Текст книги "Спираль"

Автор книги: Пол Макьюэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Однако Джейк еще во многое не был посвящен. Он, например, не подозревал об иезуитских планах Лоуренса Данна, не ведал, что Лиам – тайный обладатель одного из семи латунных баллончиков. Старик профессор пока еще не признался, что наконец обнаружил слабое место узумаки.

Щелк!

Лиам замер. Звук послышался прямо из-за лабораторной двери.

– Мэгги?

От внучки можно было ожидать повторной попытки утащить его домой.

Никто не ответил.

– Джейк?

Его ученик тоже нередко засиживался по вечерам. Лиам не раз заставал его в лаборатории после полуночи.

Профессор напряг слух. Ни звука.

Лиам окинул взглядом рабочее помещение. Микроботы бегали по «ветхому саду». Экран компьютера потемнел, переключившись в режим сна.

Ничего необычного.

Щелк!

Погас свет.

2

Тинк-тинк-тинк.

Когда Лиам Коннор пришел в себя, этот звук первым проник в его сознание.

Тинк-тинк-тинк.

Старый ирландец потерял ориентацию и ощущение времени, в уме вспыхивали мимолетные, разобщенные обрывки воспоминаний. Ему – двенадцать лет, он гуляет по зеленым холмам Слиго, ищет новые разновидности грибов. Ему – двадцать два, он на борту боевого корабля в Тихом океане, рассматривает лежащий на ладони латунный баллончик. Тридцать один год – их первый собственный дом в Итаке, его жена, совершенно нагая, лениво поднимается с постели. Пятьдесят девять – король Швеции вручает ему медаль. И вот ему уже семьдесят семь – он впервые видит правнука Дилана, его перекошенное от крика свекольно-красное личико.

Тинк-тинк-тинк.

Через минуту мысли успокоились, он снова стал самим собой, нынешним – старым-престарым ирландским гномом. Восемьдесят шесть – почетный профессор биологии Корнелльского университета.

Лиам сделал попытку пошевелиться, но тело не слушалось. Он не мог поднять руки, открыть рот. Туловище вроде бы в вертикальном положении, но нельзя сказать наверное. Перед глазами плавают черные кляксы. Ничего не видно, за исключением слабого свечения откуда-то сзади. Свет поочередно принимал желтый, зеленый и красный оттенки, каждый подчиняясь собственному ритму, то нарастал, то шел на убыль.

Тинк-тинк-тинк.

Знакомый звук. Где-то он его уже слышал. Что за чертовщина?

Лиам попытался мысленно восстановить события. Он работал в лаборатории – в этом можно было не сомневаться, – копался в «ветхом саду», а затем… полный провал в памяти. Сколько времени прошло? Что сейчас – другой день или все еще вечер понедельника?

Профессор не мог повернуть головы. Сидел прямо, а пошевелиться невозможно. Кто-то подкрался и ударил сзади по голове, догадался он. В ней до сих пор звенело.

Послышался новый звук – тихий, едва слышный шелест. Пауза. Затем звук повторился.

Кто-то дышит. Профессор не сомневался, что прямо за его спиной, в темноте, очень близко сидит человек.

Тинк-тинк-тинк.

Лиам попытался открыть рот, заговорить, но губы не размыкались. Язык тоже не слушался, прилип к основанию рта.

Ученый оценил обстановку, силясь перебороть острую, как от пореза ножом, боль в переносице. Он находился в громадном помещении, похожем на половинку цилиндра. Бетонный потолок в двадцати футах над головой по обеим сторонам правильным полукругом опускался до самого пола. Профессор сидел лицом к тыльной части цилиндра – покрытой пятнами, ровной бетонной стене в десяти футах от его лица. Лиам понял, где находится: в заброшенном хранилище боеприпасов на бывших военных складах Сенека, в полной изоляции от внешнего мира. За последние четыре года Лиам провел на этой базе не один месяц, торопясь довести до конца свой последний, самый главный, тайный проект.

