Текст книги "Беглый огонь (Дрон - 3)"

Автор книги: Петр Катериничев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 11

– Понимаю. Тем более – сколько мне здесь сидеть? – Тебя необходимо поберечь. – Куда уж больше. Шизею. – Что так? – От безделья. – Может, тебя на курорт отправить? – Не-а. – Дронов... А если бы я попросил тебя пошизеть еще маленько, а? Ты как? – Можно. А зачем? – "Отмыться". – Во-первых, черного кобеля... ну, дальше ты знаешь. А в-десятых, был бы "заляпан", уже давно бы отпели. – У нас на тебя виды. Нужно, чтобы был чистеньким, как ангелочек. – Да я в Штатах уже "отмылся" до костей! Даже хотел было на работу пристроиться. – По специальности? – В супермаркет. Сторожем. – Сильно ты там нужен... – Вот и я так подумал. Круз, я ничего не делаю. – Тебя ведь не это на самом деле беспокоит. – Не-а. Не это. – Во-о-от. Жениться тебе надо. – Ага. – Домом обзавестись. – Большим. С бассейном. – Ну, на бассейн у тебя не хватит, а вообще-то со временем... – Сильно ты умный. – А то... Банкир должен быть психологом. – Или – психиатром. – Или так. – Пока ты будешь психологические изыски строить, я как раз и стану натуральным психом. Так чего еще мне нужно поиметь со временем? – Дрон, не заводись. – Со временем... Над временем невластен никто, даже банк. А оно убегает. Как вода сквозь пальцы. – Олег... Я же сказал: мы имеем на тебя виды. – Хм... Звучит заманчиво. Как предложение руки и сердца. – Ты хоть как-то за прессой следишь? – Символически. Эпизодически. В дачный сезон это неактуально. Совсем. – А что актуально? – Две недели подряд, пока дождички полоскали, – народ по грибочки подавался. А сейчас – не знаю. Загадка русской души. Мы расплескали еще грамм по пятьдесят, выпили. – Круз, историю хочешь? – спросил я. – Мировую? – Да нет, из жизни. – Валяй. – Еду я как-то в электричке... – Куда это ты ездил? – На садовый участок. – Решил обзавестись недвижимостью? – Не-а. Помогал семье Васнецовых крестьянствовать. По-соседски. – Сложно мне это представить... – Что помогаю? – Что с соседями общаешься. – Это они со мной. – А-а-а... – У них девица на выданье. – Велика ли девица? – Сорока пяти еще нет. – Ну... Тогда... – А дочке ейной – все восемнадцать. – Так тебя за кого садоводы сватают – за маму или за дочку? – Пока не разобрался. Да и они, видно, еще не решили. – Когда решат, сообщишь? – Дима Иваныч, прекрати сбивать с сути вопроса. Я тебе историю рассказываю. – Вот, значит, как. – Ну. – Весь внимание. – Проезжаем какой-то городишко районный. Задками, понятное дело. Чтобы тебе легче представить – что-то вроде Наро-Фоминска, но поободраннее. – Считай, что представил. – Знаешь, сталкеровский такой сюжет. Пути. Брошенные цистерны. Свалка неизвестно чего. Какие-то шалаши из дерьма и жести – бомжатник. Пестрые ленты по ветру – кто их развесил, зачем, неведомо. Торцевые красные кирпичные стены каких-то жилищ. Край огорода – на нем ничего не может расти; посередине – лужа солярки. Слепой домик врос в землю по самые окна, ставня отодрана с мясом, но со двора дымок вьется, живут там. Смотрю на все это и произношу непроизвольно вслух: "Странный город". Девчушка там играла на соседней лавке, маленькая совсем, лет шести. С куклой. Расслышала мое замечание, глянула за окно, махнула рукой совсем по-женски, как ее мама или бабушка сделала бы с приговором: "Чего от них ждать", и произнесла: "А, поломанный он". Ты понял, Круз? – Чего ж тут не понять... – По-ло-ман-ный! Словно жестокие дети порезвились. Как с игрушкой. С чужой игрушкой! А нам теперь можно или починить, или выбросить! Поломанный город. Поломанная страна. – Дронов... Может, тебе действительно... – Может. Это я на "измену подсел". В хорошем смысле этого слова. Пройдет. Вместе с жизнью. Знаешь, зачем я тебе это рассказал? – Воспитываешь. – Ну. А то вы, банкиры, далеки от народа, как декабристы в декабре. Кстати, выросло поколение, которое не знает ни кто такие декабристы, ни кто такие октябристы. Октябрят с пионерами тоже не знает4. – Узнают, кому нужно. – Понимаешь, Круз... Я растерялся. Столько времени в Штатах просидел, чувствовал себя как на Луне. Думаю, прикандыбаю домой, полегче станет. Фигушки. Здесь я – как на Марсе. Ни хрена не понимаю. Что-то с головой. – У тебя? – Да окосел я сидеть уже в этой тмутаракани и изображать, что такой же, как все! И так уже, как рыба камбала, слился с местностью, вывернул глазенки на один бок и тупо лупаю ими в верхние слои: я не я и хата не моя. Как известно, камбалу акула хватает не глядя, да и смысла глядеть нет: ее действительно нельзя заметить, но... Когда грозная акулья тень движется по дну, камбала боится, трусит смертельно, и эти самые флюиды страха, будто волны, расходятся вокруг; их каким-то восьмым чувством улавливает хищница и хватает застывшую от ужаса рыбешку с хрустом и смаком. Поперек хребта. Одним махом я накатил лафитник водки, разжевал кусочек ветчины, выдохнул: – Бояться мне здесь некого и незачем. Но от такой насыщенной жизни и помереть недолго, а? – Дрон, прекрати! – возмутился Круз. – Работой мы тебя пока не загружаем намеренно, нам осенью понадобится твоя голова, максимально свежая. Но раз ты так исстрадался... Хорошо. Придумаю я тебе трудотерапию. Разберись покамест с