Текст книги "Ужасы: Последний пир Арлекина (сборник)"
Автор книги: Поппи Брайт
Соавторы: Харлан Эллисон,Майкл Маршалл,Стивен Джонс,Джонатан Кэрролл,Мелани Тем,Томас Лиготти,Николас Ройл,Элизабет Масси,Кевин Джеттер (Джетер),Рэй Гартон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 35 страниц)
По стенам и мебели плясали блики от телевизионного экрана, а в углах комнаты притаились глубокие тени. Лицом к телевизору, спиной к нему сидели отец с матерью и кто-то третий. Кто это? Незнакомец почувствовал, что на него смотрят, повернулся к Робину, затем обменялся взглядом с его матерью. Она кивнула в ответ, и тот встал.
Робин, как парализованный, стоял на пороге гостиной. Тот, другой, в его пижаме, приближался. Мальчик не хотел смотреть на его лицо. Некто остановился перед ним и протянул руку к горлу. Робин почувствовал, как смялась его плоть. Он вскинул руку – ее покрывали окровавленные перья. Его затрясло на краю бездны из теней. Подброшенные в воздух небрежным жестом перья медленно взлетели. Несколько мгновений они парили слабо перемигивающимися звездами в угасающем бархатном небе, а затем наступила темнота.
ДЖУДИТ Л. КОМО
Жар-птица
(Пер. В. Лушникова)
Джудит Линн Комо родилась в Вашингтоне, округ Колумбия, и занимается только писательским трудом. Ее интересуют старинная музыка, английские романы XVII и XIX веков, антропология и, конечно, «все мрачное и ужасное».
С 1987 года ее проза публиковалась в таких журналах и антологиях, как «Grue», «Haunts», «Twisted Night Slivers», «Dreams & Nightmares», «The Women Who Walk Through Fire», «Women of the West», «Borderlands II» и «The Year's Best Horror Stories». Ее первый роман назывался «Пейзаж с привидениями» («Haunted Landscapes»).
«Жар-птица» – это динамичный сплав детектива с триллером, от которого у вас ладони вспотеют…
Главное – концентрация внимания. Если хочешь справиться с задачей, забудь обо всем другом. Отныне я – Жар-птица, парящая над собственным пеплом.
Не обращая внимания на пот, заливающий лицо, я стою перед стеной в зеркалах, едва касаясь рукой балетного станка. Раз за разом поднимаю вверх колено и подвожу его к носу, потом очень медленно выпрямляю ногу и тяну носок к потолку.
Техника, линия, гармония и равновесие являются классическими элементами моего танца. Балет – это праздник тела, доведенного до совершенства инструмента, и торжество суровой дисциплины, благодаря которой рождается мастерство движения. Отталкиваясь от поручня и скользя к центру холодной, погруженной в тишину студии, я стараюсь думать исключительно о танце.
Как хочется сделать вид, что сейчас не четыре часа утра, я вовсе не измучена и что мне не грозят травмы из-за чрезмерных нагрузок. Встав на пуанты, делаю десяток безумных фуэте, вращений на одной ноге, от которых голова идет кругом и нарушается восприятие действительности.
Как хочется выкинуть из головы события прошлой ночи и заполнить танцем пустоту в душе.
Удерживать равновесие помогают силы света и земного тяготения. Стаккато балеток по твердой древесине пола поглощает все мое внимание. Я заставляю себя забыть, но, даже когда мое тело, преодолевая изнеможение, врывается в сферу высшего блаженства, я вспоминаю…
…всегда один и тот же сон: я бегу по длинному полутемному коридору в окружении призрачных голубых фигур. Кровь пульсирует в висках и почти заглушает звуки наших тяжелых ботинок, когда мы приближаемся к обшарпанной металлической двери в конце коридора. Среди гневных криков и шумной сутолоки дверь внезапно распахивается. (В этой части сна я отчаянно пытаюсь проснуться, настолько невыносимо зрелище, которое предстоит увидеть.) Мои пронзительные крики из сна проникают в подсознание. Я вскакиваю на ноги и просыпаюсь, охваченная слепым страхом.
