Текст книги "Ужасы: Последний пир Арлекина (сборник)"
Автор книги: Поппи Брайт
Соавторы: Харлан Эллисон,Майкл Маршалл,Стивен Джонс,Джонатан Кэрролл,Мелани Тем,Томас Лиготти,Николас Ройл,Элизабет Масси,Кевин Джеттер (Джетер),Рэй Гартон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 35 страниц)
Ночь… Я с трудом подавил дрожь, и мы двинулись к сердцу чудовищного строения.
Семь месяцев назад Британия и Китай пришли к соглашению, что Гонконг будет возвращен родной стране в 1997 году. Тогда же было решено расчистить и снести Застенный город и переселить его обитателей. На этом месте хотели разбить парк.
Застенный город располагался посередине Цзюлуна, на материке. Когда-то давно там обитали маньчжуры и поселение было огорожено стенами, но японские завоеватели растащили камни для строительства своих домов. Тем не менее район продолжали называть Застенным городом. Маньчжуры использовали его в качестве форта для обороны от британцев. Но позднее англичан пустили на полуостров, и в Застенном городе поселились китайские чиновники, в обязанности которых входили доклады Пекину о деятельности гвайло. В конце концов он превратился в архитектурный кошмар, настоящие трущобы. Этот район игнорировали и отказывались патрулировать британцы, Пекин его тоже официально не признавал. Очень быстро Застенный город стал вне закона и получил новое имя – «Запретное место». Там продолжали практику врачи без лицензии и процветали все виды пороков. Молодежные банды и Триада раскрашивали его стены кровью. Он стал символом смерти и домом для тысяч призраков.
Мы два часа пробирались по наполненным гнилыми запахами туннелям, перелезали через кучи грязи и мусора и совершенно выдохлись. Я расцарапал колени, а в моих волосах роились стаи насекомых. Говорили, что в этих проходах живут пауки и даже змеи. И уж наверняка – вши, москиты и прочие мелкие кусачие твари. Но это еще полбеды: отовсюду торчали осколки металла, ржавые гвозди, а с потолка свисали обрывки проводов. Маленький кантонец наступил на гвоздь и проткнул насквозь ступню. Теперь он хромал и тихонько постанывал – понимал, что если вскоре не получит медицинскую помощь, заражение крови неминуемо. Я жалел молодого человека, который в обычной жизни, скорее всего, хорошо справлялся со своими обязанностями. Он служил закону в одном из самых густонаселенных городов мира, и я часто наблюдал, как люди его склада грамотно (и зачастую – мирно) разбираются с самыми отвратительными ситуациями. Но здесь не помогут ни знаки дорожного движения, ни переговоры, ни даже оружие. Кантонец показался мне знакомым. На его лице виднелись шрамы – блестящие участки кожи, следы пластической операции. Я попытался припомнить, где его видел, но в голове стоял туман.
Тело проводника мы несли по очереди. Когда я заставил себя прикоснуться к нему и поборол брезгливость, эта обязанность перестала меня смущать. А вот вес трупа удивил: я не думал, что человек может быть таким тяжелым. Уже через десять минут руки просто выворачивались из суставов. Сначала я нес ноги и решил, что нести голову легче. Я предложил поменяться и обнаружил, что голова в два раза тяжелее. Неплохой повод для ненависти к покойному!
Через четыре часа мое терпение лопнуло.
– Я отказываюсь его таскать! – заявил я полицейскому, который собирался увести мою жену. – Если вы хотите вынести тело наружу, тащите его сами. Ты тут – начальник, так что делай свое дело.
– Вот как, – ответил Джон. – Устанавливаешь правила?
– Иди в задницу! Я не могу доказать, что ты хотел бросить меня здесь, но уверен в этом. И когда мы выберемся отсюда, нам предстоит серьезный разговор.
– Если мы выберемся отсюда, – пробормотал он.
– Если?
– Именно. – Джон вздохнул. – Как видишь, пока мы топчемся на месте. Будто Застенный город пытается удержать нас. Клянусь, нас заставляют ходить кругами! Мы уже давно должны были выйти.
– Но нас будут искать, – сказал я.
– Да. Кто-нибудь придет, – поддержал меня один из полицейских.
