Текст книги "Старый патагонский экспресс"

Автор книги: Пол Теру

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)

Горные выступы становились все ниже, река скрылась из виду, и на протяжении долгих миль мы ехали по пустошам. Машинист и не собирался прибавлять скорость. Поезд медленно и упорно продвигался вперед под чистым небом через это безграничное бесплодие. Все, что могло хоть как-то порадовать взгляд, оставалось в стороне от железной дороги: на западе, где угадывались ущелья, на востоке, где горы не снимали снежных шапок и принимали те же изысканные очертания миражей в пустыне, которые я заметил днем раньше на выезде из Ла-Паса. Анды – так называют их местные жители. Но название ни о чем не говорит. Это показалось мне очень важным, что такие огромные горы, увенчанные ледниками, обозначаются таким простым словом, общим для всех, а не носят каждая свое имя. Но и эта монотонная пустыня, и протянувшиеся на тысячи миль пустоши с их причудливыми формами называются просто высокогорным плато. И даже на карте оно не имеет ни каких-то особых названий, ни описаний достопримечательностей. Поезд словно пересекал какую-то облачную страну: он сделал несколько остановок, но остальные ее просторы так и оставались безымянными. И теперь все, кто находился в поезде, направлялись к пограничному городу, имеющему имя.

На подъезде к Виллазону наш поезд вдруг набрал скорость и спугнул стадо мирно пасшихся осликов. Мы подкатили к перрону: оказалось, что здесь высота была такой же, как в Ла-Пасе. Аргентинский спальный вагон отогнали на боковой путь, а остальной состав утащили куда-то за гору, так что я больше его не видел. К тому времени в спальном вагоне нас оставалось пятеро пассажиров, но никто понятия не имел о том, когда мы пересечем границу. Я отыскал проводника, гонявшегося за мухами по коридору, и спросил у него.

– Мы здесь надолго застряли, – сказал он таким тоном, будто рассчитывает на годы.

Это даже нельзя было считать городом, несмотря на его название. Это было всего лишь несколько строений, обслуживающих пограничный пост. Здесь была одна немощеная улица с низкими бедными лавками. Ни одна из них не работала. Возле маленького вокзала расположилось около двух десятков женщин. Они устроили самодельные квадратные навесы и торговали под ними фруктами, лепешками и шнурками для ботинок. Как только поезд прибыл, с него сошла группа индейцев, и это внесло некоторое оживление, но эти люди давно разошлись кто куда, а сам поезд отогнали с глаз долой. У женщин никто ничего не покупал, и неподвижную картину нарушали лишь мухи, суетившиеся над грязными лужами. Я едва не задохнулся, пока прошел до края платформы, – наверное, шагал слишком быстро. Старая индеанка, сидевшая под чахлым деревом, вдруг забилась и закричала, но на нее никто не обратил внимания. Я купил полфунта орехов и уселся на скамейке у края платформы, чтобы их погрызть.

– Вы из этого спального вагона? – спросил человек, спешивший в мою сторону. Он был неопрятен и одет в лохмотья.

Я сказал, что так оно и есть.

– Когда он отправляется?

– Я и сам не прочь это узнать, – ответил я.

– Ну, сейчас я у них спрошу! – И он замолотил по двери во внутренние помещения вокзала. Оттуда раздалось грубое:

– Пошел отсюда!

Человек выскочил из вокзала.

– Они все тут шлюхи! – выкрикнул он с негодованием и прямо по лужам прошлепал к спальному вагону.

Старуха все еще верещала, но на исходе второго часа я уже немного привык к этим звукам: они даже стали частью молчания, окутавшего Виллазон. Спальный вагон, застывший посреди этой тишины на путях, выглядел очень глупо. И нигде в округе не было видно ни другого поезда, ни автомобиля. Мы угодили в дыру в пространстве. В миле к югу, через мост и за очередной горой, находился аргентинский город Ла-Куйака. Это тоже было ничто, дыра в пространстве, однако мы должны были туда попасть как-нибудь и когда-нибудь.

