Текст книги "Падение Трои"
Автор книги: Питер Акройд
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Путешествие не было трудным. В Чанаккале вела оживленная дорога. Но София не могла не свернуть к источнику всего в нескольких сотнях ярдов от дороги. Затененный оливковыми деревьями, он предлагал прохладу и отдых.
Однако тишина длилась недолго. Когда София подъехала ближе к воде, собираясь привязать мула, к ней с яростным лаем бросились четыре собаки. Они прибежали с соседнего виноградника. Сознавая грозящую опасность, она вспомнила, как поступил Одиссей в подобном случае.
Поэтому она села на землю, оглянулась, чтобы удостовериться, что мул в безопасности, и не шевелилась. Собаки, не переставая лаять, окружили ее, но не тронули.
С виноградника выбежал встревоженный лаем человек и отозвал собак. Он начал что-то быстро объяснять Софии по-турецки, но она встала на ноги и ничего не сказала, только застенчиво, нерешительно махнула рукой, чтобы он уходил. Он сбегал на виноградник и принес ей кисть винограда, которую она приняла, не говоря ни слова.
Затем София подошла к мулу, стоявшему совершенно невозмутимо во время испытаний, выпавших на ее долю, и вернулась на дорогу.
– Я рада, что читала Гомера, – сказала она то ли сама себе, то ли мулу.
Она медленно проехала по Чанаккале, не желая привлекать к себе внимания, и, действительно, осталась никем не замеченной в шуме и суете города. Но миновав последние домишки на окраине и оказавшись на дороге к деревне Карамык, София вздохнула свободнее. Она ехала среди лугов с высокой травой и участками заболоченной почвы с дюнами и зарослями сорняков. Бледно-голубое небо здесь было огромным куполом, касавшимся земли и травы. Небо над Троей всегда казалось Софии переменчивым, грозовым, неровным, а здесь оно было светлым и неподвижным.
София узнала хижину хранителя моря, про которую говорил Генрих, по лежащим у двери нескольким ковригам хлеба и кучке фиг. Проезжая мимо, она подумывала о том, чтобы остановиться и поздороваться с хранителем, но не осмелилась побеспокоить его.
Проехав еще несколько ярдов, София слезла с мула. Собираясь в поездку, она пообещала себе, что именно здесь откроет конверт и прочтет письмо, которое Генрих написал Скопелосам по-гречески. Специально взятым с собой ножом для бумаги она легко распечатала плотный конверт, какие Генрих использовал для переписки.
За приветствиями следовал абзац, который Оберманн подчеркнул: "С сожалением сообщаю, что за нами неотрывно следит турецкий надзиратель, который неизвестно за что сердит на меня, и я жду, что он не сегодня-завтра обыщет наш дом. Поэтому я посылаю тебе некоторые вещи, зная, что ты спрячешь их так, что ни одному турку не обнаружить. Жители деревни выдадут меня турку, поэтому я не могу воспользоваться их конями. Я приеду за этими вещами, приготовь мне трех лошадей к ночи. Прощай. София, моя жена, о которой я рассказывал тебе, не знает об этой истории".
Что за этим крылось? "София не знает об этой истории"? Для нее это означало какой-то рассказ, историю. Какого рассказа она не знала? И что за грубая, безличная манера писать о ней таким образом? Как ни странно, ее сильнее мучил гнев, чем любопытство. Муж каким-то образом предавал ее ради этих неизвестных. Она не понимала, в чем именно состояло предательство, поскольку многого не знала, но страшилась его. И была возмущена.
Не представляя себе, о какой истории идет речь, она чувствовала, что история эта темная.
Хранитель моря, выйдя из своего каменного домика, забрал оставленный у порога кувшин с водой. Он, казалось, не заметил Софию, хотя она стояла недалеко от него, рядом с тропинкой. Она нарочно посмотрела ему прямо в глаза, но они ничего не выражали. Светлые глаза казались пустыми. Возможно, это морская слепота? Он вернулся в дом. Через несколько секунд он появился снова и забрал ковриги хлеба, ничем не показав, что видел Софию. На самом деле он продолжал видеть море.