– Боюсь, что нет. Никто не знает, что мы здесь, – в голосе Джона звучало удовлетворение.
Теперь я окончательно понял, что был прав. Он собирался оставить меня в сердцевине этого забытого богом строения. На секунду я задумался: а что стало бы с полицейскими и проводником? Несомненно, что их можно было подкупить. Гонконгская полиция славилась своей коррупцией. Может, он выбрал их именно поэтому?
– Сколько у нас времени? – спросил я, возвращаясь к насущным вопросам.
– Около пяти часов. Затем начнется снос. Он запланирован на шесть утра.
Вдруг молодой полицейский издал захлебывающийся стон, и мы немедленно повернулись к нему фонариками на касках. Сперва я не мог понять, что случилось и почему он бьется в конвульсиях, сидя на полу. Джон Спикмен наклонился над ним, затем выпрямился и протянул:
– Бог ты мой… Еще один.
– Что? – закричал я. – Что с ним?
– Гвоздь длиной в шесть дюймов. Вошел в голову за ухом. Какого черта? Я не понимаю, как он мог наколоться на него.
– Может, гвоздь вылез из дерева? – спросил я.
– И что ты хочешь сказать?
– Я не знаю. Но два человека умерли в результате странных несчастных случаев, в которые трудно поверить. А ты что думаешь? Почему мы не можем выйти отсюда? Это место размером с футбольный стадион, а мы бродим здесь уже несколько часов.
Второй полицейский смотрел на своего коллегу широко распахнутыми неверящими глазами. Потом ухватил Спикмена за воротник и выпалил:
– Мы пойдем. Мы пойдем наружу.
И длинная тирада на певучем языке, из которой Джон, возможно, что-то и разобрал. Я же не понял ни слова.
Спикмен отодрал пальцы полицейского от воротника, отвернулся от него и посмотрел на труп.
– Он был хорошим полицейским, – произнес Джон. – Джимми Вонг. В прошлом году спас из пожара мальчишку – вытащил его в зубах, волоком по полу и по лестнице, потому что так обжег руки, что не мог его взять. Ты должен помнить. Ты писал про него статью.
Теперь я вспомнил. Джимми Вонг! Губернатор наградил его медалью. Полицейский гордо отдал честь забинтованной рукой. Однако сегодня он был не героем, а жертвой номер два.
– Прощай, Джимми, – сказал Джон.
Он тут же забыл о полицейском и обратился ко мне:
– Мы не сможем вынести оба тела. Придется оставить их здесь. Я…
Больше я ничего не услышал. Раздался треск, и я почувствовал, что падаю. Чуть сердце из груди не выскочило! Я приземлился на спину. Между лопаток вонзилось что-то острое и вызвало резкую боль; мне с трудом удалось вырваться. Поднявшись на ноги, я провел рукой по полу и наткнулся на тонкое острие, влажное от крови.
– Ты жив? – спросил голос сверху.
– Вроде да. Тут гвоздь.
– Что?
Мой фонарик погас, и я потерял ориентацию в пространстве. Если судить по свету ламп наверху, я пролетел около четырнадцати футов. Снова провел рукой по спине – теплая, влажная кровь, но, если не считать боли, ничего страшного со мной не происходило. Значит, легкие и другие органы не задеты, иначе я бы корчился в пыли и харкал кровью.
– Мы попробуем добраться до тебя, – сказал Джон, и свет удалился.
– Нет! – закричал я. – Не бросайте меня! Дайте мне руку. – Я потянулся к пролому. – Помогите!
Но протянутая рука повисла в воздухе. Они ушли, оставив темноту. Я лег и лежал неподвижно. Повсюду гвозди. Сердце колотилось. Я был уверен, что скоро умру. Застенный город поймал нас в ловушку, и нам из нее не выбраться. Когда-то в нем кипела жизнь, но мы украли у него душу, забрали обитавших в его стенах людей. И теперь даже скорлупу ждало уничтожение. Виноваты в этом мы – представители власти, которая распорядилась о сносе. Город явно мстил за себя. Ведь никто не любит умирать в одиночку и не хочет покидать этот мир, не оставив о себе памяти. В древнем черном сердце обнесенного стенами города маньчжуров осталось достаточно жизни, чтобы прихватить с собой пять презренных смертных, представителей закона. Стоит попробовать крови гвайло – и входишь во вкус…
Рана начала болеть, и я поднялся на затекшие ноги. Я ощупью медленно продвигался вдоль стены и осторожно делал каждый шаг. Какая-то живность разбегалась из-под ног, шелестела у лица, но я не обращал на это внимания.