Откуда-то выскочил поросенок, он шумно лакал воду из лужи у моих ног и шарился в ореховой скорлупе. Небо затянули тучи, они нависли над Виллазоном, и мимо станции пронесся тяжелый состав. Он почему-то оглушительно ревел и поднял облако пыли, скрывшись в стороне Боливии. Индеанка кричала по-прежнему. Женщины на рынке упаковали свои коробки и скрылись. Накатила тьма, отчего это место показалось еще более вымершим.

Начиналась ночь. Я вернулся в спальный вагон. Он тоже был погружен во тьму: ни электричества, ни керосиновых ламп. В коридоре было полно мух. Проводник уже воевал с ними не мухобойкой, а полотенцем.

– Когда мы отправимся?

– Не знаю, – ответил он.

Мне ужасно захотелось домой.

Однако от моего нетерпения не было никакого проку. Мне пришлось смириться с этой потерей времени как с неизбежной передышкой, пустой зоной, разделяющей более осязаемые участки пути. Какой прок в том, если я начну злиться или искать способ укоротить часы ожидания? Нужно просто набраться терпения и ждать. Даже во тьме время неумолимо продолжает двигаться. Старуха вопила, проводник проклинал мух.

Я покинул спальный вагон и направился к низкому освещенному строению, предположив, что там расположен бар. Здесь не росли деревья и не светила луна: ощущение расстояния было обманчивым. Мне потребовалась добрая четверть часа, чтобы доковылять до здания. И я угадал: там была кофейня. Я заказал кофе и уселся в пустом зале, дожидаясь, пока его принесут. И тут я услышал, как засвистел поезд.

Хрупкая босоногая индейская девочка принесла мне чашку кофе.

– Что это за поезд?

– Это поезд до Ла-Куйаки.

– Черт! – Я швырнул на столик несколько монет и, мигом позабыв о кофе, помчался к вокзалу. Когда я вскочил обратно в вагон, локомотив уже прицепили к составу, а моя грудь разрывалась от бега на такой высоте. Сердце готово было лопнуть. Я плюхнулся на полку, едва дыша.

Снаружи сигнальщик болтал с кем-то из пассажиров.

– Перегон до Тукумана в жутком состоянии, – говорил железнодорожник, – вы небось не один день будете туда тащиться.

И я мысленно проклял еще раз эту поездку.

Нас перевезли через границу к аргентинской станции по ту сторону горы. Здесь спальный вагон опять отцепили и отогнали на запасной путь. Минуло три часа. На вокзале невозможно было купить съестное, но я наткнулся на индеанку, заваривавшую чай на костре. Она очень удивилась, когда я попросил продать мне чашку чаю, и приняла деньги с робкой грацией. Недавно миновала полночь, и торчавшие на вокзале люди зябко кутались в одеяла и прижимали к себе хнычущих детей, скорчившись на своих пожитках. Вдобавок начался дождь, но мне удалось подавить вспышку раздражения мыслями о том, что это все пассажиры второго класса, а значит, это их жестокая судьба: торчать под дождем посреди пустыни на этом мертвом континенте и ждать, пока подадут их поезд. Просто мне повезло гораздо больше, чем им. Я по праву рождения имел билет в первый класс. И ничего нельзя было поделать с таким разделением.

И я занялся тем, чем занялся бы любой здравомыслящий человек, застрявший на границе между Боливией и Аргентиной в дождливую ночь. Я отправился к себе в купе и умылся. Я надел пижаму и лег спать.

В дверь купе постучали: проводник.

– Билеты, будьте добры.

– Где мы?

– В Ла-Куйаке.

Все еще на границе.

– А когда отправимся?

– Через несколько минут.

