Текст книги "Падение Трои"

Автор книги: Питер Акройд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

– Да?

– Думаю, он был бы рад увидеть их.

– И он не отдаст их Кадри-бею?

– Думаю, нет. – Он снова взглянул на нее. – Поймите меня правильно, фрау Оберманн. У профессора подлинная страсть к открытиям. Он ищет Трою, словно влюбленный. Он не покинет эти места, пока не разыщет древний город и не покажет его миру. В этом его жизнь. Он считает, что каждое слово Гомера истинно.

– Как вы сказали, он непостижим.

Она чуть было не сказала о находке, которую муж, по его собственному признанию, утаил, но решила не говорить. Они молча доехали до деревни Чиплак.

Деревня представляла собой всего-навсего два ряда крытых соломой домов по обе стороны утоптанной грунтовой дороги.

– Они живут так же, как их предки, – сказал Леонид. – Дома точно такие же. Видите? Цокольная часть служит хранилищем для припасов.

София видела, что нижние этажи без окон и дверей сделаны из нетесаного камня. Над ними этаж из глиняных кирпичей. Позади каждого дома двор или сад, окруженный глиняной оградой.

– Они строят дома из земли и глины, которая их окружает, – заметил Леонид. – По счастью, дожди здесь редки.

– Дома похожи на маленькие замки.

Они служат защитой от ветра.

– А что бывает, когда идет дождь?

О, это ужасно. Он приходит со стороны моря. Смывает крыши. Потом стены. Ничего не остается, кроме каменных фундаментов. Тогда они напоминают руины Гиссарлыка.

Они подъехали к краю деревни, где к столбу были привязаны два мула.

– Я сейчас зайду к женщине, у которой есть для нас хлеб и фрукты, – сказал Леонид.

Когда Леонид с кучером вернулись из маленького двора, неся мешки с продуктами, Софии нигде не было видно. Они несколько раз окликнули ее по имени. В конце концов появилась на узенькой тропке, отходившей от дороги.

– Я нашла холмик, похожий на могилу, – сказала она, – поросший травой и цветами. А рядом ручей и фиговое дерево. Очаровательно.

– Там, на поле? Это местная святыня. Один крестьянин нашел здесь – как это называется? – аммонит. Окаменелое морское ископаемое. Он свернут, как бараний рог, и жители деревни верят, что это останки какого-то мифического зверя. Они сочли его священным. Аммонит сейчас висит в доме этого крестьянина, в окружении колокольчиков. Затем по счастливой случайности рядом был найден родник. Поэтому они чтят это место.

– Равнину покрывало море?

– Конечно. Мы нашли буквально миллионы морских раковин только в Гиссарлыке. И я сказал профессору, что мы обнаружили Атлантиду.

В тот вечер, они ужинали все вместе: Лино и Кадри-бей, Леонид и супруги Оберманн. Разговор зашел о деревьях, упоминаемых Гомером.

– Оно называется phegos, – сказал Лино турецкому надзирателю. – Но кто знает, какое именно дерево имеется в виду?

– Наше здешнее дерево – дуб, мсье Лино.

– Но здесь еще множество буков. – Да.

– Это было высокое дерево, посвященное Зевсу. – Оберманн вряд ли прислушивался к тому, что они говорили. – На этом phegosАфина и Аполлон сидели, подобно ястребам, наслазвдаясь видом битвы. – Он отправил в рот большой кусок маринованного языка. – Разве это не волнующе? Именно поэтому я запретил рубить деревья.

– Гомер упоминает какое-то определенное дерево, профессор. – Леонид с момента приезда в Гиссарлык изучал "Илиаду" в русском переводе. – Оно росло у главных ворот города.

– Ja, jа. Да, разумеется, я знаю. Рядом с этим деревом Аполлон, укрывшись за облаком, воодушевлял Антенора. В тени этого дерева лежал раненый Сарпедон.

– Здесь у вас растет бук крупнолистый, – Лино снова обратился к Кадри-бею. – В моей стране растет бук обыкновенный. Он меньше.

– Что это значит? – Оберманн обратил внимание на тот конец стола. – Всему миру известно, что дерево у Гомера – дуб. Плиний подчеркивает это. Quercus [7]7
  Дуб (лат.).


[Закрыть]. Дубы и в его время были известны долголетием. Этого вам недостаточно?

