Текст книги "Падение Трои"

Автор книги: Питер Акройд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Он тяжело опустился на колени, взял ее руку и поднес к губам.

– Целую руку будущей миссис Оберманн. – Он говорил по-английски. Ни она, ни ее родители не знали немецкого, а он не любил простонародного греческого. Находил его вульгарным.

София Хрисантис посмотрела вниз, на его лысину, и заметила небольшой шрам.

– Ты был ранен, Генрих?

– Обломком статуи Зевса. На острове Итака. Я нашел там дворец Одиссея, этого странника. Я обнаружил комнату, где его жена, Пенелопа, занималась своим бесконечным ткачеством. Она хранила ему верность. Ты будешь моей Пенелопой, София.

– Надеюсь, ты не уедешь так далеко.

– Ты всегда будешь со мной. – Он с некоторым трудом встал и поклонился ее родителям, стоявшим бок о бок у окна. – Я буду молиться за тебя каждый день. Проживи я хоть тысячу лет, я не забуду тебя. – За окном по пыльным улицам сновали конные экипажи; краем глаза он увидел трех женщин, державших зонты, чтобы защититься от яркого солнца ранней афинской весны. Они шли по булыжной мостовой и болтали. Все три были в бледно-зеленых платьях и белых шляпках с белой вуалью. Сразу было понятно, что они сестры. – Сегодня день, предвещающий добро. Ваша дочь будет моим товарищем в трудах, Греция высоко оценит ее, – обратился Оберманн к родителям невесты.

– У нее нет иного желания, чем стать вашей женой, герр Оберманн. – Мадам Хрисантис чуть заметно кивнула, словно в знак официального подтверждения. – Мы научили ее тому, что жена – тень своего мужа.

– Немецкие женщины не поверили бы вам.

– Поэтому вы и женитесь не на немке.

Оберманн засмеялся. Он уже понял, что мадам замечательная женщина, и надеялся, что дочь унаследовала ее характер.

– Моя жена будет мне товарищем в поисках забытого прошлого ее родной страны. Она окажется в стенах Трои!

– У Софии страсть к учению, это правда. – Полковник Хрисантис счел необходимым вмешаться в разговор, ведь речь шла о будущем его единственной дочери. – С тех пор, как мы получили ваше первое письмо, она читает мне Гомера.

– Она рисует карты со схемами сражений, – добавила мадам Хрисантис

– Очень хорошо. Прекрасно. – Оберманн снова взял Софию за руку. – Она вторая Афина, столь же образована, сколь прекрасна.

– Я не хочу быть богиней, Генрих.

– Жду не дождусь момента, когда привезу тебя на равнину Трои. Я покажу тебе место, где сражались Гектор и Ахилл. Дворец Приама. И стены, с которых троянские женщины смотрели, как их воины бьются с захватчиками – Агамемноном и его воинами. Это произведет на тебя впечатление, София.

– Но ведь это было так давно, Генрих…

– Для меня нет. Это вне времени. Вечно.

– Не знаю, сумею ли я заглянуть так далеко.

– Моя жена сумеет увидеть все.

Несколькими днями ранее Оберманн повел Софию во двор дома, где уже царила вечерняя прохлада, и сел рядом с ней на мраморную скамью.

– Ты должна стать моей, София. Раз я так ре шил, то не передумаю. Я непоколебим. Увидев твою фотографию, я сразу понял, что ты принадлежишь мне.

– Значит, ты выбрал меня без причины?

– Мы совершаем поступки, потому что совершаем. Объяснения не нужны. Ваши драматурги знали это. Гомер знал.

– Я думала, ты полюбил меня, потому что я женщина, которая читает Гомера.

– Частично. Вот мы и соединились. Но это еще и судьба, София. Такая же тяжкая и отчаянная, как жизнь.