Одно неверное движение – и окажешься на вертеле. В воздухе витал запах смерти и забивался в ноздри. Он пытался породить страх. Единственный способ выжить – сохранять спокойствие. Стоит запаниковать – и все кончено. Меня не покидало ощущение, что здание может убить меня в любую секунду, но растягивает удовольствие и ждет, когда я окунусь в безумие; и лишь сполна насладившись моим ужасом, оно добьет меня последним милосердным ударом.
Я на ощупь пробирался по туннелям около часа; мы оба – я и город – демонстрировали завидное терпение. Застенный город пережил столетия, что ему час-другой? Оставленное маньчжурами и Триадой наследие смерти не знало времени. Древнее зло и современное беззаконие объединили силы против чужеземца, гвайло, и зловещая тьма ухмылялась в ответ на попытки помешать ей высосать жизнь из моего тела.
Один раз под выставленной вперед ногой я не нащупал пола – впереди зияла дыра.
– Неплохо, – прошептал я. – Но мы еще не закончили.
Я хотел обойти провал, но протянутая вперед рука нащупала что-то тяжелое, висящее над дырой. Я толкнул это, и оно медленно качнулось. Нечто оказалось вторым полицейским, мускулистым северянином, – я опознал его по наплечному оружейному ремню. Джон Спикмен такого не носил. Ощупав шею трупа, я обнаружил вздувшуюся над проводами кожу, – здание повесило его.
Я уже привык к смерти, поэтому обхватил труп за талию и с его помощью перелетел через дыру. Провода выдержали. Под ногами наконец чувствовался твердый пол. Через секунду тело рухнуло – был слышен звук его падения.
Я продолжил путешествие по темным туннелям. В горле пересохло, ужасно хотелось пить. В конце концов я не выдержал и принялся слизывать текущую по стенам влагу. По вкусу она напоминала вино. Один раз я слизнул со стены таракана, тот хрустнул у меня на зубах, и я с отвращением его выплюнул. Желание выжить было единственным и непоколебимым. Меня уже ничего не волновало. Даже то, что Джон и Шина попросят меня убраться из их жизни. Я с радостью уйду. В любом случае у нас с Шиной осталось не много общего. Все мои чувства увяли…
С крыши сорвался штырь и пролетел буквально в дюйме от меня. Я громко рассмеялся. Вскоре нашел воздушную шахту с висящей внутри веревкой. Я понадеялся, что здание не даст мне упасть, и пролез по ней до дна. Меня посетила смутная идея, что, если удастся выйти на первый уровень здания, можно пробить себе путь наружу: некоторые стены были не толще картона.
Я благополучно добрался до земли и начал ощупью искать дорогу в коридорах и закоулках. И вдруг увидел свет. Я чуть не задохнулся от радости, решив, что это свет солнца. Но, к своему величайшему разочарованию, увидел перед собой каску с горящим фонариком. Я решил, что она принадлежала Джону, – кроме меня, только он еще оставался в живых.
Скоро последний раз в жизни я услышал его голос, который разносился глубоко подо мной, в переплетенных подземных проходах Застенного города. Слабый, жалкий крик о помощи… И следом – грохот падающей черепицы. Затем тишина. Я невольно содрогнулся, когда представил себе произошедшее. Здание заманило его в лабиринт под землей и перекрыло выходы. Джон Спикмен похоронен заживо, замурован в здании, которое его презирало.
Остался только я.
