Текст книги "Смертельная поездка"

Автор книги: Пи Джей Трейси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

11

В начале седьмого Холлоран опять набрал номер сотового телефона Грейс Макбрайд и опять услышал монотонный, записанный на пленку голос, советующий ему оставить сообщение. Так как он уже оставил три, то решил, что еще одним он, возможно, перейдет границу между срочной надобностью и грубостью, – а грубость – это не то, с чего стоит начинать, когда просишь об услуге.

Он твердил себе, что его настойчивость не выходит за рамки, определенные его профессиональной деятельностью. Он убеждал себя, что программа распознавания лиц нужна им для опознания найденных в карьере трупов и если он хотел сегодня привезти в Грин-Бэй их фотографии, то ему нужно отправиться в путь, пока не стемнело. Но едва слышный голос у него в голове все спрашивал, не связано ли его служебное рвение с женщиной по имени Шарон Мюллер и возможностью увидеть ее. Холлоран просто ненавидел такие едва слышные голоса.

Бонар вошел в кабинет, когда он вешал трубку.

– Взгляни-ка сюда, – сказал Бонар, убрал руки назад и повернулся в профиль.

– А что такое?

– Ну брось ты. Ну ты же видишь, что я истощен. Я таю прямо у тебя на глазах.

– Да? Тогда прими мои поздравления. Ты забеременел.

Бонар опустил голову и поглядел на свой живот.

– Пухну от голода. И к тому же, если мы не двинемся прямо сейчас, у них кончится фирменное блюдо.

– А какое у них фирменное блюдо?

– Жареный куриный стейк в молочной подливе.

Холлоран вздохнул и отъехал в кресле от стола.

– Да, это я люблю.

– А кто не любит? – Бонар схватил телефон и набрал номер, который он запомнил давным-давно. – Шерил? Это Бонар. Поставь-ка на заднюю конфорку пару порций вашего фирменного блюда и храни их как зеницу ока, хорошо? – Он повесил трубку и нахмурился. – Слушай, а ты никогда не задумывался, что это смешно, что старуху зовут Шерил? Ей бы больше пошло Эмма, или Виолетта, или еще как.

Холлоран вставил в пистолет обойму и сунул его в кобуру на поясе.

– Не задумывался. А сколько ей лет?

– Семьдесят три. Черт, Майк, ты видишь ее почти каждый день, с тех пор как ходить начал. Как ты можешь не знать, сколько ей лет?

– Может, мне просто никогда не хватало наглости спросить.

– Женщину совсем не обязательно о чем-нибудь спрашивать. Достаточно просто послушать – а ты именно в этом не силен. Это твоя проблема, понимаешь?

Холлоран достал сигареты из ящика стола и задвинул его чуть сильнее, чем требовалось.

– Нет у меня никаких проблем!

– У тебя их множество. Женщины просто вверху списка. Ты даже не можешь сделать так, чтобы Грейс Макбрайд тебе перезвонила, а ведь у нее еще не было возможности узнать тебя настолько, чтобы возненавидеть.

Холлоран пропустил шпильку мимо ушей.

– Я собираюсь просто отвезти фотографии в Грин-Бэй – пусть они ее там подождут.

– А почему бы не отправить их факсом?

– Магоцци говорит, что с оригинальным изображением программа работает лучше, а я хочу использовать эту возможность по максимуму. Я так полагаю, из Уосо ничего не слышно по поводу вскрытия?

– Слышно, но новости тебе не понравятся. Патологоанатом позвонил мне полчаса назад. Сегодня днем он получил три тела и начал готовить их к вскрытию, как вдруг к нему чуть не на лошадях вломились федералы, взяли тела и ускакали с ними в сторону заката.

– Они забрали наши тела?

Бонар кивнул:

– Забрали.

– Они не могли этого сделать.

– Могли, потому что сделали.

– И когда ты собирался мне об этом рассказать?

Бонар пожал плечами:

– Сразу после ужина. Зачем портить трапезу рассказом о неприятностях, с которыми ты все равно ничего не можешь сделать?

Холлоран схватил телефон и начал тыкать в кнопки.

– Черт побери, Бонар, думаешь, я это так оставлю? Сейчас я задам несколько вопросов, и если не получу на них четких ответов…

– Я уже им звонил.