Ну да, так я и поверил. И я снова завалился спать. Нетерпение и досада сработали как снотворное. Но не прошло и минуты, как меня разбудили свисток тепловоза, грохот металла и скрежет сцепки. Ну что ж, по крайней мере, мы наконец-то тронулись.

Я проспал почти двенадцать часов. Я снова проснулся уже в шесть утра и обнаружил, что мы стоим на какой-то станции. У платформы росли три черных тополя. В следующий раз я открыл глаза уже ближе к полудню. Три тополя по-прежнему красовались у платформы. Мы так и не двинулись с места.

Это оказался Хумахуака, небольшой поселок на севере Аргентины. Мы отъехали от Ла-Куйаки не далее чем на сто миль и спустились не больше чем на тысячу футов. День выдался прохладный и солнечный, полный стрекота насекомых и праздничного перезвона церковных колоколов. День был воскресный, и все казалось мирным и благостным. Было немного странно видеть настоящие цветники – длинные ряды ярких хризантем – и некоторые признаки процветания. Наверное, за последние недели это была первая железнодорожная станция, по которой не разгуливали поросята, роющиеся в отбросах за компанию с курами начальника станции. Меня подбодрила такая видимость порядка: я считал это явным признаком того, что мы попали в другую страну, и наш закопченный состав с грязными вагонами, полными мух, казался совершенно неуместным в здешней обстановке.

Гламурная дамочка лет сорока показывала вокзал своей милой дочке. Она сказала по-испански:

– Это поезд до Тукумана, он проделал долгий путь из самой Боливии. Ты рада, что мы поедем на поезде?

Девочка брезгливо сморщила носик, глядя на наш экспресс.

Я рвался познакомиться с городом подробнее, однако боялся отстать от поезда. Хумахуака – симпатичное место, но находится в ужасной глуши, откуда я не смогу выехать еще несколько дней.

Я поинтересовался у проводника спального вагона, почему мы стоим.

Он ответил – пути. Где-то на перегоне был поврежден путь то ли наводнением, то ли оползнем. Его не могли починить раньше, потому что рабочие не могут трудиться ночью. Это было серьезно: по-видимому, из-за вулкана.

– Мы не сможем тронуться еще несколько часов, – уверял он.

Я отважился прогуляться по городу и увидел индейцев, возвращавшихся из церкви с увядшими цветами в руках. И тут я вспомнил, что сегодня Вербное воскресенье. Лица этих людей светились умиротворением, снизошедшим на них в храме, той чистой радостью, которая считается признаком святости. Мне навстречу шли сотни людей, и каждый нес в руке цветок.

Однако все прочие заведения в городе были закрыты, рестораны не работали, автобусная станция пуста. Я прошелся по городскому парку и вернулся на вокзал.

За те часы, которые «Панамерикано» простоял у платформы с момента нашего прибытия, атмосфера здесь заметно изменилась. Принесенная с поездом бацилла убожества успела размножиться и расползтись по перрону. Под каждым окном вагона красовалась кучка банановых и апельсиновых корок, и на этом респектабельном вокзале не оказалось поросят, чтобы тут же их съесть, а из-под туалетов вовсю лилась вода, и уже выросли горки экскрементов. Солнце припекало все сильнее, и вокруг состава вилось все больше мух. Этот железнодорожный экспресс, столь живой и любопытный на ходу, на стоянке превратился в отвратительную развалину.

Я надеялся, что, кроме меня, на этом поезде не окажется иностранцев. Однако это было не так. Сколько раз я на опыте убеждался, что во втором классе непременно будет ехать какой-нибудь немец, дремлющий в обнимку со своим рюкзаком на каркасе и плюющийся в окно апельсиновыми косточками. Вот и в Хумахуаке оказался Вольфганг. Он сел в боливийскую часть поезда под холодным ливнем в Оруро и с той минуты терпел ужасы путешествия вторым классом. Я его не замечал, хотя он уже видел меня, когда я покупал в Ла-Куйаке чай у индеанки. Он уже второй месяц путешествует по Центральной и Южной Америке и имеет весьма туманное представление о том, куда, собственно, направляется. Он был уверен лишь в одном: если ему не повезет найти работу в Буэнос-Айресе, то на всю оставшуюся жизнь он так и застрянет в Аргентине. Он честно признался, что больше всего на свете хотел бы вернуться домой.

