Текст книги "Культура заговора: от убийства Кеннеди до «секретных материалов»"

Автор книги: Питер Найт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

Все связано

Паранойя не что иное, как начало, передний край открытия того, что все связано, все в Мироздании, вторичное озарение.

Томас Пинчон. Радуга тяготения

Все связывалось в какой-то неизвестной точке за пределами системы. Это вызывало некоторое беспокойство. Но в известном смысле существовала приятная тайна, источник удивления в том, как короткое уравнение, которое ты ради эксперимента запускаешь на своем экране, может изменить ход многих жизней, может заставить мчаться кровь в теле женщины, увиденной в трамвае, со скоростью многих тысяч миль в секунду, и как назвать такие отношения?

Дон Делило. Подземный мир

Предположение, что все связано, – один из главных принципов конспирологии. Оно отражает надежду (но вместе с тем и страх), что любой, на первый взгляд незначительный факт или деталь могут оказаться ключом к какому-нибудь заговору покрупнее, если только удастся разглядеть скрытые связи. На протяжении последних десятилетий конспирологические теории демонстрируют признаки возрастающей сложности и полноты, частные подозрения сливаются в Большие Объединенные Теории обо Всем. Так, в книге «Невидимая рука: Введение в конспирологический подход к истории» А. Ральф Эпперсон сводит вместе конспирологические теории Американской революции, Гражданской войны, революции на Кубе, Трехсторонней комиссии, Федеральной резервной системы, ограничения рождаемости, абортов, образования и т. д. – и все это на 488 страницах. Автор настаивает на том, что «заговор действительно существует и что он чрезвычайно огромен, глубоко укоренен и потому чрезвычайно эффективен». Этот заговор, продолжает Эпперсон, существует для того, «чтобы установить абсолютное и жестокое господство над всей человеческой расой при помощи войн, экономических кризисов, инфляции и революций, содействующих его целям».[461]461
  A. Ralph Epperson. The Unseen Hand: An Introduction to the Conspiratorial View of History (Tuscon, AZ: Publius Press, 1985), 8.


[Закрыть]

Именно убежденность в том, что все в конечном итоге связано, критики конспирологического мышления считают его главной логической и фактической ошибкой. Как мы уже видели, Ричард Хофштадтер допускает, что время от времени конспирологические теории воздействуют на ход событий, но спорит с мнением о том, что «заговоры являются движущей силой в истории».[462]462
  Richard Hofstadter. The Paranoid Style and Other Essays (London: Jonathan Cape, 1966), 29.


[Закрыть] И научные, и популярные комментаторы соглашаются с тем, что поиск скрытых связей как таковой не обязательно представляет собой проблему. И действительно, отдельные направления нашей самой изощренной научной и общественнотеоретической мысли заключаются в раскрытии связей между разрозненными понятиями и сферам.[463]463
  В работе «Paranoia: A Study in Diagnosis» (Dordrecht, Holland: Reidel, 1976) Иегуда Фрид и Джозеф Агасси утверждают, что работа паранойи почти неотличима от методов научного мышления. Они приходят к выводу, что паранойя и научное мышление отличаются не столько по природе, сколько по интенсивности и контексту.


[Закрыть] Но вновь и вновь звучит предупреждение о том, что работу параноидального мышления нужно ограничивать разумными пределами. Кто-то, опираясь на эмпирический подход, доказывает безосновательность утверждения о существовании масштабного заговора. При этом либо просто утверждают, что ООН или Трехсторонняя комиссия не устраивают никаких заговоров, чтобы захватить власть над миром, либо уже более покорно признают, что «у нашего правительства просто-напросто не хватит мозгов, подготовки, мотивов и организаторских способностей для осуществления заговоров такого масштаба, какие ему сейчас приписывают», как замечает один из экспертов.[464]464
  Dan Gearino, sidebar, News & Observer (Raleigh, NC), 17 August 1997, см. также: http://wvw.news-observer.com/daily/1997/08/17/qq00_side2.html.


[Закрыть] Однако современная культура заговора продолжает рваться за установленные ей пределы. Похоже, ничто не способно остановить интерпретацию и поиски связей.

