Текст книги "Падение Трои"

Автор книги: Питер Акройд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Александр Торнтон, сев на корабль в Тилбери, через три недели прибыл в Трою. Он не показался Софии музейным червем, как предполагал ее муж. На взгляд Софии он скорее походил на спортсмена или альпиниста. Он был высок, очень строен, с заметным после трехнедельного пребывания в море загаром.

Кадри-бей настоял на том, чтобы приветствовать Торнтона в Трое со всей торжественностью. София внимательно, если не сказать жадно, наблюдала за молодым человеком, в то время как он обменивался рукопожатиями и поклонами с руководителями экспедиции и пил поданную ему чашечку турецкого кофе. Он не был неловок, напротив, манеры его отличались сдержанностью и точностью.

– Надеюсь, что застал вас в добром здравии, сэр, – обратился он к Оберманну.

– Никогда в жизни не чувствовал себя лучше, мистер Торнтон. Я просто цвету.

– Рад слышать это, сэр. Мы в Англии слышали о вашей великолепной работе. А теперь еще и это…

– Вы скоро увидите мою великолепную работу, мистер Торнтон. А сейчас позвольте представить вас фрау Оберманн.

– Очень рад. – Торнтон склонил голову, прежде чем взял ее руку, но не сумел скрыть удивления, встретив на раскопках женщину.

Оберманн засмеялся и хлопнул его по плечу.

– Вы не считаете, что здесь неподходящее место для женщины?

– Напротив, я в восхищении.

– Сказано очень по-английски. Разве я не говорил тебе, София? Они всегда учтивы. А знаете, мистер Торнтон, что вы стоите как раз на том месте, где когда-то греками был водружен деревянный конь.

– Это честь, несомненно. Но я всегда считал, что легенда об этом коне… просто легенда.

– Вы слишком долго пробыли в Британском музее, мистер Торнтон. Вы разучились удивляться.

– Я начал работать в музее полгода назад, сэр. Так что вы не должны приписывать мои недостатки пребыванию там. Они мои собственные.

Торнтон в самом деле привык мыслить самостоятельно. Когда ему было пятнадцать, его мать умерла от рака, и с тех пор он сделался задумчив и стал полагаться только на себя. Он начал интересоваться миром. В частности, обществом, в котором жил. Он решил изучать теологию в Оксфорде, потому что хотел стать пастором в лондонском Ист-Энде, где мог бы помогать бедным и бездомным в округе. Затем, во время одной из длительных загородных прогулок неподалеку от Оксфорда, он начал сомневаться в устоях церкви, в которой был воспитан. И, в конце концов, усомнился в собственной вере. Оставив теологию, он начал заниматься относительно новой наукой, палеографией, на отделении археологии в университете. Но интереса к социальной справедливости не утратил. Он был сторонником передовых взглядов на права рабочих и женщин и, вступив в лондонскую Лигу образования, читал в Эксетер-холле лекции о ре формах.

– Вы волевой человек, – сказал Оберманн. – Я рукоплещу вам.

София наблюдала за Торнтоном во время этого обмена репликами. Он казался настороженным, внимательным, но она чувствовала, что поведение ее мужа забавляет его. И не могла понять, нравится ей это или нет.

– Мистеру Торнтону, наверное, хотелось бы увидеть свое жилище, – сказала она. – Ведь он приехал издалека.

– Боюсь, мистер Торнтон, мы не можем предоставить вам золотые чаши с водой или девушек в услужение. Мы еще не дошли до гомеровского уровня. Стараемся изо всех сил, но не можем сравняться с его образцами поэзии.

– На самом деле я бы хотел как можно скорее увидеть сам объект.

– Простите?

– Объект. Таблички. То, из-за чего приехал.

– Вы торопитесь, мистер Торнтон. Но это приводит меня в восхищение. Глубоко уважаю ваше желание. Я в течение всей жизни в каждой ситуации всегда доказывал, что человек с железной волей способен на многое. Я собственноручно тайно совершил обрезание в Мекке, чтобы меня не обнаружили. – София удивленно взглянула на мужа. – Итак, отведем вас к вашему объекту. – Оберманн повел Торнтона к хижине, в которой были сложены таблички. – Они собраны здесь, – пояснил он. – Это подходящее, сухое место. Им здесь уютно, как любят говорить у вас в Англии.