Церемония состоялась в небольшой церкви Святого Георгия, позади Одос Эрму на маленькой площади. Свадебное угощение готовили слуги Хрисантисов. Они непрерывно обсуждали и сравнивали достоинства невесты и жениха. Девушки считали, что он слишком стар для Софии. Ей было двадцать пять, а герру Оберманну, должно быть, пятьдесят, нет, больше пятидесяти. Скоро он располнеет, станет носить очки с толстыми стеклами; к тому же он маленького роста, с большой круглой головой, похожей на пушечное ядро.

– Он слишком громко говорит, – заметила Мария Кармениу. – Его голос гудит по всему дому.

– На немецкий лад, – объяснил Никола Заннис. – Они сильные. Нетерпеливые.

В свою очередь высказались дворецкий и камердинер. София Хрисантис молода – некоторые даже называют ее красавицей, – но характер у нее отвратительный, как у ее матушки. Она сладка с ним, как мед Гиблы; но мужчины пророчили, что после брачной ночи это долго не продлится.

В чем все слуги были согласны, так это в том, что герр Оберманн, должно быть, заплатил за молодую жену большой выкуп. И были ему за это благодарны. В последние месяцы хозяева настолько сократили расходы, что их стало почти невозможно обманывать.

Брачный пир, разумеется, был обильным, со всеми полагающимися в таких случаях сладостями и деликатесами.

Оберманн выпил много вина и даже просил подать баварского пива, но пива не было.

Прежде чем кончилось застолье, он, вопреки всем правилам, поднялся и произнес речь. Он начал с того, что восславил красоту греческих женщин на примере мадам Хрисантис, сидящей во главе самого восхитительного стола со времен, когда Афродита пировала в окружении зефиров и нереид. Ее супруг, великий человек, гордость Национальной патриотической армии, полковник Хрисантис, который доблестно сражался с азиатами, заслуживает особых похвал; но самой высокой хвалы он заслуживает за то, что его мощные чресла породили прекраснейшую дочь.

– Не хотите ли вы поднять бокалы за юную даму, которую я имею честь называть фрау Оберманн? – Оберманн поднял бокал. – Она станет моим товарищем в полевой работе. Благодаря стараниям родителей она любит учиться. Она с раннего детства любит поэмы Гомера, и она выразила сердечное сочувствие моим целям. Когда я вернусь на равнину Трои, а я сделаю это очень скоро, со мной будет благословение, большее, чем Палладиум [1]1
  Палладиум – священная статуя-оберег, обычно изображавшая Афину-Палладу. Являлась святыней и талисманом города, в котором хранилась. (Здесь и далее примечания переводчика.)


[Закрыть], защищавший этот древний город! – Он начал читать наизусть отрывок из Илиады, в котором богиня, совоокая Афина, вселяет храбрость и надежду в грудь силача Диомеда. Язык древних греков понимала одна София. Остальные слушали Оберманна в недоуменном молчании.

Когда застолье закончилось, Оберманн неистово плясал во дворе дома Хрисантисов. София стояла вместе с другими замужними женщинами, а он подпрыгивал и взбрасывал руки, имитируя пляски турецких крестьян, которые ему доводилось наблюдать в маленьких деревушках около Трои. Он начал ужасно потеть, казалось, его лысая голова плавится в лучах вечернего солнца. Как я буду любить человека, думала София, который так плохо танцует?

В ту ночь, после того, как он и София удалились в супружескую спальню – кровать, по обычаю, была усыпана цветами, – служанка на том же этаже проснулась от какого-то воя. Она поспешила в коридор и приложила ухо к двери спальни Оберманнов. Вой прекратился. Но она услышала пение герра Оберманна и звук, похожий на топот по деревянному полу. Перекрестившись, она вернулась в свою комнату. Ей не могло прийти в голову, что это был немецкий марш.

На следующее утро за завтраком, к нескрываемому удивлению родителей, София быстро справилась с лежавшими перед ней хлебом и финиками, съела сыр и консервированный язык и даже сгрызла несколько маслин, которыми обычно пренебрегала. Раньше она именовала их «крестьянской пищей», но сейчас, кусая упругую черную кожицу, казалось, получала удовольствие. Муж ее, по обыкновению, ел торопливо, недоверчиво посматривая вокруг. Он пожирал пищу, словно опасаясь, что ее отнимут.