Покровском. И тебе занятие, и нам не без пользы: есть у нас там свой пиковый интерес. – Покровск? – Да. – Что там? Опытный завод? Объединение "Ураган"? "Точприбор"? – Ну вот, а говоришь, буквы забыл, газет не читаешь. – Завод электрооборудования тоже? – Этот группа Раковского уже к клешням прибрала, плетью обуха не перешибить. – А попытаться? – Верным путем идет ход ваших мыслей, товарищ! – А то... – пожимаю плечами. – Компьютер у тебя с собой? – Обязательно. Ржавеет в груде тряпья. – Через пару дней подошлю тебе материал. На лазерных дисках. – Иваныч, раз такое дело, мне бы самому по городку побродить, местную прессу почитать, на рынке потолкаться... – Там есть кому толкаться. Ты у нас думный боярин. Вот и думай. – Круз, я не боярин, я пролетарий умственного труда. Мне доставляет удовольствие сам процесс. К тому же... Никакие "ноги" и никакой чужой подбор не заменят такой штуки, как интуиция. Может, я за какое объявление на заборе зацеплюсь и... – Раскроешь антинародный план "First Boston Group" по превращению Покровска в Клинтоноград? – Может, и не так круто, но... – А что там у нас с карасиками? Карасиков я самолично натаскал из пруда на хлебный мякиш ранним утречком, а по приезде Димы, после отведывания столичных изысков и поедания обязательного шашлыка, рыбку мы закопали в остывающие угли. – Должно быть, готово. – Ну и славно. А под карасиков "Померанцевой", ага? – Расчехляй. Дима Крузенштерн уехал рано утром. Вяло помахав ему ручкой, я завалился дрыхнуть дальше. Через два дня никто ни от Димы, ни из "Континенталя" не приехал. Прошло еще три дня. И в передачке про распоясавшийся криминал дикторша, равнодушно глядя красивыми коровьими глазами в камеру, сообщила, что преступность в очередной раз обнаглела и скоро примут меры... Диму Крузенштерна взорвали в машине у подъезда дома, на глазах Тамары и детей. "Я пью один, со мною друга нет..." Когда уходит близкий человек, чувство потери возместить нельзя ничем. И вспоминаешь, что мы так и не поговорили о самом важном в этом мире. Зато мы умели об этом помолчать. "Если радость на всех одна, на всех и беда одна..." В Москву я сорвался в ту же ночь, электричкой.

Часть вторая.

ДЫМ ОТЕЧЕСТВА

Глава 12

Киевский вокзал встретил обычной здесь, несмотря на время суток, суетой и бдительной милицией. Документы у меня спросил первый же патруль. Благо паспорт у меня был при себе, я и предъявил его рьяно, но спокойно. Сержант долго сличал фото на документе с "подлинником" и, видимо, остался недоволен последним. Хорошо хоть, "Макаров", не значившийся ни в одном реестре, я оставил завернутым в масляную тряпочку под гнилой дощечкой на веранде. Статью бы, пожалуй, не навесили, а вот на пару суток приземлили бы точно. – Откуда следуете? – спросил сержант. – С дачи. Еще раз оглядев мою небритую физиономию, сержант козырнул и удалился вместе с напарником. Встреча с блюстителями меня отрезвила, хотя я и не пил накануне: куда я двинул в ночь, зачем? Тем более место происшествия "остыло", да и я не опер, чтобы собирать в полиэтиленовые пакетики важнецкие улики. Надо думать, вся служба безопасности "Континенталя" кинута на такую суровую "заказнуху"... Но тем и отличается моя дурная бестолковка от прочих умных, что, когда нужно действовать, я действую. А думаю по ходу. Или не думаю вообще. Как там в популярной передачке? "Бывают дни, когда ты тупой и безмозглый... Когда все против тебя, а ты за мир!" Именно в такие дни логическое мышление, которое в простонародье по какому-то недоразумению называется умом, у меня отключается вовсе. И я начинаю интуичить. Единственное, что я сделал после встречи с неприветливой милицией, – так это обозрел свою физиономию в зеркале витрины. Служивый был прав: такого субъекта нужно задерживать и лучше потом уже не отпускать – глаза дикие, блестят, словно индивид кушал коноплю расписными хохломскими ложками, да еще и пересыпал героином, аки сахарной пудрой! И я принял мудрое, по-мужски логичное решение: поехать домой и переодеться. А с раннего ранья навестить по всей форме руководство "Континенталя", подключиться к команде, поработать извилинами, вычислить не только киллера, но и заказчика и примерно наказать обоих. Ибо, как нас учит Федор Михайлович, наказание должно следовать за преступлением с неотвратимостью падающей гильотины, иначе... Иначе мы получаем то, что имеем. То, что для банка найти и киллера, и заказчика не просто жизненно необходимо, но дело чести, я почему-то не сомневался. Да и один в Москве не воин, если, конечно, он не мэр Лужков или не Георгий Победоносец. Случайный мотор доставил меня к Юго-Западу; квартал до дому я не доехал: привычка. Подошел к родному небоскребу, в коем не бывал черт-те сколько времени, и потому в хату не поспешил: если когда-то и после недолгого моего отсутствия ее успели выставить ленивые лохи, то после длительного, в свете новых реалий, ее могли навестить люди вполне квалифицированные и поставить на меня если не капкан, так силки. Поймать Додо? Как писал классик, Птица-Говорун была умна и сообразительна, но всех Говорунов истребили. Ну что ж... Когда ты числишься без вести живым, да еще и в единственном экземпляре, это обязывает. Перед входом в подъезд пришлось помаячить: бдительные жильцы