Текст книги "Падение Трои"

Автор книги: Питер Акройд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

– Простите?

– Двустворчатые ракушки. Когда-то давно на этом месте была пресная или солоноватая вода. Теперь я должен показать вам меч.

София была удивлена неожиданной и весьма удачной находкой оружия, но решила, что не станет расспрашивать об этом мужа. Не сейчас.

– Меч, дорогой профессор, – говорил Оберманн, – это символ Гомера. Ключ к истине.

– Но меч сам по себе не является доказательством войны греков с троянцами.

– Вы не должны так резко переходить к выводам.

Уильям Бранд удивился.

– Простите, сэр, но не я один резко перехожу к выводам. Безусловно…

– Вы неправильно поняли меня. Я говорю об истине не в вашем смысле, а в более широком. Какова цель жизни?

– Это глубокая тема, сэр.

– Цель жизни – научиться умирать. Это и есть великая тема Гомера. И таково значение этого меча. Сюда. Он здесь. – Они подошли к дому, где хранились находки. – Это наше святилище, профессор. Мне хотелось устроить вам большую экскурсию сразу же по приезде, но боги решили иначе. Пойдемте. – Оберманн подошел к длинному деревянному столу, где были разложены недавние находки. – Правда, красота? – Это была полоса тонкой бронзы, лежавшая на ткани, около девяти дюймов в длину и двух в ширину: меч был сильно поврежден, расслаивался, его покрывали пятна красно– коричневой и зеленоватой патины. – Я читал вашу работу об оружии, найденном в Висконсине, профессор. Топоры были из чистой меди, верно?

Бранд был удивлен, что Оберманн видел его статью, совсем недавно опубликованную в журнале "Археология древней Америки".

– Да, из меди. Я рад, что у вас такой широкий круг чтения.

– Это моя специальность. И все же вопросы остаются. Откуда троянцы брали олово для получения бронзы? И у меня есть ответ. Из Корнуолла в Англии. Его привозили купцы-финикийцы. Узнав, что в небольшом городке Мевагисси был найден ранее не встречавшийся кубок, я насторожился. Не знаю, что означает название городка. Я еще не овладел кельтским. Но, увидев изображение кубка в лондонской "Тайме", сразу узнал его. Это гомеровский кубок с двумя ручками. Между этими двумя местами, профессор, была связь, и к этому имела отношение бронза. Об этом еще никто не знает. Может быть, вас удивило, что я упомянул ваши боевые топоры из Висконсина! – Уильяма Бранда приводила в замешательство нетерпеливая, напористая манера Оберманна безостановочно говорить. – Рядом с этим мечом мы нашли остатки боевого топора. Но в нем было столько хлористой меди, что, как только я его вынул, он рассыпался на мелкие фрагменты.

– Почему вы так спешили?

– Он растворялся в земле…

– Нет. Не боевой топор. Меч. Он в таком непрочном состоянии, что на воздухе долго не просуществует.

– Я всю жизнь мечтал об этой находке, профессор Бранд. И вы спрашиваете, почему я триумфально перенес его в безопасное место? Вопрос не для такого человека, как я.

– Вы могли разрушить свидетельство, которое искали. Это неразумно.

– Неразумно? Я не разумен. Я фанатичен. Я фанатик знаний. Episteme. Ты, разумеется, понимаешь меня, София. – Она стояла в дверном проеме, не испытывая желания подойти ближе. – Сторонник научного понимания.

– Должен сказать, сэр, здесь нет ничего научного. Это поразило меня за то короткое время, что я здесь нахожусь. Вы выкопали поперек холма траншею размером с Большой каньон и собираетесь найти великий город, который вас дожидается.

Казалось, Оберманн был искренне озадачен критическими высказываниями Бранда.

– Простите, профессор. Склоняюсь перед вашим опытом. Я имею в виду Большой каньон.

В этот момент София шагнула вперед.

– Несомненно, профессору Бранду захочется осмотреть дворец Приама, Генрих.

– Еще одно, – сказал Бранд. – Мы не знаем, жил ли здесь кто-либо по имени Приам.

Оберманн потрепал Софию по щеке.