София вернула письмо на место и снова запечатала конверт, убедившись, что смахнула пыль с оборота листка, словно он падал на дорогу. Затем продолжила путь.
Минут через пятнадцать она добралась до фермы. Одноэтажное здание ничем не отличалось от большинства домов этой местности: стены сложены из больших глиняных кирпичей, крыша сделана из плоско лежащих досок, на которые навален толстый слой глины. Здесь было также несколько амбаров и других дворовых построек, свидетельствующих о зажиточности хозяев.
Двор был пуст, но София расслышала негромкое женское пение. Она позвала хозяев, и пение тут же прекратилось.
На крыльцо вышел человек и спросил по-турецки, что ей нужно.
– Я жена Генриха Оберманна, – сказала она. – София.
Мужчина приветственно протянул к ней руки.
– Ну, конечно. Добро пожаловать. – Он заговорил по-гречески. – Он рассказывал нам о вас. Мария! Иди сюда! – На крыльцо вышла женщина, приставила руку к глазам, защищая их от солнца. – Это София. Он прислал ее.
Муж и жена составляли яркий контраст. Он – полный, ширококостный, с мясистым лицом и большими руками и ногами; она гораздо тоньше, меньше, а рядом с ним казалась совсем бестелесной. От удивления она на шаг отступила, затем нервным движением пригладила волосы.
– Вы оказали нам честь, – произнес он. – Входите. Мария, приготовь что-нибудь для нашей гостьи. – Мария быстро вернулась в дом. – Меня зовут Теодор, – сказал он. – Он говорил нам о вас.
– Меня послал к вам муж. Вот с этим. – Она вытащила письмо и, пока Скопелос читал его, вернулась к мулу и отвязала кожаную сумку, в которой лежали золотые сосуды и украшения.
Скопелос, не говоря ни слова, с некоторой торжественностью взял у нее сумку и отнес в один из амбаров.
Во дворе было тихо. Для процветающей фермы – удивительно тихо. Стоя рядом с мулом, София слышала, как Мария – она считала, что это Мария, – что-то говорит, быстро и оживленно. Наверное, дает указания служанке, потому что ответных реплик не последовало. София различила в голосе недовольство и внезапно поняла, что не хочет оставаться здесь ночевать.
Из амбара, улыбаясь, вышел Теодор.
– Позвольте мне проводить вас в дом, – сказал он. – Жена хочет вас угостить.
Внутри было полутемно, закрытые ставни перекрывали доступ послеполуденному солнцу. В комнате стояла искусно сделанная мебель черного дерева. На стене висела икона Богоматери, перед ней на блюдечках три свечки.
Вошла Мария с подносом, неся маленькие кексы, припорошенные, словно пылью, сахарной пудрой.
– Поешьте, – сказала она. – Поешьте после долгого путешествия.
София, хорошо знавшая законы гостеприимства, не стала отказываться.
– Как он? – спросил ее Теодор. – Все в порядке?
– Мой муж в добром здравии. Вам приходилось видеть Трою?
– О нет. Мы не беспокоим его за работой. Он слишком занят. Время от времени мы слышим о нем.
– Вы познакомились с моим мужем на Итаке?
– Много лет назад. Мы оказывали ему небольшие услуги, и он был щедр к нам.
София была бы не прочь узнать что-нибудь еще об этих услугах, но ни о чем больше не спросила.
– У вас было там хозяйство? – задала она вопрос Теодору.
– Нет. Мы держали постоялый двор.
– Гостиницу?
– Очень небольшую. По следам Одиссея на остров приезжали иностранцы. Англичане, французы, немцы. Я водил их по острову.
– И таким образом встретились с моим мужем.
– Да, только он водил меня. Он большой знаток Итаки.
София отпила крепкого чая, который подала Мария.
– Как поживает Леонид? – спросил Теодор.
– Вы знакомы с Леонидом?
– Конечно.