от бомжей, вроде меня, обзавелись шифровой защелкой. Чуть-чуть повозившись, я и вскрыл оную с помощью перочинного ножа и ежовой матери. Лифт по поздно-раннему времени не работал, и я потащился на искомый седьмой этаж на своих двоих. Ступал мягко, ибо кроссовки всегда предпочитаю модным ныне "лягушиным лапкам" – ботинкам с широкими носами, сильно модельным, а потому негнущимся в принципе. На этаже было тихо. Массивная бронированная дверь отделяла меня от родимого обиталища, в коем я не был столько, что и домом его назвать сложно. Всякие прибамбасы для предотвращения проникновения в квартирку нежелательного уголовного и прочего элемента ставил в свое время лично Дима Крузенштерн, но я помню и наставление другого моего друга, Саши Регента: на всякий замок найдется свой взломщик. Поэтому вынул из кармашка миниатюрный приборчик и просканировал поверхность бронированного чуда техники – береженого Бог бережет. Нет, никакого заряда мне к двери, похоже, не приспособили. Осталось выяснить малую малость: не ожидает ли меня в тиши жилища "мой черный человек"? Уютно расположившийся в дареном кресле-качалке и ожидающий "на номере" редкую птичку по прозванию Додо? Мнительный я стал, прямо как Сидор Лютый! Вопрос "что делать?" мучит меня ничуть не меньше, чем всю страну в последние полтора столетия! Позвонить в дверь и открывшему в четвертом часу ночи громиле радостно объявить голосом почтальона Печкина: "Вам телеграмма от вашего мальчика"? Глупо. Но не глупее, чем в нерешительности топтаться перед дверью собственного жилья. Предчувствие? Или усталость? Да пошли они все! Вынимаю ключ и вставляю в замок. Мне стало безразлично, есть ли кто за дверью. Вернее... Присутствие живого существа, будь то человек или кошка, нельзя не почувствовать. Мое восьмое чувство молчит, как рыба об лед. Откуда тогда такое беспокойство?.. Отмыкаю замок, отворяю дверь: тихо. И мирно. Самое противное, что еще и чисто. Как в морге. Кто тут мог прибраться в мое отсутствие? Нет, как и положено, я оставил ключи соседям Сенкевичам: кошки у меня нет, маргариток с фиалками на подоконниках – тоже, но... Так принято: ежели труба протечет или еще что. Но с какой стати им у меня прибираться? Впрочем, мог заходить и Дима Крузенштерн. У него ключ был. И все же, поднося руку к выключателю, невольно затаил дыхание и зажмурился. Зачем, спрашивается? Если уж рванет, то ощутить я это не успею. Как говаривал кто-то из древних, смерти бояться глупо: пока ты жив, ее нет, а когда она приходит, нет уже тебя. Ну что ж, бодрит... Этот древний умник не жил в судьбоносное время в судьбообразующей стране, а то не так запел бы! Свет зажегся, ничего не рвануло, и не сказать, что я испытал большое разочарование. Как правило, в шпионских фильмах герой, проверяя "чистоту" помещения, внимательно осматривает сдвинутые или не так лежащие веши, слои пыли, ну и тому подобную дребедень. На самом деле человек, вовлеченный в тайную войну, либо изначально допускает, просчитывает возможность контроля и действует соответственно, либо такой возможности не допускает. Потому что профи обысков не оставляют никаких следов, равно как профи убийств никаких шансов выжить. Надеюсь, последний случай пока не мой. В квартире действительно чисто. В самом общечеловеческом понимании этого слова. Натертый паркет блестит – ни пылинки, – естественно, там, где его не покрывают персидские ковры: подарок Крузенштерна ко дню Рыжего Джокера. Но возможность контроля я допускаю. Прохожу в кухню. С опаской отворяю холодильник. Ну да, было чего бояться! Набор продуктов под девизом "Брежнев на охоте". Такому позавидовал бы сам автор Продовольственной программы СССР. А чего я, собственно, дергаюсь? Возможно, Дима переменил решение и, вместо того чтобы подвозить материалы о Покровске в глухую деревню, затеял, наоборот, вытащить меня в Москву и, чтобы покинутая с год назад квартирка не пугала запустелостью, велел прибраться и наполнить холодильник продуктами. Материалы о Покровске... Что за материалы? Нужно будет запросить все в "Континентале" завтра. А пока... Раз ничего лучшего не предстоит, устроим поздний ужин. Или ранний завтрак. И то и другое – с крабовым салатом, "Оливье", грибочками с лучком. Все яства приготовлены заботливой женской рукой. И пропустим рюмку-другую "Посольской". Для куражу. Одно жалко: что сия рукодельница, умница и, надо полагать, красавица не дождалась индивида, для которого приготовила столь отменный ночной стол. Но отчего беспокойство?! Черт! Хватит дергаться! Если бы меня решили убрать, то сделали бы это безо всяких фокусов и выкрутасов! Или... Или меня все-таки ведут? Никакой слежки от Киевского я не заметил, но то, что ее не было, – не факт. Тогда... ждали у дома? И ждут сейчас? Контролируют квартирку с помощью аудио-видео аппаратуры, которую не может прищучить мой простенький сканер? Возможно. Не могу я отмести свое вроде бы "беспричинное" беспокойство как блажь, не могу, и все! Ну что ж, тогда буду вести себя адекватно. Так сказать, до выяснения. Наливаю в пузатую рюмку ледяной водки, опрокидываю единым духом, маринованный грибочек на вилочку и – следом. Хорошо? Хорошо. А-де-кват-но. Какая к шутам адекватность?! У меня, крутого умного мужика, убили друга, а я