София в первый раз попыталась в чем-то убедить его.

– Так ты повредишь себе, Генрих. Ты слишком быстро ешь.

– Мне ничего не повредит. Я крепок. Я полон энергии. Ты знаешь еще кого-нибудь, кто плавает в море на рассвете? Или до завтрака целый час скачет верхом? – Он каждое утро рано вставал и встречал восходящее солнце, вздымая руки, приветствовал "розовоперстую зарю", "rhododaktulos eos"; затем скакал верхом к гавани Кофас и, к удивлению моряков и рыбаков, которые не считали море местом отдыха, нырял в воды залива Сароникос. – И как ты можешь давать мне советы по поводу здоровья, София? Ты пьешь слишком много кофе. Это яд для почек. У нас дети будут карликами.

– Хотите почитать "Газету"? – спросил его полковник.

– Нет. На этом варварском греческом – не хочу. Хотя погодите. Дайте посмотрю расписание движения судов.

Сразу же после свадьбы Оберманн стал менее вежлив с тещей и тестем, с женой тоже был не так одержан. Борьба была окончена. Он, как всегда, получил то, чего добивался.

Скоро стало ясно, что ему не терпится уехать. Каждое утро он просматривал расписание рейсов, находя пароходы, прибывавшие в Пирей и отплывавшие из него. Каждый день он получал телеграммы из Константинополя и Чанаккале, жадно прочитывал, потом разрывал в клочки.

К концу первой недели супружеской жизни он посетил агента пароходной компании и заказал билеты для себя и жены на пароход до Дарданелл.

Когда он сказал Софии о своем решении, она заплакала.

– Что же ты, – упрекнул он, – ведь это твоя новая жизнь.

– Я никогда раньше не уезжала из Греции, Генрих. Ты должен позволить мне несколько слезинок.

– Это совершенно естественно для женщины, признаю. Но фрау Оберманн не проливает слез.

Она взглянула на него, затем вытерла глаза.

– Ты больше не увидишь меня в слезах.

– Отлично. Теперь к делу. Мы уезжаем в понедельник утром на "Зевсе". Я взял дополнительную каюту для нашего багажа.

– Надолго мы уезжаем?

– На несколько месяцев. До декабря дожди не начнутся.

Оберманн уже рассказывал Софии о своих раскопках на Гиссарлыке. Он оставил их на попечение ассистента, русского, и с первых дней ухаживания за Софией жаждал вернуться.

– Ты спрашиваешь, почему это стало моей страстью? – сказал он ей как-то вечером. – Почему? Почему Троя считалась первым из городов? Почему она была мечтой поэтов? Почему она волнует человечество в течение трех тысячелетий? Я не знаю ответов на эти вопросы.

София довольно скоро поняла, что он не любит, когда его расспрашивают, тем не менее после нескольких бокалов вина он неизменно снабжал ее всей информацией, которая ей требовалась.

– Знаешь кипрскую поговорку, София? – спросил он ее за неделю до свадьбы. – Сын священника – внук дьявола. – Он засмеялся. – Мой отец был лютеранским священником.

– Я слышала эту поговорку.

– Это правда! Но он был не простым священником. Он рассказывал мне о троллях и эльфах. О привидениях и демонах. О сокровищах, погребенных в недрах земли.

– Ты поэтому начал раскопки?

– Нет. Я копаю ради науки, а не ради награды. Когда мне было лет шесть, он начал читать мне Гомера. Разумеется, я не понимал греческого, но полюбил музыку стиха. Я стал осознавать звучание и начертание. Таким же образом я выучил арабский язык. И французский, греческий, русский, английский.

– Ты говорил, что твой отец не получил образования.

– А как бы он мог стать священником? Это чепуха, моя милая София. Он сам выучил греческий. – Она молчала. – Поэтому я обещал ему изучать Гомера. Мне это было нетрудно. Гомер – образец чистоты. Первоисточник.

