Текст книги "Падение Трои"

Автор книги: Питер Акройд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

– Герр профессор! Профессор Оберманн! – Молодой человек, как показалось Софии, по виду славянин, махал рукой с дощатого причала Чанаккале.

Оберманн поднял правую руку.

– Им нравится называть меня профессором, и я не вижу в этом вреда.

– Разве ты не профессор?

– У меня нет официального звания. Я профессор не на словах, а на деле. Пойдем. Сходни уже спустили.

Впереди четыре носильщика несли их багаж, низко сгибаясь под тяжестью коробок и чемоданов.

София вдыхала атмосферу незнакомой страны. Пахло пряностями, стадом коз, но она ощутила еще кое-что. Она почувствовала себя менее защищенной. Это место могло принести ей зло.

Пассажиров, спустившихся с парохода, сразу же окружали носильщики и продавцы миндаля, гранатов и сушеных лягушек, они вопили и кричали на непонятном для Софии языке. Но, казалось, они знали или узнавали ее мужа; они расступались, когда молодой человек, встречавший их, стал пробираться сквозь толпу.

– Приветствую тебя, Телемак. Разреши представить тебя фрау Оберманн.

Молодой человек поклонился, но когда София протянула ему руку, он поднес ее к губам, но целовать не стал. София почувствовала, что он не доверяет ей или испытывает неприязнь. Почему?

– Где твои манеры, Телемак? Фрау Оберманн теперь наша греческая богиня. Она прибыла заявить права на свой древний город!

– Нет-нет, Генрих, – это утверждение почему– то встревожило ее. – Я только твоя жена.

– Слышишь, Телемак, как скромны греческие женщины? Муж, молодой или старый, для нее все. А уже потом земля и небо. Где наша повозка?

Этого она не ожидала. Телемак затащил их багаж в заднюю часть древнего фургона, который, возможно, был позаимствован на какой-нибудь ферме, колеса без спиц представляли собой цельные деревянные диски. Оберманн помог ей забраться в повозку, в которой две толстые поперечные доски, крытые коврами, должны были служить сиденьями. На дне повозки она заметила следы соломы и навоза.

– Я бы приказал подать тебе золотую колесницу, София, но сейчас они все заняты.

Возница носил характерную для данного региона феску с белой льняной подкладкой, на белом ободке проступали пятна пота. Он ткнул везшую их пару лошадей заостренной палкой, и они начали медленно продвигаться по улицам Чанаккале.

София сидела рядом с мужем, который широко улыбался и, сняв белую панаму, приветствовал многочисленных владельцев лавок, мимо которых они проезжали. Трое мальчишек бежали за повозкой, выкрикивая: "Хаким! Хаким [4]4
  Хаким—лекарь, мудрец (арабск.)


[Закрыть]!"

– Что они говорят, Генрих?

– Здесь, на равнине, я для них великий доктор. У меня есть большая коробка с лекарствами от всех мыслимых болезней, поэтому они обращаются ко мне. Я их лечу.

– Я не знала, что ты обучался медицине.

– Обучался? Разумеется нет. Мне хватает того, что англичане называют здравым смыслом. Я вижу, что у ребенка лихорадка, и даю ему две капли хинина. Вижу анемию и прописываю железо в порошке. Вижу рвоту и даю мел и настойку опия. Здесь нет европейских болезней вроде кори. Они живут здоровой жизнью, как их предки. У меня нет платана, под каким отец медицины принимал больных. Я не Гиппократ. Но имею дело с теми же людьми.

– А ты не боишься заразить их европейскими болезнями?

– Я? Чепуха. Я самый здоровый человек в мире. Добрый день, сэр! – Он приподнял шляпу, приветствуя человека в европейском костюме. – И, помимо всего прочего, мои пациенты приносят мне подарки: монеты и сосуды, извлеченные из земли.

Я, как магнит, притягиваю находки! – И он погрузился в раздумье.

Телемак сидел впереди, рядом с возницей, и София, наклонившись вперед, дотронулась до его плеча.

– Вы грек?

– Я? О нет, мадам. Я из Санкт-Петербурга. – Он по-прежнему держался с удивительной холодностью.

– Но у вас греческое имя.