сижу и закусываю "Посольскую" водочку крабовым салатом, притом отменно приготовленным! А что я должен делать? Нестись к мэрии с плакатом и протестовать против распоясавшейся преступности? Изыскивать домашний телефон месяц назад вступившего в должность нового президента "Континенталя" Лаврентия Игнатьевича Шекало (ну и фамильица! То, что в школе Шакалом кликали – двадцать слонов против одного таракана!) и призвать его самолично рыть носом землю? Лазить с фонариком и лупой на месте совершения? Прикидывать ихний хрен к собственному носу? Да! Я просто не верю в гибель Димы Крузенштерна. Не верю, и все! Первое, о чем я подумал, когда узнал о взрыве: сложная это штука, борьба за власть! Особенно если это власть над капиталами с таким количеством нулей после единички, что сама единичка становится несущественной и мнимой. Даже если обозначает человека, личность. Что человечек без нулей? Ничто. Может быть, Иваныч решил, что так вернее исчезнуть с игрового поля на время, провести нужные приготовления "под ковром", раз уж борьба вступила в силовую фазу? И я веду себя так, словно боюсь выдать эту догадку, если сейчас за мной ведется скрытое наблюдение. А на душе скребут кошки, да что кошки – львы! А почему, собственно, я неадекватен? Если судить по здравому размышлению, для большинства людей, в том числе считающих себя "элитой", собственный прыщик на носу куда болезненней десятков "раненых и убитых" где-то далеко, пусть даже парни эти сложили головы за их собственные деньги. Если они рассмотрят мое поведение в этом ключе, то... Ну да, погиб некий Крузенштерн, с которым этот Дронов приятельствовал когда-то, но наверняка завидовал нынешнему куда более высокому и прочному материальному положению... Известие о гибели давнего товарища немного взволновало, но не более того, вернее, взволновало только в следующей связи: а не грозит ли что-то ему лично? Вот парень и примчал в первопрестольную. Логично? Вполне. Ну а раз так, то и моя завтрашняя, вернее, уже сегодняшняя активность по выяснению "обстоятельств трагедии" будет выглядеть вполне достоверно. Тогда почему бы мне и не подъедать умело приготовленный крабовый салат? Наполняю третью рюмку, махаю залпом. Зажевываю кусочком хлебца, собрав по тарелке майонез. Водка не действует абсолютно. На сердце муторно до глухой, сосущей тоски. В чем я себя обманываю?.. Нет, надо баиньки. Утро вечера мудренее. Закуриваю сигарету, встаю, бросаю посуду в мойку. Надо бы помыть, ибо если я исчезну на такое же неопределенное время, что и в первый раз, то плесенью зарастет не то что кухня, весь подъезд! Но меня греет надежда, что посуду помоет та же, что и салаты приготовила мастерски. Одним движением тушу сигарету в пепельнице. Пора почивать. Только от предвкушения – как славно сейчас растянусь на крахмальной простыне – сводит скулы, хочется зевать, а сознание само собою заволакивают сладкие предсонные грезы. Вхожу в спальню, щелкаю выключателем. И – замираю на месте. Понимая лишь одно: поспать мне сегодня не удастся. На постели лежит девушка. Она мертва. Из одежды на ней – только чулок, лишь один. Другой обмотан вокруг шеи и стянут так, чтобы пережать сонные артерии. Подхожу, прикасаюсь к руке. Теперь никаких сомнений. И убили ее не больше двух-трех часов назад. Летом определить точное время смерти невозможно. А это значит... Это значит, что алиби у меня нет. Ехал я в пустой электричке или кувыркался с нимфеткой в постельке – сие на усмотрение господ присяжных. А что они решат, "кивалы"? Догадываюсь. Вглядываюсь в застывшие черты лица. Она была очень молода. И – хороша собой. Но в то, что покойная страдала нарциссизмом, разделась у меня в спальне, выпила в одиночестве полбутылки, занялась мастурбацией и удушила самое себя в порыве безудержного экстаза, я не поверю. И никто не поверит. Осматриваюсь. Ее одежда разбросана в беспорядке по комнате; у кровати бокал и полупустая бутылка шампанского. Что еще? Ну да, незадолго до смерти девушка занималась сексом, вот только по собственной инициативе или была изнасилована? И еще один, главный вопрос: откуда она вообще взялась в моей квартире? И кто был ее партнер? Или – партнерша? А вообще-то это не мои вопросы, а следователя. Словно в ответ на эту, последнюю, мысль, во дворе засветился проблесковый маячок оперативной машины. Менты, они, как дети, не могут без шику! А то, что коляска подкатила по мою безгрешную душу, я уже не сомневался. Как не собирался и излагать им свою версию событий; боюсь, сценарий задержания, ареста и последующего "раскола" сексуального маньяка Дронова уже кем-то прописан. Пора делать ноги. Из квартиры я успел захватить только капроновый шнур и альпинистский карабин. Вышел в коридор, закрыл дверь – нечего облегчать служивым задачу, пусть помучаются, пока снимут это крепостное сооружение! Побежал по лестнице наверх, перепрыгивая через ступеньки. Кроссовки-мокасины на натуральной каучуковой подошве ступали бесшумно. И еще не оставляло чувство опасности. Таящейся там, наверху. Так и есть. Два здоровенных битюга, бездарно изображавшие бомжей, примостились на площадке крайнего, шестнадцатого этажа. Хм... Чтобы нажрать такую ряху, как у любого из этих, честный трудящийся бомж должен выжирать в день по два мусорных