– Он хороший мальчик, – сказала Мария. У нее был тонкий жалобный голос. – Он молится перед ликом Богородицы. – Она взглянула на икону и коснулась груди. Софию удивило, что они знакомы с Леонидом и что он бывает здесь. Может быть, он привозит деньги от Генриха?
– У вас есть соседи? – спросила София.
– Они не беспокоят нас, – ответил Теодор. – Здесь хватает места всем.
– Но вы греки, а кругом турки.
– Они не причиняют нам вреда. Мы люди тихие, как видите, и нам хватает самих себя.
– Муж сказал, что вы из Фригии.
– Это правда. Здесь мы ближе к ней. И пейзаж о ней напоминает. Равнина, а вдалеке горы.
– Почему бы вам не вернуться туда?
– Интересный вопрос. У нас есть обязательства. Мы любим вашего мужа. Выпейте еще чаю.
Наступило молчание.
– Вы выращиваете здесь что-нибудь?
– Мы обеспечиваем себя. И еще немного остается на продажу. Мы довольны. Мы люди простые.
Но Софии не верилось, что они так просты. Сейчас она недоумевала больше, чем до встречи сними.
– Но у вас есть служанка.
– Служанка? – удивленно переспросила Мария.
– Я слышала, вы разговаривали с ней.
– Ах, да. Девочка. Сирота, которая работает на кухне. Но она не побеспокоит вас.
– Нет, нисколько не побеспокоит. У нее сильный голос для ребенка.
– Не понимаю, – сказала Мария.
– Я слышала ее пение, когда приехала.
– Правда? Она сейчас ушла. Ушла в поле.
Снова наступило молчание.
– Я, пожалуй, покину вас, – в конце концов сказала София.
– Разве вы не останетесь на ночь?
– Нет. Спасибо. Я поеду, пока светло.
Они больше не пытались удержать ее, и она поднялась с большого стула черного дерева. И упала обратно.
София проснулась на следующее утро, полностью одетая, на резной кровати в маленькой комнате с белеными стенами. Ее разбудил стук в дверь. Вошла Мария, неся два яйца и пшеничную булку.
– Вы очень устали вчера после поездки, – сказала она. – Вы заснули.
– Должно быть, я потеряла сознание.
– Нет-нет. Вы просто крепко уснули.
София знала, что воздух равнины действует усыпляющее, но никогда раньше не ощущала этого так сильно и так внезапно.
– Леонид приехал, – сказала Мария.
– Леонид?
– Он вернется вместе с вами домой. Он хороший мальчик.
София, вымыв лицо и руки в фарфоровом тазу, который ей принесли, вышла из комнаты и увидела сидящего на крыльце Леонида. Он тихо и серьезно беседовал с Теодором, но, увидев Софию, улыбнулся и встал.
– Приветствую вас, фрау Оберманн. Я слышал, вы спали крепко.
– Это воздух.
– Да, я знаю. Воздух здесь необыкновенный.
София захватила с собой завтрак – яйца, так ей хотелось увидеть Леонида, и подошла к нему поближе.
– Я не ждала вас. Хотите поесть со мной?
– Нет, спасибо, я уже поел. Это была долгая поездка для вас одной. Профессор жалел, что попросил вас поехать, – но больше никого не было.
– А Кадри-бей ничего не заподозрил?
Все прошло замечательно. – Леонид хлопнул в ладоши. – Мы с профессором верхом поехали по равнине к Эгейскому морю, не оглядываясь, а доехав до берега у Граника, спешились. Мы слышали отдаленный топот копыт; значит, за нами следовали. Мы подождали, пока не ощутили их присутствия среди скал над нами. На этой равнине можно почувствовать других людей, не видя их. Так было и в этот раз. Тогда мы разделись, оставили на берегу одежду и сумки и бросились в море. Мы поплыли к небольшому мысу и там спрятались. И видели, как Кадри-бей с двумя подручными подъехали к берегу, обшарили наши сумки, осмотрели лошадей, объехали территорию кругом, – и уехали назад к скалам, расстроенные и подавленные. Они видели, что мы вошли в море совершенно нагими и поняли, что у нас ничего с собой нет. Профессор очень веселился.
