Текст книги "Беглый огонь (Дрон - 3)"

Автор книги: Петр Катериничев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 17

И что теперь? Чтобы хоть как-то прояснить ситуацию, нужно звонить в "Континенталь". Впрочем, в свете новых веяний и назначения господина Лаврентия Шекало это может быть чревато. Хотя чего бояться в этой жизни, кроме мух? А мухи – это маленькие птицы! Только умнее. Ну да! А кто умнее мух и прочей летучей твари? Конечно Николай Николаевич Кулдаков! Я познакомился с ним в позднем отрочестве, через Круза: они вместе занимались то ли в радиомодельном, то ли в электротехническом кружке. Вообще-то, несмотря на убойную фамилию, он был классическим маменькиным сыном: рыхловатый, веснушчатый и шибко умный. Да и прозвище у него было вовсе не Кулдак, а Ника. Даже не прозвище – уменьшительное от Николай с легкой руки матушки пристало к нему пожизненно, хотя Ника уже после двадцати до красноты злился, когда его именовали именно так. Но что поделать, Ника, он Ника и есть. Как-то он пришел к Димке в гости, попаять что-то там жутко умное и коротковолновое, уходил вечером, и угораздило его нарваться на нашенских мальчуганов, Кишку и Злыдня. Ника легкую такую проверку на вшивость профукал полностью, и быть бы его холеным щекам битыми, да Димара вовремя вышел на балкон втихарика от предков выкурить заныканный бычок – выскочил, вопрос разъяснил. У меня, по правде сказать, душа к Нике Кулдакову не сильно лежала, но впоследствии я философически отнес сие к отроческому максимализму, когда трусость является наименее простительным недостатком, а крепкие кулаки наиболее предпочтительным достоинством. Дима меня убедил не все рождены бойцами, и при заячьей душе мозги могут быть золотыми и даже бриллиантовыми. Он – учен, ему – виднее. В тот же "Континенталь" Ника Кулдаков был пристроен по Диминой настоятельной рекомендации, быстро выдвинулся и занял пост начальника технического отдела, ставшего вскоре именоваться пышно: компьютерный центр. Вот его-то номер я и набрал. Подвиги Рембо от него я требовать не стану, а вот кое-какую информацию пожалуй. – Вас слушают, – раздается в трубке женский голос, похожий на скрип ножа по стеклу. – Мне нужен Николай Николаевич. – Извините? – Кулдаков. Директор компьютерного центра. – Кулдаков у нас давно не работает. Уже год. – Да? И где он работает? – Я не знаю. Может быть, мы сможем вам помочь? Вы по какому вопросу? – По личному. У меня кобель неповязанный, у него – сучка породы "грэм магиструм". Каурой масти. – Это банк. – Очень приятно. Вешаю трубку, не дожидаясь коротких гудков отбоя, – меня это всегда нервирует. Набираю домашний Ники. Трубку берут после восьмого гудка. – Вас внимательно слушают, – вещает вежливый голос. – Вероника Матвеевна, это Дронов. – Кто? Дронов? Разве вы не уехали? – Я уже приехал. – И где вы были? – В Штатах. – О, мой Ника ездил в Штаты, по работе, и мог бы возглавить здешнее представительство довольно крупной фирмы, название я теперь запамятовала, и что же? Эта его ненормальная... Ненормальной мама Кулдакова называла любую женщину, имевшую счастье связать себя с ее сыном. – Эмма? – Эмма? Нет, Эмма ушла к Конецкому. Вы же помните, Олег, что это была за девица! Но не успела эта непутевая Эмма отстать от бедного мальчика, так что вы думаете? Его тут же окрутила некая Наталия, весьма молодая и весьма эксцентричная особа. И где бы, вы думали, они сошлись? На фирме! Служебный роман с секретаршей, вы можете себе это представить? Ника ее и называет на странный манер: Натали. И эта потаскуха, я вам скажу, совершенно запустила Николеньку! Вы же знаете, с его желудком есть все эти гамбургеры... Она ничего не желает готовить! Я была у них, и – что же? Вместо нормальной еды Нике приходится кушать эту отраву, эту копченую осетрину из пакетиков! Там же консерванты! Я вам скажу: чтобы хорошо жить, нужно хорошо кушать, а хорошо кушать можно только приготовленное... Но разве эта мерзавка хочет что-то слушать? Разве она может заботиться о моем сыне? Вы можете себе представить, Олег, Ника поправился, нет, скорее погрузнел, и полнота его какая-то нездоровая! Когда он жил дома... – Вероника Матвеевна, я могу ему позвонить? – Нике? – Да. – Конечно. А вы помните Голембиовских? – Голембиовских? – Ну да, они ведь были наши соседи по даче. Вы же бывали с Димой у нас на даче? – Пару раз. – Ну, тогда вы не можете не помнить Голембиовских! – Возможно... Но смутно. – Ну как же, Стасик Голембиовский был красавец мужчина, он даже немножко ухаживал за мной, но Кулдаков, я имею в виду Николая Карповича, никогда не ревновал меня к Стасику, к Стасику вообще невозможно было никого ревновать, он был такой обходительный, но ревновать к нему женщину не имело смысла, вы меня понимаете? Так вот, его отец, Вацлав, он был