – Отведай – и приди ко мне.
Небрасец присел над блевотной массой и вытянул червяка. Тот был бледный, в прожилках и багряных мазках и пробуждал в нем совершенно незнакомое томление. Едва он положил его в рот, вкус червяка принес покой, здоровье, любовь и жажду чего-то, что он не мог назвать.
Из бесконечной дали приплыл голос Хона Тэкера:
– Мой вам совет, молодой человек: если железно не уверены, в кого стреляете, нечего и стрелять.
За первым червяком последовал второй, за ним и третий, один другого вкуснее.
– Мы тебя научим, – сказали ему червяки из его собственного рта. – Разве мы не пришли со звезд? И твоя тяга к ним пробудилась, землянин.
Голос Хопа Тэкера:
– Могильных червей, да?
– Приди ко мне.
Небрасец достал из ящика ключ. Было достаточно отпереть только ближайшую гробницу. Шакал показал на замок.
– А если он совсем оголодал – и на живого человека напрыгнет, и тому, значит, биться надо что есть мочи, не то капец.
Ключ царапнул по двери, нащупывая скважину.
– Приди ко мне, землянин. Приди быстрее.
К голосу старика добавился Сарин, слова переплелись и спутались. Она завизжала, и нарисованные на двери усыпальницы фигуры растаяли.
Ключ повернулся. Из усыпальницы вышел Тэкер.
– Джо, мальчик мой, Джо! – крикнул за его спиной отец. И ударил его палкой.
Из глубокой ссадины на голове потекла кровь, но Тэкер не обернулся.
– Деритесь, молодой человек! Вы должны с ним драться!
Кто-то включил свет. Небрасец отступил к кровати.
– Пап, не надо!!!
У Сары был большой мясницкий нож. Она вскинула его выше отцовской головы и с размаху опустила. Отец, развернувшись, поймал ее за руку, и небрасец увидел на его спине длинный порез. Нож упал на пол, и Сара тоже.
Небрасец схватил Тэкера за плечо:
– Это еще что такое?
– Это любовь, – сказал ему Тэкер. – Есть у вас такое слово. Это любовь, землянин.
Когда он говорил, между губами его не было видно языка; там извивались черви, а среди червей блестели звезды.
Изо всех сил небрасец ударил кулаком по этим губам. Голова Тэкера мотнулась назад; боль отдалась до плеча небрасца. Он снова размахнулся, теперь левой, но Тэкер поймал его руку так же, как Сарину. Небрасец попробовал отступить, вырваться. Старая высокая кровать подсекла его сзади под коленки.
Тэкер склонился над ним и разлепил окровавленные губы, в глазах его была такая боль, какой небрасец не видел никогда.
– Отвори мне, – произнес шакал.
– Да, – ответил небрасец. – Да, отворю.
Никогда раньше он не знал, что у него есть душа, но теперь почувствовал, как она подступает к горлу.
Глаза Тэкера закатились. Рот распахнулся, явив на мгновение клубок покрытых слизью щупалец. И неуклюже, будто пытаясь кувырнуться, Тэкер рухнул на кровать.
Секунду, показавшуюся очень долгой, его отец стоял над ним с трясущимися руками. Потом старик неуклюже отступил на шаг и тоже упал, с жутким треском ударившись головой об пол.
– Дедушка! – склонилась над ним Сара.
Небрасец поднялся. Из спины Тэкера торчала потертая коричневая ручка мясницкого ножа. Крови было на удивление немного, она стекала по гладкому старому дереву, и багровое пятно на простыне медленно расширялось.
– Помогите мне, мистер Купер. Его надо отвести в постель.
Небрасец кивнул и помог теперь уже единственному мистеру Тэкеру подняться на ноги.
– Как вы себя чувствуете?
– Неважно, – отозвался старик. – Совсем неважно.
Небрасец поднатужился и вскинул его на руки.
– Я могу отнести его, – сказал он Саре. – Только покажите, где его спальня.