– Кому?

– Да всем, кому ты сам сейчас будешь звонить. И я уже задал те вопросы, которые ты сам собираешься задать. За это ты мне и платишь, не забыл?

Раздражение Холлорана не улеглось, но он положил трубку.

– Так, значит. Ну ладно, тогда отвечать будешь ты. Начни с того, кто разрешил федералам забрать тела из висконсинской патологоанатомической лаборатории.

Бонар горестно вздохнул и сел.

– Федеральный судья, подписавший ордер, – вот кто. Похоже, кто-то все же обратил внимание на отпечатки пальцев, которые мы послали в Милуоки.

– А что они сказали патологоанатому?

– Да ничего. Шлепнули на стол ордер и заявили, что дело переходит под юрисдикцию ФБР, – война окончена, все свободны. Он вообще их не ждал. Они не предупредили даже начальника лаборатории – просто ввалились, будто на тур вальса.

– Интересно, к чему такая спешка?

– Я задался этим же вопросом, поэтому, когда патологоанатом отключился, звякнул в Милуоки и следующие пятнадцать минут провел в разговорах со всеми мальчиками на побегушках, случившимися в их благословенной конторе, – и не узнал ровно ничего, кроме того, что каждый, кто хоть сколько-нибудь в курсе дела, недавно вышел из здания, или уехал из города, или просто отсутствует. Они меня столько кругов заставили сделать, что у меня до сих пор голова кружится.

– Хваленое межведомственное сотрудничество.

Бонар свирепо кивнул.

– Они сказали, чтобы я позвонил в понедельник.

– Понятно. Как будто за выходные что-нибудь изменится. Черт, это такое свинство. Если это как-то связано с федеральным преступлением – ладно, ничего страшного, – но ведь они могли по крайней мере позвонить и предупредить.

– Так что будешь делать? Нас тут, похоже, связали по рукам и ногам.

– И даже больше – еще и рот и уши заклеили. Но все равно было бы здорово выяснить, что вообще происходит, и, если повезет, утереть фэбээровцам нос с этим делом.

– Да уж. – Бонар устремил задумчивый взгляд на пастбище за окном. – Вот Шарон, например, наверняка может все выяснить за пять минут, если бы ты проглотил свою гордость и позвонил ей.

Холлоран постарался сохранить нейтральное, непроницаемое выражение лица, но глаза Бонара словно надвинулись на него, – Бонар редко прибегал к такому взгляду, но, когда прибегал, Холлорану казалось, что его просвечивают рентгеновскими лучами.

Просканировав Холлорана, Бонар хитро улыбнулся и сказал:

– Значит, ты попытался с ней связаться.

Холлоран спрятался за небрежным тоном:

– Ну да, звонил пару раз. Когда не смог дозвониться до Грейс, подумал, что, возможно, удастся связаться с ней через Шарон.

– Тебе не обязательно передо мной оправдываться.

Холлоран раздраженно схватился за телефон.

– Прекрати читать мои мысли. Это меня пугает.

– Чего там читать – ты же просто открытая книга. Куда ты звонишь?

– В Грин-Бэй.

Мохнатые брови Бонара поползли вверх.

– Хочешь оторвать Шарон от работы?

– Да.

– Слушай, извини, конечно, но сначала ты угрожаешь ее уволить, а потом хочешь просить об одолжении?

– Именно так.

– Интересное кино. Слушай, а ты знаешь, что, если куриный стейк слишком долго лежит в подливке, панировка перестает хрустеть и делается невкусной?

Холлоран едва сдержал улыбку.

– Да, знаю.

У старшего детектива в Грин-Бэй оказался хриплый, но довольно мелодичный голос, скорее подходящий для блюзового певца, чем для полицейского. В его скороговорке Холлоран уловил остатки выговора, распространенного на Восточном побережье. Детектив Юстин отнесся к нему с пониманием, но у него самого все шло наперекосяк, – и его можно было понять.