Из-за спины вышла и остановилась прямо перед ним женщина. Ее лицо освещал слабый, пульсирующий свет, падающий из-за спины. Лиам сразу же узнал в ней свою преследовательницу. Азиатка, почти наверняка – китаянка. На вид – от двадцати до тридцати лет, на носу – маленькие круглые очки. Китаянка наклонилась вперед, почти вплотную придвинув свое лицо к лицу профессора. Ее черты озарял пульсирующий свет – желтый, зеленый, красный. Красивая. Два совершенно симметричных шрама на обеих скулах только подчеркивали ее красоту. Одежда, даже перчатки, – сплошь черная.

Женщина включила закрепленный на стойке светильник для фотосъемки. Пленник заморгал от яркого света. Постепенно из-за белых сполохов проступили очертания и цвета предметов. Лиам опять попытался заговорить, но не смог открыть рта. Голову сжимали какие-то тиски.

Когда глаза профессора привыкли к свету, китаянка поднесла к его лицу зеркало. Она поправила его, чтобы тот мог видеть собственное отражение.

Отражение в зеркале напоминало кошмар. Голову пленника охватывал металлический каркас. Распорки и обручи удерживали череп в неподвижности, как у пациента со сломанной шеей. Металлическая струбцина с резиновыми губками намертво зафиксировала челюсть. Человек в зеркале выглядел старым, очень старым. Старше даже, чем сам восьмидесятишестилетний профессор. Морщины на лице напоминали пересохшее речное русло, из черепа во все стороны торчали клочки седых волос. Лиам был похож на мертвеца, призрака из страшной сказки о Франкенштейне, с головой, закованной в шлем для пыток.

Китаянка опустила зеркало. Оказалось, она прекрасно, хотя и не без акцента, говорит по-английски.

– Меня послал наш общий знакомый.

Родом, должно быть, из Северного Китая, предположил Лиам. По спине побежали мурашки. От ее следующей фразы у Лиама чуть не остановилось сердце.

– Я пришла за узумаки.

Тинк-тинк-тинк.

Он наконец понял, откуда брался этот звук. Опустив глаза, Лиам заметил на коленях женщины чашку Петри. По дну чашки бегали четыре блестящих жучка, каждый размером не больше десятицентовой монеты.

Ползунчики!

Микроботы с неимоверной быстротой носились по днищу, клацая о стеклянные бортики: тинк-тинк-тинк. Острые, как лезвие бритвы, лапки ползунчиков были сделаны из травленых кремниевых сегментов.

Лиам закрыл глаза. Кремний отчетливо звякал о стекло.

– Я все перерыла. Где вы его прячете?

Старик постарался сосредоточиться. Оружия у нее вроде бы нет. Если освободиться, можно еще побороться. Он был невысок, бесконечно стар, но сохранил былую резвость и умел, когда потребуется, действовать жестко и безжалостно.

Тинк-тинк-тинк.

Китаянка протянула руку и дотронулась до шлема. Что-то зажужжало, шлем с механической аккуратностью опустил челюсть Лиама вниз, словно открыл дверь сейфа. Нёбо и горло обдало холодным воздухом.

Тинк-тинк-тинк.

Китаянка приподняла правую руку, сжав ее в кулак. Ползунчики немедленно прекратили неутомимый бег в стеклянной чашке. От внезапно наступившей тишины резало в ушах. Похоже, она дистанционно управляла микроботами одетой в перчатку рукой.

Китаянка взяла пинцетом одного из ползунчиков и засунула крохотную машинку почти в самое горло пленника. Тому пришлось бороться с приступом страха, чтобы невзначай не поперхнуться. Крохотные лапки-скальпели при малейшем нажиме могли располосовать мягкие ткани. Лиам сразу же почувствовал на языке привкус крови.

Его мучительница нажала другую кнопку, и пьезомоторчик вновь зажужжал, закрывая рот жертвы. Зубы сомкнулись с явственным стуком. Женщина закрыла ему рот рукой и двумя тонкими пальцами зажала нос.

– Глотаем!

Прошло несколько секунд, а то и минут, прежде чем он ударился в панику. Лиам вырывался изо всех сил, тело восставало против нехватки кислорода. Ему казалось, что еще немного – и он себе что-нибудь сломает. Ирландец был крепким малым, но организм в его возрасте не мог перенести такую пытку. Он держался сколько мог, извиваясь и напрягаясь, однако перед глазами быстро начало темнеть.

