Текст книги "Падение Трои"

Автор книги: Питер Акройд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

На следующий день, ближе к вечеру, приехал Сайрус Редцинг, получивший телеграмму Леонида. Американский консул сразу же приплыл на пакетботе из Константинополя, взяв с собой спутника. Когда доставили телеграмму, у него с визитом был Десимус Хардинг, священник из Оксфорда.

– Это мой долг, – сказал Хардинг Софии, оказавшись в жилище больного. – Профессор Бранд, возможно, сам отдал бы предпочтение обрядам англиканской церкви, вы не думаете? Счел бы их более приемлемыми. Кроме того, мне хотелось увидеть Трою.

Сайрус Реддинг стоял рядом с Оберманном у постели Бранда. Неожиданно Оберманн обнял Реддинга за плечи и горячо шепнул ему на ухо:

– Он не выживет.

Сайрус Реддинг облизал пересохшие тубы и кивнул. Затем повернулся к Хардишу.

– Пришло время, сэр.

Хардинг вытащил из черного саквояжа простое деревянное распятие. Когда он, осенив себя крестом, начал обряд, остальные отошли сгг постели. Оберманн вслед за Хардингом опустился на коле ни на земляной пол и горячо молился.

Когда обряд был совершен, Оберманн, поднявшись с колен, к удивлению Хардинга, расцеловал его в обе щеки.

– Я хочу, чтобы вы очистили этот дом, преподобный Хардинг. Снаружи. Там, ще жители деревни увидят вас.

– В англиканской церкви нет богослужения подобного рода.

– Но ведь существует обряд экзорцизма, правда? У каждой религии свои демоны.

– Боюсь, я не знаю его наизусть.

– Значит, придется импровизировать. Пойдемте, сэр. Сейчас это самая значимая, самая важная задача.

– Но у меня не такое положение…

– У меня такое. Могу я взять распятие? София, ты не принесешь мне воды из колодца?

– Напоминает богохульство, герр Оберманн. – Говоря это, Десимус Хардинг улыбался. Он казался довольным. – Не знаю, могу ли я это разрешить.

– Ничего не поделаешь. Нужно снять с этого дома тяжкое бремя. – Десимус Хардинг, Сайрус Редцинг и Леонид вышли следом за Оберманном и неловко выстроились рядом с тропинкой. – Подойди, София, – сказал он. – Ты принесла воды?

Она наполнила небольшую глиняную миску водой из колодца у дороги и встала рядом с ним.

Оберманн вытянул перед собой руку с распятием.

–  Arma virimque саnо! [15]15
  Битвы и мужа пою! (лат.) Здесь и далее в этом фрагменте Оберманн цитирует «Энеиду» Вергилия. Цитаты даны по переводу С. Ошерова.


[Закрыть]– он произнес эту фразу громко, чтобы ее слышали жители деревни, вышедшие на порог наблюдать за событиями. – At pius Aeneas per noctem plurima volvens [16]16
  Благочестивый Эней, от забот и дум не сомкнувший глаз во всю ночь! (лат.)


[Закрыть]. – Отчетливо выговаривая слоги, он принялся кропить входную дверь и стену дома водой из миски.

– Он читает Вергилия из разных мест, – прошептал Десимус Хардинг Сайрусу Реддингу. – Это, несомненно, богохульство.

–  At regina iamdudum sauca cura! [17]17
  Злая забота меж тем язвит царицу, и мучит! (лат.)


[Закрыть]– Оберманн брызнул водой на землю перед домом, затем приложил распятие к стене. – Anna soror, quae те suspensam insomnia terrent! [18]18
  О Анна, меня сновиденья пугают! (лат.)


[Закрыть]

Софию удивили действия мужа. Она сразу же поняла, что он цитирует эпическую поэму Вергилия, и не вполне одобрила это.

–  At pius exsequiis Aeneas rite solutes, aggere composite tumuli postquam alta quierunt! [19]19
  Здесь же скончалась и ты, Энея кормилица, чтобы память навек о себе завещать побережиям нашим! (лат.)


[Закрыть]– Деревенские замерли, пораженные торжественностью обряда, а те, кто жил в этом доме, обнимали друг друга. Оберманн снова поднял распятие. Затем, в завершение, встал на колени и поцеловал его. Когда он поднялся с колен, жители деревни зааплодировали. Он проревел: – Очищен! Очищен! Arindi! – Затем подошел к Сайрусу Реддингу, в замешательстве наблюдавшему за церемонией. – У нас есть лошадь и телега для профессора Бранда, – сказал он. – Времени терять нельзя.