Войдя в помещение, Торнтон отреагировал мгновенно.

– Я не ожидал, что их окажется так много, – сказал он.

– У нас сто семьдесят восемь отдельных объектов. Они приблизительно одного размера и вида, как вы видите. Но, разумеется, изображения на всех различны.

– Обязательно должны обнаружиться шаблоны и повторяющиеся мотивы, – сказал Торнтон. – Можно? – Он взял одну из табличек и принялся изучать задумчиво и удивленно. София подумала, что, возможно, он близорук – так близко он подносил табличку к глазам; еще она заметила, что руки его слегка дрожали. – Могу я задать вам вопрос, герр Оберманн? Каково ваше мнение относительно языков, на которых разговаривали в этом регионе земного шара? Мне приходилось слышать различные мнения.

– Они принадлежали к индоевропейской группе, но отличались один от другого как латынь от греческого. У меня есть сомнения относительно албанского, можно ли его вообще причислять к арийским языкам.

– Но ведь они не были семитскими?

– Весьма сомнительно. По моему мнению, язык, на котором говорили в этом городе, был древнеиллирийским или фракийским.

– Это не то же самое, что пеласгский?

– Я поражен вашими знаниями, сэр.

– Это моя профессия. Но ведь Гомер употреблял этот термин, описывая ахейских греков, а не самих фракийцев. – Он все еще рассматривал табличку, поднеся ее близко к глазам. – Пластинка обожженной глины, формой напоминающая каменный резец. – Похоже было, он разговаривает сам с собой. – С одной стороны надколота. На ней надпись и что-то похожее на цифры. Они прочерчены по мокрой глине и, несомненно, рукой опытных писцов. Уверен, вы пришли к тем же выводам, сэр.

– Совершенно тем же, мистер Торнтон.

– А каковы ваши предположения относительно даты?

– Они были найдены на уровне "сожженного города", поэтому я полагаю, что они сделаны около 1800 года до Рождества Христова.

– Вы очень точны.

– Это моя профессия.

– Довольно ранняя дата для письма такого типа. Если считать его индоевропейским.

– Эта дата будет принята всеми. Я совершенно уверен. – Торнтон смотрел на Оберманна, пытаясь скрыть изумление, которое София, тем не менее, заметила. – Мое первое впечатление меня никогда не обманывает, мистер Торнтон. Вы знаете, чем должен обладать археолог?

– Знанием геометрии?

– А, да вы пифагореец! Нет. Археолог должен обладать вдохновением. Воображением. Фантазией. Могу я рассказать вам историю? Когда мы копали на Итаке, никак не могли найти источник воды. Во дворце Одиссея должны были быть колодцы, но что с ними стало? Забиты мусором веков. Мои люди собирались рыть новый колодец в углу двора, но я понял, что они ошибаются. Приняв во внимание очертания холма, расположенного выше, – вы следите за мной, мистер Торнтон? – я начертил крест рядом с лежавшей на земле большой глыбой, и велел копать там. Я должен был ненадолго уехать. Когда я вернулся, все кругом были просто вне себя от возбуждения!

– Что же произошло, сэр?

– Рабочие прошли не более двенадцати дюймов верхнего слоя грунта, и перед ними открылось засыпанное мусором отверстие древнего колодца около тридцати шести дюймов в диаметре. Это был тот самый колодец, о котором писал Гомер, с его чистым источником! На дне, на глубине сорока футов, находился обильный источник воды, которая оказалась лучше, чем в любом другом роднике в округе. Жители Итаки до сих пор пользуются им и каждое утро благословляют меня в молитвах. Но это еще не конец. Мы обнаружили пару двуручных кувшинов слева от колодца, и тут же нашли им применение. Вот она, археология, мистер Торнтон.

– Очень впечатляющая история.

– Разумеется, мои рабочие сочли мою метку – крест – знаком, ниспосланным свыше, и провозгласили меня кудесником.