контейнера со всем содержимым, включая картон, стеклотару и целлулоид! То, что они должны были страховать крышу именно от меня, – никаких сомнений, но мое бесшумное появление оказалось для них неожиданным. "Бомжики" встали, один пробурчал нечто нечленораздельное, видно не вполне выйдя из образа, сделал шаг вниз, ко мне. Дожидаться, пока этот шкаф сграбастает меня, как кучу рухляди, не было ни желания, ни времени. Отмахнул правой с зажатым в ней шнуром, отвлекая внимание, а левую, со стиснутым в кулаке карабином, апперкотом воткнул здоровяку в причинное место. Мне показалось, по локоть. Внутри гиганта что-то не то булькнуло, не то треснуло, и он мешком свалился на ступеньки. Скорее всего после болевого шока он выживет, а вот "злыднем писюкастым" ему уже не стать. Как и отцом семейства. Второй с неожиданным для его комплекции проворством махнул ногой, целя мне в голову, – ушел на чистой интуиции, уклоном; ветерок от удара пошевелил волосы. Противник поднялся еще на ступеньку; глаза смотрели зло и беспощадно. Он собирался играть только наверняка, а у меня... У меня совсем не было времени; надо думать, служивые уже подтянулись к квартирке и гужуются перед чудом крепостного искусства, по недоразумению названным дверью. – Никуда ты не уйдешь, дурик... – просипел "бомж". – Ща менты тебя скрутят, и – в пресс-хату... Обидно? Удовольствие получили другие, а ответишь ты! Вступать с ним в дискуссию в мои планы не входило. Никак. Было бы побольше времени, да зайди я в спальню пораньше, да догадайся, что "пастухи" сидят сиднями на крайнем этаже, ужо я бы потолковал с ними на сухую... Придется подставляться. Делаю шаг вверх по лесенке. Соблазн достать меня ногой у "бомжа" слишком велик, тем более пользуется он собственными нижними конечностями мастерски. Удар я, естественно, не увидел. Угадал. Но и угадав, уйти от него полностью не смог; единственное, что успел, – это захлестнуть шнуром ступню противника. Спиной влетел в стену, хотя и вскользь, а больно, но шнур не выпустил. Как там в считалке? "Ловись, рыбка, большая и маленькая..." Мне досталась большая: Противник не выдержал рывка, вторая нога оторвалась от пола, и он спиной приземлился на бетонную площадку. Успел сгруппироваться, купировать удар, готов был встать... Вот этой возможности я ему уже не предоставил: успокоил коротким ударом ноги в висок. Возможно, что и навсегда. Замер, прислушался. Легонечко отворил дверцу на крышу. Пробежал к торцевой стене. Закрепил шнур и карабин на нем. Огляделся. Тишина и покой. Видно, те, кто задумал операцию, не ожидали от меня такой скорой прыти. Жалеть об этом я не собираюсь, перешагиваю низенький парапет, и по шнуру – вниз. В чем-то я погорячился. Со скоростью приземления с шестнадцатого этажа, с неправильно закрепленным карабином или со всем этим вместе... Чуть пригнувшись, бегу через занавешенные деревцами дворы, дую на сожженную до мяса ладонь, а в голове плавает одна только фраза, вздорная, но оптимистическая, и вполне в духе суровой действительности: "Сухая кожа здоровый малыш".

Глава 13

Остаток ночи я провел в "ракушке". Невзирая на борьбу мэра с "этим позорным явлением", "ракушек" в московских дворах убавилось ненамного, наоборот: растет благосостояние наших граждан. И это радует. Выбравшись из мини-гаража, нашел в зарослях одного из дворов распивочно-доминошную лавочку и устроился за сигаретой. Жаль, что без кофе, но лучше, чем ничего. Так, что мы имеем по утренней поре? "Ищут пожарные, ищет милиция..." Ищут новоявленного сексуального маньяка по фамилии Дронов. Бывшего аналитика неведомой службы, бывшего бойца в "горячих точках", бывшего сотрудника банка "Континенталь", в результате сомнительных афер оторвавшего просторную квартиру на престижном Юго-Западе. Маргинала-неудачника, свихнувшегося на почве отсутствия войны, привыкшего к насилию... пригласившего к себе красивую девушку. Девушка была сим злыднем очарована. Маньяки, они "шарман" плести умеют! Наготовила изысканных кушаний, но маргинал-параноик еды не дождался, потащил ее в спальню, завалил бедную девочку на постель и придушил во время коитуса. Получил, так сказать, полное и незабываемое удовольствие. Потом преспокойно уселся на кухне, в одиночестве выпил три рюмки водки, закусил деликатесами, смакуя полученное удовольствие. Милицию вызвал, понятно, кто-то из случайных прохожих или соседей; что-то ему показалось там в ветвях – крик, свет, да это и не важно. Вызвавший по понятным причинам пожелал остаться неизвестным. Насильник Дронов при появлении милиции ушел через крышу, попутно завалив двух мирно спящих бомжей: убивец, он убивец и есть! И сейчас представляет скорую и непосредственную угрозу для тихо себе работающих в офисах и иных злачных местах гражданочек. Дабы любимый город продолжал спать спокойно, в районе проведено усиление. Вот такие у нас вводные на раннее утречко. Что еще? Судя по ощущениям, температура воды в Москве-реке градуса двадцать два, воздуха – двадцать пять. Денек обещает быть жарким. Это – их версия. А моя? То, что меня подставляют по профилю, понятно еноту. Вопросы "кто?" и "почему?" пока не прояснены, но ответ на них слегка брезжит, как свет в конце туннеля. И я вспоминаю об Игорьке Крутове. Когда-то мы были