– Что вы делали, герр Оберманн?

– Как вы думаете? Я очистил дом.

– С помощью Вергилия?

– Он пришел мне на ум. А разве первые отцы церкви не называли его "божественным Вергилием"? Идем. Мы должны увезти профессора, пока он жив.

Оберманн вернулся в дом и с помощью Леонида и Софии вынес Бравда на соломенном тюфяке на улицу. К дикой оливе была привязана лошадь, запряженная в телегу, и Бранда отнесли туда. Оберманн снова обратился к столпившимся жителям деревни.

– Видите, – сказал он. – Он не умер! Он жив! Olmedi! Yasiyor!

Они ехали через равнину, Оберманн и Реддинг сидели рядом на той же скамейке, что и кучер.

– Ни один греческий или турецкий капитан не возьмет его, – объяснял по дороге Оберманн Реддишу. – Я нанял лодку, которая отвезет нас от берега Эзина. Придется идти вдоль побережья Мраморного моря, останавливаясь, чтобы покупать провизию.

– Это затянется надолго!

– А как еще, по вашему мнению, мы сможем попасть в Константинополь? Ведь мы не можем полететь туда. У нас нет ковра-самолета.

– Он не переживет поездки.

– В таком случае, его придется похоронить в море.

– Профессор Бранд американский гражданин!

– Посейдон ничего не знает об Америке, мистер Редцинг. Он примет профессора.

– Но ведь существуют определенные правила. – Оба они говорили, понизив голос, а София и Леонид наблюдали за больным в скрипучей тряской телеге.

– Мы здесь не в девятнадцатом веке, дорогой сэр. Мы вернулись далеко назад.

– Генрих! – окликнула Оберманна София. – Генрих! Он умер.

– Умер? Упокой, Господи, его душу. – Оберманн пробрался к телу, приподнял запястье. – Пульса нет. Ты права.

– Он умер так тихо, – сказала она. – Так незаметно.

Сайрус Реддинг снял соломенную шляпу.

– Ситуация очень необычна, – сказал он. – Я в растерянности.

– С вами Оберманн, – сказал Оберманн. – Все будет хорошо. Преподобный Хардинг, прошу вас, послушайте меня минутку. Мы подъедем к берегу и там снимем с телеги нашу драгоценную ношу. Тогда вы сможете прочесть погребальную молитву.

– Но ведь должно состояться дознание, герр Оберманн. – Сайрус Реддинг взглянул на Хардин– га, ожидая поддержки.

– Вы действительно думаете найти коронера и коллегию присяжных на равнине Трои?

– А что консул сообщит в Гарвард? – спросил Оберманна Хардинг. – И родственникам профессора? Мне просто хотелось бы знать.

– Он должен будет сказать, что профессор Бранд умер от чумной лихорадки, и его необходимо было похоронить незамедлительно. Здесь так принято. Я напишу подтверждение для канцелярии в Константинополе. Если вы сделаете то же самое, преподобный Хардинг, это будет принято.

– А как же Кадри-бей? – София казалась невозмутимой. – Он будет возражать.

– Ему и знать об этом не надо. Профессор неожиданно уехал в Константинополь.

Хардинг и Реддинг молчали, а лошадь с телегой медленно продолжали свой путь по равнине.

Когда кучер подъехал к берегу Эзина, они, один за другим, медленно слезли на покрытую галькой землю. Волны Эгейского моря шумели в лучах раннего вечера, бросая на них странный отсвет, а они бережно сняли с телеги и уложили на землю тело Бранда.

– Существует проблема, – сказал Оберманн. – Если мы похороним его, об этом узнают хищники. Даже герои боялись их.

Хардинг содрогнулся.

– Кроме того, – заметил он, – у нас с собой нет лопат.

– Если нельзя похоронить, мы можем его сжечь.

– Это не христианский обычай, герр Оберманн.

– Гомеровский. Мы зажжем погребальный костер. Положим его снова на телегу. Кругом много плавника. Сверху можно поместить лодку.

Действительно, кругом валялось множество принесенных морем просушенных солнцем сучьев. Лодка, которую Оберманн нанял для путешествия морем в Константинополь, была вытащена на гальку двумя рыбаками, тихо дожидавшимися, пока Оберманн обратит на них внимание.