Письмо Оберманна было совершенной неожиданностью для семейства Хрисантис. Как-то раз он попросил своего афинского друга, хирурга Стефаноса, прислать фотографии знакомых молодых женщин, которые могли бы оказаться подходящими невестами. «Прошу тебя, посмотри, может быть, ты найдешь мне молодую женщину, – писал он Стефаносу, – с греческим именем и душой, в которой горит страсть к учению. Я умею судить по лицам, и первое впечатление меня никогда не обманывает».

Среди присланных Стефаносом фотографий была фотография Софии, дочери его друга-полковника, и Оберманн тут же написал ответное письмо. "София Хрисантис прекрасная женщина, с которой легко говорить, она добра и отзывчива, хорошая хозяйка, она жизнерадостна и хорошо воспитана. Я вижу в ее глазах склонность к учению и уверен, что она будет любить и уважать меня". В этом же письме он задал ряд вопросов. Каким имуществом владеет полковник Хрисантис? Сколько ему лет и сколько у него детей? Сколько мальчиков и сколько девочек? Сколько лет Софий? Какого цвета у нее волосы? Играет ли она на фортепьяно? Разговаривает ли она на каких-нибудь иностранных языках, и если да, то на каких? Знает ли она Гомера и других античных писателей? Ответы Стефаноса его вполне устроили. София владеет английским и, что еще важнее, запоем читает Гомера. Я несказанно рад, – писал Оберманн другу. – Я всегда мечтал о такой спутнице жизни. Мы поженимся не позже, чем через три месяца". Он тут же наметил поездку в Афины, чтобы встретиться с предполагаемой невестой.

В письме к ее родителям, отправленном из Константинополя, он подчеркивал, как его растрогала ее склонность к ученью. Он описывал свои раскопки в Трое и более ранние раскопки на Итаке, "известные всему цивилизованному миру". Он обещал заплатить за Софию выкуп в пятнадцать тысяч франков.

Полковнику и его жене не понадобилось много времени, чтобы согласиться, но они предусмотрительно посоветовались с Софией.

– Странное сватовство, – сказала ей мать, – но у него добрые намерения.

– Мне придется жить за границей?

– Он упоминает Париж и Лондон. У него есть дома и в том, и в другом городе. – Мать ничего не сказала о раскопках, которые в тот момент велись в Анатолии, греки считали их беззаконием и варварством. – Он влиятельный человек, София.

– Что ж, я могу научиться любить его.

– Ты должна попробовать.

В первый приезд в Афины он привез с собой маленький терракотовый арибалл для благовоний – сосуд с головой совы и золотую статуэтку.

– Вот сувениры из Трои, – сказал Оберманн Софии по-английски, прежде чем поздороваться с ее родителями, стоявшими позади нее, словно преграждая путь к отступлению. – Привет от ваших предков! – Он вытащил подарки из карманов пальто. – Я ношу их с собой. Турки обыскивают багаж, когда я сплю. Значит, вы София. – Он низко поклонился и поцеловал ей руку. – Видите это маленькое божество? Вот эти черточки обозначают волосы. Это богиня плодородия. Она ваша. Мы можем продолжать говорить по-английски? – Софию удивило его многословие и несомненное самообладание. – Я несказанно рад приветствовать вас. Я дарю вам этот арибалл как символ чистоты. Я дарю вам этот сосуд как символ верности. Берегите их. Они бесценны.

Они возвращались по улицам Афин в закрытом экипаже, но Оберманн посматривал в окно на город.

– Это термы Геры, – сказал он. – Не очень хорошо сохранились. А там я вижу руины библиотеки Перикла. Там, где сидят нищие.

София украдкой бросала на него взгляды. Пыталась понять, что он за человек, но составить четкое представление не удавалось. Он выпрыгнул из экипажа, когда остальные трое уже вышли, и захлопал в ладоши при виде дома Хрисантисов, стоявшего неподалеку от дороги в саду, где росли персиковые деревья, миндаль и груши.

– Это маленький дом, герр Оберманн, – сказала мадам Хрисантис. – Мы перестали быть важными людьми.

– Он очарователен, мадам! Прелестен! Похож на дворец Эвпейта, отца Антиноя.