– Нет, сэр, они не звонили и не берут мобильные телефоны, и они должны были приехать два часа назад. Мисс Мюллер сказала: в четыре часа плюс-минус несколько минут, – а сейчас уже больше шести. Не поймите меня неправильно: они оказывают нам услугу, совершенно безвозмездно, и я не жалуюсь, но у меня тут четыре детектива с трех часов околачиваются, и я уже подсчитываю, сколько им начислить за сверхурочные часы, – понимаете? А эта сверхурочная математика – она как налоговый аудит, никогда не получается так, как задумал.

Холлоран понятия не имел, что такое налоговый аудит, и поэтому не понял аналогии, но общая мысль и так была ясна.

– Я был бы вам очень признателен, если бы вы передали агенту Мюллер – когда она объявится, – что я просил, чтобы она перезвонила мне как можно скорее. Я не отниму у нее много времени, но дело очень срочное.

– Эти женщины сегодня нарасхват.

– Что вы имеете в виду?

– Мы с вами не единственные, кто их разыскивает. Мне уже звонили из Миннеаполиса.

– А! Он представился?

– Да, серьезный парень, сказал, что его зовут Харлей Дэвидсон, – представляете? – а когда я ему сказал, что они еще не приехали, он вспылил и стал рассказывать, как мне выполнять свою работу. Объявить машину в розыск, позвонить в дорожный патруль – ну, всякое такое. И это все происходило, когда они опаздывали всего на час. Черт, если я буду бить тревогу каждый раз, когда кто-нибудь будет задерживаться на час, моего четырнадцатилетнего сына будут разыскивать непрерывно – понимаете? Этот парень слишком уж нажимал. Я думаю, это какой-нибудь ревнивый дружок одной из них – как вы считаете?

Холлоран улыбнулся:

– Вообще-то он деловой партнер обеих женщин, которые едут с Шарон Мюллер.

– Вы имеете в виду тех безмерно щедрых женщин, жертвующих своим временем, чтобы привезти программу и помочь мне выбраться из тупика с этими убийствами?

– Да.

– Ух ты. Наверное, мне стоит перед ним извиниться. Можно задать вам вопрос?

– Конечно – задавайте.

– Ну, я так понимаю, эта программа стоит кучу денег, – почему они ее просто так отдают? Может, я чего не понимаю, но мне кажется, что всякая филантропия заканчивается, когда за цифрой идет столько нулей.

– Насколько я знаю, все совладельцы этой фирмы заработали большие деньги на разработке программ, но из-за одной из их игр погибло много людей.

Детектив Юстин понимающе хмыкнул и сказал:

– Дело «Манкиренч». Октябрь прошлого года.

– Да.

– Так, значит, это что-то вроде епитимьи?

– Может быть. Черт, я не знаю. Может, они и так делились бы этой программой. Они все очень хорошие люди.

– Что ж, это хорошо. Я передам агенту Мюллер, что вы просили перезвонить.

Пока Холлоран разговаривал с детективом Юстином, зазвонил второй телефон – трубку взял Бонар. Приняв звонок, он мрачно посмотрел на Холлорана:

– Это из диспетчерской. Пропала Гретхен Вандервайт.

– Пирожница?

– Да. Утром она повезла на Бобровое озеро свадебный торт. По дороге заехала в аптеку, чтобы забрать инсулин для Эрни. Должна была вернуться задолго до того времени, когда Эрни нужно делать следующий укол. Уже на час опаздывает.

– А Эрни еще водит машину?

– Нет. Он теперь слепой как крот. Док Хэнсон уже едет к нему, чтобы вколоть инсулин. В диспетчерской связались с семьей невесты. Гретхен к ним не приезжала. Они там в полном расстройстве. Жениху с невестой пришлось сниматься на фоне торта-бизе, купленного в гастрономе. Невеста на каждой фотографии в слезах.

Гретхен Вандервайт начала печь торты примерно тогда, когда в Грин-Бэй открылся первый «Макдоналдс». Ей понравился у них щит, показывающий количество проданных бургеров, и она поставила такой же у себя перед домом. Поначалу все смеялись над этой затеей, но со временем она продала столько тортов, что маленького щита стало не хватать, и Эрни пришлось заказать другой, побольше. В последний раз, когда Холлоран проезжал мимо их фермы, на нем значилась цифра в четыре с чем-то тысячи, и, насколько он знал, Гретхен еще ни разу в жизни не пропустила ни единой доставки.