– Видишь, ты сбила профессора с толку! – затем он повернулся к Бранду. – Я буду защищать свою жену, профессор, пока Троя не провалится сквозь землю. Позвольте мне сказать вам одну вещь. Я разрешаю ей называть дворец именем Приама до тех пор, пока вы не докажете мне, что он носит другое имя. Не хотите ли выпить нашего турецкого кофе?

Вечером Бранд выразил желание изучить находки более внимательно.

– Если хотите, – ответил Оберманн. Он снял шляпу и вытер ее внутри платком. – Но я настаиваю, чтобы вы не делали записей. Большая часть этих находок еще не опубликована.

Бранд был неприятно поражен явным недоверием Оберманна.

– Но вы же не думаете, что я стану опережать…

– Я убедился, что это жесткий бизнес, профессор. Репутация для меня не имеет значения, но я не могу позволить, чтобы моя работа была обнародована раньше времени.

– Я и не думал об этом, сэр. _ – Хорошо. Пойдемте. Вот наш музей. – Это была пристройка к главному дому, где множество предметов собраны на деревянных подносах или в ящиках, стоявших на самодельном стеллаже.

Бранд принялся изучать этикетки, прикрепленные к каждому предмету, в которых подробно описывалось расположение предмета и уровень, на котором он был найден. Затем он взял один из ящиков.

– Это неправильно, мистер Оберманн.

– Простите? – Оберманн стоял рядом, напряженно и нетерпеливо наблюдая за Брандтом.

– В этом ящике два типа керамики, но помечено, что они находились на одном уровне. Эта терракотовая чаша на треноге и вот та простая крышка от сосуда. Они разделены веками, сэр.

– Керамика одинакова в Трое-2 и в Трое-5. И что из этого?

– Это невозможно.

– Не говорите мне, что возможно, а что невозможно, профессор. Если бы я придавал этому значение, я бы ничего не достиг.

– Я резкий человек, сэр. Простите, что я перебиваю вас, но это бессмыслица.

Оберманн нахмурился и посмотрел на ящик с находками.

– Теперь мне все ясно. Чашу, должно быть, смыло с более высокого слоя. Я вспоминаю, что всю ночь перед тем, как мы стали работать на этом уровне, шел дождь. Теперь понятно, в чем дело.

– Но тогда, разумеется, вы разделите керамику?

– На это нет времени.

– Вы должны…

– "Должен" неподобающее для Оберманна слово. – Казалось, он был в ярости, но вдруг смягчился. – Пусть эту работу проделают в Константинополе. Вагу них и будет чем заняться.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

На следующий день Леонид привез Уильяма Бранда из его пристанища в соседней деревне, где он только что позавтракал фасолью и черным чаем.

Ночь для Бранда прошла неспокойно. Он спал на полу, на турецком соломенном тюфяке, и вскоре обнаружил, что тюфяк кишит паразитами, теми самыми, что, как он помнил, упоминались в Библии как "ползающие по земле". Поэтому остаток ночи он провел, сидя у стены, подтянув ноги к груди и накинув на плечи одеяло. Он дал зарок, что не вернется назад, скорее будет ночевать в траншеях Гиссарлыка.

Однако, когда они ранним утром тронулись к холму, настроение Бранда улучшилось. На востоке виднелись белые камни и колонны, которых он не видел вчера вечером, когда ехал по деревне.

– На мой взгляд, – сказал Бранд вслух, – это похоже на храм.

Леонид посмотрел туда же.

– Он называется Агиос Деметриос Тепе. Стоит рядом с холмом, посвященным Святому Деметриосу. Вы совершенно правы, профессор. Колонны остались от греческого храма.

– Удивительное место. Словно живой город античного мира. Этот храм исследовали?

– У нас нет лишних людей. Кроме того, они не пойдут туда.

– Почему?

– Всем известно, что там лихорадка. К тому же считается, что он проклят.

– Здесь сохранились старинные предрассудки, да?

Леонид удивленно посмотрел на него.

– Разумеется. Вы ступаете по священной земле, профессор. Видите вон тот холм? К востоку? С тремя деревьями перед ним? Это одно из самых жутких мест. Там находится пещера, если в нее войдешь, то, как говорят местные, потеряешь свою тень.

– Я бы хотел непременно посетить это место.

– Боюсь, у вас ничего не получится. Герр Оберманн запрещает.

– Запрещает?

– Возможно, он не верит в их богов, но верит здешним людям. Он никоим образом не выступает против их верований.