Этот сон – отголосок другой стороны моей жизни. Для большинства танцоров двойная жизнь неизбежна. Прежде всего – великая страсть к танцу, но, если ты не ведущий исполнитель в труппе, всегда есть работа на полный день, которая позволяет платить за жилье и балетки.
Когда не танцую, я работаю на город в составе тактической штурмовой команды, которую полицейское управление Детройта за глаза именует «Полицией психов». Нас привлекают, если правонарушители баррикадируются. Нередко это люди с психическими расстройствами. Отсюда и прозвище.
Меня зовут Джулианна Кристина Ларкин. В танцевальной студии я – просто Джулианна, а в полицейском управлении – Шустроножка или Леденцовая Фея (клички, конечно). Первое время парни из нашей команды осложняли мне жизнь, отпуская шуточки про балерин и грубо прохаживаясь по поводу моего пола. Теперь они зовут меня Ларкин, что весьма разумно с их стороны.
Когда я выезжаю на задание, меняются снаряжение и форма одежды. На работе вместо обтягивающего трико и балеток я ношу накладки из гибкой брони, прикрывающие мои грудь, спину и область паха, и тяжелые ботинки. Паукообразные наушники двусторонней многоканальной радиосвязи позволяют нам переговариваться. Имеется разное оружие: дробовик – для огня поддержки, автоматическая винтовка М16 А-2 – для ближнего боя, штурмовая винтовка 223-го калибра – для дальнего. Обычно я ношу А-2 – относительно легкую и эффективную. Также у команды есть гидравлические домкраты для взлома запертых дверей, системы заброски баллонов со слезоточивым газом и хитроумное приспособление, стреляющее взрывными устройствами для отвлечения внимания («громовспышки»).
Служба в тактическом подразделении полиции, как и балет, требует скорости, силы, выносливости и неукоснительного соблюдения расписания тренировок. Эти две, казалось бы, разные сферы вполне сопоставимы. В них-то я и блистаю. А вот овладеть навыками общения мне пока не удается.
Юность была для меня кошмаром. Девочки, которые уже в младших классах средней школы вымахали под метр восемьдесят, чувствуют себя прокаженными. Впрочем, после целого дня в школе, где сверстники демонстративно обходили меня стороной, а то и откровенно презирали, я попадала в танцевальный класс и превращалась в лебедя – моим длинным рукам и ногам все завидовали.
– Выпрямись, Джулианна! Тянись ввысь! – рявкала из дальнего конца студии мадам Джединов, стуча своим жезлом в такт музыке. – Выгни шею! Протяни руку!
Изящество и красота танца позволяли мне быть самой собой.
На жестоких улицах центральных районов Детройта тоже можно найти изящество и красоту. Но вместо радостного танца жизни это отчаянная и невыносимо прекрасная пляска смерти…
Моим первым заданием в полиции стал тип, который забаррикадировался в бедном и полном наркоты квартале в центре города. Когда я прибыла на место, здание было пришпилено к ночному небу прожекторами и окружено вооруженными полицейскими.
Лейтенант Стивен Брофи, командир моей группы и ветеран Вьетнама, отслуживший там два срока, заявил: «Я хочу, чтобы ты держалась сзади, юная леди. Проблемы на этом задании мне не нужны. И так забот полон рот, нянчиться с тобой некогда!»
Его сомнения в моей компетентности не раздражали, наоборот, я сама испытывала опасения. Все в управлении знали, что я получила место в команде, чтобы пресечь иски против города с обвинениями в дискриминации по половому признаку. Я подумала, что смогу проявить себя, когда придет время, но в тот момент трусила, как заяц.
Прилаживая свои радионаушники, я услышала пронзительный крик, доносившийся из окна квартиры на четвертом этаже: там что-то свешивалось с подоконника. Убрав волосы под каску, я увидела, что это ребенок – младенец. Его держали за лодыжку, и тельце опасно раскачивалось в десяти метрах над унылой пустотой двора.