– Обычно-то Джо оставался собой, почти всегда. – Стариковский голос звучал шепотом, слабым, далеким, как и в городе мертвых из сновидения. – Вот что вы должны понять. Почти всегда, ну а когда… когда он… те все равно были уже мертвые, понимаете? Ну или при смерти. Много он не навредил.
Небрасец кивнул.
Сара в застиранной белой ночнушке, похоже еще материнской, уже спешила, запинаясь, по коридору; ее душили рыдания.
– А тут приехали вы. Ну, он нас и заставил, Джо-то. Сказал, чтобы я болтал подольше и чтобы Сара пригласила вас на ужин.
– Вы рассказали мне эту историю, чтобы предупредить, – произнес небрасец, входя в спальню.
Старик слабо кивнул.
– Я еще радовался, как ловко придумал-то. Но это все правда, только не Крич там был и не Купер.
– Понимаю, – сказал небрасец, уложил старика на кровать и накрыл одеялом.
– Я убил его, да? Убил Джо, моего мальчика?
– Дедушка, это был не ты, – сказала Сара и высморкалась в мужскую бандану, явно раскопанную где-нибудь в дедовских ящиках.
– Ну да, все так и скажут.
Небрасец вздрогнул и развернулся.
– Надо найти это существо и убить его. Я должен был сделать это сразу.
Не закончив мысли, он уже бежал по коридору, к спальне, которую ему отвели.
Он перекатил Тэкера, насколько позволяла ручка ножа, и уложил на кровать с ногами. Нижняя челюсть мертвеца отвисла; его язык и нёбо покрывало липкое желе, прозрачное и отдающее аммиаком, а в остальном – рот как рот.
– Это же дух, – сказала от дверей Сара. – Теперь он вселится в дедушку, раз тот убил его. Дедушка всегда так говорил.
Небрасец выпрямился и повернулся к ней.
– Это живое существо, типа каракатицы, и оно прилетело сюда с… – Он махнул рукой, отгоняя мысль. – Не важно откуда. Оно приземлилось в Северной Африке – по крайней мере, я так думаю, – и, наверное, его съел шакал. Они же любую дрянь едят, как о них пишут. Эта тварь выжила у шакала внутри, вроде кишечного паразита. И давным-давно как-то передалась человеку.
Сара смотрела на своего отца и больше не слушала.
– Наконец-то он упокоился, мистер Купер. Однажды он подстрелил в лесу прежнего душееда, ну, так дедушка говорит, и с тех пор не знал покоя, но теперь это кончилось. Мне тогда было лет восемь, и дедушка все боялся, что он меня, ну, сцапает, но он так и не сцапал.
Большими пальцами она закрыла отцу глаза.
– Либо оно уползло… – начал небрасец.
Сара вдруг упала на колени рядом с отцовским трупом и впилась ему в рот поцелуем.
Когда небрасец, пятясь, вышел наконец в коридор, мертвый мужчина и живая женщина продолжали целоваться; на лице ее застыл восторг, ее пальцы зарылись мертвецу в волосы. Через два дня, уже на другом берегу Миссисипи, небрасцу все еще мерещился этот поцелуй, в тенях у обочины.
СТИВ РЕЗНИК ТЕМ
Аквариум
(Пер. В. Лушникова)
Стив Резник Тем живет со своей супругой, писательницей Мелани Тем, в Денвере, Колорадо, в доме викторианской эпохи, который, по всеобщему мнению, посещается привидениями.
С. Р. Тем – плодовитый автор коротких рассказов и поэм для небольших издательств и многочисленных антологий, за последнее время его произведения печатались в «Fantasy Tales 4», «Pulphouse 7», «Psycho Paths 2», «New Crimes 3», «Stalkers 3», а также в таких сборниках, как «The Fantastic Robin Hood», «Tales of the Wandering Jew», «Dark at Heart» и «The Year's Best Fantasy and Horror». Сборник его рассказов «Ombres sur la route» был издан во Франции издательством «Denoel», а его совместные с Мелани произведения появились в «The Ultimate Frankenstein» и «The Ultimate Dracula».
Издательство «Roadkill Press» опубликовало его сборник сказок «Fairytales», другой его сборник под названием «Absences: Charlie Good's Ghosts» выпускает «Haunted Library».