Итак, подозрение в том, что все связано каким-то зловещим, но пока еще неизвестным образом, считается одним из признаков параноидального мышления, указывающим на то, что границы логики и здравого смысла были перейдены. Но вера в фундаментальную взаимосвязь всего и вся (а порой и страх перед нею) также считается само собой разумеющейся в целом ряде других способов, при помощи которых придается смысл современному миру и которые считаются вполне нормальными. «Все Связано» может служить рабочим принципом не только для конспирологии, но, с равным успехом, для эпидемиологии, экологии, теории рисков, теории систем, теории сложности, теорий глобализации, раскручивания Интернета и даже для постструктуралистских литературных теорий интертекстуальности. Какая связь существует между всеми этими дискурсами и тем, как конспирология смотрит на мир? Неужели убежденность конспиролога в скрытых причинах и связях, стоящих за кажущимися беспорядочными событиями, – это признак узколобой неспособности принять вызов, брошенный новой парадигмой традиционным представлениям об управлении и причинности? Или паранойя конспиролога, как намекает подозрительно всеведущий рассказчик в «Радуге тяготения», – это «передний край» открытия, которое, судя по всему, изменяет наши представления о мире, начиная с экологии и заканчивая экономикой? В последней главе мы рассмотрим, что происходит с конспирологией в мире, охваченном глобальной связностью.

Шесть рукопожатий

После серии экспериментов в 1960-х годах, в ходе которых производилась отправка сообщений случайно выбранному адресату исключительно по цепочке общих знакомых, социологи заявили, что все люди (в США, а возможно и во всем мире) связаны между собой не более, чем шестью рукопожатиями.[465]465
  Первоначальные результаты см.: Stanley Milgram. The Small World Problem // Psychology Today, May 1967,60–67.


[Закрыть] Это статистическое подтверждение глобальной связи было подходящим открытием для эпохи, которая оптимистично считала, что весь земной шар вот-вот превратится в одну большую деревню. Это откровение просочилось в народную мудрость, типичным выражением которой стал фильм «Шесть степеней отчуждения»:[466]466
  B оригинале «Six Degrees of Separation». Российские прокатчики решили, что separation – это что-то нездоровое, а поскольку они учили марксистскую философию, то и получилось «отчуждение».


[Закрыть]

Я где-то читал, что все люди на нашей планете отделены друг от друга лишь шестью другими людьми. Шесть рукопожатий. Между нами и любым другим человеком на нашей планете. Президент Соединенных Штатов. Какой-нибудь гондольер из Венеции. Впиши имена… каждый человек – это новая дверь, ведущая в другие миры.[467]467
  Первоначальные результаты см.: Stanley Milgram. The Small World Problem // Psychology Today, May 1967,60–67.


[Закрыть]

Полуироническое выражение идея бесконечной связности нашла в популярной студенческой игре под названием «Шесть рукопожатий Кевина Бэкона», в которую играют поклонники фильма «Шесть степеней отчуждения». Цель игры – найти связь между этим актером второго плана и любой другой голливудской звездой через цепочку знаменитостей, знакомых и тому, и другому. Сейчас в Интернете даже существует сайт под названием sixdegrees.com, предоставляющий услуги электронной почты и основанный на теории нахождения новых покупателей через друзей уже имеющихся покупателей.[468]468
  К сайту www.sixdegrees.com предпослано следующее введение: «Созданный под влиянием теории о шести рукопожатиях, sixdegrees – это ваше личное онлайновое сообщество, где у вас есть возможность взаимодействовать, общаться и делить информацию и опыт с миллионами других его членов по всему миру, которые связаны с вами все без исключения».


[Закрыть]

Благотворное чувство межличностной связи созвучно подъему экологии, начавшемуся в 1960-х годах. Как Барри Коммонер пишет в опубликованной в 1973 году книге «Замкнутый круг», где представлен исчерпывающий анализ экологического кризиса, «Все Связано Со Всем Остальным» – вот «Первый Закон Экологии».[469]469
  Barry Commoner. The Closing Circle: Nature, Man, and Technology (New York: Knopf, 1971), 13.


[Закрыть] Наука экология сделала видимым ранее невообразимое и непредставимо сложное взаимодействие природных (и промышленных) сил как в небольшом масштабе, так и на уровне мировых систем. Для некоторых участников экологического движения принцип взаимосвязи сочетается с почти мистической верой в то, что все в мироздании является частью гармоничного и слаженного целого. Доводя эту веру до крайности, некоторые экологи истолковывают гипотезу Геи, сформулированной Джеймсом Лавлоком (согласно этой гипотезе, Земля является сложной саморегулирующейся системой) как доказательство того, что наша планета способна сама позаботиться о себе, причем каждая часть тщательно поддерживается в хрупком равновесии со всеми остальными.