Малыш кричал от ужаса, размахивая ручками и выгибая спинку. У меня замерло сердце. Через несколько секунд ребенка грубым рывком втянули в окно, и он исчез из виду. Но детский плач еще долго носился эхом в холодном ночном воздухе.
– Да-да, – произнес Брофи, сделав знак следовать за ним к грузовику с оборудованием. – У нас тут маньяк, малышка.
Он вручил мне тяжеленный гидравлический домкрат, который я должна была нести во время штурма, и мы присоединились к остальным членам команды для короткого инструктажа. Сведения оказались устрашающими. По неподтвержденным данным, в триста второй квартире находится психопат по имени Ральф Эспозито. Он взял в заложники свою бывшую жену и детей. Несколько ранее в квартире раздались выстрелы, после чего из окна вышвырнули предмет, в котором опознали голову несчастной женщины. Сколько выжило детей из шестерых, предположительно находившихся в квартире, неизвестно. Ситуация быстро ухудшалась, и теперь жизнь младенца, возможно единственного выжившего заложника, находится под угрозой.
Наша задача – полномасштабный штурм и уничтожение подозреваемого.
Мы прокрались в здание мимо десятка офицеров в форме и, затаив дыхание, целую минуту ждали в конце коридора четвертого этажа, пока лейтенант Брофи не дал сигнал двигаться дальше. В тот момент я была очень напугана, а события развивались так стремительно, что все произошедшее вспоминается мне в каких-то неясных очертаниях и всполохах.
Темно-синие фигуры протискиваются одна за другой по коридору. Еле слышное скольжение ботинок по линолеуму, и мы останавливаемся перед дверью триста второй квартиры. Я передаю домкрат Фреду Залуте – заместителю командира группы, вытаскиваю из-за спины свою А2 и снимаю ее с предохранителя. Дверь гнется и распахивается, звучат выстрелы, и Залута оказывается на полу, корчась от боли. Я понимаю, что он стонет, но слышу только стучащую в висках собственную кровь. Обнаженный человек, весь покрытый запекшейся кровью, наводит на меня винтовку (нет!), конец ствола вспыхивает светом, и что-то сильно бьет меня в плечо. Я начинаю падать, в полной уверенности, что уже мертва, но автоматически навожу красную точку своего лазерного прицельного устройства в середину лба безумца и быстро выпускаю очередь. Падая, я вижу, как макушку подозреваемого подбрасывает вверх и она разрывается на сотни осколков и капелек, которые веером летят во всех направлениях. Повернув голову, замечаю брызги темной крови, которая хлещет из моего развороченного плеча. Когда ударяюсь о пол, в голове крутится вопрос: «Где ребенок?» Затем – крики, суматоха, а я лежу раненная и ошеломленная, но пока еще не чувствую боли. Медики толпятся надо мной, поднимают на носилках, и мои глаза застывают на уровне странного предмета, который выглядит как кусок сырой говядины, пришпиленный к стене большой кухонной вилкой.
Время скручивается и растягивается, замедляется и ползет…
«Как странно, – думаю я, скользя взглядом по голубым венам, пронизывающим этот странной формы кусок мяса. Ручейки крови бегут вниз по грязной стене под ним. – Очень, очень странно…»
Люди говорят со мной, но я слышу только приглушенный голос полицейского в форме, который обращается к другому офицеру:
– Что за ублюдок! – говорит он, печально покачивая головой. – Всех поубивал. Содрал с младенца кожу живьем и пригвоздил его к стене вилкой прямо перед тем, как ворвалась команда спасателей. Каких-то пять минут могли его спасти. Вот досада…
Когда я начинаю визжать, санитар скорой помощи всаживает мне иглу, и я падаю в темноту.
Первое, о чем подумала, когда очнулась в больнице, – тот несчастный изуродованный ребенок, пригвожденный к стене. Я думала о нем каждый день в течение последних двух лет. Впоследствии узнала из отчетов, что у человека, которого я убила, давно были проблемы с психикой. Его выпустили из государственной лечебницы тем самым утром из-за бюджетных сокращений. Ральф Эспозито. От одного звука его имени в шее начинает колоть. Ребенка, которого он убил, как и свою бывшую жену и других пятерых детей, звали Кармелита. Такое музыкальное имя, полное смеха и обещаний. Оно все время звучит у меня в голове.