– Имя Телемак дал мне профессор. По-настоящему меня зовут Леонид Плюшин.

– Леонид, сын моего оставшегося в России коллеги, хитроумного банкира, поэтому я стал называть его сына Телемаком.

Оберманн в течение семи лет занимался торговлей в Санкт-Петербурге; в основном, он имел дело с индиго и селитрой, что в нестабильные времена позволило нажить приличное состояние. Он вложил его в собственность в Берлине и Париже и приобрел солидную долю акций железных дорог на Кубе.

Выехав из Чанаккале, они оказались на пыльной дороге, неровной и ухабистой.

– Здесь нет настоящих дорог, – заметил Оберманн. – Мы вернулись в бронзовый век.

Кругом расстилались поля с высокой травой, качавшейся под ветром, словно морские волны. София ощущала, как спину холодит северный ветер.

– Здесь всегда дует, – сказал Оберманн. – По– моему, это потрясающе. Я вижу в этом особый замысел. Гомер так и называл ее: открытая ветрам Троя.

Тот же ветер насквозь продувает историю, София. Ты чувствуешь? – Повернувшись, он подставил лицо потокам воздуха. – В пятой песни "Илиады" поэт воспевает северный ветер. Борей. Он дует с вершин гор и гонит по небу мрачные тучи. Это доказывает, что Гомер был в этих местах. – Они переехали каменный мостик через речку, и теперь до Софии доносилось только звяканье лошадиных колокольчиков, да время от времени блеяние коз. – Посмотри на запад, София, в сторону моря. Видишь два маленьких холма у берега? – Она увидела два кургана, поросшие кустами и деревьями; позади них светилось море, казалось, они мерцают у самого горизонта. – Считается, что это могилы Патрокла и Ахилла. Двое юношей-любовников лежат рядом! А мужеложество до сих пор карается смертью! Мы должны вскрыть эти могилы, Теле мак. Я хочу посмотреть в лицо Ахиллу. Palai katatethnotos. Ты поняла, София?

– Тот, кто давно умер.

– Тебе близок язык твоих предков. Вот что нам непременно надо сделать. Мы станем читать вслух длинные отрывки из Гомера и заучивать их наизусть. Мы должны знать их на память.

Когда они оказались на равнине Трои, пыльная дорога сузилась.

– Добро пожаловать на луга Азии, София! – сказал Оберманн.

Вокруг стояла высокая трава, которая, казалось, растет на заболоченной почве, дальше тянулись поля, усеянные красными и желтыми цветами. На западе плоская равнина простиралась до моря, а на востоке уступала место далеким горным хребтам, вершины которых были покрыты снегом. По всей равнине росли дубы, согнувшиеся под ветром, словно мрачные карлики. Оберманн повернулся к ней и показал на ряд маленьких домиков у дорога.

– Сейчас здесь весна, София, и на этих плоских крышах гнездятся аисты. Видишь их? – спросил Оберманн. Она разглядела неопрятные корзинки из веток и камыша. – Они возвращаются в это время года.

Они ехали вдоль реки, заросшей кустами и деревьями. София заметила камыши по берегам и вдруг ощутила покой зеленого приюта, служившего защитой от пыли и ветра. На середине реки был ряд островков, поросших ивами и вязами.

– Это Скамандр, – сказал ей Оберманн. – На человеческом языке. На языке богов он известен как Ксанф, или золотисто-желтая река. Интересно, что реки по всему миру с удивительным упорством сохраняют свои названия. Гомер называет Скамандр dineis, «с водоворотами», или dios, «божественным». Считалось, что Скамандр ведет происхождение от Зевса, и люди почитали его как бога. У него был свой жрец в Трое. Тебе кажется это странным? Но здесь нет ничего странного. Мы поедем вдоль него до его слияния с Симоентом. Посмотри, как он течет! Гектор называл его «дружище Скамандр». – Казалось, пейзаж изменил Оберманна. Он пребывал теперь не в обществе людей, а среди богов. Так она объяснила это-себе. – Вода – самое древнее, что есть на земле. Но у нее нет возраста. Она всегда свежа и всегда нова.

Вдруг София поняла, что очень проголодалась, и вынула из своей матерчатой сумки пакет с маленькими шоколадными кексами. Она предложила один мужу. Он взял пакет и сунул несколько кексов в рот.