– Вы не могли бы спланировать все это лучше. – Десимуса Хардинга, казалось, забавляла ситуация.

– Я ничего не планировал!

– Вы не так меня поняли. Я хочу сказать, что обстоятельства складываются удачнее, чем если бы вы это спланировали.

– Боги к нам благосклонны. Вот и все. Погребальный костер доставит им радость. Это будет наше подношение.

– Все это слишком по-язычески, сэр. – Сайрус Реддинг был явно огорчен происходящим.

Оберманн подошел к кучеру, положил ему руку на плечо и прошептал несколько слов. Кучер тут же выпряг лошадь и ускакал.

Оберманн приблизился к рыбакам и начал что– то оживленно объяснять. Он показал на море, затем потер ладони, потом мощным жестом воздел руки к небу.

Леонид и София подошли к кромке моря.

– Генрих спланировал это, – сказала она. – Я уверена. Он знал, что профессор умрет на равнине.

– В этом нет ничего удивительного, фрау Оберманн. Кремация – древний ритуал Трои. А турки не взялись бы хоронить его.

– Он нечист. В этом дело?

– Таковы здешние обычаи. Если сочтут, что человек проклят богом, его выводят за пределы города. Затем прогоняют, кидая в него землю и камни. Когда он умирает, люди уходят и не оглядываются. То же относится и к профессору Бранду.

Рыбаки подтащили телегу к самому берегу и снова положили на нее тело Бранда. Затем накрыли тело лодкой и сверху навалили высокую кучу плавника.

– Вы должны знать эту службу наизусть. – Оберманн подошел к Десимусу Хардингу. – Она очень английская, правда?

– Не поручусь, что помню все дословно, сэр.

– Не важно. Это не имеет значения для профессора Бранда. Начинайте, пожалуйста. Уже темнеет.

Хардинг подошел к телеге и перекрестился.

– Господи, Твое милосердие дает душам верующих покой, мы просим Тебя, благослови эту могилу и пришли своего святого ангела стеречь ее.

Оберманн достал коробку спичек и поднес пламя к сухому дереву, оно занялось мгновенно, языки огня заплясали вокруг лодки.

– Я есмь воскресение и жизнь, верующий в Меня не умрет вовек. Помолимся? – Сайрус Реддинг, Леонид и София склонили головы, пока Хардинг нараспев читал полузабытую молитву по усопшему. Оберманн в это время деловито тыкал тростью, подпихивая дерево под лодку, чтобы костер горел сильнее. – Даруй ему вечный покой, Господи. И пусть воссияет над ним бесконечный свет. – Хардинг взглянул в сторону Эгейского моря, туда, где небо сливалось с водой. – Душа усопшего да почиет в мире. Пусть плач наш дойдет до ушей Твоих.

Языки пламени поднимались вверх, жар заставил всех отступить на шаг. Вдруг Сайрус Реддинг неожиданно сильным и чистым голосом запел американский церковный гимн: "Пилигрим идет из далеких стран". Оберманн кивал и улыбался, помахивая тростью в такг мелодии.

– Браво! – воскликнул он по окончании гимна. – Браво!

Пока солнце исчезало за горизонтом, а море становилось все темнее, они наблюдали, как погребальный костер сжег лодку и тело профессора Бранда дотла, а затем угас, превратившись в пепел. Оберманн выкрикнул несколько указаний рыбакам-туркам, которым предстояло скатить обуглившуюся телегу вниз по покрытому галькой склону к самой кромке Эгейского моря.

– Разве мы не развеем его прах? – спросил Хардинг.

– Ветер принесет его обратно, – ответил Оберманн. – Лучше вверить его волнам.

И рыбаки, войдя в воду, толкнули телегу поглубже, где она медленно затонула, оставив на поверхности моря пленку пепла и куски обгоревшего дерева.

– Он был очаровательный человек, – сказал Софии Оберманн. – Но не силен в археологии.

Послышался приближающийся топот лошадей, Сайрус Реддинг встревожился.

– Это ваше спасение, – объяснил ему Оберманн. – Ваш транспорт. – Кучер вернулся с тремя лошадьми в поводу. – Преподобный и консул должны будут верхом доехать до Чанаккале, а оттуда на корабле до Константинополя. Мы вернемся в Гиссарлык. Ничего не произошло. Совершенно ничего.