– Странный способ вести дела, сэр.

– Мы живем в их мире, профессор. И должны подчиняться их законам.

– Я свободный гражданин, сэр. Я не хвастаю этим, но это факт. Неужели мистер Оберманн помешает мне отправиться туда, куда я захочу?

– Вам нужно спросить у него.

– Меня, несомненно, интересует эта пещера.

Уильям Бранд был воспитан родителями-унитариями в уважении к религиозному рационализму. Его учили, что времена чудес прошли, ему внушили ценности служения обществу, добросовестной работы, бережливости и успеха. Он спорил с друзьями относительно того, что его вера бесплодна, поскольку она воспитала в нем скромность и чувство чести, но соглашался с тем, что она не потрясает, в ней мало возвышенного и таинственного. Возвышенное и таинственное он искал, исследуя ушедшие культуры. Его влекло к далекому прошлому, к лежащим в руинах шедеврам древних цивилизаций, к таинственным символам на древних камнях.

– Как называется эта пещера? – спросил он Леонида. – У нее есть название?

– Она известна как пещера Семелы.

– Это ведь мать Вакха?

– Несчастная женщина, профессор. Когда ее любовник Юпитер предстал перед ней во всем великолепии, его небесный огонь испепелил ее.

– Но, безусловно, она не из этих мест. Она родом из Фив.

– Скорбящий сын перенес ее прах сюда. Во всяком случае, так говорят. Прах лежит в пещере. Деревенские жители называют его lagoum. Еще говорят, что если войдешь в пещеру и каким-то образом сумеешь избежать тех, кто там обитает, то окажешься на другой стороне мира, где море будет над тобой, а небо под ногами.

Когда они приблизились к холму, Бранда приветствовал Оберманн.

– Хорошо ли вам спалось, профессор? Здесь чрезвычайно успокаивающий воздух.

– Я был не один, мистер Оберманн. Меня посетили непрошенные гости.

– Простите?

– Насекомые. Мы называем их клопами.

– Мы тоже так их называем. – Оберманн рассмеялся и взял Бранда за локоть. – Неважно. Мы сейчас несравнимо выше этого. Наша высота над уровнем моря сто девять футов. Но когда-то это место было ниже. Следуйте за мной через этот ров. Я считаю, что за две тысячи лет почва вместе с наносными отложениями реки поднялась на двадцать футов. Прав ли я в своих подсчетах, профессор?

Бранд пытался выровнять дыхание после прыжков через траншею и с одного большого камня на другой.

– Вам нужно плавать в Геллеспонте, от этого объем ваших легких увеличится. Вот здесь вы можете увидеть очертания комнат во дворце и контур большой стены, окружавшей город. Какое великолепие! Древние историки утверждали, что Троя не была полностью разрушена, но оставалась населенной и никогда не переставала существовать. Я согласен с ними. Люди повинуются привычке и внутреннему чутью. Они копали древние холмы. И находили древние потайные уголки. Разве не так? Почему собакам нравится запах мочи?

– Понятия не имею.

– Это первобытный запах. Он был таким же, когда эти камни были живыми.

Бранд остановился, чтобы охватить взглядом всю территорию работ.

– В вашем последнем сообщении в Тайме", мистер Оберманн, вы упоминали башню.

– Разумеется. Вот она. Разве вы не видите, как она поднимается из земли?

– Я вижу кусок стены. Ничего более.

– Взгляните еще раз, профессор. Это башня, на которую поднялась Андромаха, услышав, что троянцам приходится туго и что ахейцы превосходят их силой.

– Я знаю этот эпизод, мистер Оберманн. Но будь я проклят, если вижу какую-нибудь башню.

– Это не так важно. У нас разное восприятие. – Он быстро повел Бранда вперед. – Вот здесь, с внешней стороны руин, я нашел большой дом, принадлежавший важному человеку, потому что пол был сделан из больших, превосходно отполированных плит красного камня.

– Возможно, дом верховного жреца?

– О, вы дали волю воображению, профессор. Поздравляю вас. Да. Верховный жрец. Тот; кто поднимался на башню, которую вы отказываетесь видеть, и приветствовал восход солнца и розовоперстую зарю. Но я копаю глубже. Мне интересно, что лежит ниже. И что я нахожу? Множество кирпича, обгоревшего и частично превратившегося в стекло! Древняя Троя! Мистер Гладстон в личном письме уверял меня, что я заслуживаю благодарности всего цивилизованного мира. И я склонен ему поверить.