Свет последнего фонаря практически угас, и я продвигался через темноту, чувствуя себя Тезеем в лабиринте Минотавра. Правда, у меня не было указывающей дорогу Ариадны. Я ковылял по длинным туннелям, где воздух стал таким густым и влажным, что казалось, будто я попал в паровую баню. Полз по проходам не шире шкафчика под раковиной. Меня обгоняли пауки и крысы, окутывала паутина. Я пробивал себе путь сквозь прогнившие и тонкие стены, которые рассыпались от удара кулаком. Я перебирался через сломанные опоры, кучи мусора и грязного тряпья, украшая себя царапинами и незваными пассажирами…
Давно стало понятно, что здание смеется надо мной. Оно водило меня по кругу и играло со мной, как с подопытной крысой в лабиринте. Я слышал, как оно двигается, с треском и кряканьем перестраивается, чтобы не дать мне найти внешнюю стену. Один раз я наступил на что-то мягкое. Это могла быть рука – рука Джона, которую он быстро отдернул. Или одно из животных Застенного города – змея или крыса. В любом случае оно было живым.
Порой меня охватывало такое отчаяние, что хотелось просто лечь и раствориться в смерти. Как это делал член древнего племени, который терял надежду и поворачивался лицом к стене. Иногда я злился и кричал на коварный город до хрипоты. Или в приступе бессмысленного буйства хватал первую попавшуюся под руку вещь и пытался убить мучителя, рискуя, что здание обрушится мне на голову.
А один раз я прошептал в темноту:
– Я буду твоим рабом. Скажи мне, что сделать, и я совершу любое преступление. Отпусти меня, и я обещаю выполнять все твои желания. Скажи, что сделать…
А город смеялся надо мной, пока я не понял, что схожу с ума.
В конце концов я начал петь вслух. Не для того, чтобы поддержать бодрость духа, как положено храбрецам, а просто потому, что начал погружаться в безумный мир, где реальность отступает перед фантазиями. Мне казалось, что я дома готовлю кофе, мурлыча приятный мотивчик: поставил чайник, насыпал в чашку растворимый кофе и сахар, налил молока. В глубине сознания я понимал, что уютная сценка – всего лишь мечта, но был убежден, что не могу оказаться запертым в чреве зловещего города, где меня ждет смерть в темных коридорах.
И вдруг ко мне рывком вернулся разум.
Я совершенно не помню последовательность событий, которые произошли в следующие несколько минут. С большим трудом мне удалось предположить, что именно случилось. Я отчетливо помню первые мгновения: меня накрыл оглушительный грохот, а здание покачнулось и вздрогнуло, как при землетрясении. Затем я упал на пол, причем мне хватило ума надеть на голову каску. Последовал второй (как я узнал позже) взрыв. Вокруг дождем осыпалось здание: мне на голову падали кирпичи и отскакивали от каски. Думаю, я не получил серьезных травм только потому, что нищие строители использовали самые дешевые материалы. Кирпичи они делали из толченого кокса, пористые и легкие.
В стене передо мной появилась дыра; сквозь нее бил ослепительный дневной свет. Я мгновенно вскочил на ноги и бросился к ней. Из стен, из пола, повсюду торчали гвозди – они цепляли и кусали меня, словно острые звериные клыки. С потолка сыпались железные балки. И со всех сторон летели кирпичи и черепица. Из десятков царапин и ран текла кровь…
Я ринулся в дыру и приземлился в пыль снаружи. Там меня заметили рабочие, и один из них рисковал жизнью, чтобы оттащить меня подальше от рушащегося здания. Потом меня отвезли в больницу, где врачи обнаружили сломанную руку и множество порезов – некоторые довольно глубокие.
Я плохо помню, что произошло в конце. Картину спасения из Застенного города мне удалось составить из рассказов очевидцев, обрывков собственных воспоминаний и кошмаров. Мне она кажется весьма правдивой.
Безусловно, я никому не рассказывал, что на самом деле произошло внутри, – эти записи хранятся в безопасном месте и будут опубликованы только после моей смерти. Даже если их кому-то показать, они сочувственно поцокают языком, спишут все на психологическую травму и отправят меня к психиатру. Однажды я попытался все рассказать Шине, но быстро понял, что история ее тревожит, поспешно пробормотал: «Представляешь, какие шутки играет воображение в таких местах!» – и никогда больше к этой теме не возвращался.