– Я надеялся, – сказал Хардинг, – посетить Трою. Быть так близко…

– Пусть это останется пока вашей мечтой, – ответил Оберманн. – Вам можно только позавидовать. Хотя, возможно, вы вернетесь. Кто знает, что принесет нам судьба?

София повернулась и посмотрела на море.

– Прощайте, профессор. Вечная память. – Пока она говорила, над водой пронеслись тени морских птиц.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

На равнине Троады не по сезону похолодало, задули резкие ветра, утром на мелких красных и желтых цветах, во множестве росших тут и там, лежал иней. Высокие вершины Иды покрылись снегом, и Оберманн сообщил после утреннего заплыва, что Геллеспонт кажется ленивым и недовольным.

Отсутствие профессора Бранда ни у кого не вызвало вопросов; все приняли объяснение Оберманна, сводившееся к тому, что удовлетворенный увиденным в Трое, он вернулся в Константинополь.

– Мы получили одобрение американского коллеги, – сказал Оберманн. – И теперь должны продолжать работу. Работа – прекрасное лекарство! Если мы работаем, мы живы! – Он повернулся к Софии. – Я тут размышлял, что написать на моей могиле. "Покойся с миром. Ты сделал достаточно". Нет. Это не совсем правильно. Неточно. Можно лучше. "Ты подражал Ему. Он тяжко трудился ради смертных". В греческом духе, верно?

София не понимала, всерьез ли он говорит.

– Тебе не стоило бы думать о могильных камнях, Генрих.

– Почему бы нет? Мы окружены ими. Кто знает, что у нас под ногами? – И он несколько раз топнул ногой.

Он принял предложение Софии расчистить площадку перед воротами Трои и прилегающие куски городской стены.

– Тут когда-то стоял деревянный конь, – сказала она.

– Ничего не осталось, София. Коня втащили в город.

– Мне бы хотелось увидеть землю, на которой он стоял. Здесь может оказаться вымощенная камнем дорога. Или плоские деревянные брусья.

В это холодное утро они остановились посмотреть на квадратный раскоп глубиной три фута. Здесь нашли булавки и разбитую каменную утварь, доказательство того, что по этой тропе когда-то ходили люди, но никакого дорожного покрытия обнаружено не было.

– Деревянный конь перестал существовать, – сказал Оберманн. – Он выполнил свою задачу. – И, подобрав большой камень, швырнул его в куст у городской стены. – Змея. Antelion

– Как ты ее заметил?

– Оберманн видит все. Я говорил тебе о коричневых гадюках? – Она покачала головой. – Они самые ядовитые. Если одна из них тебя укусит, то на закате умрешь – Казалось, он пришел в хорошее расположение духа. – Они прячутся в кустах rosa canina. Они маленькие, София, не больше червя. Будь осторожна.

Он начал взбираться на отвал большого раскопа. София собиралась последовать за ним, как вдруг подошел Леонид поприветствовать их.

– Рабочие в большом волнении, профессор. Имам сказал им, что сегодня будет найдено нечто потрясающее.

– В самом деле, Телемак? А этот святой человек не указал место, где будет обнаружена драгоценность?

– Он только упомянул древний город. По его словам, из старого города снова воссияет солнце.

– Хорошо сказано. Хотя и не точно. Тем не менее, возьмемся за работу с большими надеждами. Следует верить святому человеку.

Раскопки были сосредоточены в основном рядом с "дворцом Приама", как именовал его Оберманн, каменным комплексом в середине "третьего города", или "сожженного города". Они только что раскрыли стену, шестнадцать рядов кирпичей, скрепленных составом, содержащим дробленые камни; выше кирпичной стены лежал слой пепла, смешанный с камнями более поздних домов и остатками стен меньших строений, возникших на развалинах.

В то утро София работала у стены, копая и просеивая землю, неподалеку ее муж пытался составить первоначальный план сооружения.

– Генрих! – позвала она. – Генрих! Тут какая-то кость с отверстием.

Эта фраза была выбрана ими в качестве сигнала, если кто-то из них обнаружит что-то значимое. Таким образом можно было избежать внимания вечно настороженного Кадри-бея.

– Это не может подождать?

– Нет. Ты должен отметить ее на плане.

Оберманн медленно подошел к траншее, где работала жена.

– Там, внутри, – прошептала она, – что-то блестит.

Оберманн встал на колени и заглянул в темное углубление. Ему тоже показалось, что там поблескивает золото.

