Текст книги "Ночные рассказы"

Автор книги: Питер Хёг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

– Всегда, – сказал карлик, не сводя с неё глаз, – есть кто-нибудь, кто слушает.

– И сейчас? – спросила девушка.

– Как раз сейчас, – ответил месье Андрес, – именно сейчас слушают.

Девушка закрыла глаза и медленно произнесла:

Крепко держи то, что есть у тебя,

И никто не отнимет корону.

Она открыла глаза.

– Он это написал, – сказала она, – в моём сборнике псалмов. Это был текст к конфирмации. Ведь он мирской проповедник. Он сам меня готовил. А потом он дал мне золотую монету в десять крон.

Она остановилась, словно все разговоры – лишь бесполезное напряжение, и Кристофер знал, когда она всё-таки продолжила, что именно вопрошающее лицо карлика перед глазами убеждало её в том, что мир слушает.

– Это была маленькая книжечка, – сказала она, – такая маленькая, что листать её нужно было иголкой. И именно так они и представляют себе Рай. Очень маленький, очень маленькие листочки. – Она растерянно посмотрела на своих слушателей, словно сама понимала, что говорит бессвязно.

– Они говорят, что надо сидеть тихо. Только если сидишь тихо, попадёшь в Рай. Они, должно быть, готовятся к какому-то очень маленькому Раю. – Она остановилась. – И графиня Мольтке, – продолжала она, – готовится к очень тесному Раю. Такому тесному, что там уж точно не будет ни для кого места, кроме неё самой и, – её лицо перекосилось от отвращения, – её французского бульдога.

Сильный грохот потряс все помещение, и посреди шума Соня снова сделала большой глоток из фляжки. Когда вновь стало тихо, мысли её были уже в другом месте. Теперь она не сводила глаз с Кристофера.

– Кристофер, – произнесла она, – ты помнишь «Баядерку» в театральном обществе?

Кристофер кивнул.

– Отец взял меня с собой туда. Когда они начали танцевать, – глаза её засветились от воспоминаний, – когда они начали танцевать, я описалась. Но отец подсунул под меня своё пальто. И прошептал мне: сядь на него. Тогда ты уж точно высохнешь. – Я и высохла. А потом я танцевала на балу. И никто ничего не заметил. – Она торжествующе засмеялась. – И танцевала я только с тобой.

Кристофер снова кивнул.

– Но ведь ты не знал, что я описалась?

Кристофер покачал головой.

Она пристально посмотрела на месье Андреса.

– К сожалению, он исчез, – заметила она.

Клоун не сводил с неё глаз.

– То есть он умер, – продолжала она спокойно. – Море взяло его. Двигатель был плохой. Да он мне потом сам много раз об этом говорил. А случилось это потому, что мы не справились с волнами, говорил он.

– Как же он мог говорить тебе это, если он умер? – спросил месье Андрес.

Девушка в задумчивости посмотрела на него.

– Ну и что, – сказала она, – он же вернулся. Я ходила к морю каждый день, и однажды он вернулся и, поднявшись на хвосте, засмеялся так, что видно было все зубы. Он ведь всегда хвастался, что у него все зубы на месте.

– У него был хвост? – спросил месье Андрес.

Девушка кивнула.

– Бывало, он целую неделю не появлялся, – продолжала она. – Это очень долго, когда ты один. Но потом всегда приходил. Потому что надо же нам было поговорить.

– О чём вы говорили? – спросил Кристофер.

– Обо всём на свете, – ответила девушка. – О дяде и тёте. И об этом случившемся с ним несчастье. И о тебе тоже. Вначале… – она сделала паузу, – вначале мы оба считали, что ты придёшь и заберёшь меня. Отец сказал, что так оно и будет. Однажды ты приедешь на телеге, и мы уедем отсюда. Но ты не появлялся. Первое время я верила, что так и будет. Ведь я иногда видела тебя на улице. Но невозможно верить так долго.

Кристофер вдруг почувствовал на руках какую-то влагу, – опустив глаза, он обнаружил, что это его собственные слёзы, и с удивлением отметил, что его душа, которая, как он думал, совершенно пуста, оказывается, плачет и плач этот ему никак не унять.

– «Крепко держи то, что есть у тебя», – сказала девушка. – Вот о чём они думают.

– Да, – заметил месье Андрес – Похоже, что примерно так они и думают, i coglioni.