Мы рады приветствовать очередной прекрасный образчик его мастерства в малой форме…
В сиротском приюте был аквариум. Обыкновенный стеклянный аквариум был вставлен в деревянный макет приюта – старого и неуклюжего. Открытый сверху, этот макет служил обрамлением для аквариума.
Приют всегда получал такие необычные подарки: имбирнопряничных великанов, кукол с лицами президентов, игрушечные домики – копии знаменитых зданий. Всякий раз по такому случаю в городской газете появлялась статья с фотографией дарителя и его презента в окружении многочисленных ребятишек с хорошо отрепетированными улыбками.
Другие благотворители проводили особые мероприятия. Отель «Морская арфа» обычно каждый год устраивал праздники для сирот из приюта, которые иногда длились по нескольку дней, и дети ночевали в гостинице. Майкл знал, что несколько раз бывал на праздниках в этом отеле, но почти ничего об этом не помнил, так как был тогда слишком мал – ему было не то четыре, не то пять лет.
На том аквариуме имелась маленькая медная табличка с надписью: «Дар Мартина О'Брайена». Майкл слышал, что этот тип был кем-то вроде рыболова и сам сирота. Считалось, что многие дары – от бывших обитателей сиротского приюта. По правде говоря, Майкл никогда не верил, что можно стать бывшим обитателем приюта: это место оставляло на человеке свою метку навсегда. Иногда он и сам размышлял о том, что подарит приюту, когда станет старым и богатым.
Временами рыбки подплывали к крошечным окошкам макета и смотрели наружу. Один из старших ребят сказал, что рыбы почти не видят дальше своих ртов, но казалось, что они таращатся прямо на тебя. Будто ты – предполагаемый родитель, а сегодня – день посещений. Именно так выглядят дети в дни посещений, думал Майкл: пялятся из окон, вылупив глаза, и нервно двигают жабрами. Стараясь выглядеть так, как того хотелось бы предполагаемым родителям. Стараясь выглядеть так, словно идеально подходят для их семьи. Временами, когда в комнате с аквариумом было достаточно светло, ты видел свое отражение в этих окошках, оно накладывалось на рыбку. Ты вглядывался внутрь, она смотрела наружу. В ожидании.
В приюте Майклу часто снилось, что у него нет лица. Он все ждал, что кто-нибудь подберет ему лицо. До той поры у него было лицо рыбки – с разинутым ртом, широкими и влажными глазами.
И вот, оказавшись в Грейстон-Бэй, Майкл сел в зеленое такси с надписью на двери: «Компания „Такси Двух Безумных Братцев“». Что бы это значило – то ли тут есть два одинаковых такси, каждое из которых водит брат, то ли единственное такси, которое они водят посменно, – в конце концов, Грейстон-Бэй относительно небольшой городок. Или, быть может, тут десятки таких такси и эти братья вообще их больше не водят, они – президент и вице-президент этой компании, или, возможно, оба – вице-президенты, а их мать или отец занимают почетный президентский пост. В общем, понять, кто же, собственно, водитель и чего от него ждать, довольно трудно.
– Немногие ездят в «Морскую арфу» в это время года, – заметил шофер.
Майкл посмотрел в зеркало заднего вида и встретился взглядом с водителем. То, что он видел лишь часть лица с глазами, как-то его беспокоило. По глазам ему обычно мало что удавалось понять: глаза людей всегда казались ему до некоторой степени взаимозаменяемыми. Видя перед собой лишь этот фрагмент лица с глазами незнакомца, он вдруг вообразил, что перед ним – его собственные глаза, каким-то образом перенесенные на чье-то неясное лицо. Однажды социальный работник в приюте дал ему игрушку, в которой можно было вперемешку переставлять фрагменты лиц: подбородки, рты, носы, глаза, волосы – все от разных персонажей, но по размеру подходящие друг другу. Через некоторое время ему уже не важно стало, что именно получается в итоге. Менять части лиц – вот что было важно.
– Должно быть, вы любите спокойный отдых, – произнес водитель.