тогда уже очень старый, вернее, выглядел таким, а что вы хотите, двадцать лет сталинских лагерей? Его взяли туда прямо изо Львова, в тридцать девятом, но, несмотря на это, он всегда выглядел как настоящий пан и очень любил, когда его так и называли: пан Вацлав. Он хотел на старости лет съездить на родину, в Краков, но вы же помните, сначала этот Валенса с "Солидарностью", потом Ярузельский с военным режимом... Кошмар, что творилось! Вы помните? – Вероника Матвеевна, я... – Да, вы правы, речь не о них. Но у Вацлава, кроме Станислава, имелась еще и дочь, Оленька, когда вы были детьми, она была еще совсем малюткой, крохой, но посмотрели бы вы на нее теперь! Преподает в консерватории, вращается в приличном обществе и не замужем. Нет, и у нее есть свои недостатки, но у кого их нет? Ольга, по крайней мере, может держать себя в обществе, играет на фортепиано и умеет готовить, представьте себе! А эта Натали? Разве она пара Нике? В конце концов, он не стриженый новый русский, он человек интеллигентной профессии... А в такой профессии карьера мужа часто зависит от такта жены, от умения создать ему условия... Ему нужна достойная партия, и Ольга мне представляется как раз такой. Но Ника ничего не желает слушать, ничего! Может быть, вы его убедите, Олег? Вы женаты? – Нет, но я... – Это поветрие среди современной молодежи. Просто поветрие. И называется "гражданский брак". Как будто мы с отцом Ники жили в церковном. Отец Ники, если вы помните, был заместителем председателя райисполкома, и позволить себе венчаться тогда – это означало погубить карьеру! А сейчас? Все стоят со свечками, и это похоже на выездное заседание парткома в церкви! Вы не находите? – Вероника Матвеевна, я по делу, мне Нужно спешить... – В этом беда всех в наше сумасшедшее время. Вы думаете, Ника проявляет хоть какую-то внимательность ко мне после появления этой Натали? Да я не видела его целую вечность! Нет, он знает, что я не одобряю его выбор, но разве это повод, чтобы забывать мать? – Вероника Матвеевна, вы не могли бы дать мне его новый телефон... – Телефон? – Да. Номер телефона. – Они с Натали живут где-то на Сретенке, но я там не бываю. И никогда туда не звоню. – Я представил, как Вероника Матвеевна обиженно поджала губы. Эта девица, она... А впрочем... – Вероника Матвеевна, он, по-видимому, сейчас на работе... – Да, да... В свое время мы тоже работали, но разве мы забывали своих родителей? Вы по-прежнему работаете в банке? – Нет. – Ника тоже уволился. Я просто счастлива, что мой Ника оттуда ушел! Вы же знаете уже эту ужасную историю с Крузенштерном? – Да. – Да-да, я помню, вы же дружили... Ни для кого теперь нет ничего святого. Человеческая жизнь ничего не стоит! И они еще ругают прошлое застоем! Когда Николай Карпович Кулдаков был председателем райисполкома, ничего подобного произойти не могло! Наше поколение было ответственным. А сейчас? Взорвать автомобиль посреди бела дня! Это кошмар! У меня даже случился приступ! Я вам скажу, пока банком руководили Иноземцев, Гридин и Крузенштерн, это было солидное заведение для состоятельных людей! А что теперь? Этот Шекало... Его никто не знает в Москве, но вы же представляете себе этих провинциальных выскочек, выдвиженцев... Их и в прежние годы хватало, но раньше они подчинялись хоть каким-то правилам, а теперь... Я даже говорить не хочу ни о чем! – Вероника Матвеевна, а где Николай работает теперь? – Он директор. Предприятие называется "Контекст", и я вам скажу, это весьма респектабельное предприятие с совместным капиталом. Если бы еще Ника не связался с этой мерзавкой Натали! Вы же знаете Нику, он красивый и благородный мальчик из хорошей семьи, и любая вертихвостка готова затащить его в постель и женить на себе! Притом совершенно наплевав на его здоровье, забывая, что мальчику нужна прежде всего забота! Вы же знаете, как теперь это делается у нынешних девиц... – По-моему, так делалось во все времена. – Ну уж нет! В наше время... – Вероника Матвеевна, Николай сейчас, я думаю, на работе. – Ах да. Вам нужен номер телефона. Записывайте. – Она продиктовала номер. – Только сразу должна вас предупредить: это телефон секретарши, этой длинноногой пигалицы... Что до меня, то я Нике вообще не звоню, под ее влиянием он стал совсем груб, да и... Сначала слышишь ее визгливый голосок, потом... А однажды Ника меня натурально отчитал! Дескать, не нужно ему звонить, он уже вырос из коротких штанишек и обходится без слюнявчиков! Разве можно так говорить с матерью? Кажется, Вероника Матвеевна загрустила, ушла в себя, потеряв запал и инициативу в разговоре; я поспешил воспользоваться этим, чтобы вежливо окончить бесконечное: – Спасибо, Вероника Матвеевна. Я ему дозвонюсь. – Да-да, Олег... – отозвалась Вероника Матвеевна, продолжая горевать о