– Не сомневаюсь.

– Я с ними не спорил. Вот что я имею в виду под вдохновением.

София слышала эту историю раньше, но была уверена, что раньше речь шла о Тиринфе, а не об Итаке.

– Я думаю, мистер Торнтон хотел бы посмотреть дом, в котором будет жить, – сказала она.

– Должен признаться, что устал.

– Тогда вам нужно просить моего мужа о пощаде. Он уже утомил целую армию людей своими рассказами.

– Мистер Торнтон вдохновлен, София. Он хочет закрыть глаза и увидеть во сне Трою. Со всеми нами так бывает.

– Вряд ли я усну. – Торнтон взглянул на Софию. – Но был бы благодарен за предоставленную постель.

София повела его вдоль невысокой ограды, окружавшей их дома.

– В самом деле, удивительно, – сказал Торнтон, – увидеть здесь женщину. Если вы позволите мне это сказать.

– Вы можете говорить все, что захотите, мистер Торнтон. Здесь царит свобода. – Она рассмеялась. – Но я не единственная женщина здесь. У нас наряду с мужчинами работает много турчанок. Мы считаем, работа идет лучше, когда они работают вместе.

– Я рад это слышать. Я сторонник большего равенства мужчин и женщин в жизненных делах.

София быстро взглянула на него и отметила его серьезное, даже решительное, выражение.

– Вы верите в это равенство?

– О да! Я читал в Эксетер-холле лекцию на эту тему.

– Боюсь, эти теории еще не дошли до Греции.

– Но определенно дошли до вашего мужа. Он сделал вас партнером в работе. Он разрешает вам провожать меня в мой дом.

– Он очень добр.

– Нет, не добр. Просвещен. Нам в Англии не достает таких людей, как он. Знаете, что на работу в Музей не берут женщин? Это позор.

Софии снова бросилась в глаза серьезность Торнтона.

– Покровительница этого города женщина, – сказала она. – Совоокая Афина.

– Я знаю.

– Эпитет означает, что ее глаза светятся в темноте. Она видит нас, когда мы спим. Она присматривает за нами. Но вы не нуждаетесь в защите, мистер Торнтон. Вы сказали, что не будете спать.

– То есть вы хотите сказать, что сны опасны?

– Разумеется. Сновидение может сказаться на вашем здоровье. Мы часто обсуждаем это с мужем. Он любит спать. Он говорит, что сны придают ему сил.

– А вам?

– О, я закрываю глаза и вижу картины. Вижу ручьи, реки и деревья. Я собираю их. Я хочу их видеть. И они появляются. Это одно из главных удовольствий в моей жизни. – Ей показалось, что она была слишком откровенна. – А еще в снах являются пророчества и предупреждения.

– Вы верите в это?

– Вы тоже поверите. Когда поживете в Трое. Вот ваше жилье. – Это была каменная хижина, сооруженная из камней Трои, с соломенной крышей. – Приготовьтесь к тому, что ее будет продувать ветер. Каким-то образом он проникнет сквозь огромные камни и примется петь для вас.

– Замечательно. Ведь это камни, найденные при раскопках, правда? Это честь – быть удостоенным их защиты. Это успокаивает.

– Они крепки и надежны. Вот кувшин и таз. А то, о чем, как выражается мой муж, не следует упоминать, стоит под кроватью. Чтобы помыться, мы спускаемся к реке. Там есть место для мужчин и место для женщин, их трудно спутать. Время еды вы уже знаете.

Он слушал ее вполуха.

– Как вы думаете, могу я перенести таблички сюда?

– Надо спросить моего мужа. Вы считаете, что среди этих старых камней они заговорят с вами?

– Нет. Вовсе нет. Я люблю начинать работать как можно раньше. Мне лучше всего думается на рассвете. Когда просыпается мир, тогда и я.

В нем, показалось Софии, было удивительное смешение романтики и практичности. В несбыточных надеждах относительно женщин он был явным мечтателем, но сам не считал это мечтами. Он был эрудирован и вполне практичен по отношению к табличкам и при этом восхищался тем, что оказался среди камней Трои. Пожалуй, за ним стоило понаблюдать.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

На следующее утро Александр Торнтон начал работать с глиняными табличками. С собой у него была лупа, большой блокнот и несколько ручек.