Иногда в обществе таких людей – а их мне приходилось встречать немало – я чувствовал себя довольно неловко оттого, что так быстро добрался сюда из Бостона. Ведь всего два месяца назад я сел на «Лейк-Шор Лимитед» на «Саус-Стейшн» и уже через несколько снежных дней любовался чистым небом над Мексикой. В пути меня никто не ограбил, я не свалился с какой-то серьезной болезнью, я получал удовольствие от красивых мест и общался с приятными людьми. Я успел заполнить сотни страниц своего дневника и твердо верил в то, что закончу путешествие в Патагонии, в Эскуэле, маленьком городке, который я увидел на карте и обозначил целью своего вояжа. Я со всей возможной скоростью пересек почти все страны и всегда старался поскорее расстаться со встреченными мной другими путешественниками, собиравшимися задержаться на пару месяцев, скажем, в Барранкилье или Куско. «Мне не нравится Эквадор, – уверял меня американец в Перу. – Может быть, оттого, что я провел здесь слишком мало времени». Однако он уже проторчал там целых два месяца, по моим понятиям, целую вечность.

История Вольфганга не отличалась от десятков таких же, услышанных мной: месяц тут, пара месяцев еще где-то. Он практически превратился в местного жителя и теперь был похож на человека, мечтающего начать все сначала. Я знал, что всего лишь стремлюсь на юг, как перелетная птица, влекомая неодолимой тягой. Но поскольку у меня не было фотоаппарата и я как можно больше старался писать дневник, мои впечатления об увиденном оставались живыми. Я мог воспроизвести в памяти Мексику или Коста-Рику, едва взглянув на записанные мной разговоры, а подробности поездки от Санта-Марты до Боготы возвращали меня в Колумбию. Ибо для меня путешествие, прежде всего, – это вкус воспоминаний.

Итак, отчасти чтобы убить время – поезд так и торчал у вокзала в Хумахуаке, – а отчасти из-за чувства вины перед тем, в чьих глазах я выгляжу не более чем бесполезным туристом, я спросил у Вольфганга, что он запомнил о тех местах, где ему довелось побывать.

– Пусть это будет короткий тест, – предложил я. – Я называю вам место, а вы говорите, что запомнилось там больше всего. Представьте себе, что я вообще никогда нигде не бывал и хочу знать, на что похожи эти места. Хорошо?

– Это прекрасная игра, – согласился он.

– Готовы? Начнем. Мексика.

– У американцев там куча неприятностей, – сказал Вольфганг.

– Гватемала.

– Я опоздал на автобус до Сан-Сальвадора, но мой рюкзак остался в багаже вместе с паспортом. Я потратил три доллара на телефонные звонки. Это было ужасно.

– Никарагуа.

– Лучше бы я вообще туда не совался!

– Коста-Рика.

– Тоска.

– Колумбия.

– Супермаркеты ломятся от всякой жратвы, но там я заболел.

– Может быть, из-за жратвы? – заметил я. – А как насчет Эквадора?

– Я проторчал там целый месяц, не мог попасть на автобус.

– Перу.

– Хорошо и дешево.

– Боливия.

– В Боливии живут одни тупицы.

– Аргентина.

– Я проведу в ней либо пару недель, либо несколько месяцев, – сказал он. – Ну что? Я прошел ваш тест?

– Вы провалились, Вольфганг.

Он мог сказать что-то определенное только по теме обмена валюты. Здесь вам за доллар дают 679 песо, но есть города, где удается получить 680. Разница составляла горазда меньше цента, но Вольфганг являлся олицетворением того принципа, с которым я сталкивался с самого начала поездки: это был самый оборванный путешественник, наизусть знавший все тонкости обмена валюты. И на самом деле Вольфганг вовсе не собирался что-то менять в своей жизни. Потому что для него путешествие стало само по себе способом экономить деньги.