своем. Вздохнула: – И напомните ему, пожалуйста, что в понедельник день рождения Гоши! – Обязательно напомню. До свидания. Кладу трубку и долго тупо взираю на телефонный аппарат. – Еще кофе? – сочувственно спрашивает Настя. – Угу. И какао с чаем. И можно без хлеба. Анастасия, у вас в каком компьютере база данных? – Во всех. – Тогда заводим генеральский. Через минуту я уже высветил фирму "Контекст". С дежурной характеристикой. Впрочем, мне совершенно по барабану, кто держит в "Контексте" "крышу" и с кем проводит свободное от контекстуальных занятий времечко ее соучредитель, гражданин Нидерландов Леопольд Ленц. В нынешних фирмах антураж и содержание нередко не просто не совпадают, но противоречат друг другу. Если я что и почерпнул, так это информацию к размышлению. Торговля компьютерами и программами. Таких по Москве – тысячи. Набираю номер. – Фирма "Контекст". – Это Наташа? – Да-а. – Будьте любезны, Николая Николаевича. – Кто его спрашивает? – Дронов. – Минуточку. Голос у "этой мерзавки Натали", так раскормившей Николя копченой осетриной, оказался вполне мелодичным, с легкой характерной хрипотцой и спокойной игривостью светской стервы, знающей себе цену; но и увидеть ее мне тоже любопытно. До встречи с этой милой барышней Ника предпочитал дам-с не моложе сорока пяти – всеведущая материнская забота сыграла с ним эту шутку. – Олег? – Голос Ники в трубке звучал испуганно-озабоченно. Или мне показалось? – Он самый, собственной персоной. Почему так неуверенно? – Ты откуда звонишь? – Из центра. – Из какого центра? – Тайного масонского клуба "Зеленые панталоны". Имени и под руководством Юстаса Алексовича Штирлица. – Шутишь... – Хочу скрасить тебе жизнь. .– Ты вроде был за границей... – А теперь внутри ее. – Ты... Ты знаешь про Крузенштерна?.. – -Да. – Жуткая история... Тон Ники, варьирующий от тихого в стиле "умирающий лебедь" до очень тихого: "простуженный удав", говорил о том, что Кулдаков напуган. И может быть, даже не чем-то конкретным, а вообще по жизни. А телефон, по коему мы вели пока не ставшую задушевной беседу, скорее всего "грязный" по определению. Тем более чем занимается фирма "Контекст", судя по вялой аналитической раскладке в генеральском компьютере, – тайна, покрытая даже не мраком, а бесконечной рябью помех по оч-ч-чень мутной водице. В ней, как известно, хорошо ловить всякую рыбку, но можно и заиграться. Это для индейца Амазонии аллигатор является закуской; нормальный же гражданин, встретившись с этим противоречивым пресмыкающимся, уходит на корм собственной персоной. Но антимонии разводить мне было совершенно некогда. – Ник, мне нужно с тобой увидеться, – проговорил я самым нейтральным тоном, на который был способен. – По поводу убийства? – Да. – Но... Какой в этом смысл? – Я хочу кое-что выяснить. Ты ведь успел поработать под началом Шекало Лаврентия Игнатьевича? – Совсем недолго, и... – Тогда я спрошу так: с самим Димой ты давно общался? – Нет. Не очень. Не знаю даже... – Когда именно? – Недели две назад. Или три. – Он не был чем-то взволнован? Испуган? Озабочен? Может быть, упоминал какие-то проекты? Города? Снежногорск, например, или Покровск? – При чем здесь Покровск! – сорвался Ника. – Крузенштерна взорвали, убили, понимаешь, а ты звонишь мне и начинаешь задавать странные вопросы... Олег, ты давно не был в Москве, ты многого не знаешь... И это не телефонный разговор. – Вот и давай встретимся. И поговорим тет-а-тет в любом назначенном тобою месте. Снова пауза. На этот раз – длинная. – Понимаешь, Олег... – начал по-интеллигентски Ника, голос его стал похож на сипение премудрого пескаря перед поимкой. Потом Ника исчез, объявился Николай Николаевич Кулдаков, директор процветающей фирмы с многообещающим названием и неясными перспективами... Вот этот второй и произнес: – Это невозможно. Да и вообще это не наше дело, есть милиция, прокуратура, ФСБ, наконец! – Ты что, Ника?! Димку убили! Или ты думаешь, что я буду сидеть и ждать, пока прокуратура будет доказательства причастности собирать?! Для суда присяжных? Да, меня не было в Москве больше года, я плаваю здесь, как карась из Патриарших – в Амазонке, ну так просвети меня, тупого, что здесь к чему и что почем! Назначай место встречи, гнида, палец мамин, или я приеду сам и расхреначу тебе всю рожу! Дальше была пауза. Пусть не минутная, но... Неплохой, хотя и боязливый парень Николка боролся с начальником и обеспеченным господином Николаем Николаевичем Кулдаковым. Да, Дима Крузенштерн некогда очень помог Нике и с работой, и с перспективами, и с квартирой; да, Олег Дронов некогда отмазал Нику от разборки с ревнивым мужем зарвавшейся гулящей бабенки, который был в те поры инструктором московского горкома и коему для того, чтобы стереть в мелкий порошок сластолюбца Николку Кулдакова, усилий