– В своем сообщении вы называете это место "Троя-2". Но несомненно, судя по керамике, оно на тысячу лет старше, чем гомеровская Троя. Все предметы, которые я видел, относятся к раннему железному веку.

– А бронзовый меч?

– Он только осложнил дело. Я обдумывал эту проблему прошлой ночью. Он не мог быть с того же уровня.

– Клопы набились вам в голову, профессор. Скажите мне, вы у себя в Гарварде сейчас пользуетесь мебелью, принадлежавшей вашей бабушке?

Бранд в самом деле получил в наследство от дедушки с бабушкой дубовую скамью-ларь с высокой спинкой и обеденный стол.

– Пользуюсь.

– Значит, в вашем доме два периода? И оба, можно сказать, на одном и том же уровне.

– Но тысяча лет…

– В этих местах тысяча лет – ничто. Перемены происходят медленно. Привычки живучи. – Бранд не отвечал. – Мои суждения основываются на фактах, дорогой сэр. Если бы вы знали, сколько отсюда пришлось убрать земли, чтобы увидеть нижние уровни, вряд ли вы бы поверили, что одному человеку в течение года под силу организовать эти раскопки. Я добрался до ядра холма, профессор Бранд.

– Вокруг ядра вращается множество отдельных частиц, мистер Оберманн. Меня беспокоит, что они пропали.

– Не беспокойтесь. Беспокоиться глупо. Это уносит силы.

– Боюсь, что мы, янки, беспокойные люди. Это у нас в крови.

– Ах, так. В самом деле? Это могло бы объяснить истерику по поводу находок в заливе Мамашкауи.

Оберманн имел в виду полемику, случившуюся год назад, когда в небольшой бухте в Новой Англии были найдены остатки древнего поселения. Его датировали концом десятого века после Рождества Христова и, естественно, сочли одним из поселений коренных индейцев. Но вскоре там была найдена глиняная лампа, обнаружена заплата на деревянном корпусе корабля, стеатитовое пряслице и фибула в форме кольца из сплава меди. Две последние вещи были явно норвежского происхождения, и материал был тот же, что в вещах, найденных в Исландии и Гренландии. То, что Оберманн назвал "истерикой", было реакцией североамериканских историков, которые отказывались верить, что норвежцы или викинги высадились и обитали в Америке за много столетий до ее официального открытия Христофором Колумбом.

– Вы найдете другие поселения, – сказал Оберманн. – Я уверен. Разве ваши коллеги не читали норвежских саг?

– Да, я думаю, сейчас их изучают. Все подвергается сомнению.

– Вы прочитаете там о путешествиях в сказочную страну Винланд, полную виноградников и полей пшеницы. Между викингами и коренными жителями этих мест, которых они назвали скрелингами, случались битвы.

– Я знаю об этом. – Бранд как-то всю ночь напролет беседовал со своим коллегой по факультету истории, профессором Олбрайтом, которого попеременно шокировали, тревожили и восхищали эти новые перспективы прошлого Америки.

– Вам следует научиться верить сагам, профессор. Разве я не преподал урок вам всем? Если бы я поехал в Америку, то наверняка нашел бы длинный челн викингов! – Он посмотрел в сторону Геллеспонта. – Посоветуйте коллегам копать к востоку от поселения. Они найдут там место погребения нескольких человек.

Бранд недоуменно смотрел на него.

– Я не понимаю, как…

– Слово " mamashkaui" на языке коренных индейцев означает смертельную болезнь. Они называли так оспу, завезенную чужестранцами. Поэтому залив носит имя Мамашкауи.

– Вы поразили меня, сэр.

– Эти норвежцы жили и умерли в Америке, профессор. Они погибли от болезни, а не от руки туземцев. Оставшиеся в живых похоронили товарищей к востоку от селения, на пути восходящего солнца. – Когда он это говорил, в нескольких сотнях ярдах к востоку от залива Мамашкауи археологическая экспедиция нашла следы погребений. – Но Оберманну следует говорить только о Трое. Видите массу земли, частично съехавшей по склону? Туда мы сбрасывали мусор. Поэтому издали кажется, что холм становится все выше и выше. Сейчас он выглядит более величаво, чем когда– либо раньше. И вот что интересно. Он более чем когда-либо за свою историю напоминает крепость. Так совершенствуется его природа. Он становится тем, чем был, когда о нем писали. Но это слишком поэтично для вас, профессор. Извините меня. Это попахивает немецкой романтикой.