– Но ведь это мог быть и каштан, профессор. – Леониду нравилось, когда Оберманн восторгался или негодовал.

– Каштан? Какое отношение к этому имеет каштан?

Он упоминается. Только и всего.

– Упоминается? Упоминаться может что угодно. Это ничего не доказывает.

София тихонько вышла из-за стола. Они ужинали в дощатом бараке, который использовался как склад для найденных в Гиссарлыке древностей. Сюда же на ночь складывали кирки, деревянные лопаты и другие инструменты. Из вещей, которые еще не были изучены и снабжены ярлыками, она выбрала маленькую чашу, по ободку которой шла полоса клейм, потемневших и потерявших цвет от соприкосновения с землей.

Найдя среди инструментов маленький нож, София села на табуретку, чтобы очистить сосуд. Стали видны клейма по ободку: то ли крест, то ли колесо, трудно сказать. Может быть, сочетание креста и колеса? Софии казалось, что она дает чаше возможность заговорить. Она пролежала в земле тысячи лет, а сейчас снова вернулась на свет. Какая троянка в последний раз видела ее, в последний раз использовала для молока или меда? Должно быть, она держала ее в руках так, как сейчас София. Это соединило их, живую и давно умершую.

– У тебя есть интуиция, София. Я вижу это совершенно ясно. – Оберманн наблюдал за ней, когда она была погружена в свое занятие. – Как аккуратно ты пользуешься ножом! Моя жена уже археолог, господа. Ей не нужно образование. Так же, как и мне. Я стал археологом, когда решил найти дворец Одиссея. И, оказавшись на Итаке, нашел. Я поднялся на гору Аэтос и начал копать. Вот она, археология. Интуиция!

ГЛАВА ПЯТАЯ

По утрам в эту раннюю весеннюю пору было еще холодно. София, закутавшись в шаль, копала только что расчищенное место на южном склоне Гиссарлыка. Она руководила группой рабочих, которые, убирая землю и мусор, хором пели.

Они работали в этой части Гиссарлыка два дня, и Оберманн уже различал очертания храма или жилища. Он не видел ничего определенного, но и в этот раз повторил Софии свою любимую фразу: "Мое воображение меня не обманывает".

Она уже доказала, что умеет быстро и охотно обучаться. Оберманн научил ее, как методически вынимать землю, как определять точки излома в каждой траншее или яме, как распознавать и доставать важные находки, не повреждая их.

– Это не наука, – говорил он. – Это искусство.

Лино рассказал Софии, предметы какого периода можно найти в Трое, и объяснил, как различать их по форме и внешнему виду. Встречались двуручные амфоры, уникальные для этих мест, датируемые третьим веком до Рождества Христова, бронзовые сосуды шестого века до Рождества Христова, черная керамика восьмого века до Рождества Христова. Встречались пряслица и точильные камни десятого века до рождества Христова и терракотовые шарики и сосуды еще большей древности. Все это она запомнила.

София узнала и другое.

– Если ты найдешь что-то ценное, – сказал ей Оберманн, – нужно скрыть это от чужих глаз.

– Ценное, Генрих?

– Драгоценные металлы. Драгоценные камни. Здесь должно быть много золота. Но его нужно прятать от Кадри-бея. Я не хочу, чтобы слава Трои досталась Турции. Надо ли говорить тебе, куда должны отправиться эти вещи? В Афины. В твой родной город. – Он понизил голос, хотя их разговор никто не мог услышать. – Я договорился с твоим отцом. Он нашел для меня дом по соседству с вашим. Я использую его как склад. Раз в неделю рабочий-грек увозит отсюда в седельных сумках ценности. Затем плывет на пароходе в Афины, а там его встречает твой отец. Все очень просто и совершенно безопасно.

София была поражена. Пока Генрих ухаживал за ней, он вел переговоры с ее отцом о посторонних вещах.

На следующее утро Оберманн разбудил ее перед рассветом. В алькове, служившем кухней, он аккуратно приподнял три доски пола. Под досками стоял неглубокий деревянный ящик, наполовину заполненный чашами, подвесками и другими предметами из блестящего металла.

– Вот золотая фибула с пластинками из слоновой кости, – сказал он. – Возможно, ее носила сама Елена. Это крышка сосуда из электрума [8]8
  Электрум – минерал, разновидность самородного золота.