нужно было приложить не больше, чем улитке для переползания по влажному листу... Да, все это было, но в этой ли жизни? И какое отношение сие имеет к преуспевающему Николаю Николаевичу, к сорока с лишним годкам познавшему наконец любовь и ласку "мерзавки" моложе сорока пяти, разъезжающему на скромном "саабе" и нездорово полнеющему от кушаемой не в меру осетрины? Да и... Нет больше Димы Крузенштерна, а смерть списывает моральные обязательства куда надежнее, чем материальные... А Олег Дронов... Кто он, собственно, такой? Непонятного залета птица, готовая черной тенью зависнуть над покойной и обеспеченной жизнью директора и фирмача Кулдакова... – Нет, Олег Владимирович. Не вижу ни смысла, ни необходимости, – подвел черту под хлипкими сомнениями трусоватого паренька Ники преуспевающий Николай Николаевич. Даже для верности меня "Владимировичем" обозначил, скотина! Дескать, как в песне: "Улетели деревянные лошадки, пароходики бумажные уплыли..." Врезать бы ему сейчас, суке! Но я сдержался даже от матерщины: что толку, если душа – калека? Ладно, отец буржуй – дите невинно. В данном конкретном случае то, что сын у Вероники Матвеевны вместо мужика вырос трусливым и жалким обормотом, не столько ее вина, сколько беда. – На нет и суда нет, – выдохнул я. – И кстати... Матушка твоя просила передать, что в понедельник день рождения Гоши. – Гоши? – Ну да. Жоры, Геры, Юры, Георгия... Уж как вы его величаете в узком семейном кругу... – Гоша – мамин попугай. – Пожелай ему от меня счастья в личной жизни, – произнес я и повесил трубку.

Глава 18

– Разговор не задался? – осторожно спросила умная лейтенант Настя, войдя в кабинет, лишь мельком взглянув на меня. – Да разговор – леший с ним! Человек жизнь свою на осетрине проел. До костей. – Ну и леший с ним, с таким человеком, – в тон ответила Настя, глядя на меня распахнутыми зелеными глазами. – Леший с ним не поведется. Разве только домовой. Да и то – расстрига. Как нам разыскать в ваших "банках" родной "Континенталь"? – Секундочку. Девушка побегала "мышкой" по "коврику", вышла на "панель", нашла бегунком искомую строчку и нажала "ввод". Эротичность ее действий меня просто завораживала. Приник к экрану. Пролистал несколько страниц файла. Поднял недоуменно глаза: – Что это Крутов здесь намудрил? Это даже не объективка на банк, это речевка для октябрят моего детства! – Информация достоверная. Все телефоны и фамилии... – Анастасия, не фармазонь и не мети пургу! – ввернул я ей тест на профпригодность. – Меня интересует реальная информация, а не слабительные для оберемененных властью! – Надо же, чуть не сказал "беременных" – это было бы почти неприлично! – Реальную информацию Игорь Петрович в компьютере не держит. "Оберемененным властью" она показалась бы слишком. – А над любым генералом есть другой генерал. – Не считая чиновников. Хотя их-то как раз считать приходится. И не по головам, а по членам. – А где держит? – прервал я умную девочку. – В сейфе? – В голове. – Резонно, – согласился я. Ибо стараюсь поступать так же, хотя не генерал и проверка и "выемка" от бравых парняг из управы собственной безопасности мне не грозит. Да у меня и дома-то нет. Дом предполагает блестящий никелем и кафелем сортир, малиновый борщ, постель с крахмальным бельем и слоников на комоде. Или нэцкэ. Или дизайн от Гильфердинга. Это кому что по средствам. А может, я – бродяга по жизни? Давным-давно, в незапамятно-юношеские времена один приятель обозвал меня "бездорожником". В хорошем смысле этого слова. Да еще и в стихотворной строке: "Бездорожник упрямый, бездомник..." Пятнадцать лет минуло. Это много. А вот пять тысяч четыреста пятьдесят восемь дней, их составляющих, – всего ничего. Как разменные деньги. Тем более редко кто мыслит категориями тысяч даже в деньгах: в основном от зарплаты до зарплаты. А золотые песчинки дней просыпаются как мелочь сквозь пальцы. В никуда. Время... Чтобы поспеть за меняющимся временем, нужно быть хоть на чуть-чуть впереди него. Что изменилось за пятнадцать лет, кроме мира вокруг? Ну да, дефиницию "бездорожник" теперь лучше заменить "внедорожник". А это слово переводится на чистопородный англо-американский благородно: "Landrover". Массивный, маститый джип из самых-самых, с широкими протекторами, табуном коней под капотом и никелевым блеском над желтыми тигриными зрачками противотуманных глаз... – Над чем так напряженно задумались, Олег Владимирович? – склонилась ко мне Настя. – Жалею. – О чем? – Ни о чем. Себя. – А нужно? – Конечно нет. – Знаете... Я думаю, вы давно были бы генералом. Если бы захотели. – Я тоже так думаю. Вам нравятся "лендроверы", лейтенант Настя? – Не особенно. Вернее, машины нравятся. А вот сидящие в них люди – не очень. В таких машинах должны ездить археологи, геологи, короче – ученые. А не бандиты. Хм... Прямо не в бровь, а ниже. Профессионалов используют. Все и вся. Спекулируя на разном: от чувства долга и чести до семейно-денежных проблем. А вот интересно, кто и с какой целью намерен на этот раз использовать внедорожник под названием "Дронов"? И с какой целью? Вопросы к оперативной разработке. Жаль, что не ответы. – Хотите еще кофе? – спрашивает девушка. – Лучше шампанского. На брудершафт. – Я за рулем. – А за знакомство? – К тому же здесь нет шампанского. – Дольем коньяк минеральной. Митьки бы одобрили. – Кто такие "митьки"? – Это вопрос не одного часа. Читайте Довлатова. Так что? Я не вижу иного способа перейти на "ты". – Лучше не стоит. Вы – мой патрон. – Патрон? – Ну да. Крутов приказал вас охранять. – Что?! – Вот такой подлянки от Крутова я не ожидал: она даже не генеральская – маршальская! – Охранять. Или вы считаете, что я не способна? – До сих пор полагал, что охранять – прерогатива мужчины. – Это ошибочно. К тому же в этом вы – непрофессионал. – Да? И почему, лейтенант Настя, ты сделала такой вывод? – У вас руки разбиты. Значит, вы дрались. Так? – Не без этого. – Профи не дерутся. Профи противника отключают или устраняют. Смотрю в глубокие зеленые глаза очаровательной девушки, и мне становится не по себе. Нет, я понимаю, что специальная подготовка может сделать из любого человека со способностями боевую машину пехоты с вертикальным взлетом... Я понимаю, что в войне нет места сантиментам, а в тайной войне женщины порой успешнее многих мужчин. Но эмоционально принять этого не могу. Эмансипация кажется мне для мира не менее губительной, чем алкоголь: женщина должна быть нежной, мужчина должен хотеть ее защитить, а не наоборот; иначе мужики перестают быть мужиками, быстро деградируют: кто в нюнь, кто – в самцов, а мир превращается в ухоженный бардак. – И тебе приходилось "отключать" и "устранять", лейтенант Настя? – Я не стану отвечать. Олег Владимирович... Знаете, как называются ваши вопросы? "Скрытая половая дискриминация". – Половая – чего? – Дискриминация. – Поня-а-ал, – глубокомысленно произнес я, сделав ударение на последний слог. В Штатах эта самая "дискриминация по половому признаку" именуется даже специальным термином "sexism". Усомниться в возможностях милой девушки отслужить в морском спецназе и завалить в рукопашке десяток супостатов сексизм. Поднести даме тяжеленную сумку – сексизм; заплатить за нее в кафе – тоже. Вот и бродят неприкаянные мужики сами по себе, боясь оскорбить "слабый" пол вниманием, и, поразмыслив, покупают гуттаперчево-силиконовых кукол с сертификатом соответствия на все завлекательные места: все "как в жизни", токмо без излишних бабских затей и мужеских обязательств. Тамошние тетки тоже получили все, за что боролись: прокладки, исключающие протекание даже в тропический ливень, вибраторы, настроенные на суперменскую частоту фрикций, подгузники, оберегающие кожу малышей, и заботу государства, выплачивающего пособия на деток при разводе, дабы свободная личность женщины могла свободно их не воспитывать, а развивать свои таланты, умения и навыки в согласии с природой. Кучеряво задумано! Закуриваю сигарету и вздыхаю: ну и гундосый я стал! Может, Крутов решил позаботиться обо мне в такой вот изысканной форме? Зная склонность индивида к немотивированным поступкам? А у девушки, помимо классной фигурки, замечательных глаз, веснушек, умения рукопашного боя и простейших навыков конспирации, еще и легальный ствол и крутая ментовская ксива: последние две вещицы могут особенно надежно охранить в московских джунглях от многих неприятностей! Если, конечно, мое противостояние неизвестно с кем не перейдет из латентной фазы в скоротечную. Чего, собственно, и добиваюсь. – Выходит, Анастасия, ты мой ангел-хранитель? – Выходит, так И не надо иронизировать и комплексовать, Олег Владимирович, я действительно классный специалист. Это кто из нас комплексует? Хм... Наверное, оба. – Верю. Тогда тем более необходимо выпить на брудершафт! Анастасия, ты просто обязана перейти со мною на "ты" – в целях полной скрытности и особой секретности патронажных отношений объекта и субъекта! Убедил? Девушка пожала плечами. Я тем временем плеснул в стаканчики коньяк. – Только символически, – предостерегла меня Настя. – Да я иначе и не пил никогда! Долил коньяк модной патриаршей минерально-ключевой с пузырями: – Голь на выдумки хитра. Не "Клико", но свой аромат имеет! За знакомство? – За него. – Настя слегка смочила губы. – А целоваться?! – Что, прямо сейчас? – А когда? Традиция! Осторожно дотрагиваюсь губами до мягких, влажных губ девушки, помня золотое наставление эмансипэ Америки: поцелуй в губы – дело куда более интимное, чем половой акт! И любой средний американец, неосторожно покусившийся на самостийную тетку