– Вовсе нет, мистер Оберманн. Должен признаться, что и во мне есть склонность к поэзии. Но меня смущает одна вещь.

– Да?

– В сообщении в "Тайме" вы пишете, что дворец построен на вершине горы. Между тем он расположен здесь, на северо-западном склоне.

– Читателей ваших газет необходимо воодушевить. Дать им мечту. Это все мой идеализм, профессор. Мысленным взором я вижу сияющий дворец, царящий надо всем. В книге это будет исправлено. Видите вот эти фрагменты декора из белого мрамора? Храм. Но для нас слишком поздний.

Уильяма Бранда удивляло легкомыслие Оберманна в вопросе, казавшемся ему столь важным.

Раньше ему не приходилось встречать подобных людей, и он не понимал, как вести себя. Но чувствовал, что общение с Оберманном каким-то образом прибавляет ему смелости, раскованности. Это напоминало проникновение на новую территорию, где прежние законы и привычки утрачивают силу.

– Я подумал вчера вечером, сэр, что вы рассказали еще одну небылицу.

– Небылицу?

– Ну да, вымысел. Фантазию.

– Вы переоцениваете мою изобретательность, профессор.

– Вы утверждали в Тайме", что нашли статуэтку и кольца, спрятанные в стене дворца. Вы предполагали, что их спрятали во время штурма здания.

– И что из этого?

– Насколько я помню, эти предметы нашли на разных уровнях. Так написано и на этикетках. Они не могли быть спрятаны в одно время.

– История важнее, профессор. Меня сюда привели истории. Что было бы с миром, если бы историй не было?

– Но вы объединили две находки. Ваша история неистинна.

– Что такое истина?

– Я не могу ответить на этот вопрос. Но я знаю, что такое ложь.

– Вы становитесь смешны. В моей истории, как вы ее называете, запечатлена сущность Трои. Находки сами по себе, изолированно, не представляют для меня интереса.

– В этом мы различаемся.

– И будем различаться впредь. Я здесь для того, чтобы воссоздать Трою, а не свести ее суть к куче костей и пыли. Теперь, если позволите, я займусь организацией сегодняшних раскопок

Оберманн отошел, стуча палкой по земле, и София заметила, что он с особой тщательностью подводит карманные часы.

София подошла к мужу.

– Наш американский друг, – сказал Оберманн, – нервничает. Он подавлен, словно какая– нибудь истеричка. Изводит себя из-за мелочей. Газетная статья! Клопы!

– Ты сердишься, Генрих. – Она смотрела на мужа с беспристрастным интересом.

– Ему безразличны эти места.

– О, ты ошибаешься. Леонид рассказывал, что профессор Бранд хочет посетить пещеру Семелы.

– Да? В самом деле? – Он обернулся и посмотрел на Бранда. – А ему рассказали историю пещеры?

– Леонид рассказал.

– И он не испугался?

– Во всяком случае, это его не поколебало.

– Неужели? – Оберманн улыбнулся. – Тогда нам придется дать ему лошадь. Никто не повезет его туда.

– Разве разумно отпускать его одного, Генрих?

– Профессор Бранд рассудительный человек.

– Он не боится. Там, де нет страха, нет ничего страшного.

– Я бы охотно поехала с ним.

– Нет! Я категорически запрещаю тебе! Absolument pas! [14]14
  Здесь: Ни в коем случае! (фр.).


[Закрыть]– Ее удивила яростная реакция мужа. – Это говорит моя любовь и преданность тебе, София. Ты – дитя Греции. Возможно, ты не осознаешь этого, но ты полна суеверий. Американцу нечего терять. Нечего приобрести, но и нечего терять.