– Отец обычно доставал треску из садков для живой рыбы, – продолжала Соня. – Я снимала крышку, а он брал несколько штук. Совсем немного. Просто чтобы утолить голод. Только три-четыре штуки. Нам ведь тоже надо жить, правда? И долгое время всё было в порядке. Он ложился на край, засовывал морду в воду и легко их доставал. Засунет голову – и достанет.

– Твой отец, он что, что-то вроде рыбы? – спросил клоун.

– Дельфин, – ответила девушка.

На лице месье Андреса появилось удивление, как будто он чего-то недопонял, и Кристоферу пришло в голову, что обширные познания старика, несмотря на его многолетние плавания с Цирком Глайма, вероятно, всё-таки не предполагали знакомства с животными, обитающими в датских водах.

– Тётя, – продолжала девушка, – часто говорила, что от моря уж точно нечего ждать добра, ну а про зло известно, какое оно. С людьми же иначе. И они разрешали мне ходить туда одной. Но в тот день, он, наверное, что-то почувствовал, потому что пошёл за мной. Это отец его заметил. Я сдвинула крышку с садка, и он поел. Он не сказал ни слова, но потом я заметила, что он на что-то смотрит. И потом он сказал: «Здравствуй, младший брат». И тут я вижу дядю. Он стоит прямо позади меня и держит сбоку ружьё, так что сначала мне его не видно, но потом он его поднимает, так медленно-медленно. Тут я говорю отцу: «Отец, чёрт возьми, – говорю я, – ты лучше уплывай, иначе дядя тебя застрелит». Но он, похоже, не слышит, что я говорю. Он просто смотрит в глаза дяде и взбивает воду, а потом поднимается на хвосте и так вот замирает, а вода под ним вся белая от пены, а потом он показывает дяде все свои зубы. И тут я понимаю, почему он не уплывает. Он хочет, чтобы его застрелили. Он думает, что если он сбежит, то накажут меня. Он думает, что дядя будет со мной плохо обращаться. – Она медленно покачала головой. – Как глупо со стороны отца, правда ведь, подумать, что они смогут поднять на меня руку. Пусть бы он попробовал. Я бы придушила его. Я бы встала ночью и вытащила бы струну из рояля. – Она на мгновение задумалась. – Ноту «до», – сказала она затем, – потому что псалом «У нашего Бога такой крепкий замок» написан в до-мажоре. И придушила бы его. Конечно же, он больше и сильнее меня. Но мне помогла бы ночь. Трудно защищаться, когда ты спишь, а у тебя на шее струна ноты «до».

Кристофер вдруг заметил, что глотает ртом воздух и водит пальцами по шее.

– И тут, – продолжала Соня, – дядя прицеливается. Это был двуствольный дробовик. Отец никогда не стрелял дробью. Он говорил, что это оружие для людей, которые не могут попасть в цель. Я пытаюсь остановить его. «Дядя, – говорю я, – это всего лишь пара рыбин, я могу поймать их в любой момент, только возьми меня с собой в море, я знаю всё о треске». Но он взводит курок. Тут я говорю: «Нигде в Библии не написано, что можно убить собственного брата, так ведь?» – но он меня не слышит, он вне себя. А у меня как будто столбняк. Это всё из-за того, что они всё время хотят, чтобы ты сидел тихо. В конце концов ты уже ничего не можешь делать, правда? Но когда я вижу, что он нажимает на курок, я всё-таки собираюсь с силами и бью по ружью, и выстреливают оба ствола. Наверное, я закрыла глаза, потому что когда я снова их открываю, отца уже нет, и мне сначала кажется, что он ранен, но тут я вижу, что дядя лежит на земле, и повсюду кровь, и что он, похоже, прострелил себе ноги. И тем не менее он ползёт, он пытается поймать меня, но я не стала ждать, я просто ушла.

Месье Андрес прищурившись смотрел на девушку.

– Когда это было? – спросил он.

Она на мгновение запнулась, как будто запутавшись во времени.

– Это было, – сказала она, – сегодня.

– Значит, ты пришла, – медленно рассуждал клоун, – прямо оттуда.

Девушка кивнула:

– Прямо оттуда.

Месье Андрес глубоко вздохнул.

– Вот что, – сказал он, обращаясь отчасти к самому себе, отчасти к молодым людям, – дают возраст и опыт. Ты всегда знаешь, когда ожидается большой номер. Сначала ощущаешь энергию, а потом на мгновение становится пусто. Наступает замешательство, un sentimento di essere abbandonato,[42]42
  чувство покинутости (итал.).


[Закрыть] ты прислушиваешься, и вот оно приближается и… – он посмотрел на девушку, – оказывается самым удивительным, что ты когда-либо слышал.