Майкл взглянул на зеркало с глазами, которые могли быть его собственными. Интересно, а как выглядят губы шофера и не таят ли они то же выражение, что и его глаза?
– Почему вы об этом спрашиваете?
– Да я уже говорил раньше. Никто особо не приезжает в «Морскую арфу» в это время года. От Дня благодарения и до Рождества. А встреча Нового года – это да. Тогда весь город выходит на улицы. Но до того у них мертвый сезон. Люди сидят по домам с семьями, а не в отеле.
– Ну, у меня, боюсь, семьи нет.
Водитель помолчал немного.
– Я так и думал.
Майкл оцепенел, взгляд его застыл. Люди, кажется, всегда это понимают. И как это у них получается? Нужно расслабиться. Интересно, что бы такое хотел увидеть этот водитель? Какой пассажир ему мог бы понравиться и вызвать восхищение? Размышляя, как благовоспитанный сирота, Майкл понял, что самые подходящие темы – это личная независимость и занятие «приличным бизнесом». Развалившись на заднем сиденье, он почувствовал, как смягчаются мышцы его лица.
– Думаю, слишком уж я занят карьерой. – Он выдавил из себя смешок. – У парня моего возраста карьера занимает большую часть времени.
– А сколько же вам лет?
– Двадцать пять. – Он солгал, скостив себе двенадцать лет, но по глазам в зеркале увидел, что водитель ему поверил, явно не замечая всех признаков, выдававших его возраст. Люди верили благовоспитанному сироте. – Я – архитектор.
Внезапно глаза в зеркале посмотрели на него с уважением.
– В самом деле? А что, «Морскую арфу» планируют расширять? Может, стало известно, что кто-то собирается вкладывать деньги в Бэй, а мы, простые работяги, ни сном ни духом?
– Мне трудно сказать…
– А может, хотят перестроить. Сделаете этой старой леди подтяжку лица?
– Честное слово, не могу вам сказать.
– Чего уж там, я усек. Понимаю. – Один глаз в зеркале слегка подмигнул.
Водитель предложил поднести его чемоданы по лестнице к отелю, но Майкл сказал ему, что в этом нет необходимости:
– Езжу по делам налегке.
Шофер кивнул, словно прекрасно понимая, о чем идет речь. Как бы то ни было, Майкл дал ему щедрые чаевые, так надо. Поднимаясь по ступенькам, он гадал, хватит ли ему оставшихся денег на текущие расходы.
В темноте «Морская арфа» великолепна. Ее классические очертания мягко уплывали в тени слева и справа, силуэт гостиницы ровно возвышался над мягко освещенным парадным входом, ее пропорции, в отличие от многих зданий подобного типа, не слишком сильно исказились из-за позднейших архитектурных изысков. Внешнее освещение сведено к минимуму, вынуждая ночного гостя сосредоточить свое внимание на окнах, – бесчисленных огромных окнах, которые зрительно расширяли первый этаж здания.
Впрочем, многие старые здания впечатляюще выглядят в темноте. Хотелось бы надеяться, что и при менее щадящем свете дня гостиница оправдает его ожидания. Именно тогда можно будет сказать, достаточно ли средств из бюджета «Морской арфы» годами направлялось на ее содержание и текущий ремонт. Уже утром он сможет определить, какие места поражены сухой гнилью, а где осела древесина. Майкл сразу понял, что «Морская арфа» частично оснащена голландскими водосточными желобами, – водосточные трубы шли прямо в закрытые карнизы крыши, и, если они их давно не подновляли, вода могла причинить зданию немалый ущерб.
А вот окна внушали ему беспокойство. Это было глупо, а потому беспричинные приступы легкой тревоги его злили: не хотелось бы думать, что здравый смысл ему изменяет.
Здравомыслие – залог безопасности. Взять тех ребят, с кем он рос в приюте и которые о многом мечтали, – на его взгляд, ничего, кроме безмерных страданий, эти мечты им не принесли.
И все же, сделав еще несколько шагов, он ступил на крыльцо и остановился: что-то заставило его внимательно осмотреть эти окна, прежде чем войти.