[Закрыть], вот серебряная ложка с большим омфалосом посередине. Любая из этих вещей бесценна, София! Ты ощущаешь присутствие Андромахи и Гекубы? Эти драгоценности они носили в своей крепкостенной Трое! – Он положил доски пола на место. – Пока я не могу объявить об этом открытии. Не раньше, чем мы навсегда покинем Турцию. Но я сделал пометки, ще и когда они найдены. Я стал одним из этих Schematiker [9]9
  Схематизатор (нем.).


[Закрыть]. Я стал немцем! Я был методичен. Знаешь, София, слово «метод» произошло из греческого. Meta hodos. «Способ действия». Вот способ, который я выбрал.

София привязала к ногам куски брезента и могла теперь вставать на колени на землю.

Сначала она подумала, что наткнулась на стену, но, по мере того как она убирала грунт, прилипший к неровной поверхности стены, выяснилось, что камень уходил вниз. Она покрылась потом и на какое-то время подставила лицо прохладному ветру, дувшему с Геллеспонта. Одежда мешала работать, дыхание сбивалось, а пальцы болели от упорного копания. Но ее радовало то, что она была частью работы в Трое, частью пения рабочих.

Этим утром один из рабочих протянул ей небольшую чашу с орнаментом из зигзагообразных линий, прекрасно сохранившуюся в земле. Муж предупреждал ее, что рабочие иногда собственноручно выцарапывают ножами линии на найденных предметах, чтобы повысить их ценность. Оберманн однажды застал турецкого рабочего-поденщика за тем, что тот подделывал узор на блюде, нанося солнечный диск с лучами, но был так доволен "дополнением", что включил блюдо в каталог. София ужаснулась двойному жульничеству, но муж расхохотался.

– Ты не понимаешь морали этой истории, София. Этот человек случайно в точности повторил символ, который использовали троянские гончары! Просто чудо. На мой взгляд, сам гений Трои действовал через него. Эту вещь следует сохранить для грядущих поколений, даже если тайну будем знать только мы с тобой. Разумеется, я оштрафовал его. Чтобы было неповадно.

Так постепенно она осваивалась с археологией Оберманна.

Небольшая чаша показалась Софии подлинной, и она дала турецкому рабочему за нее десять пиастров.

Ее собственная работа двигалась медленно, пока она не заметила, что камень идет вниз, а затем снова продолжается горизонтально. Она подозвала нескольких человек и попросила лопатами расчистить место. Не прошло и часа, как они раскрыли три каменные ступени.

– Генрих! Здесь лестница! – Стоя рядом с траншеей, она позвала мужа. – Генрих! Сюда!

Оберманн, стоявший в неглубокой яме неподалеку, немедленно направился к ней.

– Видишь? – спросила его София. – Ступени.

– Именно. – Он спустился в траншею и осмотрел камень вблизи. – Чудесно, София. Как только я вижу появляющиеся из земли ступеньки, я испытываю странное ощущение. Я будто воспаряю. Восторг! Это троянские ступени! – Он встал на ступеньку и потопал каблуками по ее выщербленной поверхности. – Нам нужно копать глубже. Все время.

Оберманн направил восемьдесят мужчин копать рядом с лестницей, и к вечеру они частично раскрыли большое здание, которое, к явному удовольствию Оберманна, когда-то уничтожил ужасный пожар. Внутри помещение было заполнено черной, красной и желтой древесной золой и обуглившимися остатками множества предметов.

Софии удалось обнаружить неизвестную ранее часть города.

– Надо будет назвать это место кварталом Софии, – предложил Оберманн. Но Софию эта идея ужаснула.

– Я уверен, что знаю, что здесь произошло, – сказал он вечером. Они ужинали чикагской солониной, консервированным говяжьим языком и турецкими сырами. – В домах за дворцом укрылись семьи троянцев после атаки греков. Приама убили у алтаря Афины, который мы скоро найдем. Его жена, Гекуба, стала рабыней Одиссея. Его дочь. Поликсену, принесли в жертву на могиле Ахилла. Его внука, Астианакса, сбросили с городской стены. Понимаешь, София? Кассандру взял силой Аякс в святилище Зевса Гераклиона, которое, по мнению мсье Лино, к его вящей славе, находится… – Лино воздел руки в жесте покорности. – Вскоре статуя бога лежит навзничь и смотрит в небо. Все в смятении. Оставшиеся члены семьи – Дейфоб с братьями – убегают в дом, который нашла моя жена. Здесь они оказались окружены огнем. Продвинувшись глубже, мы найдем человеческие скелеты. Я в этом уверен.