Месяцы потогонных занятий в танцевальной студии и спортзале полицейского управления привели мое плечо в норму. Я всегда справлялась с физическими нагрузками, которые давала жизнь. А вот голова по-прежнему беспокоит. Если бы мне только удалось выкинуть из своих снов образ того бедного ребенка – несчастной Кармелиты…
Парни из команды от всей души приветствовали мое возвращение на службу. Меня больше не считали назойливой персоной, которая получила работу из политических соображений и для поддержания необходимого имиджа управления полиции.
Лейтенант Фред Залута, также раненный во время штурма триста второй квартиры, стал моим защитником. Он настаивает, что я спасла ему жизнь, но ведь я просто делала свое дело. Ему известно, что я живу одна, поэтому они с женой приглашают меня на домашние семейные обеды с участием их троих детей по крайней мере раз в месяц. Мне нравится наблюдать за семейством Залута. Оно всегда в движении, не прекращаются ссоры и перебранки, но чувствуется, что каждый уголок их загроможденного дома светится любовью. Я росла в одиночестве. Дом моих родителей был холодным и тихим, с безукоризненно пустыми углами.
Командир группы лейтенант Брофи и двое других ее участников – Паркс и Чаннинг – относятся ко мне нормально, но мы не общаемся. Вообще после этой истории мы стали по-настоящему сплоченной командой, хотя принято считать, что эмоциональная вовлеченность опасна. Думаю, мы с Залутой напрашиваемся на неприятности, но я уже не могу представить свою жизнь без чудесных вечеров с его семьей и охотно рискну ради этого.
Когда начались сны о штурме триста второй квартиры, я спросила у Залуты, не думает ли он, что я сошла с ума.
– Не-а, – протянул он. Но поскольку, говоря это, Залута не смотрел мне в глаза, я поняла, что обсуждать эту тему ему нелегко. – Мы все видим сны. Когда-то я слышал, что единственный способ полностью избавиться от кошмара – это заменить его новым кошмаром.
– Ты тоже видишь сны?
– Да, конечно. Была одна операция, в семьдесят втором. Психопат скрутил несчастной старой леди голову и сделал ею два полных оборота, пока я стоял там с разинутым ртом. Меня долго мучила мысль, что, если б я не был таким зеленым и напуганным, мог ее спасти. Хотя этот сон приходит все реже. Постепенно станет лучше, Ларкин. Вот увидишь!
Я кивнула, расстроенная видом его поникших плечей и застывшим на широком лице унылым выражением, и решила больше не затрагивать эту тему.
Два года после штурма триста второй квартиры пролетели незаметно. Я делю свое время между работой в полиции и балетом, и это здорово. Пока я не открываю замок унылой квартирки, которую снимаю в центре. (Даже полицейские и балерины расходятся по домам.) Быть может, однажды я куплю занавески или кошку…
Пресса часто называет Детройт «городом убийств», а, с моей точки зрения, его центральная часть напоминает отвратительный организм, который болезнь поражает с космической скоростью, питаясь нищетой и гневом, царящими на улицах. Не знаю, существует ли действенное лекарство. Я лишь помогаю бороться с симптомами: бандами подростков, воюющих за районы сбыта наркотиков; психами, ошалевшими от крэка и «ангельской пыли»; вспышками семейного насилия. Автоматическое оружие вроде «Узи» и пистолетов «Беретта», оснащенных 100-зарядными барабанами, – обычное дело в неблагополучных кварталах. И предпочла бы иметь дело с забаррикадировавшимися бандитами, не поделившими рынки сбыта наркоты, чем с психами. Бандиты, как правило, быстро сдаются: они ценят собственную жизнь. А придуркам все по фиг: это делает их более коварными и опасными.
Какой бы ни была причина, все штурмы похожи: хорошо поставленный танец, который вряд ли станет рутиной. Это часть моей работы. Я ее люблю и ненавижу одновременно. Испарина и дрожь, нападающие за секунду до начала атаки, напоминают ощущения за кулисами перед выходом с танцем на публику. И волнующе, и страшно. Иначе не бывает.