– Который час? – спросил он у Софии.

– Почти девять.

Оберманн взобрался на насыпь у траншеи и крикнул: " Paidos! Paidos!" Он знал, что сейчас рабочие сразу займутся едой, думая о раскопках не больше, чем крестьяне, перекусывавшие на соседнем поле. Призыв дошел до рабочих, они вылезли из траншей на поверхность.

Оберманн вернулся к углублению и осторожно извлек медную емкость около двух футов длиной и фута шириной. Сразу за ней находилась большая медная чаша, в которой лежало что-то вроде подсвечника. Но сдвинув ее с места, Оберманн увидел, что в ней сложены золотые сосуды, чаши, золотые браслеты и кольца.

– Дай мне свою шаль, – торопливо попросил он. София развязала шаль и положила на землю. Оберманн ловко выгреб из чаши все золотые предметы. – Надо спешить, – сказал он. Когда все было положено на шаль, София связала ее и хотела подвесить на пояс. – Спрячь под одеждой, – велел он. – В нижней юбке.

Они не заметили, что из соседней траншеи за ними наблюдает маленький мальчик, сынишка одного из рабочих, которому было поручено отвозить в тачке камни из раскопа. Он задержался, не успел уйти завтракать вместе со всеми.

– Я не смогу идти свободно, Генрих. Видишь, как выпирает?

– Неважно. Делай, что велю. – Оберманн обнял ее за плечи и, частично закрывая своим телом спрятанное золото, повел к дому. – Если тебя спросят, – прошептал он, – скажись больной.

Они добрались незамеченными. София, вытащив из-под юбки узел, собиралась отдать его мужу, как вдруг раздался стук в дверь.

– Быстрее, – сказал Оберманн. – Брось его на постель и ляг сверху. У тебя приступ боли.

Он открыл дверь, на пороге стоял Кадри-бей. Оба выглядели совершенно невозмутимыми.

– Что вы взяли, герр Оберманн?

– Взял? Я вас не понимаю.

– Вы уносили блестящие монеты.

– Монеты? В Трое не было монет, Кадри-бей. Вам это должно быть известно.

– Что-то золотое. Вас видел мальчик.

– Какой мальчик?

– Сын Хамди.

– Он известный воришка и врун. Я удивлен, что вы позволяете ему оставаться здесь. Его отец тоже мошенник. Мне уже приходилось отчитывать его.

– Я могу войти?

– Если хотите. София заболела. Молю Господа, чтобы это не оказалась лихорадка.

– Лихорадка?

– Взгляните, как выгнуто ее тело. Это симптом. Но входите, Кадри-бей. Я буду при ней. Я не боюсь заболеть. – Кадри-бей оставался на крыльце. – А что этот сын дьявола сказал про меня? Я унес золотые монеты из сердца Трои на глазах у сотни рабочих? Это противоречит здравому смыслу. Входите. Обыщите мое жилище, Кадри-бей. Осмотрите все именем султана. Откройте сундуки и шкафы.

– То есть вы ничего не нашли за все утро?

– Не совсем так. Я нашел обугленные зерна ячменя и окаменевший сыр. Хотите взглянуть на них, Кадри-бей?

Его нескрываемый гнев, казалось, успокоил надзирателя.

– Мне приходится поверить вам, герр Оберманн. Должно быть, солнце ослепило мальчишку.

– Не ругайте его. Оставьте в покое. В Трое мы то и дело видим то, что потом оказывается ненастоящим.

– Передайте мое сочувствие фрау Оберманн. Пусть поправляется.

– Я молю за нее Аллаха, Кадри-бей. Чтобы болезнь прошла. – Как только тот ушел, Оберманн закрыл и запер дверь.

– Быстрее, – скомандовал он. – Нужно спрятать все это под полом. – София встала с постели и принесла шаль с золотыми вещами.

Оберманн приподнял доску пола в маленьком алькове.

– Боже, сколько всего, – произнес он, развязав сверток. Здесь были золотые серьги, диадема, два небольших орнаментированных сосуда с крышками. – Любая из этих вещей бесценна! – С минуту он смотрел на них, потом поднял взгляд на Софию. – Их собирали второпях. Иначе как браслет мог оказаться рядом с соусником? И спрятали в углублении в стене дворца. На какую мысль это наводит, София?

– Что случилось несчастье?

– Надвигалось несчастье. Гибель. Таким несчастьем было то, что греки входили в ворота Трои.