Дыхание – безусловный рефлекс. Человек не может не дышать. Иначе он начинает делать глотательные движения.

Лиам почувствовал жгучую боль, когда микробот двинулся вниз по пищеводу, впиваясь в мягкие стенки острыми лапками. Профессор попытался вскрикнуть, но не мог сдвинуть с места челюсть, пошевелить языком. Он был закован, пригвожден к месту. Крик метался в мозгу, не находя выхода.

Китаянка убрала руку, Лиам с шумом вдохнул воздух сквозь сомкнутые зубы. Грудь ходила ходуном.

Женщина нажала кнопку, рот пленника снова открылся. Посветив внутрь маленьким фонариком, она удовлетворенно хмыкнула.

Мучительная процедура повторилась еще три раза, пока все четыре микробота не оказались в желудке. Лиам лихорадочно пытался удержать сознание под контролем, сдержать панический ужас. Нельзя проявлять слабость. Он хорошо понимал, зачем она пришла, и не собирался уступать, чего бы это ни стоило и сколько бы ни пришлось страдать.

Китаянка поднесла к его лицу обтянутую перчаткой руку с согнутыми пальцами – точно паук растопырил свои лапы.

– Десять секунд.

Она пошевелила пальцами, приводя ползунчиков в движение.

Все тело Лиама пронзила жгучая боль, зубы заскрипели с неистовой силой. Желудок сотрясали конвульсии, словно в его недрах разожгли огромный костер. Перед глазами побелело. Профессору никогда прежде не доводилось испытывать подобную агонию. В животе ворочалось когтистое, шипастое чудовище, волнами распространяя нестерпимую муку. Время остановилось.

Сознание Лиама поплыло в небытие. Он видел летящих по небу птиц, их преследовали люди с огромными ружьями. Далеко-далеко зазвонил колокол. Перед мысленным взором явился корабль, темная точка в небе, грибовидное облако – как будто все это было только вчера. Тысячи крохотных спиралек, словно искры пожара, во все стороны разлетались по небу.

Откуда-то издалека послышался голос, ведущий отсчет:

– Три, два, один…

Боль пошла на убыль. Организм никак не мог успокоиться, сотрясающие желудок конвульсии не желали прекращаться. Лиам крепко зажмурился. Ощутил щеками холод – текли слезы.

Постепенно старый ученый пришел в себя, открыл глаза. Китаянка стояла перед ним, постукивая по зубам пальцем в перчатке.

– Будете говорить? – спросила Орхидея. – Если готовы, моргните два раза.

Женщина смерила пленника взглядом в поисках признаков капитуляции. Взглянула на его кисти. Когда человек сдается, его руки становятся похожими на дохлую рыбу. У Коннора они сжаты в кулаки. Значит, еще держится.

– Профессор Коннор, слушайте внимательно! – произнесла китаянка, разматывая рулон медицинского пластыря. – Возможно, вы думаете, что больнее, чем было, уже не будет. Вы ошибаетесь. Еще как будет!

Она оттянула и зафиксировала веки Коннора пластырем, оставив глаза широко раскрытыми. Метод хорошо работал во многих отношениях. Когда глаза пересыхали, физический дискомфорт становился невыносимым, но, главное, жертва лишалась еще одной формы сопротивления, теряла очередную оборонительную позицию – возможность отгородиться от визуальных раздражителей, не пускать в себя внешний мир.

Китаянка сфотографировала беспомощного профессора и вытащила из сумки ноутбук. Набрав несколько команд, она поднесла экран к лицу жертвы. На щеке Коннора от рези в глазах задергался мускул.

– Я зачитаю вам список имен и фамилий. А вы слушайте и смотрите.

Она открыла небольшой блокнот и прочитала первое имя:

– Джордж Вашингтон.

На экране появился портрет первого президента США.

– Чарлз Дарвин.

Появился Дарвин. У профессора затряслась голова. Наверное, почти ничего не видит, предположила Орхидея, глаза чересчур высохли.