Кристофер медленно, с усилием поднялся и, с трудом передвигая ноги, подошёл к Соне. Он знал, что мир уже заключил его в оболочку и вот-вот отторгнет. И всё-таки он чувствовал, что ему дарована возможность сказать последнее слово.

Перед девушкой он остановился и призывно протянул руки в пространство, но не смог произнести ни слова.

– Почему, – спросила она, – ты не пришёл?

– Они сказали, что тебя надо щадить, – ответил Кристофер неуверенно.

Девушка внимательно посмотрела на него, без укора и без осуждения.

– Да, – сказала она. – А когда они заберут меня отсюда, вот тогда-то уж они будут щадить меня.

В этот миг Кристофера поразило, откуда-то свыше, осознание всей глубины его предательства, и он понял, что внутри его оболочки была не просто пустота, что он, Кристофер, предал человека, без которого он не мог представить себе свой мир и с которым теперь его навсегда разлучат. Словно пьяный, он качался, не сходя с места, и протягивал вперёд руки, словно хотел призвать назад прежнюю пустоту, как будто любое несчастье было для него легче, чем мысль, что все шансы упущены. В это мгновение на фоне жалобных звуков дождя он стал различать вокруг какие-то голоса, тихо бормочущий хор настойчивых голосов, и один из голосов выделялся, более внятный и настойчивый, чем другие. Перед Кристофером в паре глаз отразился жёлтый свет лампы, и ему стало ясно, что это он слышит голос месье Андреса.

– Можно ведь, – сказал клоун почти по-дружески, – всегда ведь можно выпрыгнуть из окна, Кристофер.

Огромная горячая волна благодарности захлестнула Кристофера, потому что маленький мудрец снова заглянул в его душу, увидел его отчаяние и подсказал ему выход. И как и всякое окончательное освобождение, это тоже, в тот момент, когда было произнесено, показалось удивительно прекрасным и правильным.

Одним-единственным движением Кристофер отринул все свои горести и взобрался на подоконник. Тьма внизу была бездонной и тем не менее приветливой. Тут голос месье Андреса снова достиг его слуха, тихий и непререкаемый.

– С другой стороны, прыгнуть в папочкин дворик – это значит выбрать очень короткий и очень простой путь, – прошептал он.

Словно в кошмаре произошла перемена декораций – и Кристофер снова оказался в фехтовальном зале, и, медленно повернувшись, как и там, он оказался спиной к темноте. Темнота за спиной ласково тянула его к себе. Стоящие перед ним девушка и карлик внимательно следили за ним.

– Тогда, в зале, – сказал Кристофер, как будто всем было совершенно ясно, о чём он говорит, – я повернулся и ушёл. Так же я поступлю и сейчас.

Карлик тихо засмеялся.

– Тогда это сделало тебя умнее, – сказал он, – а теперь ты просто исчезнешь. Этот прыжок, мой мальчик, будет самым последним и самым длинным шагом назад в твоей жизни.

Кристофер уже не мог разобрать, тянет ли эта маленькая фигурка его к жизни или толкает назад к гибели, он чувствовал только, что карлик, должно быть, был послан откуда-то извне, что он великий ниспровергатель и соблазнитель. Он с трудом отвёл от него взгляд и взглянул на девушку. Она смотрела на него, как смотрела и раньше, много раз, давным-давно, когда он плакал. Без страха, без укора, а внимательно, почти настойчиво, как будто он был такой же человек, как и все.

Этот взгляд заставил Кристофера в растерянности слезть с подоконника. Девушка молча встала с ним рядом и взяла его за руку.

– Это похоже на финал, – проговорил месье Андрес.

Он повернулся к окошку, словно к публике.

– Пора теперь, – сказал он, потом вдруг остановился, прислушался на мгновение к ночи и продолжил: – объявить этих молодых людей, – которые были разлучены, но которых я, месье Андрес, соединил, как будто я Господь Бог, – помолвленными, во всяком случае на этой сцене и на этот вечер. И позвольте мне пропеть искреннее пожелание им и себе на будущее, моим голосом, тем самым, который вызывал потоки слёз по всей Европе. Сильно откашлявшись, он прочистил горло и запел:

Lieber Gott,

Gibt doch zu

dass ich kliiger bin als Du.[43]43
  Боже мой,
  признай же, что
  я умнее тебя (нем.).


[Закрыть]

Кристофер и Соня смотрели друг на друга, но в тот момент, когда они услышали первый звук, зажмурились, потому что всемирно известный тенор великого клоуна сломался, стал визгливым и сорвался на фальцет, словно он засмеялся. Потом он на некоторое время замолчал.