– Как вы объяснили мое отсутствие, вернувшись в Трою?
– Вы не отсутствуете. Вы лежите в лихорадке, и никто не осмеливается вас беспокоить. Когда мы вернемся, я скажу, что вы только что вышли на несколько минут подышать воздухом.
– Я готова ехать, – сказала София. Ей не хотелось оставаться на ферме дольше, чем необходимо.
– Хорошо. Вы вполне пришли в себя?
– Конечно.
– Прежде чем мы поедем, я покажу вам Фердинанда. – Он шагнул к Теодору и что-то ему сказал.
– Он в поле, – ответил Теодор. – Пойдемте вот этим путем.
София и Леонид последовали за ним мимо амбаров, она заглянула в тот, куда хозяин фермы отнес сокровища, но увидела лишь пустой земляной пол.
Они вышли в поле, где в густой траве пасся белый козел.
– Фердинанд! Фердинанд! – позвал его Теодор, и козел неторопливо пошел к ним. София обратила внимание, что ноги у него длиннее, чем у коз в Греции.
Теодор вынул из кармана рубашки не то дудочку, не то флейту и заиграл нежную мелодию. Козел встал на задние ноги и принялся танцевать под музыку. София не могла назвать это иначе. Он танцевал перед ней, грациозно подогнув передние ноги. Он описал полный круг.
– Его никто не учил, – пояснил Леонид. – Он умеет танцевать от рождения. – Теодор опустил дудочку, и козел снова принялся щипать траву. – Нам с фрау Оберманн пора возвращаться в Трою, Теодор. Спасибо.
Они вернулись к дому, где их ждала Мария. Леонид тепло обнял Марию, расцеловал в обе щеки, и она в ответ крепко обняла его. Затем он обнялся с Теодором и похлопал его по спине.
София стояла поодаль, но Мария подошла и поцеловала ей руку.
– Вы навсегда наш друг, – сказала она.
– Я рада.
Теодор вывел мула, накормленного, с приглаженной щеткой шерстью, а Леонид отвязал своего коня от столба во дворе.
– Khairete! Khairete! – крикнули Мария и Теодор.
Они проехали двести-триста ярдов, с удовольствием вдыхая свежий утренний воздух, как вдруг донесся с фермы громкий пронзительный крик – жалкий, истерический, беспомощный. София в тревоге обернулась, а Леонид никак не отреагировал.
– Это козел забежал в кухню, – объяснил он. – После танцев он часто так делает. – Затем добавил: – А Мария каждый раз кричит.
Они ехали дальше, и скоро стал виден дом хранителя моря.
– Как давно они знакомы с моим мужем?
– Много лет.
– И они последовали за ним в Трою?
– Они считают его покровителем. Опекуном, если хотите.
– Он дает им деньги.
– Поддерживает их. Профессор – очень щедрый человек.
– А взамен?
– Они оказывают мелкие услуги. Вроде этой.
– Прячут некоторые вещи.
– Можно и так сказать. Они сохраняют вещи, которые иначе пропали бы. Профессор хочет создать большой музей древностей, и тогда все его открытия можно будет увидеть в одном месте. Он не собирается оставлять куски Трои в Константинополе или в Париже.
София никогда не слышала ни о каком музее Оберманна, но сумела скрыть удивление.
– Он говорил мне о доме в Афинах. Мой отец согласился помогать ему.
– Да. Речь именно об этом. Вы можете гордиться, фрау Оберманн. Профессор собирается создать свой музей в сердце вашего родного города. Отдавая дань самому Гомеру.
Но по какой-то причине София не испытывала особой гордости, возвращаясь назад по равнине.
В Гиссарлыке София застала мужа лежащим на полу в их комнате. Он держал керамическую чашу и тихонько похлопывал ее. И даже что-то шептал в нее, как показалось Софии.
– Расскажи мне о Скопелосах, – попросила София.
– Они работают на меня. Только и всего.
– Они показались мне таинственными.
– Фригийцы скрытны по натуре. Даже если не владеют тайной, о которой стоит говорить.