– Надо этим заняться, Бонар, – сказал он.

– Знаю. – Бонар уже щелкал кнопками телефона. – Я уговорю Шерил привезти нам еду сюда, тогда ты сможешь перекусить перед тем, как отправишься в Грин-Бэй.

– С этим пока еще не ясно. Они еще не приехали.

Бонар поднял глаза:

– Что ты имеешь в виду?

– Только то, что сказал. Они еще не приехали и не позвонили. Они опаздывают на два часа.

Пальцы Бонара застыли над кнопками.

– На Шарон это не похоже. Эта женщина приедет заранее на собственную казнь.

– Очевидно, на Грейс и Энни это тоже не похоже. Некоторое время назад им звонил Харлей Дэвидсон – он с ума сходит от волнения, даже поцапался с детективом, с которым разговаривал.

Бонар нажал на клавишу разъединения и застыл, вытянув губы. Его нахмуренные брови закрывали глаза, словно мохнатые шоры.

– У тебя есть номер Дэвидсона? Может, Грейс за это время отзвонилась – насколько я понимаю, они друг за друга держатся.

– Нет. Но его, скорее всего, можно достать через Магоцци. – Холлоран поднял трубку. Ему пришло в голову, что он столько раз звонил миннеаполисскому детективу только в дни расследования дела «Манкиренч». Что-то в этом было тревожное.

Увидев на экране телефона междугородний код Висконсина, Магоцци чуть не сломал пальцем клавишу приема вызова. Сказать, что он был страшно разочарован, услышав на другом конце линии голос Холлорана, а не Грейс, – значит не сказать ничего – его успокаивало только то, что он все равно собирался связаться с шерифом и тот опередил его всего на несколько минут.

Повесив через десять минут трубку, он почувствовал себя раненым оленем, осаждаемым стаей волков. Еще во время разговора Родраннер и Харлей толкали его с двух сторон, стараясь услышать, что говорит Холлоран, причем Харлей обдавал его запахом пива, а Родраннер – лайма, что было несколько необычно, хотя Магоцци уже перестал удивляться чему бы то ни было, когда дело касалось этого странного, так и не выросшего мужчины с мозгом суперкомпьютера. Он вспомнил, что в последнее время рацион Родраннера состоит исключительно из цитрусовых. Джино смотрел на все это из большого кожаного офисного кресла, а Чарли сидел у его ног и не сводил с него обожающего взгляда – идеальный портрет английского джентльмена и его верной собаки, только без смокинга и развешанных по стенам охотничьих трофеев.

– Ну ладно, Холлоран только что звонил в Грин-Бэй. Они еще не приехали. Но это вы, наверное, и так поняли.

– Да, это мы и так поняли, – нетерпеливо сказал Харлей. – Переходи к тому месту, где ты спросил, может ли он нам помочь, а потом долго молчал.

– Он сказал, что сделает все, что в его силах.

– А что в его силах? – спросил Родраннер.

– Как можно скорее объявить розыск на «ровер» в пределах штата, сделать несколько личных звонков в участки тех округов, которые они проезжали, и попросить о дополнительном патрулировании: больше глаз – больше проку. Я так понимаю, у них там крепкий союз шерифов – он говорит, что все они должны ему за какую-либо услугу. – Он медленно встал, будто не совсем был уверен, что ноги его удержат, и взглянул на Джино: – Не хочешь присоединиться?

– Дай мне секунду. – Джино погладил Чарли по голове, достал из кармана сотовый телефон и нажал одну кнопку. – Анджела, это я. Господи, что там за шум? Да? Ну, это меня не удивляет. Я уже давно понял, что этот ребенок – сатанинское отродье. Слушай, тут такое дело, я, скорее всего, сегодня домой не приду. Помнишь тот стрип-клуб в Маршфилде, куда ты мне никогда не разрешаешь заехать? Черт, нет, это не рейд, мы просто хотим выпить и посмотреть пару номеров… Разумеется, я буду осторожен – Магоцци говорит, все женщины там танцуют за стеклом. – Джино нажал кнопку отбоя, в последний раз потрепал Чарли между ушами и вытолкнул себя из кресла.

Родраннер с Харлеем уставились на Джино.

– Ты собираешься в стрип-клуб в Маршфилде? – спросил Харлей.