таким вот образом, рискует получить нет, не по зубам! – повестку в суд с иском, в зависимости от благосостояния клиента! Это не страна, это сборище сутяг и С1ряпчих в юбках и без оных! Уф, пронесло. Зубы на месте, и девушка довольна. Щеки ее слегка порозовели. – Это и есть "традиционный дружеский поцелуй"? – Угу. Телефонный звонок прервал идиллию. Девушка сняла трубку, выслушала кивая, как примерная ученица, передала мне, шепнув: – Кругов сердит. – У аппарата, – рявкнул я как можно более начальственно. – Трупы в проходном дворе – твоя работа? – Какие трупы? – спросил я, а сам вспомнил тихих и незлобивых мужичков-собутыльников. Неужели их достали-таки калединские отморозки? Или это двое битюгов-террористов, карауливших меня на верхотуре собственного дома? Но каким образом их сумели упаковать и доставить в распивочный дворик? Да и не оставлял я покойников, по голове настучал, да и только. – Какие? – взъярился Крутов. – Калединские стриженые в "голдах", вот какие! Мужичок-моховичок объяснения в районке уже дал: дескать, так и так, был такой-то и такой-то, помесил братанков играючи, потом представился: валите, дескать, все на серого! На Дрона, дескать, птицу редкую! Навроде Феникса И физию твою описал один в один, и ухмылялся притом старлею-следаку нагло и с ухмылочкой. Знаешь почему? – Не-а. – Решил, что ты – наш. Из славного отряда теневых борцов с оргпреступностью, не связанных буквой закона. "Белый орел", мля! – Да этот слух по Москве уже года три как отгулял, – озадаченно протянул я. – Да? А свежие трупы из морга подвезли, для убедительности? Старлей позвонил нашим ребятам в управу, прояснить. Назвал Дрона. Спросил прямым текстом: бумагу составлять или как? – Ну и что ребята посоветовали? – То. Знаешь поговорку? "Больше бумаги – чище жопа". – Погоди, Игорь, я... – Что – я? Что ты у меня целкой-институткой прикидываешься?! Я просил рассказать обо всем существенном, ты же... – Игорь, стопорнись. Свара у меня с бритыми была, но... – Почему ты там вообще завис? – Обстановку прояснял. – Без тебя некому? – Тогда – нет. – И чем тебе бритые помешали? – Скорее я им. – Слушай, гордый, ты мог, как все люди, ноги сделать, а не шеи им сворачивать? – Да не сворачивал я никакие шеи! А потом, эти ребята в особые разговоры не входили, сразу стали ручонками да ножонками махаться, причем вполне квалифицированно. А я от спорта уже столько лет далек, что едва сладил. – Как ты их оставил? – Сиротами. В отключке. – Дальше. – Ну и авто, понятно, воспользовался. – Мудак. Где бросил? – В центре. – Так. Кругов замолк, что-то обдумывая. – Игорь... – Ну? – Ты не уточнил насчет трупов. – Что именно? – Способ убийства. – Шеи им свернули. Одному и другому. Играючи. – Значит, кто-то "зачистил" за мной. – Да? Не много ли чести?! – Вот и я думаю... – Только все без толку. Феникс хренов. Алконост. Гамаюн певчий. Клест кривоклювый, блин! – Генерал, ты чего разошелся? – Того. Знаешь, где тебе место, Додо? – Ну? – В клетке. Причем в самой что ни на есть лефортовской одиночке, чтобы без дураков. – Без дураков, Игорь свет Петрович, никогда не обходится. Любимая игра на Руси – в подкидного или в переводного. – Да? И кто же дурак? – Пока я. А там – на кого карта ляжет. Под кого зайдут. – Олежек, ты хоть сориентировался, кто тебя подставляет и зачем? – Не-а. – Но забот тебе прибавилось. – Я думаю... – Думай не думай... Калединская братва на тебя уже ножики навострила. – У них что, авторитета умного нет, чтобы подставу учуять? – Есть. Только... Знаешь, в родной стране так уж повелось: есть человек, есть проблема, ну а нет, так и нет. Так что поостерегись: оказия представится, чикнут тебя, без злобы, на всякий случай. Не любят уважаемые непоняток. – Ну да... Прямо не жизнь, а кино. Про Жеглова с Шараповым. – Вот-вот. Они тебя не больно зарежут. – Кругов помолчал, добавил: – Шутка. – Что зарежут? – Нет. Что не больно. – Генерал, ты мою просьбу оформил? – Насчет вдовы? – Жены. – Обязательно. Только... Я вот что подумал... – Погоди, Крутов. Думать – моя епархия. Сначала встреча, потом – Чапай думать будет. В потемках по черным кошкам палить – себе дороже. Лады? – Лады. У вас сорок минут. А сейчас дай-ка мне лейтенанта. Я передал трубку Насте. Лицо у нее посерьезнело, слушала она молча, только кивала. Нажала отбой, подняла на меня свои колдовские глаза, потемневшие, словно море перед штормом. – А вы, Олег, оказывается, шалун, – произнесла она без тени шутки. Потом деловито отомкнула шкаф, вынула мягкий бронежилет, произнесла: Облачайтесь. – Да я в бронике, как свинья в попоне. – Давайте не будем обсуждать приказы Крутова. Вы могли бы стать генералом, а он им стал. – Анастасия, а как же... – Олег, давайте без куража. Сейчас не до этого. – Попросила: – Отвернитесь. "Снегопад, снегопад, если