Разумеется, она послушается. Мать учила ее, что жена повинуется мелким требованиям мужа, чтобы иметь возможность руководить им в более важных делах. Но София считала, что нашла лучший способ. Она усвоила, что, если относиться к обязанностям с энтузиазмом, они перестают быть обременительными. Вот почему она погрузилась в Гомера, вот почему она гордилась своими раскопками. Из Софии Хрисантис она превратилась в фрау Оберманн. Разве не это означало быть замужем?

– Но я могу проводить его туда, правда, Генрих? От этого не может быть никакого вреда.

– Держись подальше от пещеры, София. Люди не могут так бояться этого места без всякого основания.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

В этот же день ближе к вечеру Бранд в сопровождении Софии ехал по равнине в восточном направлении.

– На этом плоскогорье, – сказала она, – разводят лошадей.

– И троянцы были своими успехами в этой области, правда?

– Да, причем они использовали те же земли. Мы ничего здесь не нашли. Ни кирпичей, ни фрагментов керамики. Везде просто почва, как тогда, так и сейчас.

– В вашем голосе слышится музыка. Как у певца.

– Правда?

– Вам никто не говорил этого раньше?

– Даже намеком, профессор. – Она засмеялась. – Я ведь совершенно не умею петь.

– Мне кажется, вы не привыкли к комплиментам.

– Я их не заслуживаю.

– Напротив. Вы заслуживаете всех комплиментов мира.

– А теперь вы мне льстите.

– Как говорят у нас в Америке, хорошо было бы вернуться в дом, где вы меня ждете. – София молчала. – Простите. Я слишком далеко зашел.

– Видите впереди гряду холмов?

– Пещера там, не так ли?

– Там ничего не растет. Говорят, что ветки деревьев, протянувшиеся в том направлении, отсыхают.

– Очень интересно.

– Действительно, оченьинтересно, профессор. Мне хотелось бы пойти с вами, но муж…

– На вашего мужа слишком действуют легенды, миссис Оберманн. Вы верите в привидения или во что-либо подобное?

– Не верю. – Она произнесла это очень медленно, потом, поколебавшись, добавила, глядя на вход в пещеру, к которой они приближались. – Но думаю, что боюсь их. Я не должна ехать дальше, профессор. Я подожду вас здесь.

Бранд пришпорил коня. Когда он приблизился к пещере, конь поднялся на дыбы, возможно, испугавшись змеи. Но Браун что-то пошептал коню и огладил его.

Привязав коня к скале, Бранд пошел вперед. У входа он остановился и зажег взятый с собой фонарь. Затем вошел в пещеру.

Там было не так холодно, как он представлял себе, и откуда-то изнутри шел поток воздуха. Пол был гладкий, на нем в пыли валялось несколько камешков. Сверху нависали скалы, которые цветом и структурой, казалось, не отличались от пыли, но были твердыми и странным образом перекрученными. Не пахло ни сыростью, ни гнилью, но ощущалась легкая затхлость, и Бранду вспомнилось, как однажды он открыл гардероб в отцовской спальне и вдохнул запах висевших там сюртуков и пальто. Не доносилось ни единого звука, слой пыли у входа в пещеру был настолько толст, что заглушал шаги. Скалы преграждали путь любому шуму, идущему снаружи, ему больше не было слышно, как конь бьет копытом.

Он поднял фонарь, но свет, казалось, проникал недалеко, впереди Бранд видел переливающуюся радужную игру отливавшего жемчужным блеском света, и больше ничего. Он все еще ощущал дуновение воздуха из какого-то отверстия или щели, но ему показалось, что стало теплее, – возможно, от возбуждения. Или это просто был неподвижный сухой воздух пещеры? Бранд крикнул: "Эй!" Эха не было. Он повернулся, чтобы посмотреть назад, но, должно быть, яркий огонь фонаря помешал ему увидеть вход и дневной свет. Он сделал широкий шаг, споткнулся и упал лицом вперед. Фонарь бешено закачался в его руке, и на мгновение ему показалось, будто его тень прошла вперед него, остановилась и обернулась.

София ждала около получаса. С Эгейского моря дул влажный ветер, неся на равнину свежесть, предвещая путешествия и расставания, и София радовалась этому.

Из пещеры появился профессор Бранд. Он держался прямо и шел очень медленно. Прошел мимо коня, который с любопытством на него глядел, но не сделал ни знака, ни жеста. Бранд держал голову склоненной набок, словно поранил шею, и по мере того, как он подходил, София увидела, что он пристально смотрит вперед. Чтхнго было не так Лицо Бранда казалось серым.