Она взяла со стола глазные капли «Мурин», купленные в аптеке за шестьсот миль от Итаки. Орхидея всегда следовала правилу – ничего не покупать на месте, не оставлять квитанций, не привлекать к себе внимания.

Глаза Коннора метались от компьютера к лицу мучительницы и обратно. С пониманием происходящего пришел страх. Не иначе заметил инфракрасные лазеры и фотодиоды вокруг контура экрана, подумала китаянка. Догадался, значит. Умница! Пытать лауреата Нобелевской премии – одно удовольствие.

Компьютер играл роль детектора лжи. Рекламные компании разработали хитрые программы, наблюдающие за реакцией зрителей на коммерческие клипы, которые крутили перед ними на экране. Программы отслеживали движения глаз, расширение зрачков, кровоток в сосудах склеры. Военные тоже использовали эту программу – для допросов. Орхидея подогнала ее для своих потребностей и была довольна тем, как она работает.

С экрана компьютера на профессора смотрел Дарвин. Тестирует, проводит калибровку, составляет карту реакций, чтобы установить, как он отвечает на раздражители, определил он.

Китаянка переключилась на коллег профессора:

– Марк Симпсон.

На экране появилось фото человека, много лет проработавшего бок о бок с Коннором. Скорее всего фото взято с веб-сайта ученого. Лиам никак не отреагировал. Китаянка продолжала показывать фотографии и зачитывать имена:

– Влад Глазман.

Опять ничего.

– Джейк Стерлинг.

Внизу экрана дернулся маленький красный индикатор. Сигнал был слабым, но все равно выделялся на фоне шума. Китаянка сделала пометку. Хорошо! Джейк и так проходил в ее списке одним из первых. Она уже знала его адрес, где находится его лаборатория, и поставила телефон ученого на прослушивание.

«Ну что ж, – подумала она, – переходим к главным лицам».

Нет, нет, Боже, нет…

Китаянка перебрала по очереди всех коллег и друзей профессора, добралась до членов семьи. Надо заблокировать мысли, перестать думать, чувствовать…

– Мартин Коннор.

– Этель Коннор.

– Артур Коннор.

– Мэгги Коннор.

Столбик внизу экрана рванулся вверх.

Китаянка внимательно посмотрела на профессора, потом на фото его внучки Мэгги и сделала еще одну пометку.

Лиам обливался потом. Липкая влага холодила кожу, вызывая неудержимый озноб.

Женщина наклонилась так близко, что ее лицо оказалось в дюйме от его собственного. От китаянки пахло древесиной и креозотом.

– Где вы прячете токсин, профессор Коннор? Не сопротивляйтесь. Вы, очевидно, уже поняли, что вас ожидает.

Орхидея постучала пальцем по экрану:

– Ваша внучка. Я буду пытать ее у вас на глазах. Не расскажете – она умрет.

С каким удовольствием он убил бы эту мразь! Больше всего на свете ему хотелось высвободить руки и вцепиться мучительнице в горло.

Китаянка нажала клавишу, и на экране возникла новая фотография. Красный индикатор зашкалил.

Дилан!

– Если смерти внучки окажется мало, я займусь ее сыном. Вы думаете, что сможете спокойно наблюдать, как я пытаю вашего правнука? Думаете, вам хватит храбрости?

Нет, на такое у него храбрости не хватит. Но отдавать узумаки тоже нельзя. Выбор прост – да или нет. Либо признание, либо смерть родных.

Китаянка снова приблизилась.

– Даю одну минуту. Расскажете – все закончится. Вы умрете, но их я не трону.

Старый ученый отказывался принять выбор. Должен же быть какой-то еще выход! Его признание не спасет родных, он это ясно понимал. Самому тоже не избежать смерти. Но все-таки кое-что еще можно успеть. Придется помучиться, чтобы выиграть время, собрать в кулак всю твердость духа, на какую он только способен, и тогда, возможно, появится пусть слабый, но шанс нарушить ее планы.

Об остальном позаботятся другие.

– Десять секунд. Говорите!

Лиам приготовился. Сейчас начнется…

Истекли последние мгновения. Китаянка подняла руку и пошевелила пальцами. В желудке профессора вновь ожили ползунчики.

Лиам Коннор зашелся в крике.