Обратной стороной обнадеживающей веры во вселенскую гармонию оказываются экологические и эпидемиологические опасения по поводу все возрастающей связности современного мира. Кроме сходства с восточными формами духовности, основанной на ощущении единства, экологическое движение отличается и более пессимистическим родством. Эго можно увидеть на примере таких работ, как «Безмолвная весна» Рэйчел Карсон (1962), где дано классическое описание вредных и во многом непредвиденных последствий для людей и для природы, к которым привело использование пестицидов типа ДДТ. Предупреждения о нависшей экологической катастрофе говорят о том, что вмешательство в природу скорее всего повредит и людям, ибо в современном мире естественное и искусственное безнадежно переплетены через сложные причинно-следственные связи, которые невозможно предсказать или контролировать.

Энтони Гидденс и Ульрих Бек, специализирующиеся на теории «общества риска», недавно заявили, что угроза экологической катастрофы – это непреднамеренное, но все-таки неизбежное следствие самой современности. Кажущаяся непреодолимой волна глобальной индустриализации несет с собой непредвиденные (и, возможно, не поддающиеся прогнозу) риски, которые становятся ощутимы только сейчас. Так, все больше ученых сходятся на том, что сложное взаимодействие (среди многих других факторов) парниковых газов, уменьшающегося озонового слоя и растущего промышленного производства действи тельно ведет к глобальному потеплению. В любом случае жители многих стран все сильнее осознают, что странные погодные явления можно объяснить за счет массы связанных с нарастанием глобальной индустриализации факторов, которые стали действовать десятилетия (если не столетия) назад. При отсутствии твердой договоренности относительно научных прогнозов этого явления (в конце концов не так давно ученые предупреждали о наступлении очередного ледникового периода) практически невозможно выделить какой-то определенный источник маячащей катастрофы или с уверенностью предложить подходящий план действий по ее предотвращению. Теперь становится труднее не только установить, кто виноват в прошлом: когда «эффект бумеранга» причины и следствия сработает в будущем, тоже непонятно. Как точно замечает Бек, «последствия Чернобыля сегодня, спустя годы после самой катастрофы, еще даже не появились на свет».[470]470
  Ulrich Beck. World Risk Society as Cosmopolitan Society? Ecological Questions in a Framework of Manufactured Uncertainties // Theory, Culture & Society 13 (1996): 31.


[Закрыть] И это так потому, что все связано между собой настолько, что становится невозможно отделить друг от друга способствующие факторы, выявляя причины и распределяя вину. В страхах по поводу генетически модифицированных продуктов, к примеру, объединяются тревоги, вызываемые непредсказуемыми долгосрочными последствиями заражения генофонда, и подозрения, связанные со зловещими планами биотехнологических корпораций, задумавших прибрать к своим рукам мировые запасы семян. Как мы видели в случае с тревогами по поводу Нового Мирового Порядка и безопасности продуктов питания, не удивительно, что люди выражают свои страхи по поводу неизмеримо сложных причинно-следственных связей в терминах конспирологии.

Если концепция шести рукопожатий отражает свойственную 1960-м годам веру в социальную гармонию, то более подходящим слоганом для 1980–1990-х годов стало бы заведомо паникерское эпидемиологическое уведомление, гласящее: занимаясь с кем-нибудь сексом, ты, по сути, спишь с тем, с кем до тебя спал твой партнер/партнерша. С едким остроумием переделывая квазиконспиративистские схемы корпоративных сговоров, принадлежащие Ноаму Хомскому, эстрадный артист аргентино-канадского происхождения Гильермо Вердеккия показывает номер, в котором он выстраивает схему собственных сложных сексуальных отношений.[471]471
  Впрочем, необходимо помнить, что как бы его ни называли, Хомский настаивает на том, что он определенно не является конспирологом и что настоящие заговоры имеют гораздо меньшее значения, чем непрекращающаяся история институционального сговора и неявного сотрудничества в реакционных целях.