Джино закатил глаза:

– Господи, нет, конечно. Мы едем в Висконсин искать Грейс, Энни и Шарон.

– Вот, значит, как?

– Именно так.

Магоцци уже был на полпути к лифту, когда его нагнал Джино.

– Джино, я, может, чего-то не понимаю…

– Может, и не понимаешь.

– Ты говорил с Анджелой раньше, верно?

– Ну да. Позвонил ей сразу после того, как Родраннер обрисовал мне ситуацию. Я сразу понял, что ты туда направишься.

– И что она сказала?

– Спросила, почему мы еще не в дороге.

Магоцци улыбнулся:

– Люблю Анджелу.

– Я тоже.

– Мы даже не знаем, по какой дороге они ехали.

Джино пожал плечами:

– Мы же детективы. Выясним.

Возле лифта их догнали Харлей с Родраннером.

– Можем поехать вместе в нашей громадине, – сказал Харлей.

– Но ведь нам нужна будет полицейская радиостанция, чтобы… – начал Джино.

Харлей добродушно хлопнул его по плечу – Джино пошатнулся.

– Друг мой, у нас в автобусе больше средств связи, чем ты видел за всю свою жизнь. Наши приемопередатчики могут работать на полицейском диапазоне частот или на любом другом, какой тебе нужен. Можешь вызвать космическую станцию, если хочешь.

Джино вскинул брови:

– Без дураков?

– Без дураков. К тому же нам могут пригодиться компьютеры.

Они набились в лифт, как селедки в бочку, и Джино забеспокоился:

– Слушай, а какая максимальная нагрузка у этого лифта?

– Если б я знал, – ответил Харлей и нажал на кнопку.

12

Сумерки выщелочили из Фор-Корнерса весь цвет. Безмолвный и бездвижный, город лежал в темнеющем полусвете, как старая черно-белая фотография. Улица была пуста, здания начали исчезать в источаемом ими самими мраке, а тишина была абсолютной.

В доме на задворках кафе, в ванной комнате, Энни повернула кран на какую-то долю дюйма и вымыла руки под тонкой струйкой воды. Грейс сказала, что они должны быть очень осторожны. Один раз насос уже включился – когда они мыли руки после дохлой собаки, – и в мертвой тишине это прозвучало как взрыв. Если они расходуют слишком много воды, он снова включится. Энни нахмурилась, припоминая долгий список того, о чем их предупреждала Грейс, – там были такие вещи, которые Энни в жизни не пришли бы в голову.

Она наклонилась над раковиной и плеснула холодной водой в глаза. Черт побери. В последнее время, после больше чем десяти лет сильнейшей паранойи, из-за которой Грейс постоянно находилась в состоянии повышенного внимания и боевой готовности, ей вроде бы становилось получше. Немалую роль здесь сыграло то, что атлантское дело наконец закрыли, да и отношения с Магоцци нельзя сбрасывать со счетов. Но все эти изменения были стерты за последние несколько часов, и теперь казалось, будто их и вовсе не было. Прежняя Грейс вернулась, чтобы остаться надолго.

Было уже почти совсем темно – время уйти из этого дома, – и они по очереди занимали ванную, в то время как остальные наблюдали из окон за улицей и лесом. Не смывайте. И не сматывайте бумагу из держателя. Он деревянный, разболтанный – не дай бог стукнет. Берите бумагу из нового рулона на бачке.

Даже Шарон вскинула брови, удивившись, что за мыслительные процессы происходят в мозгу человека, извлекшего из смутного мира вероятного такую мелкую деталь. Грейс больше ничего не оставляла на авось.

Энни едва могла разглядеть свое отражение в маленьком зеркале на дверце висящего над раковиной ящичка для лекарств – и решила, что это неплохо. Она уже смотрелась в зеркало – до того, как солнце окунулось в леса, – и не узнала себя. Ее расстроила не грязь на лице, не потекшая с ресниц тушь и даже не растрепанные волосы – сущность Энни легко пробивалась сквозь любую шелуху, – ее расстроило то, что в ее взгляд вернулся тот отблеск, из-за которого она сама себе казалась незнакомкой и который не появлялся в ее глазах много лет: последний раз она видела его в свой семнадцатый день рождения, и той ночью она узнала, что можно натворить обыкновенным ножом.