День второй
ВТОРНИК, 26 ОКТЯБРЯ
Грибы и мы

3

Мэгги Коннор натянула на себя одеяло.

– Никого нет дома, – пробормотала она.

Стук в дверь не прекращался.

– Не стучи!

Тишина.

– Я все еще зде-е-есь… – раздался из-за двери детский голос.

Мэгги, с неохотой покинув теплое гнездо, медленно вылезла из кровати. От холодного утреннего воздуха голая кожа покрылась мурашками. Внучка профессора натянула джинсы и удобный, просторный светло-желтый свитер. Ей было тридцать три года, и она еще могла похвастаться превосходной фигурой, но только не перед сыном.

Мэгги подошла к двери и приоткрыла узкую щелку. Дилан попытался заглянуть внутрь.

– Грибы? – спросила мать наигранно-серьезным тоном.

– И мы! – ответил сын.

Мэгги, уже одетая, прошла в сердце дома – кухню – по длинному коридору мимо спальни Иветты (бардак да и только!), хиппи-лэнда Синди и чистенького светло-зеленого кукольного будуара Джозефины. Попутно она согревалась и втягивала носом густые ароматы. У стены рядышком стояли бок о бок два видавших виды холодильника. На правом красовалось намалеванное от руки желтое солнце. Левый покрывали разноцветные отпечатки ладоней соседок по дому. А еще в кухне обитали эльфы. Самый большой – статуя ручной резьбы из черного дерева высотой почти четыре фута – охранял угол. Фигурки поменьше взирали с холодильников.

Когда несколько лет назад встал вопрос о переезде в Ривенделл, [5]5
  Ривенделл, или Раздол, – эльфийское поселение в книге «Властелин колец» Дж. P. P. Толкина. – Примеч. пер.


[Закрыть]дело решили эльфы. Будущий сосед по дому Джастин сказал четырехлетнему Дилану, что эльфы наведываются из близлежащего леса. Джастин изучал экологию и эволюционную биологию. Из-за непослушной бороды и светло-каштановых косм его самого можно было принять за лесную нечисть. «Послушных мальчиков, – сказал Джастин Дилану, – эльфы охраняют, осыпают пряностями и алмазной пылью. Если поведешь себя как негодник – не будешь слушаться маму, много кричать, оставлять после себя грязную посуду, – эльфы и феи уйдут обратно в лес, и ты их никогда больше не увидишь». Через год Джастин закончил университет и переехал в Якиму, штат Вашингтон. Освободившуюся комнату заняла Иветта. Дилан стал в доме единственным мужчиной.

Теперь сыну Мэгги шел десятый год. Он стоял у плиты на ящике из-под молока и мешал овсянку, едва доставая носом до края кастрюли из нержавейки. Мальчишка водил ложкой туда-сюда, не позволяя каше пригореть ко дну. У его ног дремала Черепашка, черношерстая помесь лабрадора. За столом сидела одна из соседок, Синди Шарп, студентка пятого курса факультета архитектуры и искусства, специализирующаяся на графике. Синди сжимала в ладонях кружку кофе. Вид двадцатитрехлетней девушки наводил на мысль, что без кофе она просто не жилец на этом свете. Синди, однажды открыв для себя гедонизм юности, надолго в нем застряла. Природа подарила ей вьющиеся локоны, неправильный прикус и неразборчивое отношение к мужчинам, в котором Мэгги не могла уследить никакой системы.

– Опять загуляла? – спросила Мэгги.

– Навещала больного друга, – ответила та условной фразой.

Мэгги подавила смешок.

– Надеюсь, другу теперь лучше.

Синди улыбнулась.

– Не то слово. Намного лучше.

Дилан принялся мешать в кастрюле с еще большим рвением. Не иначе понял, о чем идет речь. Синди оттолкнулась от стола и подошла к плите:

– Не готово еще, а? Я с голоду умираю.

– Скоро уже, – буркнул Дилан.

– Такой хороший мальчик! – произнесла Синди, обнимая Дилана сзади. – Красивый и готовить умеет.

Она положила подбородок на макушку мальчишки и взглянула на Мэгги.

– Подрастет – мой будет.