В этот вечер после ужина Оберманн сидел в гостиной и курил турецкую сигарету. Он продолжал разговор с отцом Софии.

Выбирайте товар, который всегда востребован. Оливковое масло. Чай. Каждый вечер молитесь на коленях, подобно гомеровским воинам, чтобы случилась война. Будет война, будет и дефицит. Когда в Америке началась гражданская война, я скупил весь хлопок, какой сумел найти.

– У той войны был несчастливый исход.

– Ни плохой, ни хороший, полковник Война лишь благоприятная возможность. Особая благоприятная возможность. А вам известно мое полное имя, дорогая София?

– Я знаю, что должна называть вас Генрихом.

– Иоганн Людвиг Генрих Юлий Оберманн. Людвиг в честь Бетховена. Юлий в честь Цезаря. А знаете, почему Иоганн? – Она покачала головой. – В честь Иоанна Крестителя! Я предвижу будущее! Поэтому я был прекрасным коммерсантом. – Он встал и подошел к окну рядом с верандой. – И как вы представляете себе жизнь с таким человеком, моя дорогая София? Я спрашиваю вас при родителях, чтобы не было никаких недоразумений.

– Я не думаю, что вы корыстолюбивы, Генрих, если вы это имеете в виду.

– Нет. Я к этому не склонен. Какое дивное небо у вас в Афинах! Я полон решимости.

Она ощутила волну восторга. Вместе с этим человеком она пойдет вперед. Вместе с ним она будет праздновать победу.

София со странной улыбкой повернулась к матери. Мадам Хрисантис пристально посмотрела на нее и отвела взгляд.

– Вы не ответили на мой вопрос, дорогая София.

– Разве вы не видите, что я улыбаюсь? Это мой ответ.

– Очаровательный ответ. – Он быстро подошел к ней, взял ее руку и поцеловал. – Если мы продолжим в том же духе, то не разочаруем друг друга.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Оберманны отплыли из Пирея ночным рейсом, капитан «Зевса» предоставил им на краткое путешествие до Дарданелл своего слугу, но к тому времени, как молодой человек принес им кофе, Оберманн уже расхаживал по палубе, поглядывая на восток

Где моя жена? Она должна увидеть рассвет.

– Я здесь, Генрих, – раздался голос из полумрака. – И тоже хочу посмотреть рассвет.

– Я не знала раньше, что такое море. Посмотри. Посмотри сюда. – На границе моря и неба появился свет, по горизонту разлилось алое сияние. – Этот свет великолепен. А когда покажется солнечный диск, впечатление будет совсем другое. Это откровение. – Оберманн прикрыл глаза рукой от ветра. – Вот где наше будущее, София. Мы плывем к Трое.

– Мы уплываем от дома.

– Дом здесь. Со мной. Я – твой дом. Видела ли ты раньше такой цвет? Восходящее солнце на троне, утопающем в крови. – Он обернулся к слуге. – Принесите завтрак на палубу. Мы должны это отпраздновать. Какое величие]

Через несколько минут молодой человек принес тарелку с холодными крутыми яйцами. К удивлению Софии, Оберманн отправил в рот яйцо целиком. Потом взял другое.

В детстве, когда я жил в Мекленбурге, – сказал он, выпив чашку крепкого черного кофе, – я мечтал о зарытых сокровищах. В нашей деревне был невысокий холм, окруженный рвом, несомненно, доисторическое захоронение. Ты представить себе не можешь, сколько древних могил до сих пор находят по всей Европе, но это никого не волнует. У нас это зовется Hűnengrab, могильный курган.

Он редко говорил при ней по-немецки, но три дня назад обменялся несколькими фразами с какой-то немецкой парой на площади Синтагмы. Ей показалось, что это другой человек, старше и меньше ростом.