друзьями не разлей вода, несколько лет назад, когда я попал в передрягу с Организацией, Крутов оказал мне быструю и очень эффективную помощь, освобождая жену и детей того же Димы Крузенштерна. С тех пор мы не виделись. Единственное, что я знаю точно, – будучи начальником в РУБОПе, он получил-таки вожделенные генеральские погоны. И это не карьеризм: плох тот полковник, который не мечтает стать генералом. Ну а подполковник, с отсутствием тех же устремлений, мне вообще малопонятен. Сам, по правде говоря, стал бы генералом, да думаю, такие погоны плечи жмут пожестче, чем наручники запястья. Итак, нужно встретиться с Круговым. Но это второе. А первое – слинять из злачного района. Благо пока еще час волка: оставшиеся летом в Москве законопослушные и работящие граждане спешат на службу посредством метро, и в этой ситуации милиции фильтровать поток затруднительно. Особенно районной. Труба зовет! Пора выбираться из этого милого распивочного уголка за помощью к компетентным органам по прозванию РУБОП. Кусты раздвинулись, и прямо передо мной оказалось двое барыг-алканов. Эти, в отличие от ночных, – самые настоящие. Но помня, что белая фата – отнюдь не гарантия девственности, бегло изучаю нарисовавшихся мужичков. Ибо был в моей не столь давней южной ссылке случай, когда бомж-санитар оказался очень скверным дядькой. – Распиваем? – гаркнул я начальственно. – Ты чего? – Мужики шуганулись от меня с натуральным похмельным испугом такой наиграть невозможно. – Да я это... – произношу совсем другим тоном. Вздыхаю, тряско вытягиваю сигарету из пачки. Жаль, что "Лаки страйк", а не "Прима", ну да алкоголизм клиентов не разбирает: вчера мог гулевать по-крупному, а сегодня, выгнанный дражайшей половиной, трястись в неопохмеленно-потрясенном состоянии на зачуханной лавочке. Жизнь – штука переменчивая, и алканы знают это лучше других. Мужички, рассмотрев меня как следует, успокоились. – Водяру с портвешом, видать, вчера мешал? – сочувственно осведомился один. – Сначала – да. А потом... – Сокрушенно опускаю голову, давая понять, что не помню ни-че-го. Добавляю с известной каждому нашему интонацией "а вот вчера были о-о-очень большие": – Салат крабовый хавал ложкой... – и снова вздыхаю. Мужики переглянулись. В сумке у них позванивало. – Стакан тебе надо накатить, – авторитетно произнес первый. Заметив, как я алчно заблестел глазами, добавил: – У тебя это... Хоть чего-то осталось? А то мы не профсоюз – бесплатные путевки раздавать... – Ну... – Вытряхиваю из кармана рублей восемь мелочи. – Вот это дело! – повеселел один. – А фиг ли маешься, здесь на стаканюгу грязного – вполне! – Витек, не приставай к человеку! До ларька, до него еще доплыть надо. Вишь, не в себе он! Сам такой же был час назад. Лучше плесни! Витек пожал плечами: дескать, и то верно, вынул из истертой сумки бутылек мутного портвейна с темно-синей этикеткой, опалил спичкой пластмассовую пробку, снял, долил пластиковый стаканчик доверху: – Причащайся. Стаканчик я умахнул единым духом, с сожалением проводил взглядом. Витек поразмыслил, налил второй: – Валяй. Чтоб сразу отлегло. Я "завалял". И, прямо скажем, отлегло. – Тебя как звать-то? – спросил тот, что постарше. – Олег. – Меня – Мишка. А его – Витек. Ну чё, крякнули? – посмотрел Мишаня на Витька и потянулся бутылкой к подставленному стакану. Пока мужички выпивали, я молча курил. Уходить не спешил по старой прибаутке: двое расхристанных алканов берут в оборот зачуханного очкарика: "Мужик, на троих сообразим?" – "Да я не..." – "Давай трояк". Тот дает. Мужики берут пол-литра, утягивают очкарика в скверик, наливают в замызганный стакан: "Пей!" "Да я не..." – пытается сопротивляться интеллигент. "Пей, кому сказано, не задерживай!" Тот, давясь, пьет. Один алкан достает из кармана обгрызенное яблоко: "Закусывай". – "Да я..." – "Закусывай, тебе сказано!" Очкарик с грехом пополам жует фрукт. Мужики тем временем выпивают степенно. Интеллигент робко спрашивает: "Ну, я пойду?" В ответ ему: "Куда?! А позвиздить?!" Вот потому и не тороплюсь: разговорить давешних "бомжей" у меня времени недостало, да и условия были совсем неподходящие, а с этими мужичками самое время "позвиздить". О чем будет "звиздеж" – догадаться несложно. Мужикам подошло. – Ты сам-то местный, Олег? – Ну, – неопределенно киваю. – У бабенки одной, Ленки Прохоровой, присоседился. – Это какая Ленка? Та, что с косой прошлый год ходила? – Не, она стриженая. Щас блондинкой покрасилась. На рынке шмотками торгует. Да должны вы ее знать! – Да видать видывали, а всех не упомнишь... – философически изрек Мишаня, прописав меня как "своего". – Ты во сколько вчерась к своей заявился-то? – Я чего, на часы смотрел? – Это да... Выгнала? – Ну. Пятый день запой, собака, крутит. – Это бывает, – поддакнул Витек. – А ночевал где? – Да здесь и ночевал. На лавке. – Менты-то здеся не шустрили? – Покамест нет. А с чего? – Да сволочь одну ищут. Девку у себя дома задушил. – Ну?! – делаю круглые глаза. – Угу. Насмерть. В восемнадцатом доме. – Крутой дом. – Ну. Там всякие богатей живут и прочая шушера. Уже совсем с жиру озверели, падлы. Ну, понравилась девка, так трахай, душить зачем? – Погодь, Мишаня, бабы у подъезда судачили, девка та – малолетка, да на наркоту подсаженная. Ее