Она собиралась передать сладости вознице, но Оберманн остановил ее.

– Никогда ничего не дари туркам. Они не могут отказаться. И потом будут обязаны ответить на твою любезность.

– Но, как я понимаю, к русским это не относится?

– К Телемаку – нет. Но он не любит сладкого. Он, как лев, пожирает огромное количество мяса, но не может съесть ни кусочка сахара. Ведь это правда, Телемак? – Молодой человек в ответ рассмеялся. – Видишь? Он смеется над собственной слабостью. На русский манер. – Оберманн наклонился вперед и похлопал его по плечу. – Когда ты умрешь, я воздвигну курган в твою честь. Гробницу Телемака.

– Собираетесь пережить меня, профессор?

– О, да. Я вечен. Кроме того, у меня молодая жена.

Возница показал своей палкой на что-то на равнине и, казалось, выкрикнул две ноты.

Смотри, София, ты видишь? Волк! – В высокой траве среди деревьев мелькнул зверь с темной шерстью, и вдруг она почувствовала себя счастливой. – Какой красавец! – У Оберманна был ликующий вид. – Он спустился с горы Иды, матери диких зверей. Смотри, как он бежит. Равнина приветствует тебя, София. Показывает свое очарование. Скоро ты услышишь Зевсов гром, и все сложится прекрасно.

– Это удача – увидеть волка, – отозвалась она. – В моей стране. Не стаю, разумеется. Но одинокий волк – хорошая примета.

– Слышишь, Телемак? Боги к нам благосклонны.

Некоторое время они ехали в молчании. Дорога отвернула от берега Скамандра и теперь шла по болотистой местности; затем начались невысокие холмы, покрытые дубами и низкими кустарниками.

– Мы приближаемся, – сказал Оберманн, – к mysterium tremendum [5]5
  Тайна поражающая (лат.).


[Закрыть]. – София снова услышала шум реки, по берегам которой росли деревья. Они проехали по другому мосту из грубо вытесанных камней и оказались на окраине деревушки с глиняными домами, крытыми соломой. Тут она увидела холм. Вернее, не холм, а на самом краю хребта большой раскоп среди скал и земли. Увиденное показалось ей похожим на замок с бастионами и земляными башнями. Под пристальными взглядами нескольких женщин и детей они проехали по узкой деревенской улице и приблизились к кургану.

– Добро пожаловать в Трою, – сказал ей муж. – Город, который всегда был и всегда будет.

Троя поднималась перед ними, и вскоре она разглядела работавших там людей; город кишел людьми, словно гнездо или нора. Там кипела жизнь.

– На языке богов он зовется Илионом. Это самое знаменитое место на земле, – сказал Оберманн.

Повозка остановилась, и Леонид помог Софии спуститься, а Оберманн зашагал к раскопу. Сняв шляпу и последив какое-то время за работой, он широко раскинул руки и громко произнес несколько слов по-турецки.

– Он приветствует своих рабочих, – пояснил Леонид. – Ему очень недоставало их.

Софии пока не хотелось приближаться к раскопу.

– Город построен на холме?

– Нет. Это не холм. Не природный объект. Он создан людьми. – Заговорив о Трое, Леонид стал менее отчужденным. Возможно, он заметил волнение Софии. – Все это различные уровни города. В течение тысячелетий каждый новый вариант города строился поверх предыдущего. То, что вы видите, – слои торта, созданного людьми.

– А эти скалы?

– Это не скалы, а камни. Каменные стены. Каменные дороги. Здешняя почва – рассыпавшиеся глиняные кирпичи, из которых были построены дома. Профессор полагает, что это первый и самый старый город в мире. Профессор называет его Троей, но здешним жителям он известен как Гиссарлык. Так на их языке называется крепостной холм.

– Будь это дикий зверь, он внушал бы жалость.

– Да, жалость и ужас. Трепет. Когда я смотрю на него, хочется склонить голову.

София присмотрелась внимательней. Несколько крутых склонов, похожих на уступы, но центральная часть плоская с многочисленными остатками каменных стен. Она видела рабочих, кативших тачки по проложенным тропинкам, и женщин, несших на головах корзины. У других рабочих были кирки и лопаты. Они взбирались на отвалы раскопа. Посреди этой сонной равнины кипела работа.