– Перья заточены по-разному, – объяснил он Оберманну, – чтобы верно копировать знаки.

Он спросил, можно ли ему взять таблички к себе в дом, и Оберманн охотно согласился. Тогда Торнтон, аккуратнейшим образом погрузив двадцать или больше табличек в тачку, отвез их в свою каменную хижину и повторял эту операцию до тех пор, пока все не были перемещены.

Затем, разложив таблички рядами на полу, он принялся копировать их по одной. Он сразу заметил, что на них сочетались символы и рисунки. Тут были кинжал и чаша, колесо и лошадиная голова, была амфора и одноручный кубок Торнтон зарисовывал их не торопясь, в точности повторяя кривые и точки глиняных оригиналов. Лошадиная голова напомнила ему изображение меловой лошади, прорезанное в дерне на холме под Уффинггоном [21]21
  Уффингтонская белая лошадь– сильно стилизованная меловая фигура длиной 110 м, созданная путем наполнения битым мелом глубоких траншей на склоне 261-метрового известнякового Холма белой лошади близ местечка Уффинттон в английском графстве Оксфордшир. Находится под государственной охраной.


[Закрыть], в ней ощущалась та же горячая жизнь. В бытность студентом Оксфорда Торнтон отправился в пеший поход в эту долину по берегу Темзы и до сих пор помнил ощущение чуда при первом взгляде на огромное животное, словно появляющееся из земли. Сейчас он испытывал то же чувство.

Другие пиктограммы было не так легко расшифровать. На одной над колесом располагалось нечто овальное, и, рисуя, он понял, что это колесница. Другой рисунок изображал, вероятно, ткань или тунику, а рогатое существо походило на быка. Эти знаки могли быть только словами или буквами, или слогами; еще здесь были точки и короткие линии, которые, насколько мог судить Торнтон, могли оказаться цифрами. Ряд символов повторялся, а некоторые встречались на многих глиняных табличках. Но кто сумеет прервать их молчание, если и писцы, и сам город давно погребены под пылью веков?

Таблички занимали на полу столько места, что Торнтон едва мог пройти. Но ему нравилось спать среди них; нравилось просыпаться утром, и первым делом видеть их. Рисунки, которые он скопировал, теперь висели на бечевке, спускавшейся с грубых деревянных стропил. Он попытался расположить рисунки вертикальными рядами, так, чтобы были видны те же самые знаки или сочетание знаков; он верил в то, что если жить с ними достаточно долго, неразличимые соответствия и ассоциации станут очевидны. Едва проснувшись рассматривая глиняные таблички из постели, он надеялся, что сумеет обнаружить сходство между ними.

Первым впечатлением Торнтона было, что они вообще не имеют отношения к индоевропейским языкам; знаки казались слишком застывшими или, как он определял для себя, "слишком чуждыми". Разумеется, у него не было убедительных доказательств, но такая система письма, возможно, была ближе египтянам или ассирийцам. Это противоречило теории Оберманна, согласно которой жители Трои говорили на древнем варианте греческого, но Торнтон был уверен, что сумеет переубедить его. Истина выше всех предвзятых мнений и выше готовности выдать желаемое за действительное. Но придется долго и серьезно работать, пока он не придет хотя бы к предварительным выводам. Может быть, ему предстоит убедиться в собственной неправоте.

София постучала в дверь, чтобы сказать, что ланч готов; она собиралась уйти, но Торнтон пригласил ее зайти.

– Простите за беспорядок, – сказал он. – Для меня это не беспорядок, но…

– Но женщины с присущей им тягой к аккуратности подумают именно так. Я согласна с вами, мистер Торнтон.

– Нет-нет, ничего подобного. Вообще любому человеку это должно казаться хаосом. – Теперь большая часть табличек располагалась вертикально, а не горизонтально, а соломенный тюфяк Торнтона был покрыт листами бумаги с изображениями пиктограмм. – Я хотел показать вам вот это, миссис Оберманн.