– Руки прочь! Не позволю! – Мэгги отодвинула сына в сторону, взъерошила его волосы. Рыжие как огонь, совсем не в отца. Скорее как у прадеда в молодости. Дилан приближался к возрасту, когда сыновья начинают отстраняться от матерей. Она заметила, что тот увернулся от ее объятий.

Вместо ласки она ткнула сына в бок:

– Грибы?

– И мы!

Ночью прошел снег и покрыл все вокруг белым, толщиной в дюйм, пологом. Заброшенную ферму в начале семидесятых за гроши купила компания субъектов, охваченных идеей «возвращения к земле-матушке». Они навели в доме порядок, пристроили несколько спален и соорудили большую теплицу, чтобы суровыми итакскими зимами на столе не переводились свежие овощи. Согласно легенде, вырубая кусты, новые хозяева нашли лопату с рукоятью, покрытой искусной, затейливой резьбой – ликами хоббитов, эльфов и злых орков. Жители дома объявили черенок лопаты клановым тотемом. Бывшую ферму назвали Ривенделл.

Мэгги и Дилан оделись на прогулку потеплее. Воздух дышал стужей, небо очистилось от облаков, что для Итаки в это время года было редкостью. Щурясь от яркого солнечного света, мать с сыном удалялись от Ривенделла, оставляя на снегу вереницу следов. Черепашка не отставала ни на шаг. Вскоре их накрыла тень от нависающих сосновых лап. Деревья посадили здесь еще в начале прошлого века для восстановления леса, вырубленного под фермерские угодья. Лес преобразился, стал смешанным – лиственница росла рядом с тсугой, [6]6
  Хвойное дерево, произрастающее в Северной Америке.


[Закрыть]стайка тополей окружала одинокий дуб. Утро выдалось бесподобное, осень еще не закончилась, а поверх нее уже насыпала снега зима. Листья все еще цеплялись за ветки, но уже облетали целыми охапками. Каждый порыв ветра срывал ворох листвы и разбрасывал ее по свежему снежному покрову.

Черепашка остановилась и понюхала место у поваленного дерева, с которого ветром сдуло листья и снег. Из обнаженной почвы торчал запоздалый гриб с оранжевой, покрытой коричневыми разводами шляпкой. Как необычно, подумала Мэгги. Она опустилась на колени, чтобы рассмотреть гриб поближе, потрогала пальцем кожицу.

– Это что? – спросил Дилан.

– Не знаю. Похож на Amanita jacksonii,но смотри сюда. Видишь? Расцветка шляпки неправильная.

Она вытащила из кармана небольшой целлофановый пакет и перочинный нож. Выкопав гриб из подмороженной почвы, Мэгги опустила его в пакет.

– Получается, что знаменитый собиратель грибов совершил новое открытие? – предположил Дилан.

– Как сказать… – ответила Мэгги, обнимая сына одной рукой. – Скорее это заслуга собаки.

– Грибус черепахус, – просиял Дилан.

Они пошли дальше. Их путь часто преграждали наносы засыпанной снегом листвы, но Мэгги и Дилан без труда находили дорогу. Почти каждое утро Дилан перед отправлением в школу и Мэгги перед уходом на работу в гербарий патологии растений Корнелльского университета описывали круг по лесу, собирая образцы для совместного проекта «Грибы и мы».

Все началось почти год назад, за несколько недель до дня рождения Дилана. Во время прогулки по лесным зарослям мальчик с восторгом обнаружил на дереве нашлепку из коричневого грибка, уверяя, что она похожа по форме на портрет Альберта Эйнштейна. Мэгги не заметила сходства, но находка подсказала полезную мысль. Она решила приготовить сюрприз на девятилетие сына – вырастить на бревне живые грибы в форме надписи «Дилану – 9».

Прошла еще неделя, и Мэгги угодила в больницу со множественным переломом ноги после жуткого столкновения с пикапом. Они возвращались домой с прогулки, Дилан был надежно пристегнут к заднему сиденью. В этот момент потерявший управление пикап врезался в бок их «фольксвагена». Дилан испытал шок, но физически не пострадал. Студента-выпускника, сидевшего за рулем пикапа, выбросило из машины через лобовое стекло. Живым до больницы его не довезли.