Она подошла к мужу, который стоял в тени одинокого фигового дерева, промокая лоб носовым платком.

– Я открыл новый мир. София! Идем со мной. Твой дом здесь.

Он взял ее за руку и повел по траве и земляным отвалам к Гиссарлыку. На северной стороне она увидела пологий склон с узкой тропинкой между двумя глубокими траншеями; кругом рвы, впадины и холмики.

Он заметил ее взгляд.

– Да, похоже на батальную сцену, – заметил он. – Мы воины, сражающиеся у ворот.

– Кто все эти люди, Генрих?

– В основном турки. Немного греков и азиатских евреев. Я ругаю их на их родных языках. Турки работают лучше греков. Прости, София, но они честнее. К тому же работают по воскресеньям, а греки никогда.

– Это святой день, Генрих.

– В Трое каждый день святой. Это священное место. – Он помолчал. Нагнулся и подобрал черепок, счистил с него землю большим пальцем, внимательно рассмотрел и снова бросил на землю.

– Римская керамика. Ничего особенного. Здесь все завалено битой керамикой.

– Разве римская не очень – древняя?

Если бы мы искали эллинистический Иллиум, она могла бы пригодиться. Но мы ищем не его. Посмотри сюда. – Оберманн показал на недавно начатый раскоп. – Видишь, как глубоко он уходит? Он напоминает воронку. На дне этой воронки должна быть самая древняя Троя. Первый город. – Почему-то ей представилась не воронка, а водоворот, и в центре этого вихря – древний город.

– На какой глубине, Генрих? – Она всматривалась в темноту.

– Тридцать или сорок футов. Трудно сказать. Археологии нельзя выучиться в университетах. Ее нельзя препарировать. Я обнаружил здесь пять уровней римского пребывания, а потом, под ними, каменный век! Сначала это сбило меня с толку. Каким образом каменный век мог попасть во времена империи? Затем возникла теория. Мой уважаемый коллега, профессор Лино, сказал, что место, на котором мы сейчас ведем раскопки, не использовалось тысячелетиями, а потом на нем стали строить римляне. Все разъяснилось! Ты скоро познакомишься с Лино. Я нашел его в Сорбонне.

Софии пока не особенно хотелось с кем-то знакомиться; она была слишком ошеломлена первыми впечатлениями и сбита с толку шумом и кипевшей вокруг деятельностью, чтобы вполне контролировать себя. Ей хотелось отдохнуть в тишине.

– Когда я только сюда приехал, – говорил Оберманн, – у меня был всего один рабочий. Все го один! Я дал ему лопату и велел копать. И знаешь, что он нашел? Маленького деревянного идола. Вот! Я не расстаюсь с ним, он приносит мне счастье. – Оберманн вытащил из кармана маленькую вырезанную фигурку с открытым наподобие буквы "o" ртом. – Он говорит мне: "Давай! Вперед!" – Оберманн положил идола в карман и похлопал по нему. – Теперь у меня полтораста мужчин и женщин. Каждый зарабатывает по девять пиастров в день. Если они приходят ко мне с какой-то особой находкой, я плачу им премию в двадцать пять пиастров. Ничто не ускользнет от взгляда турка, если он рассчитывает на премию! Расход невелик, а приобретения огромны.

Ветер набирал силу, в вечернем воздухе ощущалась прохлада. София увидела троих рабочих, тащивших на спинах ее багаж вверх по склону Гиссарлыка.

– Что делают эти люди, Генрих?

– Они несут наши чемоданы в дом. Разве я не говорил тебе, что здесь твой новый дом?

– Как? Мы будем здесь жить?

– Конечно, где же нам еще жить, София? Дома на равнине кишат паразитами. А здесь у нас нет клопов. – Она издала, что они будут жить в деревне, которую проезжали, или даже в порту Чанаккале, но жить на грязном холме – разве это возможно? – Что это у тебя такой испуганный вид, София? Знаешь, почему я взял молодую жену? Ты сильная. Тебе надо привыкать к приключениям! Посмотри сюда. Это стены дворца. Видишь? Ты будешь жить во дворце!