Когда распахивается дверь квартиры, где засел очередной псих, у меня душа уходит в пятки. Ведь неизвестно, что там. Но когда вся команда бросается внутрь, мной овладевает ледяное спокойствие. Включаются интуиция и навыки. Так или иначе, все заканчивается в считаные минуты. После операции, как и после выступления в балетном спектакле, я испытываю чрезвычайно приятное чувство физической и эмоциональной удовлетворенности, которое между собой мы называем послегорением. Именно это ощущение управляет мной и заставляет работать на пределе возможностей, временами мешает судить здраво, но заставляет сердце замирать от радости – на несколько минут.
Залута говорит, что все гоняются за послегорением в том или ином виде. Думаю, он прав.
Меня беспокоит, что иногда я испытываю странное влечение к жестокости. Насилие, увы, является неотъемлемой частью работы полиции, но мало кто осознает присущее балету насилие человека над самим собой. Балерины выглядят хрупкими, похожими на фей созданиями, но это – иллюзия. Розовые атласные балетки и темные трико обычно скрывают ступни, похожие на сырой бифштекс, и безобразные хирургические шрамы, которыми иссечены деформированные колени и лодыжки.
Лично мне раны и боль внушают ужас, и тем не менее я продолжаю нестись вперед без оглядки. Не знаю, вероятно, со мной что-то не так. Я никогда не отличалась склонностью к самокопанию, но после того, что случилось прошлой ночью, все стало иначе. Я изменилась.
Вчера вечером я приняла душ и уже складывала в шкафчик свое обмундирование, как вдруг поступил вызов. Это странно, потому что обычно имеющиеся четыре команды работают посменно. Но пришлось ехать.
Когда мы прибыли к месту происшествия, было уже темно и чертовски холодно, как бывает только зимней ночью в Детройте. Большая толпа зрителей собралась на улице напротив многоквартирного пятиэтажного дома, отвратительного на фоне черного зимнего неба, залитого светом множества огромных прожекторов. Толпа была явно возбуждена, подобно морю, волновалась за сомкнутыми рядами офицеров полиции, которые с трудом поддерживали порядок.
«Они захватили мою маму!» – кричал молодой чернокожий мужчина в тонком сером свитере, пытаясь прорваться за заградительный барьер. Пожилая женщина, выкрикнув: «Господи, помоги!» – упала в обморок, исчезнув в колышущемся море тел.
Меня поразила одна странность: никто из людей на улице не вел себя как зевака. Вместо типичных добродушных зрителей, жаждущих зрелища, здесь у каждого был какой-то личный интерес. Большинство женщин и многие мужчины рыдали и стонали, не отводя глаз от залитого светом здания.
Я поняла тогда, что будет скверно. Очень скверно…
Услышав, что лейтенант Брофи вызывает группу на инструктаж, я побрела против воли; мне не очень-то хотелось узнать, что происходит. «Боже, – подумала я, – просто дай мне сделать свое дело и убраться отсюда!» Когда я уже почти присоединилась к своей команде, толпа внезапно замерла. У меня мурашки поползли по коже оттого, что все люди застыли как зомби и стояли с бледными, перекошенными от ужаса лицами, обращенными к зданию.
Обернувшись, я испытала настоящее дежавю. Крича от ужаса, маленькая Кармелита Эспозито – дитя моих ночных кошмаров – болталась над тротуаром на высоте третьего этажа. Ее держал человек с бешеными глазами. Не было ни малейшего сомнения в том, что это ее отец, Ральф Эспозито, тот самый, которого я убила два года назад.
Несмотря на ледяной ночной ветер, меня бросило в жар. Я остолбенела; мои плечи словно придавило весом в тысячу фунтов.
Я бы, наверное, так и стояла, если бы Залута, вцепившись в мою руку, не закричал:
– Ларкин! Это та самая старушка, о которой я тебе рассказывал! О Матерь Божья, голова у нее на месте, и она еще жива! О боже!