[Закрыть] Провоцирующие паранойю формы взаимосвязи теперь, похоже, подобрались намного ближе. Как мы уже писали в пятой главе, эпидемиология ВИЧ/СПИДа обнажила то, что для многих людей оказалось пугающей уязвимостью как человеческого тела, так и государства В первом случае вирус иммунодефицита человека в состоянии нарушить способность организма различать «я» и не-я. Лишь при параноидально ревностном использовании латекса как настаивала здравоохранительная мудрость, секс сможет вновь стать относительно безопасным – хотя и при условии, что передачи телесных жидкостей не будет. Во втором случае, пока казалось, что эпидемия СПИДа ограничивается четырьмя первоначальными «группами риска», многие придерживались предвзятого мнения, что общество на самом деле не является чем-то целым, хотя и подозревали, что внутри темных миров гомосексуалистов, героинистов и гаитян происходило какое-то угрожающе беспорядочное перемешивание. Но к середине 1980-х эпидемия стала подрывать уверенность американской общественности в существовании естественных барьеров между социальными группами, поскольку различия между гетеросексуалами и геями, между ними и нами и, как эффектно выразились чиновники здравоохранения (а президент Рейган это подхватил), между так называемым «основным населением» и обозначенными группами «риска» начали стараться.[472]472
  В своем анализе дискурса о СПИДе Пола Трейчлер предлагает обширный перечень понятой, чьи прежде ясные границы были размыты в процессе дискуссии по поводу эпидемии. Она пишет о том, что дискурс о СПИДе изживает себя в условиях уже закрепившихся «дискурсивных дихотомий», таких как инфекция и сдерживание болезни, жизнь и смерть, знание и неведение и т. д.: Treichler. AIDS, Homophobia, and Biomedical Discourse: An Epidemic of Signification // AIDS: Cultural Analysis, Cultural Activism, ed. Douglas Crimp (Cambridge: MIT press, 1988), 32–70.


[Закрыть] СПИД заставил почувствовать, насколько уязвимыми стали границы национального государства Начиная с рефлекторного предположения о том, что эта болезнь наверняка зародилась в Африке и потом была занесена в Америку гаитянами, и заканчивая более реалистичным сценарием об американских секс-туристах, распространяющих ВИЧ-инфекцию в странах третьего мира, эпидемия СПИДа заставила людей задуматься о сложных и запутанных путях передачи в глобализованном обществе. Эта нацеленная на поиск козла отпущения «география вины» по большей части была оформлена языком заговора.[473]473
  Цит. no: Paul Farmer. AIDS and Accusation: Haiti and the Geography of Blame (Berkeley and Los Angeles: University of California Press, 1992).


[Закрыть]

В эпоху глобализации отдельные формы связи параноидально не поощряются, тогда как другие лихорадочно пропагандируются. Строгие предупреждения насчет свободной реализации сексуального желания звучат от тех же людей, которые призывают к неограниченной свободе потребительского желания (скорее в форме капитала и информации, чем отдельных рабочих) на мировом рынке. Девизом нового тысячелетия очень могла бы стать фраза «свободная торговля, но безопасный секс». В обоих случаях допускается, что к лучшему или к худшему, но все связано: всех нас включили в глобальные сети потребления и производства, нравится нам это или нет. Описывая «вселенную коммуникации», Жан Бодрийяр фиксирует пугающее, но в то же время бодрящее ощущение погружения в огромную подвижную сеть обмена. Он пишет, что мы живем в новую ««протеиновую» эру сетей», в «нарциссическую и протеическую эру соединений, контактов, касаний, обратной связи и всеобщего интерфейса». В связи с приходом «имманентной неупорядоченности всех этих сетей, с их непрерывными соединениями» Бодрийяр опасается, что «промискуитет, который царствует над коммуникационными сетями, оказывается промискуитетом поверхностного насыщения, непрерывного приставания, истребления промежуточных и защитных пространств».[474]474
  Jean Baudrillard. The Ecstasy of Communication // Postmodern Culture, ed. Hal Foster (London: Pluto Press, 1985), 127,132. [Перевод Д. В. Михель].


[Закрыть] В мире, где все связано, индивидуальные и национальные границы начинают стираться, а прежняя утешительная форма паранойи, по сути, имевшая дела с неизменными фактами и организациями, уступает место шизофрении непосредственного момента. По мнению отдельных теоретиков и культурных деятелей, эта кибернетическая текучесть открывает возможность ухода от ограничивающих форм идентичности. Так, в одном из эпизодов «Секретных материалов», снятом по сценарию Уильяма Гибсона, одна девушка, компьютерный гений-гот, хочет, чтобы ее загрузили в Интернет, где она могла бы достичь нематериального единения со своим бойфрендом. «Представь, что ты настолько сливаешься с другим человеком, – размышляет Эстер, – что уже не нуждаешься в своем физическом «я». Ты един».[475]475
  The X-Files, Kill Switch (5X11), первый показ 15 февраля 1998 года.