Стекла необычайно чисты. Добрый знак. На самом деле стекла так чисты, что почти незаметны. Они, как незримая стена, отделяют то, что внутри, – со всем содержимым отеля, включая его атмосферу, – от того, что снаружи. Подумать только, с какой силой давит эта атмосфера, накопившая все, чем дышали и жили постояльцы отеля в течение долгих лет, на стекло, – оно должно быть очень прочным, мастерски сработанным. Как в аквариуме.
Он приблизился к окну. Мебель и ковры внутри – морских цветов, синего и сине-зеленого, обои – бледно-голубого. Гости медленно передвигаются с места на место. Словно во сне. Или будто под водой. Их лица, синие и зеленые, вдыхают и выдыхают тяжелый, спертый воздух старинного отеля. Интересно, видят ли они его сквозь стекло, подумал Майкл, вглядываясь в их подводный мир, видя свое собственное лицо в лицах всех этих рыб.
Он робко подошел к главному входу и открыл дверь, сделал глубокий вдох. Наружу вырвался сырой воздух, обдавая брызгами крыльцо, – лицо и волосы Майкла стали влажными. Войдя, он плотно закрыл дверь, запечатывая себя внутри.
Усилием воли Майкл заставил себя вспомнить, кто он и для чего его наняли.
Большая часть мебели в вестибюле и других зонах общего пользования относится ко времени строительства отеля, с удовольствием констатировал Майкл, находилась ли она в «Морской арфе» изначально, нужно разбираться. И здесь ее так много. Внезапно он наклонился как можно ниже – на уровень глаз ребенка – и уставился на море ножек викторианской мебели: палисандровые и черного ореха, с характерной витой резьбой и простыми нижними опорами, по-галльски перегруженными деталями, декоративными накладками и обивками, которые были покрыты листьями, украшены цветочным узором и фруктами. Среди викторианских ножек местами попадались современные прямоногие анахронизмы, или, что еще более странно, изогнутые ножки из клена и вишни, обвитые по спирали тростником, или покрытые резьбой в виде листьев аканта ножки в стиле американский ампир, или уходящие еще дальше в прошлое образчики мебели шератон красного и атласного дерева. Возможно, первоначальный строитель отеля – кажется, его звали Болгран – привез кое-что из своей старинной фамильной мебели, когда въехал сюда.
Казалось, за ним никто не наблюдает, и Майкл опустился на колени и наклонился к полу, чтобы рассмотреть его получше. И тут нахлынуло воспоминание: ему – четыре года, все эти ножки и мебель для него – лес и пещеры, он носится по холлу на четвереньках так быстро, что мистер Доббинс, смотритель, не может его поймать. Каждый раз, когда Доббинс приближался, Майкл прятался под наиболее основательным предметом мебели и сидел там, стараясь не хихикать, пока смотритель звал и упрашивал его, постепенно повышая голос. Ноги Доббинса – тесно обтянутые габардином брюк, старые, одеревенелые, кривоватые – походили на все те другие ноги из леса, когда он стоял неподвижно, а когда старик начинал двигаться – словно весь лес ног приходил в движение. А когда к поискам присоединились другие взрослые ноги, на лес будто налетел ураган: ноги скользили по полу, грохотали, старческие голоса тревожно скрежетали. В тот самый момент, когда он уже размышлял о том, как останется в этом лесу навсегда, может, прихватит с собой пару друзей и будет здесь жить, Доббинс поднял над ним кресло, сверху пролился дневной свет и загремел гром, и Майкла подняли ввысь.
Он встал, отряхнул брюки и направился к стойке. Все так же озираясь по сторонам. Никто ничего не заметил. Вот и хорошо. Майкл вернул себе облик профессионала.
Вдоль дальней стены вестибюля выстроились многочисленные секретеры и письменные столы, включая два смонтированных вместе великолепных французских секретера secrŭtaire a abattantс откидной передней крышкой, которые, должно быть, привезли из Нового Орлеана за немалые деньги. Ему не терпелось открыть их и осмотреть изнутри.