– Я должен ехать домой, – сказал он, приблизившись к Софии, не глядя на нее.

– Вы простудились в пещере, профессор. Это нездоровое место.

– Домой.

Подойдя к привязанному коню Бранда, София бросила быстрый взгляд в пещеру. Там было очень светло, и она догадалась, что сквозь какую-то щель в скалах туда пробиваются солнечные лучи. Она подвела к Бранду коня. Профессор так и стоял, скривив шею.

Софии с трудом удалось посадить профессора на коня, и теперь он, согнувшись, сидел в седле. Затем она села на свою лошадь и, держа в одной руке поводья коня Бранда, а в другой своей лошади, вернулась в деревню, где Бранд ночевал прошлой ночью. По счастью, там оказался Леонид, покупавший муку в мешках, и София окликнула его.

Он поспешил к ним.

– Наверное, профессор подхватил в пещере какую-то болезнь, – сказала она. – Может быть, лихорадку.

Они сняли Бранда с коня и наполовину внесли, наполовину втащили в деревенский дом. Сидевшие в тихом садике три женщины извлекали се мена из лежащих перед ними коробочек кунжута. Леонид объяснил им, что профессора нужно уложить в постель, потому что он заболел. Он ни словом не упомянул ни lagoum, ни пещеру Семелы.

Женщины тут же встали, опасаясь лихорадки, которая часто свирепствовала в этих местах. Но, увидев американца, которого София вела к его жалкой постели, они сразу заметили, что у него нет ни жара, ни испарины. Он был бледен, глаза и губы посерели. Женщины повернулись и, не оглядываясь, тут же покинули дом.

И мужчины после работы не вернулись домой, а остались у родственников на другом конце деревни.

София просидела у постели больного остаток дня и вечер. Бранд лежал на соломенном тюфяке, дыша медленно, с трудом. Глаза были открыты, но он ничего не видел. Похоже было, что он глубоко задумался. На закате солнца он повернулся к Софии и, казалось, посмотрел не нее.

– Танцоры, – произнес он.

Оберманн, узнав о случившемся от Леонида, пришел через несколько минут. Он подошел к постели и посмотрел на Бранда.

– В нем нет сил, – сказал он. – От него осталась одна тень. Ты не нарушила моего запрета, София?

– Я не входила туда.

– Видишь, что получается, когда мы идем против воли богов? – Оберманн наклонился и пощупал пульс Бранда. – Нет смысла давать ему хинин. Это не лихорадка. Опий ему тоже не нужен. У него нет болей. Видишь, его лицо теряет очертания? Он возвращается.

– В Америку?

– Нет; нет, София. Это слишком короткое путешествие. Он возвращается к своим началам. – Оберманн встал на колени и осмотрел тюфяк – Так я и думал, – сказал он. – Даже клопы исчезли. – Он вышел из дома и постоял родом с Леонидом, глядя на темнеющую равнину. – Мы ничего не можем поделать, Телемак. Это сильнее нас

– Он поправится?

– Разумеется нет. Ты должен телеграфировать американскому консулу. Бранда нужно забрать в Константинополь. Мы не можем держать его здесь. Это погубит нашу работу. Деревенские уже в страхе. Я пообещал им денег, но он не должен оставаться здесь долго. – Оберманн вернулся в дом. – София, ты, как богиня на надгробном памятнике. Прекрасная, словно из мрамора.

– Генрих!

– Прости. Нельзя говорить о красоте при таких обстоятельствах. – Он подошел к Бранду и снова посмотрел на него. Глаза Бранда были открыты, дыхание казалось мерным. – Он готов. Ты хочешь остаться при нем до утра?

– Конечно.

– Ты и вправду богиня.

– Если бы я была богиней, я бы сумела помочь ему.

– Ты не думаешь о себе, София. Меня это восхищает. Так и должно быть. Ручаюсь, ты вне опасности. Это не заразно.

– Но что это?

– Это болезнь. Но не болезнь тела. Больше я ничего не знаю. Тебе надо спросить турецкого муллу.

– Единственное слово, которое он произнес, было "танцоры".

– Танцоры? Эту равнину называют танцующей, когда ветер колышет пшеницу.