Женщины, идя гуськом, уносили землю в корзинах, напомнивших Софии корзины для хлеба. Они тихонько пели какую-то турецкую песню. Мужчины в траншеях кирками очищали обнажающиеся стены от остатков темной земли. Чтобы предохранить лица от ветра и пыли, рабочие заматывались платками, отчего становились похожи на плакальщиц на турецких похоронах. Все это должно было стать ее домом.

– У меня ботинки скользят по грязи, – пожаловалась София.

– Осталось немного.

Они вышли на плато над раскопом. Здесь было больше траншей и насыпей, и стоял ряд каменных и деревянных хижин.

– Добро пожаловать в Оберманнополис, – сказал он. – Ты его королева. – Он громко рассмеялся, напугав Софию. – Хотя я забыл, это республика. – Он повел ее к каменной хижине, рядом с которой проходило несколько глубоких траншей. – Вот здесь мы будем жить.

София осторожно вошла и оказалась в большой комнате с кроватью на одной стороне и подобием кухни с плитой на другой. Земляной пол был покрыт камышовыми циновками и турецкими коврами.

– Дом построен из камней Илиона, София. Мы живем примитивно, но удобно. – Их багаж стоял на полу, и София села на чемодан. – Стены толщиной в два фута. – Она не могла при нем заплакать. Она пообещала ему в Афинах, что больше никогда не будет плакать. Но в Афинах он говорил, что у нее будет хорошее, удобное жилье и что после краткого пребывания в Трое они поедут в Париж и в Лондон. Она заметила, что потолок сделан из толстых досок, крытых соломой. – На крыше лежит слой войлока, который не пропускает воду. – Казалось, он всегда знает, о чем она думает. – Тут нам будет уютно. – Он продолжал внимательно наблюдать за ней, она ощущала это и была полна решимости никак не проявить своих чувств. – Ты ожидала другого, София?

– Я ничего не ожидала. Не знала, чего ждать. Я же молода.

– У тебя при себе драгоценности, которые ты привезла из Афин?

– С ними все в порядке.

– Я должен показать, куда их спрятать. Здесь никому нельзя доверять.

Кто-то позвал Оберманна, и он вышел из каменной хижины. Тотчас после его ухода София закрыла лицо руками и заплакала.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

София не могла заснуть. Она слышала, как северный ветер посвистывает сквозь щели между старыми камнями. Слышала сов, тысячи сов, кричавших в ночи. Муж предупреждал, что они будут кричать. Он сказал, что совы гнездятся в траншеях, и теперь она задавалась вопросом, как это может быть. Еще одна тайна. Муж признался за ужином, что их крики беспокоят его, кажутся ему отвратительными. Но ее этот шум почему-то успокаивал, казалось, совы сочувствуют ее судьбе. Муж сказал и о том, что к совам присоединятся сотни лягушек на болотах.

София как можно тише выскользнула из постели, муж продолжал мирно спать. Стаза уже привыкли к темноте. Она накинула халат, висевший на спинке деревянного стула, и нашла шлепанцы.

Только София открыла дверь, ее со всех сторон охватило ветром. Это поразило. Казалось, ветер не появляется здесь время от времени, а обитает постоянно. Присутствует всегда.

Она осторожно пошла по дорожке между рвами, которая вывела к древним стенам дворца. В свете луны они выглядели только что построенными.

Подняв взгляд, София поняла, что никогда прежде не видела таких ярких звезд. Она поискала и вскоре нашла созвездие Большой Медведицы. Казалось, оно так близко, что протяни руку – и коснешься. Описав взглядом дугу, София нашла яркую звезду, Арктур, в созвездии Волопаса. И прошептала слова, которые помнила с детства, с тех пор, как с няней вечером сидела в саду, а потом няня, взяв ее на руки, относила в постель. Aspetos aither. Небесный эфир.

Теперь, оглядывая Гиссарлык, она различала вокруг очертания древней Трои, впервые с момента приезда она поняла, как выглядит город. Генрих объяснил расположение дворца и главной улицы, ведущей к Скейским воротам, нарисовал на подвернувшемся куске бумаги контуры древних крепостных стен и домов и садов внутри. Теперь, ночью, в темноте, ее глазам предстала Троя.