Я успел сообщить рабочим о Джоне. Сказал, что он еще может быть жив под завалами. Они немедленно прекратили снос и разослали поисковые группы, но сумели найти только тела проводника и полицейских. Джона больше никто и никогда не видел. Все поисковые группы благополучно вернулись наружу, и я засомневался, что мой рассудок в порядке. Но раны и трупы моих компаньонов были серьезным тому доказательством.
Не знаю… Сейчас я могу лишь опираться на свои воспоминания. Полиции я сказал (и упорно придерживался этой версии), что потерялся, когда все участники группы еще были живы. Иначе как объяснить две смерти от гвоздей и непонятное повешение? Это я оставил на их усмотрение. Только сказал, что слышал последний крик Джона, а это – чистая правда. Мне абсолютно все равно, поверила полиция моим словам или нет. Я выбрался из проклятой дыры! Больше меня ничего не заботит.
Шина? С момента происшествия прошло семь месяцев. И только вчера я набрался смелости и обвинил ее в связях с Джоном. Она выглядела такой потрясенной и отрицала так яростно, что мне пришлось признать – между ними ничего не было. Я собирался заявить, что Джон признался во всем, но меня посетили сомнения. Правда ли он признался? Намекнул на что-то; вероятно, просто хотел меня разозлить. Может, страх, разбуженный ревностью, все домыслил за меня? Сказать по правде, я уже точно не помню, и мне тяжело жить с такой виной. Понимаете, когда меня спросили, где я слышал последний крик Джона, я указал место… Ну, мне кажется, я сказал, что надо раскапывать участок… В любом случае его не нашли, что неудивительно, потому что я… Ладно, сейчас не время для чистосердечных признаний.
Джон все еще там, господи! Меня не отпускает ужасное подозрение, что подземные руины Застенного города нашли способ поддерживать в нем жизнь – немного воды, крысы и тараканы. Голодающий будет есть даже землю. Может, он все еще там, в какой-нибудь глубокой нише? Что за ужасная, медленная пытка – держать в могиле живого человека? Хотя вполне в духе зловещего Застенного города маньчжуров.
Иногда по ночам, когда меня посещает прилив смелости, я иду в парк и прислушиваюсь – жду доносящихся из подземной тюрьмы приглушенных криков и просьб о помощи.
Порой мне кажется, что я их слышу…
ЖАН ДАНИЕЛЬ БРЕК
На крыле
(Пер. И. Колесниковой)
Жан-Даниель Брек родился во Франции, в Бордо. Он получил диплом учителя математики и пять лет работал в налоговом департаменте Данкирка, но в 1987 году решил заняться переводами и переехал в Париж, где живет и работает по сей день.
Большая часть его переводов относится к жанру хоррор, он работал над книгами таких известных писателей, как Клайв Баркер, Брайан Ламли, Рэмси Кэмпбелл, Грэм Мастертон, Дин Р. Кунц, Раймонд Е. Фейст, Дэвид Моррел, Чарлз Л. Грант и Гарфилд Ривс-Стивенс. Он переводил рассказы Стивена Кинга, Фрица Лейбера, Ричарда Матисона, Николаса Ройла и других авторов для антологии «Territoires de I'Inquietude» под редакцией Алана Дореми.
«На крыле» – первый рассказ Брека, хотя публикации ему пришлось ждать целых пять лет. Для первого издания на английском его переводил Николас Ройл.
Под ногами хрустят сухие сосновые иглы, засохшие цветы умирают на земле, а в траве оглушающе стрекочут цикады. Так в Меригнаке начинается лето… Робин пробирался сквозь густые заросли. Он поцарапался о ствол ели, и пальцы были липкими от смолы. Никак не мог найти тропинку, ведущую к пруду. Каждое лето прошлогодняя дорожка зарастала травами всех видов. Из года в год тропа меняла маршрут и прокладывалась заново. Ее приметы путались в голове: вон та корявая сосна – это прошлогодний поворот или позапрошлогодний?
Робин остановился перед пятачком песчаной почвы с круглыми углублениями и улыбнулся. Он долгое время считал, что это следы загадочного лесного животного, которое иногда бесшумно его преследует. Но однажды увидел, как в песке купается воробей, и ему стало стыдно за свои глупые фантазии.