– Вы здесь уже два дня, мистер Торнтон. Вы заслужили право называть меня Софией. Мы в Трое, а не в Лондоне. И, если позволите, я буду звать вас Александром. Договорились?

– Конечно. Да. Я буду очень рад. Я зову Леонида по имени. И чуть было не назвал Лино Пьером. – София всегда судила о людях по тому, как они смеются, а смеющийся Торнтон был очарователен. – Только я не знаю, как он отреагирует. Мне кажется, он старомоден.

– Вы ошибаетесь, Александр. Мсье Лино всегда рассказывает мне о новейших методах исследований.

Он подошел к постели и поднял лист бумаги.

– Я хотел показать вам вот это. Видите эти два изображения в разных рядах? Замечаете сходство между ними?

– Безусловно.

– Что они напоминают вам?

– Вилку для поджаривания хлеба?

– Взгляните еще раз. Кривая линия или крючок наверху. Затем она делится надвое линиями с обеих сторон. Видите? Затем две линии идут вниз. И как раз тут различие.

– В одном изображении линии внизу пересекаются, а в другом расходятся.

– Вы видите? Это человеческая фигура.

– Теперь, когда вы сказали, вижу.

– Так обычно и бывает.

– Голова. Руки. Ноги. Но почему ноги отличаются?

– Фигура со скрещенными ногами – мужчина. А другая – женщина.

– Откуда у вас такая уверенность?

– Фигура мужчины встречается гораздо чаще, чем фигура женщины.

– Да вы идеалист, Александр. – Ей нравилось называть его по имени. – Не можете представить себе общества, в котором доминируют женщины?

– Боюсь, нам известна лишь легенда об амазонках. Кроме того, я уверен, что скрещенные ноги – знак силы и власти. Возможно, король или вождь сидели на троне, скрестив ноги. И это стало символом мужского пола.

– А женщина открыта. Готова принять.

– Да, – он казался смущенным. – Именно так.

– Мужчина закрыт. Готов ударить.

– Вы увидели больше, чем я, миссис Оберманн. София.

– Да, теперь, когда я это увидела, это так и есть. А что это за символ?

– Он сбивает меня с толку. Похож на стрелу, воткнутую в горизонтальную линию. Но если эту линию посчитать земной поверхностью, то стрела может оказаться злаком, растущим из почвы. Видите, вот это напоминает ячмень, который словно вырастает из какой-то горизонтальной линии. Но это только предположение. – Они склонились над табличкой, так что их головы почти соприкоснулись, и тут послышался голос Оберманна.

– Ланч никого не ждет, мистер Торнтон. – Он появился в дверях. – София, ты задерживаешь нашего гостя.

– Александр рассказывал, к каким выводам пришел. Совершенно захватывающим.

– Мне не терпится услышать о них от Александра. – Оберманн сделал ударение на имени. – Ланч готов.

После еды Оберманн стал вспоминать путешествие в Боснию, предпринятое в поисках древностей три года назад.

– Моим спутником был англичанин. Вы когда– нибудь слышали об Артуре Макензи, мистер Торнтон? – Торнтон покачал головой. – Это первоклассный геолог. Однажды, испытывая жажду после длительной прогулки к югу от Сараева, он попросил воды в первой же деревне, через которую мы проходили. И сразу же, без дальнейших объяснений маленький мальчик отвел нас к источнику на другом конце деревни. Оказалось, что славянское слово, которое соответствует "water" – "вода". Затем мы обнаружили, что английское слово "milk" звучит как "млеко". И это не совпадение, мистер Торнтон. – По какой-то причине Оберманн адресовал свои замечания англичанину, Софии показалось, что в этом кроется вызов.

– Совсем не совпадение, герр Оберманн. Славянин и англичанин имеют общего предка многотысячелетней давности. Я считаю, что наши предки пришли из горных местностей центральной Азии. Мы выросли из одного индоевропейского корня.

– Как и мои троянцы.

– Это сложный вопрос.