– Да, – сказал он, – голос пропал. Но я всё ещё здесь.

Он поднял правую руку, как будто хотел помахать на прощание, и движением, похожим на приветствие, отвёл свои густые седые волосы со лба. Под париком виднелся светлый ёжик волос, через который розовато просвечивала кожа.

– Позвольте мне, – произнёс он, – представить вам молодого человека, которого тяжёлая судьба вынесла на скалистые берега бессмертного актёрского искусства.

Осторожно, чтобы не причинить себе боль, он отклеил седые усы. Потом он вытер рукавом лицо, и на белом бархате оказались остатки того, что было лицом великого месье Андреса. Перед Кристофером и Соней стоял мальчик, которому было самое большее двенадцать лет.

– Этот номер, – сказал торжествующе мальчик, – мне надо бы, чёрт возьми, как-нибудь проделать на арене.

– Кто ты? – спросил Кристофер.

– Я ассистент великого месье Андреса, – сказал мальчик.

– А где, – спросил Кристофер, – где же месье Андрес?

– Месье Андрес, – ответил мальчик, – умер неделю назад. Это ведь он привёз в город, – добавил он медленно, – эту новую оспу. – Он задумался. – У нас было турне, – продолжил он, – и на обратном пути мы заходим в Рёдбю. Но там никто не хочет смотреть представление. А это, я вам скажу, просто чёрт знает что, потому что мы голодны. – Он улыбнулся Кристоферу и Соне. – Красивое это зрелище – Цирк Глайма, – сказал он. – Но эта красота – дорогое удовольствие. Так что мы голодали. – Он засмеялся при воспоминании об этом. – Так уж устроен мир, – продолжал он. – Даже великий месье Андрес голодал. И тут мы пробуем попасть в Ваден. И голод заставляет работать воображение. И Андрес рассказывает эту историю о шторме, и в неё верят, мы в порту, у всех есть еда. Андрес имеет большой успех и хвастается, что всё это – его заслуга. Но в один прекрасный день на всём его теле появляются оспины, он заболевает. В каюте только мы с ним, у него начинаются судороги, от которых он взлетает на пару метров в воздух и падает с койки, так что мне в конце концов приходится привязать его, и под конец ему так плохо, что я думаю: Scheisse,[44]44
  дерьмо (нем.).


[Закрыть] теперь уж ему лучше помереть, чем жить, – и он умирает. И что нам делать? Mann weiss' nicht, und[45]45
  не знаешь, и (нем.).


[Закрыть] что толку спрашивать. И тогда я надеваю его парик – он ведь был лысым, – и делаю усы, я всё-таки кое-чему научился, и выхожу на сцену. Все остальные сразу же поняли, что тут какой-то обман, но они напуганы, так что не мешают мне, а публика ничего не замечает, nichts.[46]46
  ничего (нем.).


[Закрыть] – Он мечтательно посмотрел перед собой. – На самом деле публика меня любит, – продолжал он. – Я хочу сказать, что действительно я ни разу не был хуже, чем великий старый идиот.

Молодые люди напряжённо смотрели на мальчика, тщетно пытаясь перекинуть мостик через то перевоплощение, свидетелем которого они стали.

– А ты, – спросила Соня через некоторое время, – теперь тоже болен?

– Это неизвестно, – ответил мальчик. – И даже неудобно задавать такой вопрос.

Дождь тем временем усилился, из непрерывного бормотания он превратился в торжествующий водопад, и, чувствуя непреодолимое притяжение буйствующей стихии, все трое подошли к окну. Им открылось чер-нильно-синее небо, все в длинных сплошных рядах молний, и из этих сполохов рушился дождь, большие тяжёлые капли ударяли по крыше усадьбы, отскакивали от неё, встречаясь с новыми каплями, разбивавшими их в водяную пыль, и раскинувшийся под ними город в конце концов окутал белый влажный туман.

Кристофер и Соня всё ещё держали друг друга за руки, и оба они одновременно сквозь непогоду увидели будущее. На мгновение светящиеся клочья тумана собрались, и над городом поднялась фигура высотой от земли до небес, и они узнали Смерть – высокий, прямой, светящийся скелет, на котором сверху торжествующе хохотал череп, а по крышам города мокрые пальцы ног отстукивали дикую барабанную дождевую дробь. Только миг длилось на небе видение, и сразу исчезло, и в страхе они посмотрели на стоящего рядом с ними мальчика, чтобы получить объяснение или хотя бы подтверждение, но его белое напряжённое лицо ничего не выражало.