женщина просит..." Тупо гляжу в окно. Да какой к бесам снегопад! Как там у модных "Иванушек-Инкорпорейтед"? "Тополиный пух, тополиный пух..." В мое время пели по-другому: "Тополя, тополя, все в пуху, у-у-у, потерял я любовь, не найду, у-у-у..." Мир меняется? Или все те же "ля-ля-тополя"? Бог знает. Без стакана этот вопрос же не решить, а его мне как раз нельзя. Нужна трезвая голова. И разумная. – Готовы? – спрашивает Настя. Оборачиваюсь. Девушка перевоплотилась за пару минут полностью. Вместо соблазнительного полупрозрачного платьица – свободные вельветовые джинсы, кроссовки; поверх футболки – бронежилет скрытого ношения, перепоясанный сбруей на две кобуры: прямо не девушка, а революционный матрос Железняк. Не удивлюсь, если над каждой из изящных лодыжек закреплено по "дерринджеру". "Возьмем винтовки новые, на штык – флажки..." Девушка надела штормовку, под которой и скрылся внушительный арсенал. – Почему вы не надели жилет, Олег? Пожимаю плечами: – Бессмысленно. – Да? – Не в Колумбии живем. У нас, когда хотят убить, стреляют в голову. – Не всегда. – Но главное не это. Если бы те ребята, что "зарядили" меня "втемную", хотели разбить мне башку, она бы давно разлетелась как гнилой орех. Пока им это не нужно. Им нужно, чтобы я думал. И – действовал. – Да? И как же вы собираетесь действовать? По их сценарию? – Пока. Вопросы "что делать" и "кто виноват" оставим на потом. – А что будет потом? – Суп с котом. Или ничего не будет. – Олег, ну раз вы понимаете, что вас запустили живцом, зайчиком для борзых... – Милая барышня, запомните простую истину: чтобы увлечь погоню в пропасть, нужно бежать впереди.

Глава 19

Коридоры следственного управления ГУБОПа ни пышностью, ни строгостью не поражали. Стены дежурного цвета, ряды дверей. И, как в любом заведении подобного рода, неуют: словно здесь взялись делать ремонт, да так и не доделали. По лестницам сновали умеренно озабоченные казенные дядьки самой разной расцветки и наружности; казенные тетки занимались чаем и бесчисленными бумажками. Следственное управление – оно и в Африке состоит из бумажек, цифири, сейфов и кипятильников. Включенные мониторы компьютеров в редких кабинетах выглядят как телевизоры в красных уголках больниц: светят, но не греют. Лейтенант Настя скрылась в недрах пропускной и объявилась уже не только с пропуском, но и с принадлежащим мне документом типа "папир". На который "вахтер" взглянул лишь мельком, вперившись взглядом в прелестную девушку в звании лейтенанта. Искомый кабинет находился на третьем этаже. Здесь все было по чину: предбанник с секретаршей и компьютером, двойная дверь, одна – обитая хорошим дерматином под кожу, с отливающими тусклой нездешней медью шляпками гвоздей, вторая – из ценной породы дерева. Стол в кабинете тоже был старорежимный, с приставной длинной тумбой. За столом восседал Крутов, озабоченно склонив седую коротко стриженую голову и вперив в нас пристальный внимательный взгляд. – Без приключений? – только и спросил он. – Без них, – ответила Настя. Крутов кивнул, провел меня в дальний конец кабинета, усадил. – А где же дверь в искомое помещение? – Обойдешься. Задашь все необходимые вопросы. Следователь будет деликатно курить. – А адвокат? – Дронов, ты совсем зачах в той Америке. Какой адвокат, если служивым нужно создать видимость работы и предъявить вдове ничего не значащие фото? – Так решила Тамара? – Так решат в "Континентале". И правильно решат. Тамара же согласилась приехать именно для того, чтобы помочь найти убийц мужа. Никакого адвоката с ней не будет. Охрана останется за дверями. Вернее, один охранник. Ты продумал вопросы? Хм... А чего их продумывать? Серьезно меня волнует только один: жив Дима или нет? – Да. – Хорошо. У нас еще минут семь. – Крутов посмотрел на часы, потом – на Настю: – Посидишь в предбанничке за секретаршу. И со всем вниманием на телохранилу. Судя по всему, парень квалифицированный, из бывшей "девятки", ну да береженых Бог бережет. К тому же это наша территория, а не банка "Континенталь". Пошли. Крутов и Настя вышли. А я остался один в массивном начальническом кабинете, стараясь прикинуться мебелью. И мне это удалось: появившийся через минуту высокий и худой как жердь следователь прошел за стол, не сразу меня заметив, а увидев, кивнул: – Воскобойников Олег Иванович. У меня чуть было не выскочило: Дронов, но я вовремя поостерегся. Лишь почти церемонно поклонился в ответ. Если Воскобойникову что и не нравилось, виду он не показал: отношения рабочие с Круговым у него, видно, сложились давно и неформально, да и не принято в конторах совать нос в чужие оперативные разработки. Раз дал согласие побыть "манекеном прикрытия", то и отыгрывай до конца. Дверь открыла Настя с видом заправской секретарши, пропуская вперед