Кадри-бей пристально наблюдал за ним.

Если там есть тело, герр Оберманн, значит, оно должно быть погребено. По турецким законам…

– Троя не знала законов, Кадри-бей.

– Если это тело павшего воина, ему следует воздать соответствующие почести.

– Ему воздадут больше почестей после смерти, чем когда-либо при жизни. Его триумфально пронесут по всему миру!

– Его могила должна быть здесь. В родной земле.

– Мы еще ничего не нашли, – спокойно заме тип Леонид. – Споры бессмысленны. Можно мне затронуть другую тему? Один рабочий сказал, что две деревенские женщины носят странные украшения из крученого золота. Они имели наглость вчера вечером надеть украшения и хвалиться перед другими женщинами. Я думаю, вы знаете, откуда они взялись?

Оберманн громко расхохотался.

– Их мужья нашли украшения здесь и принесли женам. Чудовищно! Ты должен вернуть драгоценности, Телемак, и отругать женщин за такую дерзость.

– А мужей?

– Очевидно, у них острый глаз. Оштрафуй их. Но оставь работать. Мне нужны такие люди.

– Нет, герр Оберманн. – Кадри-бей аккуратно разрезал американский консервированный персик. – Если это воровство, следует сообщить властям в Чанаккале. Иначе воровству конца не будет.

– Значит, не будет.

– Воровство должно быть наказано.

– В этом случае я согласен с вами, Кадри-бей. Вы совершенно правы. Воровство не следует поощрять.

София не смотрела на мужа. Она обратилась к Лино с вопросом. Он уже изучил сосуд, который Генрих нашел накануне у стены дворца? Она заметила на нем такие же удивительные клейма – крест или колесо, – что на чаше сегодня утром.

– Совсем не удивительные, фрау Оберманн. Они происходят из древней Индии. Называются "саувастика" или "свастика". Они часто встречаются в буддийских рукописях и надписях.

– Но как они попали в Трою?

– Спросите мужа. Это выше моего понимания. Но этот знак встречается повсюду в древнем мире. По-моему, это изображение солнца в движении. Большое колесо, фрау Оберманн. Огненное колесо, – произнося это, Лино возвел незрячие глаза к небу, так что" стали видны молочно-белые глазные яблоки.

– Все время, пока я здесь нахожусь, у меня из головы не выходит картина. – Оберманн обращался к Леониду и Кадри-бею, а теперь повернулся к Софии. – Я говорил тебе об этом?

– О колесе, Генрих?

– Нет, нет. О чем ты только думаешь? Была такая гравюра в каком-то из моих школьных учебников. Эней уносит на спине своего отца Анхиса от пылающих развалин Трои. Лицо Анхиса выражает страх, но Эней спокоен, и это спокойствие человека, имеющего высшую цель. Он не теряет величия и среди горящего города. С тех пор, как я увидел эти высокие башни, падающие на землю, вокруг них дым и языки пламени, я мечтал их найти. И вдруг моя жена обнаруживает здание, разрушенное пожаром! Она находит один из больших каменных домов с гравюры, которую я чту с детства. Разве это не судьба? Понимаете ли вы, как одно взаимодействует с другим? В жизни случаются удивительнейшие совпадения, которых не допустило бы самое разнузданное воображение.

В этот вечер София спросила мужа о клеймах на сосуде и на чаше.

– Лино говорит, что это своего рода символ.

– Это могут быть просто клейма, София. Не все имеет смысл.

– То есть, они бессмысленны?

– Это орнамент. Простой узор. Подобные узоры то и дело встречаются в природе. У них нет высшей цели.

София села на постель. На мгновение она почувствовала слабость. Если нет высшей цели, что тогда? Каков узор их собственных жизней?

– Ложись, София. У нас завтра много работы. Кто рано встает, того удача ждет, как говорят англичане.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

На следующее утро рабочие продолжали расчищать дом и лестницу. Потеплело, и часть рабочих предпочитала спать в траншеях, а некоторые даже заползали в большие керамические сосуды, пифосы, лежавшие на одном из участков раскопок. Оберманн собирался устроить там хранилище античных находок, но место это превратилось в спальню.