Потом они не раз беседовали о хрупкости человеческой жизни. Дилан не на шутку переживал.

– Мам, ты ведь тоже могла погибнуть.

Мэгги обнимала сына.

– Я знаю, милый. Но не погибла же.

«Грибы и мы» отвлекло их от печальных мыслей. Обсуждения, как лучше реализовать идею, сами по себе вылились в целый проект. В конце концов выход подсказали вощеные пленки, которые служили защитой от насекомых и плесени для некоторых растений. Мэгги изготовила из вощеной бумаги трафарет, проследила, чтобы тот плотно прилегал к бревну, и запечатала края парафином. Потом щедро посыпала бревно спорами плесени и так оставила на две недели. Парафин держал трафарет на месте, на открытых участках взошла плесень. Эффект получился потрясающий – словно сами лесные духи поздравляли мальчика с днем рождения. У Дилана закружилась голова от радости, он давно не испытывал такого яркого чувства. Почти сразу после аварии по ночам ему стали сниться кошмары – с криком ужаса он просыпался среди ночи, увидев во сне, как погибают все его родные. Сейчас все стало лучше, хотя кошмары не кончились. Дилан все еще просыпался от страшных видений – в поту, молотя руками и ногами, – но уже значительно реже.

Мэгги с сыном довели метод до совершенства. Несколько мазков картофельного бульона с сахаром через пару дней превращались в приличную колонию Aspergillus.Вода с сахаром питала черную как сажа текстурную плесень. Перед ними открывались бесконечные возможности – в природе грибы исчислялись миллионами видов. Пока заживала нога, Мэгги с сыном прекрасно проводила время и надеялась, что к тому времени, когда снимут гипс, последние воспоминания об автокатастрофе улетучатся и все снова придет в норму.

Но тут у Дилана начались панические атаки.

Сойдя с тропинки немного в сторону, они подошли к новой стадии проекта «Грибы и мы». Им предстояло удалить вощеную бумагу с очередного рисунка. Стараниями семейства Коннор микологические шедевры покрывали теперь множество деревьев и пней в окрестностях Итаки. Им нравилось воображать, как ничего не подозревающие путешественники случайно замечают эти творения и приписывают их лесным эльфам. Во время последней экспедиции они оставили трикветр:

Рисунок размером с тыкву помещался на высоте груди на стволе загнивающей канадской ели. Вощеная бумага все еще прикрывала поверхность дерева.

– Давай сам, – предложила Мэгги.

– Можно?

– Действуй!

Дилан наморщил нос и принялся за работу, осторожно отлепляя края и понемногу удаляя бумагу. Мэгги всегда нравилась эта комбинация из переплетенных линий. Этот знак придумали кельты, значительно позже христиане переняли его как символ Святой Троицы. У кельтов он олицетворял три фазы жизни женщины: девичество, материнство и старость.

Удаление бумаги – коварная операция. Иногда кусочки грибка отрывались вместе с бумагой, отчего рисунок терял четкие очертания и становился неряшливым. На этот раз работа шла как по маслу, бумажное покрытие легко отделялось, открывая потрясающую картину. Древний символ красиво сливался с окружением. Казалось, что из гниения и смерти снова возрождается жизнь. Мэгги прижала к себе сына.

– Как здорово!

– Ну, не знаю… Тут пятнышко внизу…

Мать взъерошила волосы Дилана.

– Само совершенство! Как и ты сам. Ну, пошли.

Мэгги осмотрелась:

– Черепашка!

Собака присоединилась к ним на вершине пологого холма. Сквозь поредевшую листву вдали виднелись хорошо различимые очертания Ривенделла. Мать с сыном двинулись в направлении дома, но уже через несколько шагов Черепашка насторожилась и вскинула голову. Секундой позже Мэгги поняла причину. Собака услышала тревожные крики.

– Мэгг-и-и!!!

– Ди-и-илан!!!

Они запыхались, пока добежали до дома.

Синди стояла на заднем крыльце, обхватив себя руками. Рядом – окружной шериф с блестящей металлической звездой на груди.

У Синди на глазах слезы.

– Господи, жалко-то как!