[Закрыть] Но для других это означает, что угрожающие силы непрерывно покушаются на последние остатки пространства «я», а само представление об отдельной и автономной личности разрушается, что волнует еще больше.[476]476
  Не стоит забывать о том, что Тони Таннер определил страх перед вторжением внешних сил в человеческое «я» как главную тему, волновавшую послевоенную американскую литературу и культуру вплоть до 1971 года (Tanner. City of Words: American Fiction 1950–1970 [London: Jonathan Cape, 1971]). Но с момента написания провидческой книги Таннера начался важный сдвиг. Если во многих художественных и популярных текстах по-прежнему выражается озабоченность угрозами гуманистическому смыслу автономии и действия, то в других начинают исследовать возможность того, что четкое логическое разделение между «я» и «не-я», на котором строится гуманистическая идеология, утратило свою прочность. Таким образом, конспирологически ориентированные страхи перед тем, что тебя может захватить враг, превращаются в вирусную боязнь того, что ты стал врагом самого себя. Отталкиваясь от текстов Донны Харавэй, Эллисон Фрайберг, к примеру, доказывает, что необходимость не давать телесным жидкостям смешиваться в эпох)' безопасного секса не должна означать отказа от проекта прославления постгуманистического, кибернетического сплетения тел и желаний в общую сеть: Praiberg. of AIDS, Cyborgs, and Other Discretions: Resurfacing the Body in the Postmodern // Postmodern Culture 1 (1991); http://jefferson.village.virgmia.edu/pmc/text-only/issue.591/fraiberg.591.


[Закрыть]

Диалектика связности усложняется из-за замыкающихся друг на друга метафор, которые используются для ее описания. Поток информации и капитала на мировом рынке напоминает работу иммунной системы или наоборот? Угроза вирусного заражения и проникновения – она буквальна или это метафора? Экономика просто похожа на какую-то экосистему, или она действительно стала одной из них? В бодрийяровском описании экстаза коммуникации, к примеру, смешиваются метафоры из области биологии (««протеиновая» эра соединений»), социальной гигиены («грязный промискуитет») и кибернетики («распределительный центр»), В контексте таких проектов, как расшифровка генома человека, биологическое и информационное начинают не прос то походить друг на друга, а на каком-то базисном уровне становятся одним и тем же. В своем исследовании возможностей и подводных камней связности Кевин Келли использует слово «живые системы» для описания усиливающейся равнозначности между машинами, которые живут, и живыми созданиями, которые ведут себя как машины. Келли анализирует самые разные примеры: искусственно созданные экосистемы наподобие «Биосферы II», структуры глобальных корпораций, телефонные сети и коллективный разум муравьев из одного муравейника На глубинном уровне они работают одинаково. Но дело не только в том, что на первый взгляд разные области биологической, социальной и экономической жизни начинают смыкаться в пространстве все более и более взаимосвязанных систем. Сами концептуальные способы анализа связей тоже начинают сливаться между собой, точнее говоря, становится труднее различать прежде обособленные сферы жизни. Перед многими из этих научных попыток стоит непростая задача найти язык, способный уловить нарастающую взаимосвязь под внешней разнородностью. Метафоры заговора охотно подписываются под такой проект. Но вместе с этим они и сами претерпевают изменения.