Сосуды из обожженной глины, темно-красные, с тонким слоем блестящего красного покрытия, потрескались и оббились под тяжестью земли и мусора, но при длине в пять-шесть футов служили убежищем и давали прохладу рабочим, которые в них спали. Оберманн называл их "джиннами из лампы", поскольку они по приказу появлялись из своих удивительных убежищ. И в это утро по его распоряжению они начали раскапывать сгоревшую комнату, которую обнаружила София.

Дело двигалось медленно, поскольку приходилось аккуратно удалять кучи мусора, накопившиеся за столетия, – здесь попадались керамические черепки и маленькие бронзовые вещицы, каждую из которых Леонид и мсье Лино тщательно описывали.

Оберманн настаивал, чтобы в половине десятого рабочие делали перерыв на завтрак, состоявший из хлеба, оливок и кофе. Он справедливо полагал, что, поев и отдохнув, они станут работать с большим энтузиазмом. Поэтому он скомандовал: " Paidos!", и его крик был подхвачен копавшими.

Оберман сел рядом с Софией на огромный камень, слишком тяжелый, чтобы убрать его с места, где он был обнаружен: на камне была вырезана фигура, но очертания ее настолько стерлись, что почти не различались.

– У меня возник план, София, – сказал ей муж. – Я хочу показать тебе место, где Парис выбирал между тремя богинями. Это поляна на западном склоне горы Иды, куда можно добраться по дороге. На этом месте в высокой траве между скал растут три ивы, здешние жители считают их священными. Они известны как владычицы горы, и я убежден, что это какая-то стершаяся память об Афине, Гере и Афродите. Взгляни на небо, София. – Там, в потоке воздуха, парил орел с распростертыми крыльями. – Видишь, какое у него темное, почти черное оперение? Гомер называет его царем птиц, pernos. Смотри. Это необыкновенно.

Орел увидел на земле что-то движущееся и ринулся вниз. Он пронесся в воздухе как темное воплощение разрушительной силы. На мгновение затрепетал крыльями над пылью и камнями и взмыл в небо с длинной змеей в клюве.

– Смотрите! Знак! Знамение! Oionos! – крикнул Оберманн рабочим. Он встал и показал на орла. – Бог посылает его с подветренной стороны. Он появился справа. Добрый знак! – Оберманн высоко подбросил свою белую парусиновую шляпу и шумно вздохнул. София никогда прежде не видела его таким ликующим.

Заметив ее удивление, Кадри-бей подошел к ней.

– Это знак великой победы, фрау Оберманн. Орел со змеей в клюве – священное знамение для нашего народа. Если бы птица появилась слева, это означало бы большое несчастье. Но справа она означает триумф.

– Я не подозревала, что в такие вещи до сих пор верят.

– Мы находимся в Трое. Время знамений не прошло. Посмотрите на мужа.

Оберманн обменивался рукопожатиями с рабочими.

София с новым интересом смотрела на Кадри-бея. Казалось, он воплощал собой незнакомое благочестие этих мест, где в рощах появлялись богини, а в небо взмывали орлы со змеями в клюве. Его внимательный взгляд снова задержался на Оберманне, который теперь раздавал пиастры.

– Ваш муж слишком щедр, – сказал он. – Эти люди не будут благодарны. Они станут просить больше.

– Он радуется, Кадри-бей.

– Ваш муж – человек больших страстей. Я наблюдал, как он в один момент переходит от гнева к восторгу. – При этом выражение лица Кадри-бея, казалось, говорило Софии – такие люди опасны.

И действительно, знамение оказалось не напрасным. К концу дня турецкие рабочие нашли к северу от сгоревшего места маленькую комнату. София сразу заметила частично сохранившийся человеческий скелет.

– Генрих! – Но его можно было не звать, он уже был рядом и склонялся над костями.

– Великолепно, София. Ты заметила, как он расположен? – Казалось, скелет находился в сидячем положении, слегка наклонно по отношению к стене. – Я вижу, как сжаты колени. Да. Это паника. Ты обратила внимание на цвет костей? Человек был охвачен огнем и сгорел. По небольшому размеру черепа я полагаю, что кости принадлежат женщине, однако это должен подтвердить Лино. Какая история здесь кроется? Возможно, это одна из служанок Андромахи или одна из троянских жен. А что здесь? – В углу комнаты лежал серебряный сосуд около шести с половиной дюйма высотой. – Она защищала единственное, что у нее оставалось. Что делают эти женщины?