Он продолжил свой путь к стойке регистрации, а его взгляд был готов к любой странности, неожиданности.
Виктор Монтгомери неподвижно сидел по другую сторону своего письменного стола. Как ни странно, он почему-то смотрелся здесь неуместно, но при этом было трудно представить себе этого человека где-то еще. Возможно, дело в одежде: вся она – на размер больше, чем нужно, включая воротничок рубашки. Но узел галстука – прочный и тугой, а костюм не выглядит особенно мешковатым, хоть и прячет под собой слишком маленькое для него тельце. Будто Монтгомери сократился в размерах, надев костюм. Создавалось впечатление, что письменный стол тоже слишком велик для него. Как и черный телефон, книга для записей, настольная лампа с абажуром зеленого стекла. Майклу они показались огромными. А Виктор Монтгомери походил на младенца, который с трудом удерживает маленькую морщинистую головку над огромным воротником, его детское личико раскраснелось от напряжения, маленькие глазки с трудом фокусировали взгляд.
– Тут нужно многое описать и занести в каталог, – произнес Монтгомери с блуждающим взглядом новорожденного. – Мебель во всех комнатах, зонах общего пользования, подвальных кладовых. Как и все произведения живописи и прикладного искусства, разумеется. Впрочем, вам не надо будет описывать то, что находится в семейных апартаментах или на чердаке, а также у вас не будет доступа в несколько отдаленных комнат. В любом случае они заперты. Если у вас есть вопросы, полагаю, вы их зададите.
– Могу заверить вас в том, что не будет никаких проблем с завершением описи в назначенное время. Возможно, это получится даже скорее. – Майкл придал голосу немного веселости, желая выразить свою готовность.
Монтгомери вздрогнул, как ребенок, испугавшийся резкого шума.
– Я и не ожидал, что они возникнут.
– Нет, ну что вы, ни в коем случае. Я просто подумал, что, если вы исключили семейные апартаменты, чердак или любые другие помещения из моего задания, опасаясь, что это займет много времени, мне следует заверить вас, что это также не составит никакого труда. Я уже сделал немало описей имущества отелей, и с высокой результативностью, уверяю вас. – Вся мебель из упомянутых мной закрытых зон, которую я хотел включить в опись, уже перенесена в комнаты триста двенадцать и триста тринадцать. Вы оцените каждый из этих предметов, дадите рекомендации, что нам оставить для коллекции «Морской арфы» – в силу исторического интереса, редкости или в качестве иллюстрации какой-то темы – не важно, а что можно продать с аукциона. От всех малозначительных предметов сомнительной функциональности следует избавляться как можно быстрее и дешевле. Главное для меня – получить полную опись и оценку всех предметов в отеле. Я просто убежден, что в прошлом нас обворовывали, и твердо намерен положить этому конец.
Майкл кивнул, чиркая в своем блокноте, словно записывал каждое слово. Голова младенца пугающе багровела.
– Можно начать сегодня?
– Если хотите. Вообще-то, я бы предложил вам выполнять основную часть работы по ночам. Тогда обслуживающий персонал не будет на вас отвлекаться, не говоря о том, что это не будет возбуждать его любопытства.
– Что было бы нежелательно?
– Не хочу, чтобы они думали, будто я им не доверяю. Хотя, разумеется, это так. Обедать в День благодарения вы будете здесь.
Майкл не понял, вопрос это или приказ.
– Я рассчитывал на это, если это возможно.
– А ваша семья?
– У меня ее нет. И в этот раз мне некуда пойти отметить праздник.
Похоже, младенец несколько огорчился, словно напустил в подгузник.
– Жаль это слышать. Семья – великий источник силы. Очень важно быть ее частью.
Майкл ожидал, что он расскажет что-нибудь о собственной семье, но этого не последовало.
– Я ощущаю себя членом семьи всего рода человеческого, – солгал Майкл.
Младенец как будто смутился:
– Вы сирота?
– Да, а кстати, дети из нашего приюта в течение нескольких лет приезжали сюда – как на каникулы. Даже я…
– Я почти не бывал здесь в те годы – учился в школе, – заметил Монтгомери.