– У них есть танцующий козел.
– Безумное животное. Мне претит безумие. – И больше ничего не сказал по этому поводу.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Оберманн опустился на колени на землю.
– Благодарю богов, что дожил до этого дня. – Он наклонился и поцеловал большой серый камень. – Теперь мир станет совсем другим.
В течение нескольких недель после того, как были найдены золотые вещи, велись раскопки поблизости от дворца; Оберманн втайне надеялся, что здесь могут быть найдены еще драгоценности, спрятанные перед тем, как греки завладели городом.
На пятой неделе работ турецкие рабочие копали на территории "кладовой", или "надворной постройки", по определению Оберманна, при основном здании. "Кладовая" была продолговатым строением, шесть на восемь футов. Между дворцом и его внешней стеной шла канава или колея. Там нашли некоторое количество зерен и семян, которые были должным образом собраны и зарегистрированы так же, как и фрагменты керамики и несколько различных по величине свинцовых шариков, которые, возможно, представляли собой набор гирек. И тогда один из рабочих заметил небольшие плоские серые камни; они были разбросаны по пласту только что извлеченной земли, и сначала на них не обратили внимания и отбросили как мусор. Но вдруг Софию заинтересовала какая-то метка или резьба на одном из них. Подняв камень, София поняла, что он легче обычного и обладает другой текстурой; она стала счищать землю пальцем и, к своему удивлению, увидела на плоской верхней поверхности странные знаки. Она осторожно положила его рядом с траншеей и взяла другой. На его поверхности был вырезан подобный ряд знаков или клейм. Она не имела представления, что это за знаки, поэтому, сев на невысокую каменную стену у края траншеи, стала рассматривать их.
София видела – это были не случайные царапины: здесь встречались кривые линии и диагонали, были и параллельные линии, причем в определенной последовательности. И тут, начав понимать, она чуть не уронила табличку. У нее задрожали руки, и она положила табличку рядом с собой. Горло перехватило.
София тихонько встала и подошла к мужу и Леониду, которые стояли рядом у стены древнего дворца.
– Генрих, – сказала она. – Генрих. Я нашла вещь, которая может заинтересовать тебя.
Что-то в ее голосе привлекло внимание Оберманна. Он медленно повернулся.
– Да, дорогая?
– Я нашла какие-то надписи.
– В Трое нет надписей.
– Значит, какие-то клейма. Поставленные человеком, несомненно.
– Что ж, давай взглянем на твои клейма.
Они подошли к той стороне траншеи, где работала София. Она указала на плоскую табличку, лежавшую на стене.
Леонид бережно взял ее и стал изучать.
– Не знаю, что и сказать, профессор. Никогда не видел ничего подобного.
Оберманн протянул руки, Леонид осторожно передал ему табличку. Оберманн низко наклонился над ней, словно нюхал или собирался попробовать на вкус. Он оставался в такой позе несколько мгновений, и когда поднял голову, София заметила у него на глазах слезы.
– Где ты нашла это, София?
– Здесь. Здесь их много, они разбросаны по земле. Но, Генрих, это не камни.
– Нет. Не камни. Это глиняные таблички, обожженные на сильном огне. – Он говорил очень медленно и внятно. – Знаешь, что это, София? Это письменный документ. Страницы.
– В Трое не было письменности, профессор. Датировка…
– В Трое была письменность, Телемак. Вот она, письменность Трои. Их слова. Их язык. После трех тысячелетий молчания они снова говорят с нами.
Во второй половине дня они собрали все таблички и решили продолжить работу в этой части раскопа.
Оберманн был молчалив. Он казался рассеянным и сомневающимся. Когда София спросила, отчего он не в духе, он улыбнулся.
– Нет, нет, ничего подобного. Просто еще не могу этого понять. Я растерян. – В дом, где были сложены таблички, вошел Лино. – Вот человек, который видит то, что нам недоступно. Садитесь, мсье Лино. Я покажу вам удивительную вещь. – Лино пальцами правой руки быстро ощупал табличку, которую дал Оберманн.