Виртуальная паранойя

Компьютерные вирусы тоже обитают в промежуточном мире, где смешиваются между собой буквальное и метафорическое. Теперь биологи по-новому описали «настоящие» вирусы как инертные последовательности кода (софт), поджидающие подходящего хозяина («железо»), где они могли бы начать действовать. Как эпидемия СПИДа заставила осознать феноменальную взаимосвязь социального мира, так и некоторые известные компьютерные вирусы высветили тревожную взаимозависимость мира дигитального. Так, в марте 1999 года вирус Melissa нагнал страх на киберпространство, вызвав заголовки в духе реальной вирусной угрозы, заявлявших о себе ранее. Этот вирус заставлял компьюгер автоматически рассылать электронные письма с вложенным зараженным файлом, содержавшим документ в формате Word, который редактировался на компьютере в момент отсылки сообщения. Письма рассылались по первым пятидесяти адресам из адресной книги пользователя раз в час. Внезапная перегрузка в результате идущих по цепной реакции электронных писем вывела из строя несколько почтовых серверов. Однако быстрее самого вируса распространялась волна тревожных историй о непоправимом вреде, который может вирус причинить, слухи, которые, как выяснилось, были фантастически преувеличены. Бесчисленное число раз возникла моральная паника по поводу хакеров, которые проникают в жизненно важные компьютерные системы и выпускают компьютерные вирусы в информационное пространство. Многие из этих параноидальных страхов оказались безосновательными, поскольку, как полагали одни, их цинично распространяли, чтобы легитимировать усиливающийся государственный контроль над относительно анархичным Интернетом, или, как считали другие, намеренно разжигали компании, производящие программные средства защиты, чтобы укрепить свое положение на рынке.[477]477
  В статье, где рассматривается паника по поводу компьютерных вирусов и хакеров, Эндрю Росс утверждает, что эта паника имеет два следствия. Первое – стимулирование производственной деятельности поставщиков компьютерных программ и систем, обеспечивающих безопасность. Второе носит более общий характер и подразумевает идеологический вклад в «параноидальный климат приватизации, которая все больше определяет социальную идентичность в условиях нового постфордистского порядка», а также противоречит как структуре информационной сети, так и духу коммуны, свойственному хакерам: Ross. Hacking Away at the Counterculture // Strange Weather: Culture, Science, and Technology in the Age of Limits (London: Verso, 1991), 80.


[Закрыть] Призрак цифровой вирусной эпидемии захватал воображение публики, о чем рассказывается, например, в голливудских фильмах «Тихушники» (1992), «Хакеры» (1995) и «Сеть» (1995). Притом, что окончательный обвал, похоже, никогда не перейдет в реальный мир, то, как ложные предупреждения бьют рикошетом по киберпространству, по иронии судьбы в конечном счете демонстрирует оглушающую взаимосвязанность Интернета. Ощущение параноидальной нехватки защиты, похоже, невозможно куда-то упрятать, ибо каждый из нас невольно становится очередным звеном в цепной реакции подозрения и заражения.

Паника вокруг непреодолимой вирусной связности Сети – это призрак, преследующий инфляционную раскрутку нового цифрового мира медиа. Скоро, как нам обещают, все будет связано между собой: газеты, книги, телевидение, музыка и видео будут доступны через один комплексный интерфейс. Скоро, как нас уверяют, между собой будут связаны все люди. При существующих темпах развития, как в 1995 году обещал своим читателям эксперт по киберпространству Николас Негропонте, к 2003 году пользователей Интернета будет больше, чем живущих на земле людей.[478]478
  Nicholas Negroponte. Being Digital (New York: Knopf, 1995), 5–6.


[Закрыть] И хотя эта статистика остается выдумкой (учитывая, что большая часть населения земного шара не имеет у себя дома даже водопровода и электричества, не говоря уже о компьютере), все же едва ли будет преувеличением сказать, что во Всемирной паутине все – если не каждый человек – в конечном счете связано. Каждая страница связана по меньшей мере с еще с одной и так далее, так что теоретически (пусть вряд ли на практике) можно бесконечно переходить с одного сайта на любой другой.

Некоторые комментаторы жалуются, что как раз ненасытная связность Сети превращает ее в идеальную почву для конспирологического мышления. В частности, как рассуждают сторонники этой точки зрения, структура Сети поощряет самые параноидальные перекрестные ссылки. Часто раздаются причитания, что киберпространство становится не идеализированной стараниями дигерати*[479]479
  * Дигерати – производное от «литерати», то есть не просто «умеющие читать и образованные», но «образованные в сфере цифровых технологий», продвинутые пользователи.


[Закрыть] городской ратушей, но, скорее, бесконечным торговым центром, где полно порнографии и сумасшедших и конспирологов.[480]480
  Более подробно переплетение опасений перед заговором и страхов перед Интернетом см.: Jodi Dean. Webs of Conspiracy // The World Wide Web: Magic, Metaphor, and Power (New York: Routledge, forthcoming).


[Закрыть] Эти две головокружительно популярные страсти Интернета разделяют логику сокрытия и разоблачения, и все чаще доступ к тайным пространствам обеих осуществляется при помощи кредитной карты. И в том, и в другом случае вовлечение зрителя предполагает обнажение.