Матерь Божия. Кто-то сидел, согнувшись, на скале прямо перед ней. Наверное, она произнесла эти слова вслух, потому что человек встал и снял шляпу.

– Фрау Оберманн? Простите. Я задумался. – Он заговорил с ней по-английски. – Моя фамилия Лино. – София тут же почувствовала неприличие ситуации. Ведь на ней были только ночная рубашка и халат. Но увидев белые глазные яблоки, она поняла, что Лино слеп. – Жаль, что я не познакомился с вами за ужином, фрау Оберманн. Я был у одного мошенника, занимающегося древностями.

– Муж говорил мне о вас.

– Да-да, это я французский профессор с безумными теориями! Поэтому-то я сижу здесь ночью и курю трубку.

Лино принадлежала гипотеза о том, что Троя была построена на священном месте, где находилось святилище какою-то бога или гробница великого правителя, а ее первыми обитателями стали жрецы или стражи священного места. Он полагал, что каким-то образом город на равнине ориентирован по звездам. Вот почему Гомер воспел его в "Илиаде" и почему за него так яростно сражались.

– Я с детства привык к совам, – сказал Лино. – Богиня Трои, Афина, известна как glaucopis, «совоокая». Почему бы им не обитать здесь? Они из здешних мест.

– В моей стране они считаются птицами смерти.

– Именно. Но ведь это место смерти, не правда ли? Что мы делаем здесь, как не вызываем ее? Сова – птица ночи. Она сидела на копье Пирра, когда тот двинулся на Аргос. Я обнаружил в Ионии гробницу, где слева и справа от сирены, плакальщицы смерти, сидят совы. Герр Оберманн говорил вам об украшенных совиными головами сосудах, которые найдены здесь? Они уникальны. Троя – место смерти и ночи.

Ее снова охватило ветром, и она подумала, прислушиваясь к словам Лино: "Ты ничего не видишь, и ты видишь все".

Слепота Лино не повлияла на его страсть к археологии. Участия в раскопках он не принимал, но никто не мог сравниться с ним в опознании и определении находок. По текстуре фрагмента керамики Лино мог узнать период, когда она употреблялась, по изгибу ручки сосуда или ободку разбитого блюда мог реконструировать форму предмета целиком. Он знал о происхождении каждой вещи, которую клали перед ним; мог проследить тонкие линии, которыми на поверхность были нанесены контуры фигур или узор.

– Обычно ваш муж каждый вечер читал мне Гомера, – сказал он. – Мне его не хватало.

– Наверное, я слишком долго удерживала его в Афинах. Простите.

– Здесь нечего прощать. Вы молоды и, судя по голосу, прекрасны. – Она рассмеялась. У насыпи произошло какое-то движение. – Турецкий сторож, – сказал он. – Деревенские приходят сюда искать золото.

– И находят?

– Мы не знаем наверняка. Что-то при случае от нас прячут. Это возможно. Но мне кажется, ветер слишком силен для вас. – София не чувствовала, что дрожит. – Разрешите проводить вас в ваш домик. – Он повел ее вверх к плато.

– Вам следует опасаться многоножек, фрау Оберманн. Как следует из латинского названия, это маленькие насекомые – centipedes. В Греции, мне кажется, вы называете их sarantopodia.

– Да. У них по сорок ног.

– И по сорок ртов. Их укус очень болезнен. Вам придется каждый вечер обметать потолок. – София вздрогнула. – Позвольте мне показать вам одну вещь. Вам будет не так страшно. Вот сюда. – Он повел ее вниз по склону, вдоль внешней стороны дворцовых стен, туда, где было маленькое круглое сооружение из камня. – Видите, фрау Оберманн? Я думаю, здесь был алтарь их бога. Его изображение держали в деревянном футляре.

– Это был Зевс?

– Зевс. Повелитель темных туч. Потрясатель земли. У него сотня имен. Тише, пожалуйста. Бог все еще здесь. – Они некоторое время стояли молча. Слышались крики сов. Он коснулся ее руки. – Теперь я провожу вас назад.

Проснувшись на следующее утро, София не увидела Оберманна.