Без какого-либо предупреждения поезд вдруг тронулся от перрона. Мы едва успели добежать с того места, где стояли, и запрыгнуть в вагоны: Вольфганг во второй класс, я в первый. Я не видел его на протяжении следующих двух дней, до самого Тукумана.

«Панамерикано» двигался по ровной зеленой долине вдоль широкой, но почти пересохшей реки Рио-Гранде-де-Джули. Вскоре на краю долины показались горы. Они были старыми, расколотыми и невероятно высокими: сплошные скалы и ни единого деревца. Бока утесов, обращенные к ветру, переливались розовыми, бурыми и рыжими красками. Острые вершины вонзались в небо, тогда как холмы вдоль речного русла казались кучами глины. Эти голые холмы и пики над ними придавали здешним горам жестокий и суровый вид. Скалы поражали четкостью очертаний, изуродованных ветром и эрозией, а холмистая местность у их подножия напоминала складки толстых одеял, в которых индейцы любят держать свои пожитки. Посередине прорезанного в скалах речного русла бежал тонкий мутный ручей – все, что осталось от некогда полноводной Рио-Гранде. И на обоих берегах росли тополя, ивы и кактусы, и стояли глинобитные дома на краю вспаханных полей. Это было странное зрелище: совершенно голые горы над зеленью долины, широченное русло и узенький ручеек и одинокий старик, ковыляющий с одного берега на другой, как некий прообраз вечного крестьянина.

Здесь выращивали кукурузу, томаты и подсолнухи, а поля лиловой капусты выглядели гораздо более броско, чем выцветшие от непогоды хижины. Мы медленно пересекали Аргентину, но, по крайней мере, на гораздо более приемлемой высоте. Я почувствовал, как изменилось мое состояние, и как следует выспался. Мне нравилось, как выглядит Аргентина. Далеко вокруг простиралась богатая, ухоженная местность. Безлюдные просторы словно затаились в ожидании новых хозяев, и теперь было понятно, почему приехавшие сюда валлийцы, немцы и итальянцы пропадали без следа, сохраняя привычный уклад в укромных горных долинах, до которых не было дела остальному миру.

Через открытое окно в мое купе летела пыль. Меня тревожила раненая рука. Я промыл ее и сменил повязку. Я был уверен, что если эта пыль попадет в рану, то начнется инфекция. Пыльная буря началась в Тилькаре, лежащей под сенью тополей у подножия гор. Здесь тоже росли тополя, и местами казалось, что мы едем по Италии. Да и публика в вагоне почти наверняка была потомками итальянских переселенцев: старухи в черном, пузатые мужчины. Но Тилькара оказалась настоящим оазисом. А в сотне ярдов от города, за щитом с надписью «Не портите деревья!» (пусть в несколько приземленном смысле, но это тоже можно считать признаком цивилизации), мы попали в пыльное облако. Висевший в воздухе мельчайший песок безжалостно обдирал голые бока скал и утесов.

Мы пересекли тропик Козерога. Эта линия на карте оказалась вполне реальной: узкая щель в горном массиве, в свою очередь расчерченном такими же поперечными трещинами, как и положено на географической карте с ее розовыми, оранжевыми и зелеными пятнами. Действительно, я никогда не видел столь похожего на карту реального пейзажа: черная нитка железной дороги тянется по бурой равнине с зеленой оторочкой и красными и оранжевыми зонами по краям. Это были окрестности Миамары. Из окна я едва разглядел всего несколько домов, но бросалась в глаза желтая оштукатуренная церковь середины XVII века. Жители этих аргентинских поселков выглядели так, будто им здесь нравилось в отличие от боливийцев, как бы готовых в любую минуту сняться с места.