Развернувшись, я посмотрела на Залуту. Он глядел на здание, а его лицо было искажено мукой. Я резко встряхнула его руку, и он посмотрел на меня. Не знаю, сколько мы так стояли, вцепившись друг в друга, но, когда вновь обратили взгляды на дом, все, что нам привиделось, исчезло.
И тут началось… Толпу охватила истерика: люди стали визжать и наваливаться на барьеры, требуя, чтобы полиция приняла меры. Приемопередатчик в стоявшем рядом автомобиле нашей группы проорал что-то про сбор подразделения по сдерживанию массовых беспорядков. Коченея, мы вдыхали холодный воздух, и перед нашими лицами клубились облачка; мои легкие работали быстро и напряженно. Двое подростков прорвались через полицейское заграждение и рванули к зданию, но их остановил и вернул за барьеры высоченный офицер.
– Не вижу здесь другой штурмовой команды, – заметила я Залуте, когда мы направились к грузовику, чтобы забрать свое оборудование. – Я думала, здесь будут все.
– Я слышал, как шеф говорил Брофи, что другие группы выдвигаются на место и готовятся к действиям. Они просто дожидаются сигнала от передовой команды.
– Кто впереди? – спросила я.
– Не знаю, но я рад, что это не мы.
Я кивнула, пока мы натягивали нашу броню.
– Хотела бы я знать, что за дьявольщина тут творится. У нас галлюцинации или кое-что похуже. Как во сне.
– Хотел бы я, чтобы ты видела сон, – произнес Залута, поднимая свой девятимиллиметровый пистолет-пулемет Хеклера и Коха – зверское оружие, для меня слишком тяжелое. – Если бы это был сон, мы все были бы дома.
Пока мы прилаживали радионаушники, остальные члены команды – Брофи, Паркс и Чаннинг – забрались сзади в грузовик и присоединились к нам; их бледные лица с покрасневшими от мороза губами и носами были мрачны.
– Вот какое дело, – сказал лейтенант Брофи, растирая руки. – В здании творится какая-то чертовщина.
Все засмеялись, кроме самого Брофи, который едва улыбнулся. Дав нам немного расслабиться, он нахмурился, его глаза сузились.
– Никто не понимает, с чем мы столкнулись. Как бы там ни было, происходят дьявольски странные вещи.
Все закивали.
– Ладно. План таков. Передовой отряд – группа Эрла Кука. Они начнут штурм через несколько минут. Мы – последние, для поддержки. Нас вызовут, только если передовым отрядам не удастся разрешить ситуацию.
Повисло тягостное молчание.
– Вот что мне известно, – продолжил Брофи. – Около шести часов вечера в управление начали поступать звонки от людей явно в истерическом состоянии. Все они заявляли, что видели различные события, происходившие по этому адресу. Четыре офицера полиции в форме вошли в здание вскоре после шести тридцати, но до сих пор оттуда не вышли. – Тщательно подгоняя броню, защищающую пах, Брофи добавил: – Давайте не будем сносить себе крыши опасениями, пока не получим рапорт с места событий от передовой группы, ладно? – Он взглянул на меня. – А ты, Ларкин, не разноси все, что попадается под руку.
Мы рассмеялись, качая головой, затем медленно, друг за другом вылезли из грузовика. Паркс отправился за горячим кофе на всех, остальные заняли позиции позади полицейских автомобилей, припаркованных полукругом перед зданием. Мы ждали. Ожидание длилось бесконечно долго. Напряжение достигло пика. Все ерзали, двигались, покашливали…
Позади нас волновалась толпа: возгласы людей сливались в непрерывный рев, который то нарастал, то затихал, взрываемый громкими воплями и сиплыми криками. Я подумала, что эта буйная толпа – не меньшая угроза жизни и здоровью, чем то, что находится в здании. Как потом выяснилось, я очень сильно ошибалась…
Первая команда рьяно взялась за дело, для начала взорвав несколько «громовспышек». Они не причиняли вреда, но гарантировали временную потерю ориентации во времени и пространстве. Под прикрытием этого отвлекающего маневра спецподразделение вошло в здание.