– Знаки прочерчены в глине стилом или другим острым предметом, – сказал он. – Нанесены чисто и умело. Решительно. Это не иероглифы, герр Оберманн. Не пиктограммы.
– Не египетские.
Совсем не египетские. Символы идут в линейной последовательности. Вы видите прямые линии, отделяющие один ряд символов от другого? Это форма линейного письма. Я не встречал ничего похожего раньше. – Он повернулся к Оберманну и Софии. – Из всех сокровищ, которые мы к этому времени нашли в Трое, это самое ценное. Вы не сумеете спрятать его от турок.
– Я и не собираюсь, мсье Лино. Я уже сообщил Кадри-бею. Наш надзиратель подпрыгнул, как корова на луне.
– Корова перепрыгнула через луну, Генрих.
– И ринулся телеграфировать в Константинополь. Я до сих пор не могу поверить. А вот и сам властелин.
К ним подошел Кадри-бей.
– Я даже не знал, как описать их. Сказал только, что это таблички со знаками, – сказал Кадри-бей.
– Вот. Смотрите на них, Кадри-бей, и восхищайтесь. – Надзиратель с интересом разглядывал таблички, но не дотрагивался до них. – Это первые образцы письменности в Европе.
– Мы не в Европе, герр Оберманн. Мы в Турции.
– Что за узость взгляда, Кадри-бей. Ведь это Троя. Земля греков. Земля Гектора и Приама.
– Это еще следует доказать.
– Доказать? Поэмы Гомера доказывают это без малейшего сомнения! – Оберманн поднял одну из табличек. – Вот их первые слова. Они разговаривают с нами через бездну времен. Я вижу их на том берегу… – Он оборвал фразу и обернулся к жене. – Я не должен плакать перед этими господами, София. Отругай меня. Обвини в том, что я разыгрываю драму.
– Я не могу обвинить тебя ни в чем, Генрих, кроме как в любви к Трое.
– Я знаю. А вы, Кадри-бей, разделяете эту мою любовь, правда?
– До тех пор, пока Троя остается турецкой.
Лино продолжал ощупывать табличку.
– В мире нет человека, который смог бы растолковать эти знаки, – произнес он. – Они не похожи ни на какие другие.
– Не будем отчаиваться с самого начала, мсье Лино. У нас есть неоценимое преимущество. Мы знаем, что это были греки.
– Тысячи лет отделяют эти знаки от слов Гомера. Не знаю, сможем ли мы использовать слово "греческие", чтобы описать их.
– А какое бы слово вы подобрали?
– Не представляю себе.
– Пусть так и будет. Будем называть их Нетексты из Негорода в Нигде. – Тон Оберманна смягчился. – Простите, Лино. Как вы могли заметить, я перевозбужден. Кажется, я не сомкну глаз до конца своих дней. Мы должны быть смелыми. Безрассудно смелыми. Почему бы нам не расшифровать эти символы? Если мы допускаем, что это греческий, а я на этом настаиваю, эти слова постепенно раскроют нам свое значение. Умершие заговорят.
Музей древностей в Константинополе, получив послание Кадри-бея, проинструктировал Оберманна, чтобы тот был крайне осторожен в обращении с табличками, чтобы он обеспечил их сохранность и ждал дальнейших инструкций. Директор музея тем временем связался с коллегой, Огастесом Франксом из Британского музея в Лондоне, где не так давно был создан новый отдел, занимающийся «протоисторической письменностью». Оба директора сошлись на том, что Александр Торнтон, блестящий молодой человек, член новой команды, должен как можно скорее отправиться в Гиссарлык.
– Какой-нибудь музейный червь, – сказал Оберманн Софии. – Бледный англичанин. Я хорошо знаю англичан. Они либо нахалы, либо трусы. Либо лицемеры. Вроде нашего друга, преподобного Хардинга. Разве Хардинг может нести туркам христианство? Да он скорее обратит обитателей Оксфорда в язычников. – Сняв шляпу, он принялся ею обмахиваться. – Интересно, какого типа англичанином окажется мистер Торнтон.