хахаль трахнул и придушил чулком. На наркоту... Ну что ж, все организовано достоверно. Особенно в здешнем районе, славящемся рынком наркотиков. Итак, в моей безвременно оставленной квартирке служивые наверняка обнаружили и это зелье, а убитая девчонка малолетка и начинающая наркоманка; для завершенности отрицательного образа я оказался еще и наркобарыгой. Слава Богу, не в Сингапуре5 живем, но ежели меня словят, служивые пропишут мне "до суда и следствия" так, что мало не покажется! Поэтому попадаться нельзя – с целью сохранения здоровья и способности к плотским утехам и деторождению. Как-никак я еще не женат, нельзя сказать, что собираюсь, но, как говаривал кто-то из древних, ничто человеческое мне не чуждо, и из этого "не чуждого" общение с прекрасной половиной человечества составляет лучшую часть моей неупорядоченной жизни. – Может, это негритос был? Они как раз этим и промышляют. А за наркоту девка не то что негру, кому угодно даст. – Не, бабы базарили, местный. Нашенский. Какой-то бывший вояка. – У этих крыша протекает по полной программе... – Ну используй девку по назначению, но губить-то зачем?! – не унимается Витек. – Яйца бы таким отрывал! – Под корень! – искренне соглашаюсь я. – А менты чего? Им ханыг каких ловить для плана, вроде нас, это как здрасьте! А этого теперь – ищи-свищи! – Не, – авторитетно возразил Мишаня, – словят. Если маньяк, то словят. У них с этим строго. – Может, и так. – Витек глянул на остатки вина в бутылке: – Ну чё, еще за одной слетаю? Ссыпай, что ли, свою мелочь... Я высыпал рублевичи в подставленную ладонь: – Не, я больше не буду. – Чего? – Хватит. – Как знаешь. – Опохмеляться – это искусство. Неправильный опохмел ведет к запою, философически заметил Мишаня. – С бабой замиряться пойдешь? – Ну, – кивнул я. – На рынок. – Вот это правильно. Если не дура, сама же и нальет еще. – Не, Ленка не дура. – И отдери ее хорошенько. В смысле – оттрахай. Чтоб визжала! Бабы за это все простят! Силенки-то есть? – Покамест не жаловался. У меня после пьянок стояк крутой! – Это да... А мы с Витьком – по винцу. А, Витек? – Ну. А фигли делать в такую жару? Встаю с лавочки, собираясь отвалить. Но умиротворенную летнюю тишину нарушает урчание мотора – средних размеров джип вламывается в тихий распивочный уголок как мамонт. Из джипа вываливается детина, роста невеликого, но накачан так, что кажется надутым мощным машинным насосом. В майке и коротких штанах, на могучей шее – "голда". – Досиделись до уродов, – упавшим голосом произнес Витек. – А чего им до нас? – спрашиваю я. – Ща морды бить будут. Для куражу. Видать, "папы" ихние велели. На район менты после убийства усиление опустили, им – убыток. Вот со зла на нас и оторвутся... Ноги надо делать... Но что-то мешало моим сотрапезникам "делать ноги". Во-первых, от этих спортсменов с пропитой печенью не так просто и убежать. Ну а во-вторых... Униформа. Стриженые маленькие головы на коротких шеях, массивные цепи, поросячье выражение глаз... Все это внушает мирным гражданам такое чувство, какое нашим родителям – расхлябанно-развинченная походочка шпаны пятидесятых, на глаза – косая челка, золотая фикса во рту и, как пелось в песнях, "в кармане финский нож". Признаться, те шпанюги рядом с нынешними мордоворотами – просто тихие и незлобивые романтики... Так что Мишаня с Витьком смекнули правильно: не бегать – побить побьют, но не до смерти. И все же и тот и другой напружинились, готовые ломануться через кусты наудачу. Логика логикой, а ноги зудят: срываться! Тем временем из джипа выпрыгнул второй, повыше и пожилистей. Словно угадав намерения алканов, прикрикнул: – И не вздумайте бегать! Кости перекрошу колесами к ежевой матери! Глянул на накачанного напарника: – Развелось всякой твари, а, Бутуз? – Как грязи! – А ну-ка, подошли сюда! Живо! На полусогнутых! Вот чего не люблю у нынешней стриженой молодежи, так это напористого хамства! Пацанчикам по двадцать два от силы, оба мужичка им в папашки годятся, силу на них мерить – как-то западло, и слова другого не подберу! Есть в этих новых корешках то самое подло-отмороженное: сила и здоровье всегда победят немощь и разложение! Вот эта "премилая" философия и погубила Третий рейх; поддатые мужички вовсе не арийской наружности, разозлимшись, размотали к едрене фене белокуро-конопатых бестий по пням и кочкам! Ну, да это философия. А теперешний расклад мне просто противен. – Да мы тут просто бутылочку распить... – тихо, стараясь сохранить хоть остатки самоуважения, заобъяснял Витек. – А ну, пасть закрой! – Короткий крепыш сгреб Витька за ворот давно не стираной рубахи так, что она треснула, ткнул костяшками в нос... Раздался противный хруст, Витек осел, крепыш отпустил его, давая упасть на землю и намереваясь всласть помесить ногами... Мишаня не выдержал: ломанулся-таки через кусты. Но никто за ним и не погнался, развлекуха у парней уже была. Жилистый направлялся прямо ко мне: – А ты чего, болезный, бороденку запустил? Побриться некогда, алкотня зассанная? Он шел мягонько, пружиня тренированными ногами в дорогих кроссовках; видимо, бить меня руками он брезговал, решил оттянуться "на дальних подступах", но всласть. Добавил, куражась: – Ща я тебе яйца посчитаю, чтобы таких вот выблядков больше