Другие комментаторы обвиняют Сеть за то, что в ней свободно плодятся опасные вирусы ложной информации, поскольку слухи циркулируют и распространяются по перекрестным ссылкам по всему миру, достигают критической массы и принимаются на веру. Опасение вызывает то, что если параноидальные слухи разместить на достаточном количестве сайтов, вскоре они будут восприниматься как факт. Конспирологическое утверждение Пьера Сэлинджера (которое он сделал в 1996 году) по поводу того, чго в деле разбившегося авиалайнера компании TWA, летевшего рейсом 800, что-то скрывают, подняло страхи на новую высоту*.[481]481
  Надо заметить, что Пьер Сэлинджер в свое время был пресс-секретарем двух американских президентов – Джона Кеннеди и Линдона Джонсона. После победы на выборах Джорджа Буша-младшего он уехал во Францию, где скончался в 2004 году.


[Закрыть]

Точно так же, когда на волне взрыва в Оклахоме общественность обнаружила, что прежде страдавшая технофобией милиция использовала для пропаганды своих идей электронные доски объявлений, электронную почту и вебсайты, появилась масса газетных передовиц, авторы которых морализировали по поводу опасно соблазнительной и проникающей повсюду власти Интернета. Несмотря на преувеличенность этих паникерских криков, приходится признать, тем не менее, что новые средства медиа вообще и Сеть в частности способствуют расцвету конспирологического мышления. Удобная для пользователя Сеть дает возможность широко и практически свободно знакомиться с альтернативными идеями, то есть делать это потенциально неотслеживаемым и не подверженным цензуре образом. В отличие от прежних форм культуры заговора, Сеть позволяет любому человеку предлагать потенциально безграничной аудитории любые, даже самые сумасшедшие, взгляды, без всяких ограничений, контроля качества и часто без юридического возмездия. Раз уж это так легко – вырезать и вставлять из других страниц и документов, то конспирологические сайты могут получить причудливую и сложную структуру, поскольку каждая второстепенная теория заговора связана со всеми остальными. Но больше всего Сеть поощряет пользователей устанавливать и отслеживать скрытые связи.

В дешевых триллерах можно часто столкнуться с бесконечным лабиринтом информационного пространства, порождающим конспирологические рассказы о злобных заговорщиках и корпорациях, захватывающих спутники и компьютерные сети. Поэтому не удивительно, что сюжет «Нейроманта» Уильяма Гибсона (1984), первого литературного описания объединенного сетью мира информации, вертится вокруг «консольного ковбоя» Кейза, которого нанимают взломать и разрушить Tessier-Ashpool S.A., похожий на улей зловещий конгломерат с планами на мировое господство, превратившийся в организацию, контролируемую искусственным интеллектом. Оглядываясь назад, кажется почти неизбежным, что роман, который помог представить Интернет, был выстроен по конспирологической логике триллера. Точно так же, как триллер предлагает компенсаторные удовольствия от наблюдения за тем, как герой-одиночка обнаруживает улики, доказывающие преступления правительства и корпораций, так и конспирологические теории Сети дарят пользователям замещающее ощущение могущества, превращая их в активных участников расследования.

Наряду со страхами перед злоупотреблениями корпораций развитие Интернета, как мы знаем сегодня, подпитывается популистской, хакерской этикой «освобождения» информации, где бы она ни хранилась в киберпространстве. Как говорят хакеры и кибергуру, информация хочет быть свободной, и у них находится немало адептов, которые только рады освободить информацию, секретную или какую-либо другую. Этика хакеров поощряет конспирологов обнародовать сокрытую информацию, которую нельзя найти где-нибудь еще.

Истина где-то там, обещают «Секретные материалы», но ее придется еще поискать в неимоверной груде информации, содержащейся в Сети. На каждого обитателя Сети, радующегося утопическим возможностям, появляющимися оттого, что ничто не остается в тайне из-за бесконечной связности свободно распространяющейся информации, найдутся те, кто укажет на слишком благоприятные условия для развития паранойи в интегрированных компьютерных сетях, контролирующих все большую часть повседневной жизни в киберпространстве. Многих беспокоит, что усиливающееся проникновение Интернета в личные и деловые взаимоотношения приведет к установлению системы повсеместной государственной слежки: подобные опасения появились не в последнюю очередь из-за планов американского правительства (теперь уже, по-видимому, отложенных) дать разведслужбам секретный доступ к любой публичной системе шифрования. Притом, что Интернет далек от превращения во всевидящее электронное око государства, все-таки очень похоже, что он создает условия для вторжения корпораций в частную жизнь путем постоянного и организованного сбора информации об отдельных людях, происходящего при каждом посещении вебсайта и любой онлайновой сделке. В условиях Нового Мирового Порядка электронной коммерции наши желания бесконечно предсказуемы, реализуемы в любой момент и уже перестают полностью принадлежать нам самим. Этого достаточно, чтобы стать параноиком.