Робин узнал кучу сухих и поросших мхом ветвей; в нос ударил резкий запах смолы и хвои. Рядом стояла согнутая ветром сосна, и он поднырнул под нее, чтобы выйти к полянке. Соседний куст сухо хрустнул, и в небо неожиданно взметнулась черная птица. Впереди на солнце блестела поверхность пруда.
Он был один.
Робин в недоумении шагнул на крохотный пляж из серого песка. Снял теннисные туфли и попробовал воду. Затем не торопясь осмотрел пруд и каждое дерево на берегу. Никого. Где все? Где Джерард и Мишель? Уже не в первый раз они решили заняться чем-то вдвоем, а ему не сказали. Он чувствовал себя одиноким, глупым и ничего не понимал. «Придурки, – тихо произнес мальчик и сразу устыдился своей грубости. – Все равно меня никто не слышит. Тут никого нет. Никого!» Он прошелся по пляжу и заметил следы босых ног на песке: они были здесь, сегодня утром или вчера, но ничего ему не сказали. А сегодня, в первый день каникул, их тут нет. Робин никогда не решался прогуливать школу.
Он быстро разделся, положил футболку и шорты на камень рядом с кедами, зашел в воду и поплыл к середине пруда. Там остановился и едва шевелил руками, чтобы держаться на плаву. Он почти ожидал, что из-за кустов вот-вот выскочит Джерард или Мишель, схватит его одежду и бросит в воду. Они оба умели плавать и могли догнать его за пять секунд. Сам Робин плохо плавал.
Один раз, доведенный непрерывным злым поддразниванием, он попытался нырнуть. На другой стороне пруда стоял тридцатифутовой валун. С него Робин и прыгнул, закрыв глаза. Выходя из воды, он заметил, что поранил правую ногу. Когда круги на воде полностью разошлись, на дне стал виден ржавый железный брус.
На волнах играли яркие блики солнца, и Робин прикрыл глаза. На его закрытых веках танцевали белые пятна. Мягкое тепло солнца и кусачая прохлада воды по очереди ласкали его бока и ноги; мальчика несло медленным течением по прудику к какому-то таинственному берегу. Он представлял себя закутанным в кокон и отделенным от внешнего мира. Иногда иллюзию нарушал легкий бриз и тихий шорох сосен, но и тот быстро затихал. На внутренней стороне век продолжался бесконечный балет световых пятен. Вдруг мальчик почувствовал чье-то присутствие и открыл глаза. На него упала черная тень. Он закричал, закрыл лицо руками и нырнул под воду. Когда вынырнул, ворона уже улетела.
Робин поставил на место велосипед, аккуратно закрыл дверь гаража и вошел в дом. Волосы еще не высохли, и он остановился, чтобы просушить их руками. Приземистый дом так искусно прятался за соснами, что незнакомый человек мог вообще не догадаться, что он тут. Родители еще не вернулись, а ключа у Робина не было. Он присел на землю, сгреб кучку сосновых игл и начал сплетать их в венок. Иголки гнулись либо ломались, и вскоре он отбросил их прочь.
Мальчик поднялся и обошел дом. Окно в его комнате оставалось открытым. Он оперся на росшую рядом сосну и задумался. Получится ли?.. Внезапно принял решение, повесил полотенце на ветку и начал карабкаться. Через несколько минут он уже сидел на ветви, которая тянулась к окну, – отец каждую весну ее подрезал. Сидя на корточках на подоконнике, он оглядел тщательно заправленную постель, книжный шкаф с потрепанными от многочисленных читок книгами и ящик с игрушками, к которым он давно не прикасался.
Робин представил, как удивятся его родители: войдут в дом и будут гадать – неужели его оставили взаперти на полдня? Затем вспомнилось, как отец говорил о необходимости спилить дерево. Мальчик достал из книжного шкафа книгу и спустился вниз. Расстелил на ковре из опавшей хвои полотенце и улегся читать.
Его разбудил крик пролетавшей птицы. Нет, это гудок машины родителей. С наигранным весельем они задавали вопросы сыну, от которых тот ворчливо отмахивался.