Она сварила кофе на плите, приютившейся в углу алькова, служившего кухней, и пока пила его, с удивлением поняла, что настроение изменилось. Она больше не чувствовала слабости, которую ощущала, взбираясь по склону Гиссарлыка. Больше не чувствовала себя одинокой. Бог все еще был здесь.

Выйдя из дома, она увидела мужа, стоявшего на насыпи, подобно завоевателю; сзывая рабочих, он указывал на что-то тростью из черного дерева.

– Идите сюда с лопатами! Видите вот этот изгиб стены? Копайте! Копайте! – Он заметил жену и повернулся поздороваться с ней. – Пока ты спала, София, я верхом прогулялся к морю и искупался. Я говорил с Посейдоном. Он сказал: "Дорогой мой Оберманн, твоя жена должна быть рядом с тобой".

– Прости, Генрих. Путешествие утомило меня.

– Здесь нельзя быть утомленной, дорогая София. Мы находимся при начале мира. Деметриу! – позвал он одного из рабочих. – Что здесь за углубление? Впадина?

София и в самом деле чувствовала удивительную бодрость. Она посмотрела на север, через троянскую равнину в направлении Дарданелл и Геллеспонта, а, повернувшись, увидела покрытые снегом вершины гор Иды. С другой стороны виднелась береговая линия, море и отдаленный остров Тенедос. Ей пришло в голову, что в природе есть только изогнутые линии, наподобие склонов холма, на котором она сейчас стоит, и что все существует в гармонии. Она понаблюдала за мужчинами и женщинами, которые, согнувшись, копали, – раскопки велись одновременно в нескольких местах, – и отметила ритмичность работы.

– Видишь ли, София, это как дитя, воскресшее из мертвых. Мое дитя! Оно вернулось к жизни спустя тридцать одно столетие. А вот приближается моя Немезида. Это наш турецкий надзиратель. Он чудовище. Доброе утро, Кадри-бей. – Оберманн быстро коснулся пальцами живота, груди и лба, одновременно поклонившись.

Надзиратель ответил ему тем же. Кадри-бей был одет в белый халат с расшитым кожаным поясом в характерном константинопольском стиле. – Видите, к нашей маленькой компании присоединилась фрау Оберманн.

Кадри-бей поклонился и вновь коснулся груди.

– Добро пожаловать. Это честь для нас. – Она заметила, что у него очень светлые глаза. – Это страна сокровищ, фрау Оберманн, как вы увидите.

– Нас не интересуют сокровища, Кадри-бей. Нас интересует история.

– Разумеется, герр Оберманн. Но дамы любят драгоценности.

– Я равнодушна к драгоценностям, – отозвалась София. На его поясе она заметила кривой кинжал.

– Могу я показать вашей жене нечто интересное?

– Разумеется.

Кадри-бей повел ее по плато, обходя телеги и тачки.

– У английских тачек, – сказал он, – железные колеса. Очень удобные. – Он поднял с земли кирку. – По-турецки она называется escharpa. Но я собирался показать вам другое. – Они подошли к невысокой стене, у которой двое рабочих на коленях счищали с находок землю короткими ножами. – Видите здесь кругом черепки? – Она кивнула, заметив кусочки обожженной глины и костей. – Античная керамика. Но здесь есть кое– что еще. – Он что-то шепнул одному из рабочих, и тот вытащил из кармана своего холщового жилета льняную тряпочку, в нее была завернута золотая проволока, как показалось Софии, со следами земли.

– Серьги, – сказал Кадри-бей. – В давние времена их носила дама. – Когда он говорил с Софией, глаза его блестели.

Она улыбнулась в ответ и, повернувшись, пошла через плато к мужу.

– Как тебе нравится наш турок? – спросил он.

– Я его совсем не знаю.

– Говорят, турки ненавидят христиан, но этот хуже всех. Безграничное самомнение. И полное отсутствие знаний. А я должен платить ему пятнадцать фунтов в месяц за удовольствие пребывать в его компании! Его послало сюда турецкое правительство шпионить за мной.

– Шпионить?

– Они не доверяют мне. Он приказывает рабочим отдавать находки ему, чтобы он переписал их, прежде чем передать мне. Турки считают, что я могу сделать так, что они бесследно исчезнут. – Он захохотал. – И, разумеется, они правы. Троя не принадлежит Турции. Троя принадлежит миру. Что он показывал тебе? – Софии не приходило в голову, что муж наблюдал за ней.