– Сегодня ночью я уезжаю, – сказал мальчик. – Я нашёл в стене ворота, которые можно открыть. Я решил, что могу разрешить вам поехать вместе со мной.

– И там мы все умрём, как они говорят? – спросила Соня, и вопрос этот она задала без малейшего страха, как будто речь шла о чём-то не более серьёзном, чем завтрашняя погода.

– Это неизвестно, – сказал мальчик. – Что толку спрашивать.

– Но смерть, – добавил он после минутной паузы, – от неё всё равно не уйдёшь. – И задумчиво продолжал: – Там, где мне дольше всего пришлось жить, люди проживают всего лишь… всего лишь, – он запнулся, перед тем как произносить цифры, – может быть, вполовину меньше, чем здесь, – закончил он предложение. – Но какой смысл жить до ста пятидесяти, чтобы тебе сделали всё искусственное, как это нам обещают, если ты не живёшь по-настоящему?

– А на что мы будем жить? – спросил Кристофер, и это было его первое возражение.

В свете лампы мальчик открыл свой футляр для скрипки, и на синем бархате всё засверкало, так что стало больно глазам.

– Собирая крошки со стола богачей, – ответил он. – Сегодня женщины Вадена пришли при полном параде, чтобы посмотреть, как месье Андрес унесёт их bijoux[47]47
  Украшения (фр.).


[Закрыть] и драгоценности.

Кристофер посмотрел из окна на главный флигель дома. Большие люстры были погашены, но по погруженным во тьму залам блуждал, мерцая, одинокий огонёк. Это был, как он знал, его отец, Николай Хольмер, охранявший во время грозы свои сокровища и единственного человека на свете, которого он любил, – своего сына Кристофера, который, как он думал, спит в своей постели.

– Но как, – спросил Кристофер, и это было его второе возражение, – забыть всё то, от чего уезжаешь?

– Тот, кто живёт на самом деле, – сказал мальчик холодно, – can never forget.[48]48
  Никогда не забудет (англ.).


[Закрыть] Я лично, – добавил он с гордостью, – помню каждый нагоняй, который получил в своей жизни. Жить надо так, чтобы не понадобилось ныть из-за того, что помнишь.

– А это необходимо, – спросил Кристофер, – необходимо уезжать? – И это было его последнее сомнение.

– Это, – ответил мальчик, – неизвестно. И спрашивать без толку.

Потом он достал из футляра деревянную флейту, знаменитую флейту великого клоуна месье Андреса.

– Я пообещал поиграть под окнами, где живёт ещё несколько молодых людей, который хотят отправиться с нами.

Он ещё раз оглядел Соню и Кристофера.

– Дамы и господа, – произнёс он мечтательно, – посмотрите, какое представление мы дали вам сегодня вечером, я и мои дети. Две истории они рассказали, и они – don't deny it[49]49
  не отрицайте (англ.).


[Закрыть] – нас растрогали. И посмотрите, как он держится, прямо, как солдат, и как она прелестна, словно куколка. А когда они были детьми, он как раз играл в солдатиков, а она играла с раскрашенными куклами. Теперь, дамы и господа, всё прямо наоборот! Благодарю вас за сегодняшний вечер.

Он закрыл футляр, подхватил его, накинул на плечи свой плащ и стал спускаться вниз по лестнице. Кристофер и Соня в молчании последовали за ним, и Кристофер вспомнил, как каждый из них сегодня вечером поднимался по этой лестнице. Он сам, словно поднимаясь на эшафот, месье Андрес, словно всходя на трон. Для Сони он не нашёл подходящего сравнения, вспомнил только её босые ноги на берегу моря.

Когда они вышли из ворот усадьбы, дождь стал стихать, и город засверкал под луной. Тут Кристофер понял, что на главный вопрос они так и не получили ответа. Сделав несколько больших решительных шагов, он догнал карлика.

А зачем, – спросил он освещённую луной спину, – мы тебе нужны?

Нам нехорошо путешествовать в одиночку, – ответила ему спина, и непонятно было, то ли это «мы» является множественным числом королевского достоинства, самоуверенным множественным числом властелина мира, или попыткой прожжённого дельца сделать вид, что его предприятие гораздо крупнее, чем оно выглядит.

В ту ночь под несколькими окнами в городе Вадене звучала мелодия, а позднее в стене открылись ворота. Через них выехала повозка. На ней не было ни одного огонька, и поэтому она почти сразу исчезла в ночи. Это великий клоун месье Андрес вывозил детей из города Вадена.