– Неважно. Неважно. – Он замахал руками. – Когда я был в Боснии, ко мне часто обращались "брат", или "brother". Вы знаете, почему в них живет этот дух равенства? Простите, что я говорю это, Кадри-бей, – Оберманн обернулся к турку, – но они считают своих турецких господ деспотами. Их объединяет общинный дух.

– Не будем несправедливы, герр Оберманн. Мы причинили меньше беспокойства и страданий, чем Британская империя.

– Не думаю, что мистер Торнтон согласится с вами, Кадри-бей.

– Напротив. Моя страна виновна во многих больших бедах.

– Вы – необычный англичанин, =– отозвался Кадри-бей.

– Я думаю, сэр, что мы все здесь необычны.

– Хорошо сказано. – Оберманн рассмеялся и захлопал в ладоши. – Мы все в Трое удивительные звери. Каждый из нас – деревянный конь.

– Британская империя, – сказал Лино, – породила нескольких бесстрашных людей. Мне как– то довелось работать с Генри Роулинсоном.

– Неужели вы знали его? – недоверчиво спросил Торнтон. – Он мой герой. Я преклоняюсь передним.

– Он еще жив, мистер Торнтон.

– Герой может быть живым, – заметил Оберманн.

– Я работал с ним в Персии, – Лино пропустил мимо ушей реплику Оберманна, – когда он был там британским посланником. Он занимался политикой, но страсть к древности никогда не покидала его.

– Кто такой Роулинсон? – спросила София у мужа.

– Ты никогда о нем не слышала? Он открыл миру Вавилон и Персию. Был великим путешественником по океану мысли. Разве не так, мистер Торнтон?

Лино, увлеченный своей темой, продолжал:

– Когда он был молодым офицером, ему посчастливилось попасть в Керманшах в горах Загрос.

– Там были бандиты, – объяснил Оберманн жене. – Место было дикое, бездорожное. Все это осталось в прошлом.

– Не совсем, – сказал Лино. – Роулинсон находился в нескольких милях от места, звавшегося Бехистун. Это большая скала, футов сто высотой, в отрогах горной цепи Загрос. Она находится на оживленном караванном пути между Экбатаном и Вавилоном. Персидский царь Дарий, царь царей, приказал, чтобы на поверхности скалы было высечено его огромное изображение с поверженными врагами у его ног. У подножия скалы бьет чистый родник с очень холодной водой. Там есть пруд, к которому местные жители приносят свои дары. Это место считается священным. – Незрячие глаза Лино быстро двигались из стороны в сторону. – Кроме изображения царя там была высечена длинная надпись на трех языках. Затем Дарий приказал мастерам уничтожить ступени, ведущие к надписи, чтобы никто не мог добраться туда и обезобразить великий труд. Так и сделали.

– Роулинсон был искатель приключений, – сказал Оберманн. – Он взобрался на скалу.

– Он скопировал надписи, – продолжал Лино. – Затем понемногу начал расшифровывать. Они были сделаны на вавилонском, древнеперсидском и странном языке, известном как эламский. Такое письмо называется клинописью. Буквы в виде клиньев и черточек. Самые древние человеческие слова.

– Это величайший подвиг расшифровки, – сказал Торнтон. – Достойный соперничать с расшифровкой Шампольоном египетских иероглифов.

– Сколько энергии! Сколько проницательности. – Оберманн помолчал несколько секунд. —

– Но нам этого недостаточно. Мистер Торнтон произнес слово "соперничество", так вот, мы должны стать соперниками Роулинсона. Мы должны расшифровать язык Трои. И это будет величайшим подвигом!

– Интересно, – заметил Торнтон, – что язык персов и вавилонян был семитским.

– Но троянцы не были семитами. У них индоевропейские корни. Я это знаю.

– Что вы знаете, герр Оберманн? – спросил Торнтон. – Я хочу сказать, что вы действительно знаете?

– Я знаю себя в греческом понимании этого слова. Я знаю, когда бываю прав.

– Это великий дар.

– Семиты пришли из Месопотамии. Что общего у Трои с сынами Сима? Троянцы относятся к западной Азии и к индоевропейской группе языков. Поэтому мы с ними так близки.