В наших легендах говорилось, что в этом холме рыцарь-разбойник похоронил в золотой колыбели свое любимое дитя. О, у нас там кругом были сокровища. За школой был пруд, и считалось, что в полночь из него выходит дева с серебряной чашей. Отец часто сетовал на бедность. А я говорил ему: "Папа, почему ты не выкопаешь золотую колыбель и серебряную чашу? Мы бы тогда были богаты". Он не говорил ни слова в ответ. Ему хотелось, чтобы мы в своей бедности сохранили эти волшебные сказки. – Софии показалось, что на глазах у него выступили слезы. Но тут он сунул в рот другое яйцо. – Я всегда считал, что отец отравил мою мать. Это шокирует тебя? Тем не менее я любил его.

София вернулась в каюту под предлогом, что ей нужно взять носовой платок, и села на узкую койку. Она смотрела в иллюминатор на расстилавшееся впереди Эгейское море, волнуемое северовосточным ветром, и понимала, что ей предстоит начать новую жизнь вместе с этим чужестранцем.

В каюту вошел Оберманн.

– Дорогая моя София, я расстроил тебя. Я не подумал. Прости меня.

– За что, Генрих?

– Не нужно вспоминать прошлое. – Он вдруг захохотал. – Как это я говорю такие вещи? Я, археолог!

Он обнял ее и в крохотном пространстве каюты стал вальсировать с ней под воображаемую музыку. Танцуя, она подумала: "Что ж, во всяком случае, с тобой не соскучишься".

Часа через два они проплыли мимо острова Хиос, и София мельком увидела побережье лежавшей к востоку Турции. Она разглядела маленькие поселения – без сомнения, рыбацкие деревушки – и даже расслышала лай собак Волнение на море не мешало ей, скорее успокаивало. Бесконечная качка убаюкивала.

– Видишь, София, вон тот залив? Видишь черную скалу? Там была прикована царевна Гесиона, отданная на съедение морскому чудовищу, насланному Нептуном. Именно там Геракл ее спас. Он насыпал там вал. – От мыса вглубь суши шел гребень горы.

– Ты веришь в эти истории, Генрих?

– Они истинны. Мы живем в трудное время. В железный век. Нам нужны эти истории. Мы должны быть благодарны, что они сохранились до наших дней. – Оберманн подошел к поручню и стал смотреть на чаек, летевших за кораблем. – Таким путем Гелла и Фрикс летели на золоторунном баране. Как я любил эту историю! Они пересекали Эгейское море, как мы сейчас, в северо-восточном направлении. Знала ли ты, что эта земля настолько благословенна? Половина всех историй мира начинается здесь. Вот почему я сюда приехал. Посмотри, как птицы, расправив крылья, ловят потоки воздуха. Геллу испугали волны внизу, под ней, и она упала с золотого руна. Воды, в которые она упала, стали называться Геллеспонтом.

– Не беспокойся, Генрих. Я не упаду.

– Ты не боишься высоты?

– Я не боюсь упасть. А ее беда была именно в этом.

– Ты переписываешь мифы собственной страны! Ты великолепна!

Неподалеку от них стоял английский священник с тростью черного дерева и жадно прислушивался к разговору.

– Неужели мне выпала удача разговаривать с герром Оберманном?

– Да.

– В прошлом году я присутствовал на вашей лекции в Берлингтон-хаусе. Это было откровение, сэр.

Священник был высокого роста и, когда говорил, наклонялся вперед. С низким звучным голосом, а какое-то глазное заболевание заставляло его беспрерывно моргать.

– В университете, герр Оберманн, я был эллинистом, но за время вашей лекции узнал о Греции больше, чем за всю прежнюю жизнь.

– О! Слышишь, София? Оказывается, его преподобие мой ученик!

– Хардинг, сэр. Десимус Хардинг.

В Обществе любителей древности в Берлингтон-хаусе Оберманн прочел три лекции о происхождении греков, которое он прослеживал до древних жителей северной Европы. Он рассказывал, как племена охотников-собирателей начали продвигаться на девственные земли Малой Азии и Анатолии, где выучились искусству земледелия. Там возникали деревни, жителей которых связывало кровное родство, эти люди производили простую керамику и плели циновки и корзины. Часть деревень, объединившись, за тысячу лет превратилась в небольшие города. Он представлял себе мир, в котором все люди отправились в долгое путешествие. Все фазы мировой истории находились в равновесии. В городах жители начинали отличаться друг от друга богатством и силой, появлялись вожди и правящие семейства, которые строили большие дома или укрепленные жилища. Через много поколений маленькие города превращались в большие.