– Украшения, я думаю. Золотую проволоку.

– Эти мелкие вещицы приводят его в восторг. Торгаш. Мне надо поделиться с тобой тайной. Дело в том, что я совершил гораздо более важную находку. И спрятал от него. – К ним приближался Кадри-бей. – Я говорил, Кадри-бей, что у вас глаза орла.

– Возможно, они необходимы мне, герр Оберманн.

– Мои глаза не хуже. Еще до того, как мы стали рыть этот раскоп, я был уверен, что мы найдем следы изначальной Трои. Ты видела это вчера, София. Я знал, что здесь будут находки. А вы в этом сомневались, Кадри-бей. Воздевали руки к небу. Но я не обращал внимания.

– Вы неверующий, герр Оберманн.

– Напротив. Semper fidelis [6]6
  Всегда верен (лот.).


[Закрыть]. Верен Трое! – Он обернулся к Софии. – Первые два дня мы работали кирками и лопатами, а в следующие два дня пришлось использовать корзины. Я сам наполнял их мусором и утаскивал от раскопа, настолько был уверен в своих догадках. Когда мы достигли глубины в тринадцать футов, пришлось сколотить трехгранную вышку и поднимать корзины на лебедке.

– Было очень жарко, – сказал Кадри-бей. – Слишком жарко для рабочих.

– Знаю. Я спускался вглубь. И дышать там было нечем из-за керосиновых ламп. Но я настаивал, чтобы мы продолжали. На такой глубине почва тверда, как камень, но мы копали. И что мы все же нашли, Кадри-бей?

– Несколько камней.

– Не просто камней. Это титанический труд. София, это были камни великого памятника. То немногое, что мы увидели, не оставляет у меня сомнений, что он был огромных размеров и выполнен с изумительным мастерством. В тот вечер мы выпили тридцать две с половиной бутылки греческого вина и зажарили двух баранов. Это был большой праздник, верно, Телемак?

К ним неслышно подошел Леонид.

– Я собираюсь в деревню за провизией, – сказал он. – С вашего разрешения, герр профессор, я думаю, может, вашей жене будет интересно посмотреть окрестности?

– Разумеется. Она будет рада. Правда, София?

– Я с удовольствием составлю вам компанию, Леонид. – Она чувствовала, что ему начинает нравиться ее общество. Он стал не таким суровым. – Если вы подождете, я возьму шляпу и зонтик.

– Шляпу! Тебе не нужна шляпа, София. Мы не в девятнадцатом веке. Мы в Трое.

– Я должна найти свою шляпу, Генрих.

Она смотрела на него и удивлялась собственной настойчивости.

– Ладно. Пусть так. Бери свою шляпу.

София подошла к телеге в приподнятом настроении, на голове ее красовалась шляпа.

– Давайте поедем не тем путем, что вчера, – сказала она Леониду. – Я хочу получше рассмотреть равнину.

Леонид дал указания кучеру, вчерашнему молодому парню, и они поехали по свежим лугам позади болот, где крестьянские ребятишки пасли овец и рогатый скот. Тут проходила дорога, которой пользовались деревенские жители.

– Мой муж не любит Кадри-бея, – сказала София.

– Кадри? Он неплохой человек. Кадри предан интересам своей страны, вот и все.

– А интересы моего мужа так сильно от них отличаются?

– Интересы вашего мужа… непостижимы. – Он рассмеялся. – Простите, фрау Оберманн. Мне не следовало так с вами разговаривать.

– О нет. Продолжайте. Я никому не расскажу.

Леонид посмотрел на нее, она сидела на скамейке очень прямо.

– У вашего мужа многообразные интересы. Когда мы впервые приехали сюда, он показал еще несколько стихов "Илиады", в которых Гомер описывает сокровищницу Приама. Вы говорили об этом фрагменте? – София покачала головой. – Сокровищница была сводчатой, с высокой крышей, из кедрового дерева, и в ней хранилось множество дивных драгоценностей. Ваш муж всерьез верит, что эта комната где-то под нашими ногами. Поэтому он так горит желанием копать. А что касается драгоценностей…