Робин зашел на кухню и налил себе стакан ледяной кока-колы, а родители уселись перед телевизором. Соблазнительно одетая женщина перерезала горло наряженному в смокинг принцу, пока детектив делал в блокноте заметки. Una paloma blanca. Робин ушел в свою комнату.
Ветка рядом с окном так и дразнила его. Неужели он действительно сюда взобрался? Мальчик выглянул из окна, и у него закружилась голова. Не зная, чем заняться, он подошел к ящику с игрушками и рывком открыл его. Что-то бледное и волосатое упало ему на лицо, и Робин отпрыгнул в сторону. С колотящимся сердцем разглядел лежавший на полу парик. Три или четыре года назад, он точно не помнил, их учитель решил устроить в конце года спектакль. Одетые херувимами дети бестолково толкались на сцене, а из зала на них любовались счастливые родители. Тем летом Джерард и Мишель, которые переходили в среднюю школу, без устали дразнили его «маленьким ангелом».
Он закинул парик обратно на полку и закрыл ящик. Ему больше не хотелось играть. Робин открыл взятую с книжного шкафа книгу и только тогда заметил, что мать вошла в комнату.
– Что случилось, Робин?
– Ничего.
– Куда ты сегодня ходил? На пруд?
Мальчик что-то промычал.
– Отвечай нормально. Опять ходил со своими друзьями?
Слово «друзья» мама произнесла крайне сухим тоном.
Робин молчал.
– Ну, отвечай же.
– Нет, я ходил один.
– Очень хорошо, мне так больше нравится. Встречайся с ними пореже. Так будет лучше. Ведь они старше. Может, тебе стоит поискать друзей среди ровесников? Например, Антойна?
«Который все еще играет в солдатики», – подумал про себя Робин. Он лег на кровать и открыл книгу.
– И будь добр, не разваливайся на кровати. Сколько раз тебе говорить?
Робин с ворчанием поднялся, пересел в кресло и уткнулся носом в книжку.
Мать наклонилась, чтобы поцеловать его, и мальчик смущенно заерзал. Длинные черные волосы занавесью упали ему на лицо, окутав душной темнотой. Мама пробормотала что-то неразборчивое и вышла из комнаты.
Он неподвижно лежал на спине на волнах, но свет исчез. Поверхность воды отражала слепые тени беззвездной ночи. Робин широко открыл глаза, но не мог ничего разглядеть: темнота казалась сплошной. Тишина. Где-то глубоко внутри торопливо стучало сердце, но пульс не долетал до мозга. Вспышка. Крохотный проблеск, и из темноты выделился черный силуэт. Ворона приземлилась ему на грудь.
Робин не двигался. Даже если бы он захотел столкнуть ворону, он не смог бы пошевелить рукой. Ледяной луч света сверкнул в глазу птицы; ее клюв стучал по горлу мальчика сухими торопливыми поцелуями, которые становились все сильнее и болезненнее. По груди потекла горячая жидкость. Ворона подняла окровавленный клюв, издала резкий крик и снова вгрызлась в подставленное горло.
Робин проснулся в холодном поту и с трудом подавил крик. На дереве за окном что-то шевелилось? Вскрикнула птица? Дрожа, мальчик поднялся и подошел к окну. Никого. Но когда он опустил глаза, то увидел на ветке глубокие царапины.
Он вернулся к кровати и заметил, что разорвал ногтями наволочку, – на подушке лежало несколько белых перьев. Робин затряс головой. Может, он еще спит? Под его взглядом перья темнели, дрожали, и казалось, они вот-вот улетят. Мальчик прикрыл на миг глаза. Когда он их снова открыл, перья исчезли. Дыра в наволочке осталась, но перьев не было.
Может, сказать родителям? Робин приоткрыл дверь комнаты, но не вышел. В гостиной внизу все еще горел свет. До него донесся голос матери:
– Конечно, нельзя его запирать здесь на весь день, но мне бы хотелось, чтобы он перестал водиться с этими хулиганами. Ты же знаешь, что случилось прошлой весной в школе.
Ответ отца он не услышал.
– Ну конечно! Ты хочешь сказать, что в их возрасте вел себя так же?
Снова неразборчивое бормотание.