Для Оберманна большой город был высшим достижением мира, местом назначения, к которому двигались все люди. Греческий город-государство, полис, был результатом тысячелетней борьбы и соперничества.

– Я представляю себе улицу шестого века в Афинах или Коринфе, – говорил он в Обществе любителей древности, – как улицу Парижа или Нью-Йорка! Это одна и та же цивилизация. Но простите меня. Я говорю так, словно тысяча лет может пролететь в один момент, однако археология свидетельствует о другом. Момент страха, когда драгоценности прячут под камнем, момент опасности, когда от пожара чернеют стены дома, момент смерти, когда наконечник стрелы вонзается в череп – все эти моменты обнаруживает археолог. Для людей, которые живут и страдают, существует не эта тысяча лет, а лишь краткий промежуток человеческой жизни, в течение которого редко происходит что-то значительное. – В разных концах аудитории раздалось покашливание. – Фрагменты керамики, которые я находил по всему миру, это признак обыденной человеческой жизни, которая вряд ли изменилась. Но все же как велики изменения, видимые тому, кто занимается историей древнего мира! Именно в этом задача археолога – свести воедино бесконечно большое и бесконечно малое. Каким образом недолгое размышление или тревога, исчезнувшая с лица, чуть появившись, могут быть связаны с созданием пирамиды или великой стены? В этом и заключается парадокс, джентльмены.

Десимус Хардинг, как и многие другие слушатели, решил, что Оберманн оставил в стороне вопросы религии. Но тут он начал говорить о шаманах и знахарях, и преподобный Хардинг с удовольствием следил за ходом его мысли. На секунду Хардинг вообразил себя приплясывающим в одной набедренной повязке среди своих прихожан на Брод-стрит в Оксфорде.

– Я рад нашему знакомству, преподобный Хардинг. Англичанам нравится то, что я делаю. Они относятся ко мне как к лорду! – Оберманн произнес последнюю фразу громко, имитируя английское произношение. – Вы знаете, сам мистер Гладстон приходил слушать мою лекцию о Гомере. Это был великий момент в моей жизни.

– Мистер Гладстон эрудит.

– Ну, разумеется. Он прекрасно принял мои теории. Он понимает, что я вот-вот раскрою величайшую в мире тайну. Я бы отдал пять лет жизни, чтобы поехать с вами в Трою", – сказал он мне. Услышать такие слова от премьер-министра!

– Могу себе представить. – У Хардинга на левой щеке было большое родимое пятно. София безуспешно пыталась не обращать на него внимания, но не могла удержаться и украдкой поглядывала.

– Видишь, София, там, впереди, маленький остров? Именно туда приходил Ахилл, чтобы встретиться с Поликсеной. – Оберманн обернулся к Десимусу Хардишу и положил ему руку на плечо. – Англичане уважают меня. Во Франции Трою считают мифом. Французы любят теорию и туманные рассуждения. Немцы лишены воображения. Ноги моей больше не будет в Берлине, пока я не буду стар, как Мафусаил! – Взяв священника под руку, что было тому не слишком удобно, Оберманн прошелся с ним по палубе. – Только в Англии любят Трою. Англичане верят, что она будет найдена. Они любят воинов.

– Они больше любят поэтов.

– Чепуха. Они воинственный народ. Вы пообедаете с нами, прежде чем мы сойдем на берег?

Ланч, водянистый суп и вареное мясо, был подан в узкой столовой на верхней палубе. Десимус Хардинг и чета Оберманнов сели на одном конце длинного стола. Оберманн держал в руке бутылку.

– Это, Хардинг, ваш замечательный английский светлый эль. Я всегда вожу его с собой. Лучшее средство от запоров, известное человечеству! – Священник бросил взгляд на других пассажиров. – Тридцать лет я страдал запорами, и ничего не помогало. От любой микстуры, от любого лекарства становилось только хуже, даже от знаменитой карлсбергской воды. И вдруг я нашел английский светлый эль. А вот он меня прочищает!