не плодил! Ну, это... На святое замахнулся... Одним прыжком я оказался в метре от него и воткнул кулак правой точно под сердце – такой удар по эффективности превосходит удар в солнечное сплетение, тем более пресс спортсменчику я мог и не пробить. Челюсть у отморозка слегка отвисла, но вдохнуть он никак не мог; парень вытаращил на меня лупатые глазки, полные удивления и боли. А я тем временем поддел незащищенный подбородок крюком снизу, чуть отпрыгнул, подхватив крутого за цепь, и левой же, четырежды, как на тренировке, пробил по чисто выбритой, пахнущей дорогим одеколоном физиономии, превращая ее в нечто однородное. Отпустил цепь, добавил правым снизу, и жилистый упал к ногам, как матрас. В чувство он придет минут через сорок, но не вполне: личико к тому времени заплывет по типу "Москва – Пекин: дружба навек!". На весь мордобой ушло не более четырех секунд. Коротышка-здоровячок успел лишь единожды пнуть под ребра бедолагу – Витька, скосил масенькие глазки и увидел вовсе не то, что ожидал: вместо пахнущего дрянным портвешком небритого субъекта у лавки валялся "друган, братан и корефан". – Ах ты, бляха... – Бутуз решил, что я – спивающийся тренер-каратист, и потому вынул из недр широченных коротких штанин складной нож, щелкнул кнопочкой: – Придется тебя" пидор, расписывать, как Айвазовский "Цусиму"! Ну надо же! А ведь Бутуз этот – парниша из хорошей семьи, может, даже интеллигентной! Слово "Айвазовский" выговаривает складно, а вот про "Цусиму" – наврал! Вывод: образование индивида осталось незавершенным. Сейчас я его завершу, чтобы мальчик с пальчик ведал, что больно – не только когда ты бьешь, куда больнее, когда бьют тебя. А Бутуз тем временем сделал шустрый и вполне профессиональный выпад: от ножа я едва ушел! М-да, парнишка не одно токмо железо по жизни качал; да и глазки стали злыми, будто налились враз тяжелой влагой. Ну что ж, на войне как на войне. А войны у меня за плечами столько, что этому пацанчику и не снилось... Снова выпад, длинный, пластичный... Но выпендриваться и ловить шуструю ручонку во всякие там хитрые захваты я не стал. Физически здоровячок меня превосходит: сцепись мы, помнет, как медведь зайку! Потому я просто отбил его руку хлестким щелчком. Снова выпад, снова отбив. Занервничал? Вот и славно! Бутуз понял свое преимущество в физической мощи и ринулся на меня, как танк на пехоту, стремясь прижать к лавочке и деревянному столу, но притом передвигаясь мягко и пластично. Ну а мне было уже не до пластики: прыжком запрыгнул ему за правую руку и хлестко пробил по "бороде". Задел. Голова у парня поплыла, он замахал перед собой лезвием плавными круговыми движениями, стараясь не подпустить меня ближе. А мне ближе и не нужно: делаю шаг и пинаю его стопой в голень. Бутуз неловко взмахнул обеими руками и грохнулся на спину. Нож у него вылетел куда-то в сторону, но здоровяк не растерялся: раскорячился, чуть крутнулся на спине. Наверное, это боевая "лёжка" неведомого мне стиля. Сейчас каждый забор изобилует названиями мудреных школ, но в них учат всему, кроме драки. А закон драки гласит: побеждай! Потому я не впадаю в ответную стойку, не пытаюсь достать крепыша, оказавшегося таким прытким, – недаром у него "голда" на полпальца толще, чем у сотоварища! Одним движением хватаю стоящую здесь неизвестно зачем металлическую урну и впечатываю в грудь лежачему. Послышался противный хруст, и мой противник наконец-то по-настоящему расслабился: ручонки четвертьметровой толщины обмякли, голова бессильно откинулась на землю. Судя по моим куцым знаниям анатомии, я переломал ему грудину – это больно. А может, оно и к лучшему? Для него же? С такой травмой к приобретенной профессии вернуться сложно; а может, возвратится крепыш в семью да будет себе помалеху изучать жизнь и творчество упомянутого живописца? Да еще и диссер накропает? Не, я – неутомимый оптимист! Обозреваю "картину битвы" и ощущаю запоздалое раскаяние. Может, стоило без этих фокусов "сделать ноги"? Мужички получили бы слегка по шеям, им не привыкать, а я бы был уже далекохонько от родного района, где меня по-прежнему "ищут пожарные, ищет милиция...". Теперь к служивым прибавятся вольноопределяющиеся из неведомых мне бригад от неизвестных мне авторитетов: давненько не бывал я в первопрестольной! Ну и что дальше? А то... Не пешком же мне в центр топать. И на метро небезопасно: час рабоче-служащего закончился, вполне могу в ситечко залететь, как неразумная рыба плотва. Так что тачку придется угонять. Благо и ключ в замке. Усаживаюсь – уютно. Запускаю движок. – Ну ты и крут... – подал голос из кустов Мишаня, выбрался, подобрал стонущего Витька. – Пошли мы... Ты извиняй, если что не так. Уже скрываясь в кустах, обернулся, спросил с тяжким вздохом, потупясь: – Ты бы обозвался, что ли, залётный... А то эти оклемаются, с нас спрос будет... Вот это вряд ли. Для навороченных молодцов все "овцы" – на одно лицо. Что их и губит. Ну да подводить мужиков мне в любом случае не хочется: сами они закладывать не побегут, ну а если спрос действительно будет, что ж... Пусть ответят. – Скажете, был Додо. – Кто? – Дрон. – Это чего, погоняло такое? – Это птица. Редкая. – Навроде Феникса, что ли? – проявил осведомленность Мишаня. – Навроде. Но круче.