– Но что, если мы не так близки? – спросил Оберманна Торнтон. – Что, если они более таинственны и чужды, чем мы представляем?

– Я ссылаюсь на свидетельства Гомера.

– Что, если у Гомера не было ничего общего сними?

– Ерунда, мистер Торнтон. Александр. – Возможно, в тоне Оберманна проскользнула чуть заметная насмешка, но он тут же обратился к Софии. – Мистер Торнтон становится еретиком, София. Ты должна обратить его, прежде чем его сожгут.

– Ему приходится рассматривать все возможности, Генрих. Поэтому ты и ценишь его так высоко.

– Разумеется. Я забыл. Но скажите, как может быть, что этот пейзаж вокруг нас в точности совпадает с описаниями в поэме Гомера?

– У меня нет объяснений, сэр. Кроме одного. – Торнтон заколебался. – Я часто замечал, что вселенная словно самым естественным образом приспосабливается к нашим убеждениям и описаниям. Когда астрономы искали новую планету, они нашли Нептун.

– Его открыл немец. На моей памяти.

– То есть, вселенная, как хамелеон? – София мгновенно уловила суть.

– Так значит, вы думаете все это плод воображения? – Оберманн махнул рукой в сторону раскопок. Они сидели снаружи, у внешней стороны каменных стен. Дворец Приама, как называл его Оберманн, был отчетливо виден. В центре находилось то, что считали тронным залом, в котором, казалось, были колонны. В северной и южной частях постройки виднелись другие комнаты и коридоры.

– Вовсе нет. Но, мы не в силах этого постичь.

– Опять ерунда. Если бы это было так, невозможен был бы никакой прогресс в человеческом познании.

– Это теория.

– Но ведь она не хуже другой? – Казалось, его гнев уменьшился. – София, ты слышишь Александра? – Он снова сделал особое ударение на имени. – Я отодвинул штору и показал всем рассвет. А теперь он говорит мне, что это ложный рассвет.

– Он не говорил этого, Генрих.

– Моя жена защищает вас, мистер Торнтон. Ваша мудрость произвела на нее впечатление. Я разрешил величайшую загадку истории, а она бессовестно пренебрегает мною. – Он с собственническим видом обвил ее талию и поцеловал в щеку.

После ланча Торнтон возвращался к раскопу вместе с Лино.

– Пожалуйста, расскажите мне еще о Роулинсоне. Он мне необычайно интересен.

– Он высокого роста. Но ниже вас. – Торнтон задумался, каким образом Лино вычислил его рост. – Он был быстр во всем, что бы ни делал. Носил ботинки без шнуровки, в которые можно просто сунуть ноги. Говорил, что не желает тратить время на завязывание и развязывание узлов. Но при этом мог часами изучать знаки. Он удивительный человек. – Лино ухватил Торнтона за руку. – Он до сих пор жив. Он живет в Криклейде. Вам следует заехать к нему.

– Я не осмелюсь. Я испытываю трепет перед ним. Раскрыть загадку клинописи…

– Вы достаточно смелы, мистер Торнтон. Вы осмелились высказать сомнение по поводу любимой теории герра Оберманна. Вы осмелились усомниться в Гомере.

– Я всего лишь выдвинул гипотезу.

– Герр Оберманн не имеет дела ни с гипотезами, ни с доказательствами. Это Гомеровская Троя. Или ничто. Он человек, глубоко убежденный в правоте своих идей. Он не выносит ничего подобного. Если на него нападают, он становится, как тигр.

– Надеюсь, что никогда не стану на него нападать.

– Вы должны быть в этом уверены. – Казалось, Лино смотрит на него. – Здесь много поводов для волнений, как говорят в Англии.

– Все мы люди науки, мсье Лино. Разумеется, мы можем владеть собой.

– Ха! – Это было выражение насмешки, хотя и в самой мягкой форме. – Герр Оберманн может с вами не согласиться. Он больше, чем человек науки. – Лино на мгновение замолчал, потом поднял голову. – Вы не замечаете, как удивительно неподвижен воздух? Это предвещает бурю.