Закончив умываться, она пошла на кухню и встала перед окном рядом с Шарон. Сморщив нос от едва заметного запаха запальных горелок старомодной газовой плиты, она сказала:

– Твоя очередь.

Шарон рассеянно кивнула, не отрывая взгляда от темного двора и черного леса за ним. В этот момент она казалась Энни беззащитной.

– Сколько мы уже здесь?

– Примерно сорок минут. Грейс считает, что уже слишком долго.

– Она права. Это место начинает казаться безопасным.

– Это иллюзия. Нас здесь слишком легко найти.

– Я знаю.

Шарон отошла от тянущейся вдоль окна кухонной стойки, но остановилась и посмотрела себе под ноги, на идущий волнами старый линолеум.

– Когда я была маленькой – пяти или, может, шести лет, – у нас как-то ночью загорелся сарай, в котором мы держали лошадей и коров. Он горел очень быстро, и у нас не было времени вывести коров, но у лошадей был свой, отдельный выход, всегда открытый, чтобы они могли в любой момент вбежать внутрь или выбежать наружу, спасаясь от гнуса. Так вот, все было в огне, бревна падали, коровы, сгорая заживо, мычали от муки – и сквозь большие открытые ворота было видно лошадей, сбившихся в кучу среди пламени и дыма; они кричали, лягали друг друга и смотрели на меня через ворота, из которых они выбегали по сотне раз за день.

Шарон ушла, а Энни стояла и смотрела на темный задний двор, на протянутую в углу веревку для сушки белья, на растущие вдоль забора циннии. Она чувствовала себя немного глупо, высматривая в темноте вооруженных солдат, идущих ее убивать. Это вдруг показалось ей таким невероятным, что в мозгу у нее что-то сдвинулось, и она подумала, что это попросту слишком нелепо для того, чтобы оказаться правдой. Там, где висят веревки для сушки белья и растут циннии, не может быть никаких солдат – а если они все же есть, то точно не собираются никого убивать. Они слишком паникуют, делают поспешные выводы, идут на поводу у паранойи Грейс, в то время как здесь абсолютно безопасно…

А затем она закрыла глаза и увидела горящий сарай – и отчаянно захотела выбраться из этого дома, не задерживаясь тут ни одной лишней секунды.

Через три минуты они, собравшись у входной двери и приникнув лицами к вырезанному в верхней части двери окошку, напряженно вглядывались в темноту за стеклом. Ничего видно не было – только небо чуть светлело над верхушками возвышающихся над городом деревьев, свидетельствуя о том, что где-то за пределами видимости взошла луна. Она, судя по всему, висела в небе уже довольно высоко, так как на траве перед домом начала проявляться тень от заслоняющего ее здания кафе.

А затем часть тени сдвинулась.

Грейс застыла, опасаясь отвести взгляд, опасаясь моргнуть, – но все было спокойно, неподвижно. Может, ее подводят уставшие глаза – или ветер, чужой в этом затаившем дыхание воздухе, пошевелил какой-нибудь листок на кусте. Но Энни и Шарон тоже это видели и уже крадутся к ведущей в подвал двери, бесшумно спускаются по лестнице. Грейс последовала за ними. Задержавшись на верхней ступеньке, она стала закрывать за собой дверь. Неужели она скрипела, когда Грейс открывала ее? Она не помнила.

А снаружи дома две сливающиеся в одну тени переместились к входной двери и, разделившись, распластались по стене по обе стороны от нее. Под нажимом их спин с мягким хрустом полопались пузыри вздувшейся краски, и ее фрагменты, словно мелкие листья, посыпались на цементный пол.

Грейс застыла – дверь оставалась приоткрытой на ладонь. В этом безмолвном, словно ватой обложенном городе, где абсолютная тишина прерывалась изредка, но основательно – автоматным огнем, ревом моторов и голосами не боящихся шуметь солдат, – доносящееся от входной двери шуршание вызывало ужас именно тем, что было едва слышным. Текли секунды – почти минута, – но больше никаких звуков. Грейс медленно выдохнула, спустилась на ступеньку вниз и закрыла за собой дверь. Язычок замка вошел в паз с едва слышным щелчком.