Вне контроля

Получается, что высокая степень взаимосвязанности Сеги делает ее привлекательной для конспирологического мышления как по форме, так и по содержанию. Происхождение Интернета, связанное с оборонной стратегией времен «холодной войны», придает ему дополнительный ореол секретности и тайны. Но можно говорить и о том, что структура Интернета работает против логики заговора. Интернет возник из ARPANET, проекта Управления перспективных исследований министерства обороны США, реализация которого началась в 1969 году, и был создан на основе схемы, разработанной корпорацией Rand в самом разгаре гонки атомных вооружений. Смысл состоял в том, чтобы связать линии связи через компьютер так, чтобы при уничтожении части системы в результате ядерной атаки обеспечить поступление информации в обход нарушенного участка. По сути это была модель децентрализованной сети, в которой каждый узел оказывается связан с множеством других узлов, что позволяет избежать необходимости централизованного канала связи. Подобная структура, хотя и невообразимо более сложная, остается главным принципом Интернета и по сей день. Несмотря на попытки различных правительственных органов навязать некую форму контроля сверху, по большей части Сеть остается свободной от какой-либо центральной власти. По мнению самых больших утопистов среди апологетов Сети, это как раз и есть ее величайшее преимущество. Для многих киберпрорицателей децентрализованная анархия Интернета не только не контролируется, но и не поддается контролю, будь то при помощи деспотического государственного вмешательства или тайной хитрости заговорщиков. Как считают приверженцы этой точки зрения, если конспирологи попытаются найти тайную руку и тайный центр в Сети, то они будут разочарованы просто потому, что сеть сетей не имеет центрального управления, скрытого или какого бы то ни было еще. Итак, насколько сама структура Сети, судя по всему, поощряет паранойю, в той же степени на более глубоком и фундаментальном уровне она предлагает радикальную альтернативу традиционному страху и вере конспирологов в невидимую длань, управляющую нашими жизнями.

Экологическое осмысление связности бросает похожий вызов обычным рассуждениям, свойственным конспирологическому мышлению. Экологические представления о связности с легкостью склонились к версиям в духе легкого мистицизма, начиная с наркотического ощущения присутствия «вторичного озарения», появляющегося у рассказчика в «Радуге тяготения», и заканчивая оптимистической уверенностью (которая зачастую проистекает из распространенных представлений о гипотезе Геи) в том, что наша планета сама в состоянии позаботиться о себе. Однако есть и другое мнение по поводу взаимодействия технологии и экологии, связанное с более тревожным постгуманистическим видением последствий такой связности. Толчком к этому новому мышлению послужило развитие теории хаоса и теории сложности. Их смысл в том, что чем больше элементов связано в одну систему (будь то экологическая или компьютерная система), тем выше вероятность того, что она начнет самоорганизовываться по новым и непредсказуемым моделям сложного поведения. Среди простых примеров подобной самоорганизации – пчелиные ульи, муравейники и птичьи стаи. Немыслящие отдельные создания занимаются своим делом без какого бы то ни было ощущения более крупной общности, но из бесконечных цепочек коммуникации и непрерывной обратной связи внутри группы возникает сложное и согласованное целое, которое, кажется, обладает ощущением цели и идентичности. Считается, что отдельные пчелы могут что-то помнить лишь в течение нескольких дней, но пчелиный рой, судя по всему, «помнит» расположение, скажем, возможного места для нового улья на протяжении нескольких месяцев, что превышает продолжительность жизни любой пчелы. «То, что рождается в коллективе, – суммирует Кевин Келли в своем исследовании таких систем, – это не серия важных индивидуальных действий, но множество одновременных действий, чья коллективная модель имеет куда большее значение. Такова модель пчелиного роя».[482]482
  Kevin Kelly. Out of Control: The New Biology of Machines (London: Fourth Estate, 1994), 27.


[Закрыть] Полагают, что подобным образом устроены целые экосистемы, поскольку в них цепочки взаимной обратной связи обеспечивают удивительный уровень сложности и стабильности.