Хардинг прикусил губу, затем громко сглотнул. Его ужаснула мощь голоса Оберманна. Он посмотрел на Софию, и она решила, что он жалеет ее, потому что она вышла замуж за такого человека. Она глядела на море, стараясь казаться безразличной.

– Видите, Хардинг, эль называется "Настоящий". И теперь я настоящий человек! – Он наклонился к жене и смахнул частичку копоти с ее вышитого жакета. – Не так ли, фрау Оберманн?

Преподобный уставился в тарелку, на которой оставалось немного мяса и плавающий в масле pommes frites [2]2
  Картофель фри (фр.).


[Закрыть].

– Вы спрашивали меня, герр Оберманн, о Фредерике Поттле. – Обнаружив, что Десимус Хардинг – священник в Оксфорде, Оберманн забросал его вопросами о преподавателях и ученых этого университета.

– Поттл всегда был моим противником, – отозвался Оберманн. – Он бы охотно сжег меня на костре, заколол, распял, что угодно. Он наотрез отказывается верить, что гомеровская Троя находилась в Гиссарлыке, хотя это ясно любому здравомыслящему человеку.

– Дорогой сэр, Поттл совершенно безумен. – Преподобный поерзал на стуле. Такого рода разговоры он понимал и любил. – Я слышал, несколько месяцев назад его отправили в сумасшедший дом.

– Превосходно! Ему там самое место.

– Он вообразил себя паровым насосом. – Коллегам Десимус Хардинг был известен как неисправимый лгун и не заслуживающий доверия рассказчик. Но приятный низкий голос и высокий рост делали его в глазах Оберманна воплощением английского джентльмена. – Возможно, ему угрожает опасность взорваться. – Для большего эффекта Хардинг слегка растягивал слова.

– Вот что случается со всеми моими врагами. Поттл написал брошюру, из которой следует, что место действия всех гомеровских поэм – Бунар-баши. Просто невероятно! Я тут же разбил его аргументы пункт за пунктом, но он оказался настолько глуп, что прочел лекцию на эту тему. Паровой насос, говорите? – Хардинг кивнул. В действительности же Фредерик Поттл в этот момент показывал церковь Ориэл-колледжа группе юных студенток Рохэмптонского литературного института. – А теперь расскажите мне об Аспиналле. Он по-прежнему хранитель древностей?

– Ах, дорогой сэр, бедняга Аспиналл пьет. Он превратился в развалину. – Хардинг смотрел на Оберманна, глаза его блестели. – Его собираются выгнать из Эшмолина [3]3
  Музей в Оксфорде, один из старейших в Великобритании.


[Закрыть].

– Мне горько это слышать. Он разговаривал со мной относительно почетной докторской степени.

– А мне горько думать о его бедной жене. Как– то раз она нашла его лежащим на пороге дома. В бесчувственном виде.

– Выходит, брак может оказаться опасным предприятием. Как на твой взгляд, София?

Она все еще смотрела на Эгейское море, продолжая размышлять о собственном неведомом будущем. Она всегда знала, что рано или поздно выйдет замуж – этого хотели ее родители, – но представить себе не могла, что уплывет из Греции с мужем-немцем, который за столом во всеуслышание сообщает о работе своего кишечника. Теперь ей было видно, что "3евс" входит в порт, крики чаек мешались со свистом и ревом пароходных гудков.

Оберманн вскочил из-за стола и поклонился Десимусу Хардингу.

– Вы плывете в Константинополь? Замечательно. Сразу же по приезде вам следует посетить музей. Передайте от меня привет Ахмеду Недину, хранителю древностей. Он отличный парень. – Эту фразу он произнес с английским акцентом. – Пойдем, София. Надо присмотреть за багажом.

Оберманн большими шагами направился к двери узкого зала, сопровождаемый женой. Десимус Хардинг наблюдал за ними со странной победной улыбкой.