– Если они ломились в двери дворца, женщины должны были спрятать свои сокровища.

– Естественно. – Он взял один из золотых сосудов и стал рассматривать. – Он пролежал в земле пять тысяч лет. Тебя это не пугает, София?

– Что здесь страшного?

– Какой-то сверхъестественный ужас. Не знаю. Мы взяли что-то, принадлежавшее Трое. Мы приняли участие в ее потаенной жизни.

София удивленно посмотрела на мужа.

– Слишком поздно, Генрих.

Он прижал ко лбу сжатую в кулак руку.

– Разумеется. Это ерунда. Скорее нам следует бояться Кадри-бея. А эти сокровища нужно снова спрятать. – Он осторожно разложил их под полом, вернул доску на место. – Такова их участь – быть спрятанными, верно? Такова особенность золота.

– Их нельзя оставлять здесь, Генрих. Если нас не будет несколько часов…

– Знаю. Он придет сюда, всевидящий Аргус. Но я нашел решение. – Он не сделал паузы, и Софии показалось, что мысль его складывалась, пока он говорил, он будто извлек ее из воздуха. – Мы с Леонидом поедем верхом к морю. Я возьму сумку, набитую бумагой. Спустя некоторое время Кадри-бей, несомненно, последует за нами, и в его отсутствие ты с сокровищами отправишься в путь. На берегу за Чанаккале есть небольшая ферма. Я расскажу тебе, как добраться. Возьми коня и скачи туда, как можно скорее. Они тебя узнают.

– Кто они?

– Друзья. Когда-то они оказали мне неоценимую услугу. Поэтому я купил им ферму. Я знаю их еще по Итаке.

Оберманн никогда раньше не упоминал этих друзей. Снова какая-то страница его жизни открылась случайно и неожиданно. Софии тут же захотелось узнать больше об этих людях.

С тех пор как София узнала о первой жене Оберманна, его прошлое все больше интересовало ее. Если он знаком с внезапно обнаружившимися друзьями со времен Итаки, они должны были принимать участие в тамошних раскопках. Но что они делают на анатолийском берегу? И почему он решил купить им ферму?

Оберманн вытащил перо и бумагу.

– Возьмешь письмо, София. Оно все объяснит. – Он принялся торопливо писать. Затем положил лист в конверт и запечатал. – Мы с Леонидом поедем к морю во второй половине дня. Непременно дождись отъезда Кадри-бея. Я нарисую план. Это место легко найти.

– Сколько времени займет поездка?

– Ты останешься у них на ночь.

– Ты не сказал мне, кто они.

– Пожилая пара. Муж и жена. Детей у них нет. Вот гавань Чанаккале. – Он принялся рисовать карандашом на маленьком листке бумаги. – Вот дорога на восток, к деревне Карамык. Вот она отмечена. Проедешь по этой дороге четверть мили. Увидишь каменную хижину. Обычно около нее стоит еда и кувшин с водой. Это дом хранителя моря. Ты о нем знаешь.

– Никогда не слышала.

– Разве Леонид не рассказывал тебе? Удивительно. Это крестьянин, который всегда смотрит на море. Смотрит всю жизнь. Он не может делать ничего другого. Некоторые считают его блаженным. А некоторые думают, что он проклят. Но он всегда смотрит на морские волны.

– Он разговаривает?

– Он молится. Поэтому его считают святым. Говорят, он сдерживает море, чтобы оно не затопило землю, как случалось в давние времена. Ты ведь видела здесь раковины в земле. Я и сам почти верю в его силы. Свернешь направо на дорогу, которая проходит прямо за его домом, и проедешь по ней полмили. Вот так. Я помечу место крестиком. Там увидишь ферму Их фамилия Скопелос.

– Греки?

– Фригийские греки. Перебрались на Итаку из Фригии во время последней эпидемии чумы. Они преданы мне. Я бы доверил им свою жизнь. Тебе все понятно, София?

– Надеюсь, мне не опасно ехать одной.

– Ты фрау Оберманн! Никто пальцем не посмеет тебя тронуть.

В поездку София оделась как местные женщины. Ее кожа теперь так потемнела от солнца и ветра, что, по ее мнению, вряд ли кто мог обратить на нее внимание. Из этих же соображений она решила ехать на муле, а не на лошади. Она положила золотые вещи в кожаную сумку, которую пристроила на спину мула. И отправилась к ферме Скопелосов.