Когда звуки светошумовых гранат наконец перестали бить по ушам, я услышала, что происходит внутри, по командному радио, подключенному к приемопередатчикам группы. Это были выстрелы вперемешку с самыми жуткими воплями, которые мне когда-либо приходилось слышать и которые, уверена, будут звучать в моей голове еще много-много лет. Я стиснула кулаки так сильно, что ногти вонзились в ладони. Нестройный шум разорвали несколько яростных слов, которые я разобрала с трудом:
– …отсюда! – пронзительно вопил один.
– …треклятые псы! Нет… О боже!
Стрельба прекратилась, но крики продолжались еще в течение по меньшей мере минуты. Затем наступила тишина.
После этой жуткой паузы все заговорили разом, и Брофи был вынужден рявкнуть, чтобы быть услышанным. Как только мы заткнулись, он сказал просто:
– Вторая группа готовится войти. – И отвернулся.
Залута прошептал мне в ухо:
– Это Келлерман кричал про псов по радио. Он до смерти боится собак, с тех пор как несколько лет назад наркодилер, засевший в мотеле, спустил на него добермана.
Мы уставились друг на друга. Здесь каждый переживал свой личный кошмар.
– Нами явно манипулируют. Это реально? – спросила я, слыша, как мой голос становится все выше.
Залута устало пожал плечами и похлопал меня по руке. Ему под сорок, но он уже выглядит стариком.
– Я не знаю, Ларкин. Не знаю…
Толпа вновь стала заводиться, но вторая штурмовая группа утихомирила ее, ворвавшись в здание под очередные взрывы и вспышки. И вновь радио затрещало воплями и выстрелами. Но на этот раз, после того как все стихло, из фонового шипения возник один отчетливый голос – дрожащий, но торжествующий, провозгласивший победу.
– Я схватил этого ублюдка! – кричал он. – Я веду его, ребята! Не вышибите мне мозги, когда мы выйдем. И засылайте сюда медиков, парни. У нас тут просто бойня… А сейчас не стреляйте – мы выходим из здания.
Меня обдало горячей волной облегчения. Я повернулась лицом к зданию, стала радостно кричать и аплодировать вместе с остальными, когда показались две фигуры.
– Это Делрой Стентон, – сказал Паркс.
Бурные аплодисменты постепенно замерли, когда стало ясно, что что-то неладно: Стентон тащил за драный воротник истекающего кровью человека в темно-синей форменной рубашке штурмовой команды. Пленник оказался членом его собственной группы.
– Видите? – безумно вскричал Стентон, когда двое медиков бросились к нему и забрали пленника. Группа офицеров, включая лейтенанта Брофи, столпилась вокруг него. У него был дикий взгляд, зрачки закатились, видны лишь белки. – Это чудовище! – Упав на колени, он зарыдал. – О боже! Это даже не человек!
Очень быстро, так, что никто не успел его остановить, Стентон поднял свой пистолет и вставил в рот.
– Нет! – вскрикнул Брофи, бросившись к нему и протягивая руки к пистолету.
Я зажмурилась на долю секунды раньше, чем выстрел громыхнул в ночи, отдаваясь эхом по холодным улицам. Рядом со мной простонал Залута.
Началось какое-то безумие. Оцепенение спало, и толпа пришла в неистовство: люди кричали и швыряли пустые бутылки и прочий хлам в полицейских, которые изо всех сил пытались их сдержать. В нашем лагере профессиональная благопристойность словно испарилась. По рядам пронеслись яростные требования полностью раскрыть информацию о положении дел. Двое из нас мертвы – это известно; еще двенадцать жизней – наши вероятные потери в здании. Офицер по фамилии Деррик взобрался на крышу автомобиля с мегафоном и прокричал:
– Штурмовым командам три и четыре немедленно явиться на командный пост!
– Это нас, – произнес Залута.
Следуя за ним, я поразилась нереальности своих ощущений. Даже блестящие черные каблуки ботинок Залуты, идущего впереди, которые то вспыхивали, то гасли, смотрелись как-то странно: они были более яркими; их поверхность словно утратила гладкость. Звуки лишились резких граней, стали округлыми, глухими.