Снаружи дома, на крыльце, одна из голов дернулась. Темная фигура передвинулась ближе к двери, чтобы лучше слышать. Напарник взглянул на него и вопросительно вскинул брови: «Что-нибудь услышал?»

Они прислушались, глядя друг на друга прищуренными глазами и сжимая автоматические винтовки мокрыми от пота ладонями. Мысленно досчитав до шестидесяти, они бесшумно проникли в дом. Стволы их автоматов в синхронном противоходе двигались по двум смертоносным дугам.

В подвале Шарон и Энни дожидались Грейс, стоя по обе стороны деревянной двери, за которой шла наверх, к наклонной противоштормовой двери, бетонная лестница, выводящая на задний двор. Они не попытались открыть ее сами – то ли до последнего не решались зашуметь, то ли просто боялись того, что могло ждать их с другой стороны.

Грейс взялась за шарообразную металлическую дверную ручку и застыла, услышав, как над головой скрипнула половица.

Все трое замерли в напряженных позах, заведя глаза к потолку. Они ни секунды не размышляли о причине того, из-за чего возник этот долгий зловещий скрип, – потом целую минуту не было слышно ни звука, но им достаточно было и этого одного, чтобы понять: наверху кто-то есть.

Через несколько секунд Грейс почувствовала дуновение – детский выдох, легко коснувшийся разгоряченной кожи лица. «Движение воздуха! Движение воздуха!» – сигнализацией ревела в голове мысль.

Кто-то в доме открыл дверь в подвал.

Женщины неподвижно стояли в темном подвале, а на нити времени между тем собирались капли молчания. Грейс, обернувшись через плечо в сторону лестницы, прислушивалась, ждала. Покоящийся в ее правой руке «сиг» наливался тяжестью.

Они наверху. Мужчины с оружием, гораздо более эффективным, чем этот маленький пистолет. Стоят перед лестницей, гадают, не заскрипят ли под их весом деревянные ступени, прислушиваются, не донесется ли снизу какого-либо звука. Готовятся к спуску.

И когда она наконец услышала его – легкий-легкий, тихий-тихий не удар даже, а звук контакта резиновой подошвы с деревом лестницы, – волна напряжения сразу схлынула.

Первый шаг.

Грейс начала поворачивать ручку…

Второй шаг.

…дальше по часовой стрелке, в абсолютной, прекрасной тишине…

Третья ступенька скрипнула – как раз тогда, когда язычок замка вышел из паза, и дверь, влекомая рукой Грейс, медленно открылась внутрь – совсем чуть-чуть, только чтобы выпустить Шарон – бесшумно, бесшумно…

Грейс не услышала следующего шага, но она точно определила момент, когда ботинок коснулся лестницы, – она почувствовала это так же ясно, как если бы он опустился не на дерево четвертой ступеньки, а ей на грудь…

Шарон проскользнула в приотворенную дверь, словно бесплотный дух. Она пригнулась и почти на четвереньках преодолела первые несколько ступеней бетонной лестницы, затем прижалась к стене. Присутствие над головой наклонной двери давило на нее невидимым грузом. За шершавую нижнюю поверхность двери зацепились несколько волосков – и покинули голову со звуком рвущейся тонкой нити.

Достигнув запредельных для себя высот грации, Энни последовала за Шарон – словно вода, которой вдруг вздумалось течь вверх. Она прижалась к стене рядом с Шарон. Каждая ее мышца стонала от напряжения.

Бесшумно примкнув к Шарон и Энни, Грейс ощутила, как тяжело совокупная масса трех их тел осела в маленьком закрытом помещении. Она повернулась и осторожно закрыла дверь. Сколько ступеней они прошли? Может, они уже внизу, на земляном полу? Уже видят дверь? Стиснув зубы, она начала по миллиметру отпускать ручку, чтобы язычок замка снова вошел в паз.

И услышала их с другой стороны двери.