Хромая собака в Миамаре навела меня на мысль о том, что с того дня, как я покинул Штаты, мне еще не встретилась ни одна не хромая собака, ни одна женщина, которая не несла бы какую-нибудь поклажу, ни один индеец без шляпы и ни одна кошка – нигде на всем пути!

По расписанию стоянка в Миамаре должна была быть три минуты, но прошел целый час, а мы все торчали у платформы под палящим полуденным солнцем. Я пристроился на ступеньках вагона и закурил трубку. Меня увидел прохожий и поинтересовался, куда я еду. Он был невысоким, очень смуглым, с узкими глазами, широким лицом и грубыми руками. Я решил, что он либо чистокровный индеец, либо индеец наполовину – инки владели когда-то и этой местностью, и дальше, по ту сторону Джули.

Я сказал, что еду на этом поезде до Тукумана.

Он сказал, что там, дальше на юг, будет вулкан, и из-за оползней дорога разрушилась. Кажется, ее пытаются починить, но отсюда четыре часа только до Джули, а значит, я никак не попаду в Тукуман до завтрашнего дня.

– Какой смысл вообще куда-то ехать? – дивился этот ограниченный провинциал. – Я ездил по всей стране и был в Джули, в Ла-Куйаке, везде. Но нигде не было так хорошо, как в Миамаре. У нас есть яблоки, кукуруза, груши – все, что душе угодно. Здесь очень легко все растет, и город красивый. Я однажды был в Виллазоне – ужас, да и только. Я бы там ни за что не стал жить. А здесь у меня есть все, что нужно.

– Значит, вам повезло.

– Вам лучше остаться здесь, – настаивал он.

– Ну, пока поезд не собирается ехать, я и так остаюсь здесь.

– Это у вулкана, оползень разрушил дорогу. А куда вы собираетесь после Тукумана?

– В Буэнос-Айрес, а потом в Патагонию.

– Патагония! Это так далеко, что там и не говорят по-нашему! – Он улыбнулся, глядя на меня. – Стало быть, вы уехали из Ла-Куйаки и едете в Патагонию? Это же на разных концах Аргентины! Я бы ни за что туда не поехал. Я лучше останусь дома.

– Но из Патагонии я тоже поеду домой.

– Вот это дело! – одобрил он. – Это просто ужас – оказаться так далеко от дома в такое чудесное солнечное воскресенье, как это!

– Это здесь солнечно, – заметил я. – Наверняка у меня дома льет дождь.

– Очень интересно, – сказал он и поблагодарил меня. А потом скрылся за шелестящими тополями.

К югу от Пурмамарки, в сухом речном русле – широкой долине в обрамлении туманных гор – я увидел крестный ход в честь Вербного воскресенья. По крайней мере, я так предположил, хотя крестный ход мог быть устроен по любому другому поводу. По руслу пересохшей реки двигалось не меньше двух тысяч человек. Многие были верхами, кто-то размахивал знаменами и хоругвями. Оркестр в чопорных траурных одеяниях играл душераздирающую музыку. В голове колонны несли белый гроб то ли символический, то ли настоящий. Но удивительнее всего смотрелось над ними темное низкое небо. Из-за этого вся картина превращалась в какую-то гигантскую фреску с тысячами тщательно прописанных живых фигурок, казавшихся особенно жалкими под этими тучами.

Начался дождь, а облака опустились к самой земле. Они как будто соскользнули с крутых горных склонов и заструились по речной долине. Верхушки деревьев исчезли в их утробе, и наступили сумерки. За каких-то пятнадцать минут окружающий нас пейзаж изменился от необъятных просторов Аргентины до нудного дождливого вечера в Новой Англии. Видимость сократилась до полусотни ярдов, было тепло и сыро, а в тумане как будто бродили привидения.