Турчанки, занятые уборкой мусора и земли, поставили на землю плетеные корзины и принялись причитать, ударяя себя в грудь и поднимая лица к небу.

– Это плач по умершему, Генрих.

– Ладно. От оплакивания нет вреда, пока оно не задерживает работу.

Но в этот день работы больше не велись. Турецкие рабочие отказались касаться скелета, пока он не пройдет обряд очищения. Оберманн сообщил Кадри-бею, что ради рабочих готов совершить собственный ритуал. Он предлагал окропить кости водой из источника, читая при этом Гомера, но турецкий наблюдатель счел идею нелепой.

– Тогда мы уберем кости сами, – сказал Оберманн.

– Их нужно предать земле, герр Оберманн. Пока они на виду у всех, это бесчестие.

– Какое мне дело до ваших представлений о чести, если мы получили такой подарок! Это первый скелет, который мы обнаружили!

– Я оскорблен тем, как вы разговариваете со мной, герр Оберманн.

– А я оскорблен тем, что вы не даете мне работать, Кадри-бей. Вы же наверняка понимаете, какое значение имеет это открытие для науки.

– Я не могу допустить этого.

Несколько минут они спорили под причитания женщин, и только вмешательство Софии позволило найти компромисс. Она предложила, чтобы мсье Лино изучил скелет там, где тот был найден, а Леонид подробно зарисовал его, после чего останки могут быть погребены на равнине.

– Ты оказываешь целебное действие, София. Ты приручаешь нас. – Оберманн вытирал лицо, повлажневшее от гнева.

– Ваша жена способна успокоить море, – сказал Лино.

– Заметь хорошенько, где похоронят скелет, – шепнул ей Оберманн, когда Кадри-бей отошел. – Мы сможем выкопать его.

Лино спустился в траншею в сопровождении турецкого рабочего и осторожно провел руками по черепу.

– Брахицефалический, – сказал он. – Несомненно, женский. – Казалось, Лино поглаживает череп. – Лицо довольно широкое, с низко размещенными глазницами и небольшим носом.

– Вы видите ее, Лино? – Оберманн заглянул в траншею.

– Да. Скошенный подбородок, широкий лоб, широкий затылок.

– Она была красива?

– Она и сейчас красива. – Лино осторожно держал череп в руках.

– Зарисуй эту красоту, Телемак. Пусть мир насладится ее видом.

Два дня спустя скелет, который Оберманн назвал Эвриклеей, был перенесен для погребения с холма Гиссарлык на равнину. Его положили в наскоро сколоченный кипарисовый гроб без крышки, кости были переложены с шерстяной узорной тесьмой, гирляндами цветов и свежими ветками, срезанными с деревьев по соседству. Пока телега катилась вниз по неровной дороге, женщины пели погребальную песнь. София и Генрих Оберманн шли впереди плакальщиц.

– Как удивительно, Генрих, хоронить кого-то, кто мертв так давно.

– Эвриклея не мертва, София. Она ждала. Она посланница. Я уверен, мы найдем другие останки. Знаешь, во время осады служанки Андромахи спрятали ее драгоценности в деревянную шкатулку. Это могла быть одна из служанок.

В этот вечер в деревне Чиплак должна была состояться погребальная трапеза. Они проехали туда от места погребения, которое Оберманн тщательно отметил в записной книжке. Когда они въезжали в деревню, жители ее зазвонили в маленькие колокольчики, висевшие на стенах их жилищ на счастье. Трапеза, состоявшая из жареной козлятины и баранины, происходила на воздухе, на площадке перед небольшой мечетью.

Уже смеркалось, когда Оберманн вышел в центр площадки и попросил деревенских жителей встать вокруг него. Он поставил на землю большой фонарь, вроде тех, что освещают ларьки на базаре в Чанаккале. Сам сел на табуретку напротив фонаря. Деревенские сели на корточки и, как он просил, образовали большой круг, в центре которого находился фонарь. Затем Оберманн стал читать наизусть начальные строфы "Илиады".