Шарон мгновенно вскинула руки и прижала их к наклонной двери над головой. С другой стороны вертикальной подвальной двери слышались голоса – кто-то разговаривал, не опасаясь больше выдать себя. Очевидно, они решили, что в здании никого нет. Она не могла различить слова в неровном бормотании, заглушаемом тяжелой деревянной дверью. Глупцы. Глупцы, глупцы. Они не посмотрели за дверью номер два. Пока не посмотрели. Напрягая мышцы живота, она подняла дверь на дюйм, потом еще на дюйм, и еще.

Когда ломоть наружного воздуха проник в косой колодец лестницы, Энни подняла глаза, затем выпрямилась и высунула голову в ночь. «Глупо, – подумала она. – А что ты будешь делать, если здесь кто-нибудь есть? Нырнешь обратно и загадаешь, кто найдет тебя первым – ребята снизу или ребята сверху?» Теперь торопясь, она преодолела оставшиеся ступеньки и, развернувшись, придержала тяжелую дверь, пока выбирались Шарон и Грейс. Разделив вес двери на троих, они осторожно опустили ее на место. Она бесшумно успокоилась в своей раме. Не успели они распрямиться, как услышали, как открылась внутренняя дверь, и низкий голос, отделенный от их ушей всего тремя футами пространства и деревянной крышкой и потому ясно различимый, сказал:

– Пошли. Выйдем этим путем.

Он еще не договорил, а они уже бежали – неслышно, с пятки – и были уже на середине двора, держа курс на угол дома. Едва они успели нырнуть за угол и прижаться спиной к стене, как внешняя противоштормовая дверь начала подниматься, тяжело поворачиваясь на петлях.

– Ну и что теперь, бензоколонка? – Мужской голос переплыл двор по безмолвному воздуху, змеей завернул за угол и пригвоздил женщин к стене.

– А потом кафе… – Голоса зазвучали тише, свидетельствуя о том, что их владельцы развернулись и идут через двор в противоположном направлении.

Еще несколько секунд женщины не отрывали спин от стены дома, всматривались в темноту, прислушивались, ждали, пока сердце перестанет выпрыгивать из груди.

Глаза Грейс были широко раскрыты, но она не видела ни зги. Где-нибудь на открытом месте луна, наверное, заливала землю своим бледно-желтым светом, но она не поднялась еще настолько, чтобы заглянуть в окруженную лесом проплешину, в которой лежал этот городок. Насколько знала Грейс, такой глубокий мрак – обычное явление вдали от больших городов, окрашивающих розовым свечением ночное небо, но в то же время такая глубокая тишина – вовсе не норма.

Ни сонной воркотни птиц, ни кваканья лягушек, ни даже писка комаров.

Постепенно ее глаза адаптировались к темноте, и ее сплошное поле начало распадаться на куски, обладающие вполне определенными очертаниями. Прямо напротив них вдоль дома шла живая изгородь из старых, практически непроходимых кустов сирени, доходящая до задней стены кафе и дальше – до неглубокой придорожной канавы. Они тихо перебежали через покрытое травой открытое пространство и нырнули в чернильную тень живой изгороди, затем дюйм за дюймом – только бы не обнаружить себя – подобрались к шоссе на расстояние нескольких ярдов и одновременно упали в грязь.

Прямо впереди на шероховатом асфальте играл слабый отблеск звездного света. Слева, миновав нескладные абрисы зданий кафе и бензоколонки, дорога исчезала в черной пасти леса.

Справа, в том направлении, куда они собрались двигаться, граница между темным шоссе и еще более темным небом была почти неразличима, и дорога просто исчезала, перевалив через пологий холм. Ни движения. Ни звука.

Грейс обернулась налево, к Энни, увидела белый просверк на почти невидимом лице там, где полагалось быть глазам, и поползла вперед – из-под защиты сиреневой изгороди в мелкую, поросшую травой канаву. О том, чтобы пойти на риск и забрать из кафе сумочки, теперь не было и речи – оставалась только слабая надежда, что их не заметят в темноте.

Из-за полного отсутствия шумов – кроме тех, что они производили сами своим движением, – и невозможности видеть в темноте остальные чувства Грейс обострились – как бы для того, чтобы компенсировать нефункционирующие зрение и слух. Она чувствовала запах масла, которым был смазан ее пистолет, ощущала в воздухе принесенную откуда-то спереди солоноватую влагу, а вдохнув через рот, ловила языком вкус чего-то, что она описала бы словом «зелень».