Когда мы прибыли на командный пост, сооруженный на скорую руку на открытом воздухе в противоположном конце полицейского оцепления, лейтенант Брофи и командир третьей штурмовой команды разговаривали с шефом полиции и его людьми. Среди оживленно беседующих сотрудников управления находился странный человечек, одетый в длинную черную тунику, которая прикрывала облегающие черные брюки. Он стоял с очень серьезным видом, прижимая к узкой груди потрепанный кожаный портфель. Когда я уставилась на него, он повернул голову и посмотрел прямо на меня, буквально пригвоздив взглядом своих блестящих темных глаз.
Мы долго разглядывали друг друга, пока чары не нарушил резкий голос Мела Андерсона, крикливого и лысеющего представителя управления, ответственного за связи с прессой.
– Ребята! – воскликнул Андерсон, размахивая руками так, что его штормовка подлетела вверх, к шее. – Давайте немного успокоимся! У меня есть информация для членов штурмовых команд. Послушайте.
Лейтенант Брофи, стоявший позади Андерсона, вращал глазами и слегка покачивал головой, подтверждая свою широко известную неприязнь к этому человеку, которого мы между собой называли Капитан Видео.
– Вот что у нас есть, – продолжил Андерсон, обращаясь к желтому блокноту в левой руке. – Установленные потери – два офицера. Двенадцать офицеров пропали без вести. В здании – неустановленное число жильцов, их состояние неизвестно. Причинные факторы не установлены. – Он сделал паузу, демонстрируя свое фирменное Озабоченное Выражение Лица, с которым я частенько видела его в вечерних новостях. – Мы доподлинно не знаем, что тут происходит, поэтому привлекли эксперта по паранормальным явлениям.
Подняв вверх руки, чтобы подавить поднявшийся гул негодующего ворчания, он добавил:
– Вы все знаете, что время от времени отдел по раскрытию убийств пользуется услугами медиумов. Когда заходит в тупик со своими расследованиями…
– Да ладно тебе, – раздался чей-то крик.
– Мы не охотники за привидениями! – выкрикнул кто-то.
– Послушайте! – гневно рявкнул Андерсон, указывая на нас пальцем. – Если кто-нибудь из вас, спецов, может объяснить, что происходит в чертовом здании, пусть выйдет вперед!
Тишина.
– Прекрасно, – изрек он, поправляя галстук. – А теперь заткнитесь и слушайте. – Он протянул руку в сторону человечка в черной тунике, который вышел вперед и встал рядом с Андерсоном. – Мистер Чейз любезно согласился поделиться своим опытом и поработать с нами. Предполагается, что весь личный состав будет относиться к мистеру Чейзу с максимальным уважением. – Обведя нас угрожающим взглядом, он прорычал: – Это понятно?
«Все становится слишком странно», – думала я, поблагодарив Чаннинга, который протянул мне пластиковую чашку пахнущего горечью кофе.
– Я бы хотел поговорить с юной леди, – произнес Чейз высоким, слегка грассирующим голосом.
Я, как и все вокруг, стала озираться по сторонам в поисках предполагаемой «юной леди», но, когда мой взгляд вновь упал на странного человечка, которого привлекло управление, поразилась, увидев, что он указывает на меня.
Я показала на себя пальцем, и мистер Чейз кивнул.
– О боже, – беззвучно произнесла я и залпом выпила кофе.
Сопровождаемая улюлюканьем и гоготом парней, я проследовала за медиумом, лейтенантом Брофи и Мелом Андерсоном в один из патрульных автомобилей и забралась на заднее сиденье.
– Это – капрал Ларкин, – представил меня Брофи, устроившись на переднем сиденье лицом ко мне. Я заметила в его взгляде безмолвное извинение. – Чего вы от нее хотите?
– Она – единственный человек, способный разрешить эту прискорбную ситуацию, – сдержанно ответил мистер Чейз.
– Что вы имеете в виду под «способный»? – спросил Андерсон. – У нас тут полно мужчин.