Слов никто не понимал, тем не менее, казалось, некоторые фразы были слушавшим знакомы. Когда речь шла о дикой смоковнице и шумных волнах морских, собравшиеся перешептывались. Их захватывал голос Оберманна, звучавший то громче, то тише, когда он рассказывал о роковом конце Трои. Когда Агамемнон стал горячо молиться Аполлону, на равнину внезапно упала ночь, и Южный Крест засиял далеко над горизонтом. Множество жуков, привлеченных светом фонаря, собралось там, ще сидел Оберманн, их задние лапки оставляли метки в пыли. Когда Оберманн стал рассказывать о горе Ахилла, на глазах у него выступили слезы.

После того, как Оберманн кончил декламировать, несколько крестьян встали и спели в его честь песню; это была "Песня героев", известная повсюду на равнине Троады, и он, вскинув руки, крикнул поющим: "Молодцы! Молодцы!".

София видела, что он был в восторге. Но она не могла разделить с ним победное чувство. Он все еще был отдельным от нее человеком, которого следовало наблюдать и изучать.

– Позвольте мне обнять жену, – сказал он по– английски. – Пойдем, София. Они должны видеть, как ты прекрасна. Вторая Елена. Понимаете? Елена.

Она неохотно вошла в круг света, и ее появление, казалось, вызвало к жизни звуки музыки.

Вперед вышли трое крестьян со скрипкой, альтом и контрабасом. Раздалась живая мелодия здешних мест, у скрипки было четыре струны, у альта три, а у контрабаса только две, но старенькие инструменты обладали мощным мелодичным звучанием. Оберманн увлек Софию и в свете фонаря начал танцевать с ней. По ходу танца музыканты перешли на ритм вальса, и Оберманн стал двигаться более торжественно.

– Я не танцевал вальс со дня свадьбы, – прошептал он. И туг же понял, что проговорился. В Афинах после брачной церемонии не было никакого вальса.

– Свадьбы? Какой свадьбы?

– Никакой. Ничего.

– Какой свадьбы, Генрих? – Она продолжала кружиться с ним на освещенной площадке.

– Я был тогда очень молод.

Он последовал за ней из светлого круга; празднество продолжалось, музыканты заиграли другую мелодию.

– Я собирался рассказать тебе, София. Я вдовец. Это было очень давно. Все осталось в прошлом.

– Кто она?

– Русская. Я познакомился с ней, когда работал в Санкт-Петербурге. Вскоре я понял, что она груба и злопамятна.

– А дети?

– Детей не было. – К ним приблизился Леонид, решив, что Софии стало плохо, но Оберманн нетерпеливо замахал руками, чтобы тот ушел. – Даю тебе слово.

– Как ее звали?

– Елена Лишкина. Я почти забыл ее имя.

– Когда-нибудь забудешь и мое. – София не удивилась тому, что у него была другая женщина. Но ее ужаснуло, что он ничего не сказал перед свадьбой. Нет, не ужаснуло. Стало стыдно за него. Она нечаянно обнаружила слабость там, где раньше видела только твердость и целеустремленность.

И рассердилась. – Разве ты не должен был сказать мне? Моим родителям? В моей стране мужчина, который был женат, и холостяк – совсем не одно и то же. А в чем причина? Тебе пришлось бы заплатить больше?

– Это никак не связано, София. Я боялся расстроить тебя.

– Но ты собирался расстроить меня после свадьбы. Разве не так?

– На самом деле все гораздо проще.

– Чего еще вы не сказали мне, герр Оберманн? Не ты ли отравил свою мать? – София была в ярости. – Может быть, ты убийца детей? Убийца жены? Или, возможно, эта Елена еще жива?

– Тише, София. Леонид услышит.

– А, так значит, знаменитый Оберманн боится сплетен. Смешно. – Она повернулась и под тревожным взглядом мужа направилась к Леониду. Вскоре она вернулась и, не глядя на мужа, сказала: – Леонид отвезет нас. Я сказала ему, что у меня мигрень.

На обратном пути сквозь теплую ночь они не обменялись ни словом. Но едва они вернулись в свое жилище, она обратилась к мужу.

– Она жива?

– Нет. Я ведь сказал тебе. Я вдовец. Теперь следующий вопрос. Нет. Повторяю, у меня нет детей. Нет. У меня нет никакой связи с ее семьей. Это устраивает тебя, София? – Он испустил громкий вопль и обнял ее. Держа ее в объятиях, он принялся легонько дуть ей в шею. Она попыталась освободиться, но через несколько минут рассмеялась.