– Да-да, конечно.
– Но сиротских приютов ведь больше нет, не так ли? Я имею в виду – в Соединенных Штатах? – спросил Монтгомери.
– Нет, не думаю.
– Да, не думаю, что они есть.
– Приемные родители и все такое, полагаю. Сегодня бедняжки-сироты обретают настоящие семьи, – сказал Монтгомери.
Майкл просто кивнул. Неожиданно младенец Монтгомери стал тяжело вставать на ноги, теряясь в собственной одежде, его детская головка тонула в широченном воротнике. Собеседование было окончено.
– Я позабочусь о том, чтобы вам приготовили завтра соответствующий Дню благодарения обед. После этого вы, по существу, получите отель в свое распоряжение. Персонал разойдется по домам, к своим семьям. Мы, Монтгомери, останемся в своих апартаментах на два последующих дня, по завершении этого времени я предполагаю просмотреть ваш полный отчет.
– Разумеется.
Монтгомери медленно обходил свой огромный стол. Казалось, он протягивает один рукав. На долю секунды Майкл испугался, решив, что тот протягивает ему свою ладонь, ведь эти детские ручки были так коротки, что Майкл ни за что бы не нашел ладошки, затерявшейся в огромных складках пиджачного рукава.
– И еще кое-что. – Младенец зевнул, его глаза слипались. А ведь ему пора спать, подумалось Майклу. – Каждый остающийся предмет мебели должен подходитьотелю. Это очень важно, чтобы вещи соответствовали, находили надлежащее место. Я нанял вас, потому что вы, по общему мнению, разбираетесь в этом.
– О да, сэр.
Младенец спрятал голову в огромный воротник и засеменил неровной походкой спать.
Майкл предпринял долгий, беспорядочный послеполуночный обход этажей «Морской арфы», чтобы получить предварительное впечатление о гостинице. Он отнюдь не возражал против работы по ночам. Обычно он и так не засыпал до трех или четырех часов утра. Никаких особых причин для бессонницы у него не было – просто его разум не сразу был готов ко сну. И у него не было жены или детей, которым он досаждал бы своей бессонницей.
Стены вестибюлей и фойе «Морской арфы» были заполнены произведениями искусства. Он насчитал изрядное количество картин британских художников в стиле немецкого романтизма. Майкл имел некоторое представление об изобразительном искусстве, но понимал, что ему придется пригласить кого-то еще для надлежащего определения стоимости произведений: Рейнольдса из Бостона или, возможно, Дж. П. Джейкобса из Провиденса, хотя Джейкобс частенько бывал несколько более оптимистичным в своих оценках, чем следовало бы, на взгляд Майкла. А Монтгомери захочет умеренной оценки, и чем скромнее она будет, тем лучше. Так что, наверное, придется звать Рейнольдса. Для Рейнольдса это будет настоящий праздник: наверняка он обрадуется оригинальным рисункам и превосходным гравюрам Ретча. А еще его ждут славные небольшие скульптуры, которые, в этом нет сомнений, Рейнольдс сможет атрибутировать, – если, конечно, они того стоят. Статуэтки выглядели вполне симпатично, но Майкл в них не слишком разбирался. Темы, похоже, самые что ни на есть классические: Венера и Купидон, Венера и Меркурий, смерть Леандра. И несколько маленьких фигурок детей. Купидоны, несомненно. Но лица такие истертые. Без всякого выражения, словно их долго держали под водой.
Вдоль одного участка стены этих маленьких, почти лишенных характерных черт скульптур, водруженных на пьедесталы или расположенных в нишах, было так много, что Майкл поневоле остановился и задумался. Для чего они все здесь? Он никак не мог понять, что означают эти поврежденные статуэтки нездорового цвета. Нездорового – в буквальном смысле, подумал он, ведь камень был желтовато-белый, как болезненная плоть, плоть, которую долго держали в полувлажном, полусухом состоянии. Даже отвернувшись, он ощущал, что скульптуры возмущенно требуют его внимания, плавая в зоне его периферийного зрения – как деформированные эмбрионы.