– Думаешь, он имел в виду это?

– Еще танцоры сопровождали богов, когда те посещали смертных. Но кто может постичь чужой разум, когда он в таком состоянии?

– Значит, ты считаешь…

Он вывел ее за дверь и прошептал.

– Профессор Бранд не выживет. Но это только мое мнение. Я буду рад ошибиться.

София просидела рядом с Уильямом Брандом вечер и ночь. Ее радовала тишина, которой так недоставало в первые месяцы замужества.

Погрузившись в тишину, София время от времени поглядывала на Бранда и даже брала за руку. Ей казалось, что он спит, хотя глаза его оставались открытыми. Если смерть такова, думала она, то мне нечего бояться. Но как знать? Она слышала о чарах, которые можно навести на человека, и действие их будет продолжаться несколько дней, а то и недель. Ей доводилось слышать странные истории о людях, которые после того, как их сочли мертвыми, приходили в себя. Затем она снова позволяла себе погрузиться в тишину.

– На самом деле я не люблю его, – сказала она наконец. – Но восхищаюсь им. – Она опять замолчала. – Он необыкновенный человек. – Снова молчание. – Вы были правы, когда подвергали сомнению то, что он говорил. То, что он говорит, нужно подвергать сомнению. Он собьется с любого пути, если его не поправлять. Восторг и энтузиазм вдохновляют его на удивительные вещи. Если бы вы спросили его о мече, не знаю, как бы он вам ответил. Это загадка. Не хочу об этом думать. Муж фрау Оберманн должен быть выше подозрений! – Она засмеялась. – Вы спрашивали, почему я вышла за нега У меня не было выбора. За меня решила мать. Но это не так плохо. Исчезли сомнения и неуверенность. Я могу жить собственной жизнью, не дожидаясь этого годами. Я сказала "Своей собственной жизнью". Но разве это моя жизнь? Я не думала, что она будет такой. – София замолчала и спрятала правую руку Бранда под одеяло. Рука оказалась удивительно легкой. – Приехав сюда, я была в растерянности. Что у меня общего с Троей? Но тут мсье Лино рассказал мне о богах – ох, простите меня. – Она взглянула в лицо Бранда, оно оставалось спокойным и неподвижным. – Спасение было в работе. В действии. Мой муж называет это предначертанием судьбы. Не уверена, что он прав. Мне не кажется, что это моя судьба. Я узнаю ее, когда она придет. Но это не она. – Вздохнув, София подошла к двери и попыталась разглядеть в ночи контуры диких олив, растущих на каменистой почве внизу. Но увидела лишь темноту. – Я сказала ему, что пока не хочу иметь детей. Считается, что жена-гречанка не должна так говорить. Но он согласился. Он сам очень похож на ребенка, вам не кажется? Он не терпит соперников. Представьте, как я удивилась, когда как-то вечером муж пришел в нашу спальню, встал на колени передо мной, уткнулся головой мне в колени и разрыдался! Совершенно неожиданно. Потом ушел. – София отошла от окна и вернулась на свое место у постели. – Не думаю, что у меня когда-либо будут дети. Так я считаю. Конечно, он старше меня. Намного старше. Но это не имеет для меня значения. Он раньше был женат. Я не знала об этом до приезда сюда. – София крутила на пальце обручальное кольцо. – Я знаю, многие считают моего мужа сумасшедшим. Я вижу по их лицам. Но Генрих не сумасшедший. Воображение делает его сильным, но не безумным. Он может быть очень трудным, это правда, и он говорит жестокие вещи. Но он не замечает, что говорит. Говорит от избытка чувств. – Она разжала руку и принялась ее рассматривать. – Подумать только, грязь под ногтями. Земля Трои. Иногда мне кажется, что я никогда от нее не избавлюсь! Мы все попали под ее власть, так в корне меняется жизнь после катастрофы. Да, Троя повлияла на меня больше, чем замужество. Могу сказать это с уверенностью. – София принялась изучать свою ладонь. – Слышите, ветер набирает силу? Благодаря ему я чувствую себя жительницей древнего мира. Вам слышно? Если вы хоть что-нибудь слышите, то это ветер. – Бранд не подал никакого знака, глаза его, как и прежде, были открыты. Она наклонилась и поймала его взгляд, но в нем не было узнавания.