С небес сочилась влага, и вскоре вдоль полотна стали видны последствия оползня: разрушенные и опрокинутые ограды и ручьи, пересекающие полотно дороги по песчаным перешейкам. Я высунулся из двери, чтобы как следует разглядеть оползень, и проводник спального вагона у меня за спиной заметил:

– Это Вулкан.

– Я и не знал, что здесь есть вулканы.

– Нет, это город называется Вулкан.

Я понял, что все это время ошибался: все упоминания о вулкане, которые я слышал по дороге, были всего лишь названием города Вулкан.

– Сколько нам еще ехать? – спросил я.

– Мы прибудем в Буэнос-Айрес с опозданием примерно в полтора дня.

Пока не стемнело, я читал «Конец игры» Дюрренматта. В оригинале название мне нравится гораздо больше – «Судья и его палач». После слабого и несообразного сюжета Джека Лондона Дюрренматт показался мне ослепительным, как бриллиант, и пришелся очень кстати со своей мудрой упорядоченностью. Для чтения во время путешествия поездом нет лучшей книги, чем такой роман с четко продуманным сюжетом. Он помогает внести хоть какую-то видимость порядка в непредсказуемость пути.

В Джули я увидел, что река, совершенно пересохшая в нескольких милях к северу, снова стала полноводной. Здесь Рио-Гранде вполне оправдывала свое название. По берегам росли деревья с пышными кронами и яркие цветы, и вечерний туман сгущался над водой. Джули выглядел мирным и мокрым: он находился на приемлемой высоте, чтобы радовать своим климатом без издержек в виде горной болезни. Цветы, орошенные дождем, наполнили воздух своим благоуханием, и с реки налетал свежий ветерок. Картина была вполне идиллической, однако позднее я узнал, что здесь случилось ужасное наводнение и тысячи людей пришлось эвакуировать. Невозможно высмотреть все из окна вагона.

На вокзале оказалось полно индейцев, которые пришли встречать тех индейцев, что приехали с границы. Это было последнее место в Аргентине, где я увидел сразу так много индейцев, а ведь в Аргентине есть люди, которые отрицают, что в этой стране они настолько многочисленны. Вот почему Джули можно было считать своего рода границей, конечной точкой великого пути древних инков. Здесь так пышно росли деревья, что казалось, будто они погребли под собой весь город.

Я был бы рад задержаться здесь, и я уже почти на это решился, но не успел сойти на перрон, как увидел, что к нашему составу прицепили два десятка новехоньких вагонов, и в их числе замечательный вагон-ресторан. Я давно не чувствовал себя так чудесно: ни головной боли, ни горной болезни, и мой аппетит ко мне вернулся (а ведь всего день прошел с тех пор, как я сидел в Виллазоне и пытался грызть орехи), а заодно с ним и жажда. Я поспешил в вагон-ресторан и заказал графин вина. Официант в черном фраке накрывал столы: скатерть, серебряные приборы, вазы с цветами. Но его усердие пропадало впустую. Я был здесь единственным клиентом.

Обед – теперь мы проезжали город генерала Мигеля Мартина де Гуэмеса по дороге в Тукуман – состоял из пяти блюд. Домашний суп с клецками, колбаски с полентой, котлеты из телятины, салат с ветчиной и десерт. Официант не отходил от меня, старательно подливая вино в бокал, и только когда я отобедал и закурил трубку, позволил налить себе вина и сесть со мной, чтобы поболтать.

Он говорил по-испански с сильным итальянским акцентом, как и многие жители Аргентины. Но при этом он почти не знал итальянского.

– Я итальянец, – признавал он, но говорил это так, как американцы говорят «Я поляк» или «Я армянин»: то ли клеймо, то ли отличительный признак иммигранта из далекой страны.

– Нам повезло, что этот поезд идет до конца, – сказал он. – Это первый состав, который проедет через Вулкан. Вы ведь видели оползень?

Я видел: гора глины, завалившая железную дорогу.