– Нет, он ходил на пруд один, и не думаю, что он соврал. Он просто выглядел раздраженным. К счастью, мне кажется, они больше не хотят с ним дружить. В любом случае, мне говорили, что они встречаются у пруда по вечерам и… и…
Робин больше не слушал упреки матери. Значит, Джерард и Мишель ходят на пруд по вечерам, а не днем. И больше не хотят с ним играть.
Он снова улегся в кровать. Сегодня уже ничего не поделаешь, но завтра… Завтра…
Родители работали весь день, и когда Робин проснулся, он был в доме один. Мать подошла поцеловать его перед уходом, но мальчик притворился, что спит. У него и мускул на лице не дрогнул, когда ее темные длинные волосы погладили его по горлу. Робин быстро проглотил завтрак и направился в гараж. Сегодня он решил не брать велосипед, а отправиться гулять пешком.
Он нашел холщовую сумку и наполнил ее галькой. Когда она стала достаточно тяжелой, мальчик направился к пруду. До лесной дороги он добрался легко, а затем начал помечать путь. К полудню достиг зарослей и задумался: тропинку еще не протоптали, и другим ребятам придется смотреть под ноги, чтобы найти дорогу. Вдруг они заметят его отметины? И тут его осенило. Он вскарабкался на дерево и сделал ножом зарубку на суку. По дороге к пруду Робин сделал еще около дюжины таких пометок.
Глядя на воду, он обошел пляж. Ему казалось, что из-под спокойной поверхности за ним кто-то следит. Посередине пруда плавал темный силуэт. Плавал? Нет, это было отражение кружившей над головой вороны. Робин в тревоге спрятался за куст. Птица без устали описывала безупречный круг и время от времени издавала пронзительный крик.
Робин сам не понимал, почему его пробирает дрожь, но поспешил вернуться по своим следам домой.
– Ты уже уходишь?
– Да.
– Может, посмотрим вместе телевизор?
– Нет. Я уже видел этот фильм.
Робин заторопился наверх. До него долетали обрывки разговора из гостиной.
– Специально раздражает меня…
– Надеюсь, он сделает, как ты хочешь. Ведь ему уже двенадцать…
Мальчик закрыл дверь своей комнаты и прислонился к ней спиной. Ничего. Не тратя понапрасну время, он подошел к кровати, натянул на подушку свою пижаму, прикрыл одеялом, а чтобы дополнить иллюзию, положил сверху ангельский парик. Затем отступил на шаг и оценил впечатление. Сойдет. Тихонько открыл окно, перебрался на ветку, спустился по стволу дерева на землю и вышел со двора. Приближались сумерки – кусты и деревья постепенно наливались тенями.
Свернув с лесной дороги, Робин без труда нашел свои отметины, но ближе к полянке уже пришлось освещать путь фонариком.
Подойдя к зарослям у пруда, он услышал крик и замер. Что случилось? Он осторожно двинулся вперед; по дороге взбирался на деревья, чтобы найти оставленные днем зарубки. Вскоре от пляжа его отделял последний куст. В полутьме там двигались какие-то тени. Сдавленный вскрик, звон разбитого стекла, визгливый тонкий смех… Робин щурился, но не мог ничего разобрать в темноте. До него доносились только обрывки слов и нечленораздельные выкрики.
Мальчик сделал шаг влево и внезапно вскрикнул. Ворона бросилась ему в лицо и разодрала когтями и клювом кожу. На пляже воцарилась непродолжительная тишина; вскоре ее нарушили удивленные выкрики. Робин бросился бежать, задыхаясь от запаха птицы. Он слепо продирался сквозь лес.
Мальчик сам не знал, как выскочил на лесную дорогу. Крики за спиной затихали; должно быть, преследователи отстали.
Замедляя шаг, он добрался до дома. Родители все еще смотрели телевизор, и Робин старался вести себя как можно тише, пока взбирался по дереву и залезал в окно спальни.
Кровать была пуста.
Мальчика охватило ощущение падения в бездонную пропасть. Наверное, мать зашла проверить, как он спит, и обнаружила подмену. Бессмысленно делать вид, что ничего не случилось. Он открыл дверь и начал спускаться по лестнице; стекавшие по щекам вперемешку с кровью слезы оставляли во рту горький вкус.