– Несколько составов уже пытались проехать до того, как полотно полностью расчистили, и, извольте видеть, сошли с рельсов. Поэтому движение пришлось перекрыть совсем. Я сам проторчал здесь две недели, пока не прибыл первый поезд.

Какая насмешка судьбы: этот официант торчит две недели в Джули, дожидаясь «Панамерикано», и вот наконец состав приходит, и к нему цепляют его вагон-ресторан, чтобы обслужить одного-единственного пассажира – меня. Однако официант вовсе не унывал по этому поводу.

– В каких странах вы побывали?

Я ответил.

– И какая же страна понравилась вам из них больше всего?

«Они не выносят критики».

– Аргентина, – сказал я.

– Остальные совсем бедные, – сказал он. – Знаете, сколько здесь стоит хороший стейк? Хотя бы приблизительно?

Я сознательно занизил цену, назвав ему в песо эквивалент пятидесяти центам. Он возразил – не без обиды, – что фунт отборной вырезки стоит семьдесят пять центов.

Это было весьма оригинальное доказательство процветания для страны, в которой годовая инфляция колеблется от трехсот до четырехсот процентов. Каждый день песо обесценивался, и дорожало все, кроме стейков. Большинство аргентинцев ест стейки по два раза в день, и даже самый ничтожный служащий заказывает себе на обед большой кусок мяса с картошкой фри. Я припомнил, что суровее всех критиковал Аргентину некий В. С. Найпол в своих статьях в «Нью-Йоркском книжном обозрении», чем вызвал довольно бурный отклик. Никто не понимал, с какой стати он так ополчился на Аргентину, поскольку никому не было известно, что он вегетарианец.

– Как вы находите этот поезд?

«Не вздумайте их критиковать ни под каким видом!»

– Это один из лучших поездов, какие мне приходилось видеть.

– Он и есть самый лучший. Здесь отличное оборудование: откидные кресла, просторный и удобный салон. Но вы только взгляните на пассажиров! Едут в первом классе и плюют на пол, вешают одежду на лампы, поднимают ноги прямо в ботинках на эти чудесные кресла, – он сопровождал свою речь истинно итальянской жестикуляцией и гримасами, изображавшими невоспитанную публику. Повара, присоединившиеся к нам, сочли это особенно смешным. – Вы ведь видели их? И что мы можем с этим поделать? Они просто понятия не имеют, как положено себя вести в поезде, вот и все!

Его негодование было обращено на всех пассажиров подряд. Он не заострял внимание на недостатках какой-то определенной социальной группы, он ни разу не упомянул индейцев. Это принесло мне большое облегчение. Один из несомненных плюсов Аргентины – тот же, что я обнаружил в Коста-Рике, – что при желании человек может сохранить свою анонимность. С этой точки зрения лица, которые встречались в «Панамерикано», можно было принять за лица, какие вы увидите в любом поезде в Штатах, да и в Европе, если уж на то пошло. В Аргентине вам ничего не стоило затеряться в толпе. Это было очень мне на руку, упрощало путешествие и позволяло наблюдать за людьми сколько угодно, не привлекая к себе интереса.

Я очень хорошо спал в ту ночь, но меня разбудил стук проводника в дверь купе.

– Просыпайтесь! – кричал он. – Мы уже в Тукумане! Вам надо вставать!

Я открыл дверь.

– Скорее, сэр. Все пассажиры уже сошли!

– А как я доберусь до Буэнос-Айреса?

– Вы опоздали на поезд! Попытайтесь вечером сесть на экспресс «Северная звезда». Понимаете, – пропыхтел он, вынося мой чемодан на перрон, – мы должны были прибыть сюда еще вчера. И у всех остальных пассажиров та же проблема.

Итак, с его помощью тусклым серым утром я оказался на вокзале «Бельграно» в Тукумане. Утренняя прохлада уже сменялась дневной духотой. Из-за тумана пальмы в парке перед вокзалом казались призраками. Я сдал чемодан в камеру хранения и отправился завтракать.