худенькую, одетую во все черное женщину. Тамару я не сразу узнал: ее роскошные волосы были коротко острижены, и они были седыми. Не замечая меня, Тома подошла к столу, присела за приставную тумбу и уставила на следователя огромные темно-карие глазищи. – У вас ко мне вопросы? – спросила она тихо и покорно. Олег Иванович вдруг как-то замялся, закашлялся даже, проговорил что-то вроде: "Да у меня, собственно..." – и послал мне скорый и злой взгляд. Тамара обернулась, какое-то время всматривалась, надела большие квадратные очки... Ее бездонно-карие глаза, укрупненные линзами, смотрели теперь на меня, она меня узнала, уголки губ поползли куда-то вниз, как у ребенка, потерявшего родителей и встретившего вдруг кого-то из их друзей, на глаза набежали слезы, с ее губ не слетело ни звука, но я успел прочесть по ним: "Олег... Диму убили..." Потом она тем же автоматическим движением сняла очки, спрятала лицо в ладонях и заплакала, горько и беззвучно. Воскобойников глянул на меня выразительно, взялся за графин, наплескал воды, но Тома даже не взглянула на стакан. Я подошел, обнял ее за плечи, чуть помедлил, произнес: – Диму действительно убили? Тамара мигом подняла глаза, и я увидел в них вдруг ту безумную надежду, какая случается с людьми во сне, когда они видят близких живыми и веселыми и чувствуют невероятное облегчение, что никакой смерти на самом деле не было, а был дурной сон... Пусть это продолжалось мгновение, но я успел обозвать себя последним подонком и сволочью... Тамара все поняла; глаза ее наполнились слезами, но она сумела повторить твердо: – Диму убили, Олег. По-видимому, лицо мое тоже изменилось; последняя надежда, которая не умирает никогда, угасла; я не чувствовал больше ничего, кроме тупой усталости, кроме дикого, кромешного оцепенения... Тамара оказалась сильнее: она успела пережить; или – женщины вообще сильнее мужчин? Перетерпела слезы, спросила: – Спрашивай, Олег. Спрашивай все, что тебе нужно. Я отвечу. – Она замкнулась на мгновение, но снова сумела справиться с собой, произнесла: Я знаю, зачем тебе... Я отвечу. Тут пришлось собраться мне. – Тебя охраняют или контролируют? – "Континенталь"? – Да. – Я не знаю. – У него были трения с Шекало? – Не знаю, Олег. Дима никогда не говорил о своих делах. Он нас с девочками берег. – У него не осталось никаких записок? Или – в компьютере... – Ребята из Диминого отдела забрали все. Я помолчал. Дима – молодец. Его жене действительно ничто не угрожает как раз потому, что она не знает ничего. "Он нас берег". И все же я должен был задать этот вопрос, и я его задал: – Ты чувствуешь себя в безопасности? – Да, – тихо произнесла Тамара. И добавила едва слышно: – Я никому не нужна. Я поцеловал ее в щеку, прошептал: – Нужна. Вашим девочкам, друзьям, всем. – Ага, – отрешенно кивнула она. – Я пойду. Мне пора. – Тихо сказала "до свидания" безучастному следователю, привстала и снова упала на стул, будто без сил. Заговорила едва слышно, но скоро, словно боясь, что не хватит сил: – Была пятница. Дима обещал вернуться пораньше, часа в четыре, и провести остаток дня с нами. Тем более мне всю неделю жутко нездоровилось, меня мучили кошмары ночами, словно что-то зеленовато-коричневое надвигалось и надвигалось, и окутывало щупальцами, и стягивало грудь, и мешало дышать... Он обещал прийти пораньше. За завтраком был весел, рассказывал что-то, смешил девчонок. А я... я сидела как в воду опущенная, но переборола себя. Дима и так был обеспокоен моим состоянием, настаивал на докторе, но я отказывалась, говорила, объясняла все это затянувшимися женскими недомоганиями, которых на самом деле не было. У нас должен был быть ребенок, но теперь не будет никогда, у меня случился выкидыш, мальчик погиб, это наверняка был бы мальчик, Дима так хотел сына... Он и не узнал, что я была беременна второй месяц, я не хотела ему говорить раньше времени, пока сама не была уверена... Девочек отвозили в школу чуть позже; Дима поцеловал нас, как всегда; не знаю, что на меня нашло, я вдруг стала говорить, что плохо себя чувствую, что, может быть, он не поедет сегодня в банк... Он чмокнул меня в нос, сказал, что приедет даже раньше, чем обещал, проведет только одну встречу и отменить ее у него нет никакой возможности... Он гладил меня по голове и смотрел встревожено, мне еще стало стыдно, зачем я допекаю его своими никчемными страхами, он ведь жутко уставал последнее время, особенно несколько дней.. И я сдалась. Отпустила его. Господи, ну зачем я это сделала, зачем? Нужно было орать, биться в истерике, лишь бы он никуда не ехал! Никогда себе этого не прощу! Он вышел. Гриша Ларин, ты его знаешь, подал машину. Мы с девочками выскочили на балкон, помахать ему. Он улыбнулся, отсалютовал нам рукой, сел, захлопнул за собой дверцу. Гриша запустил стартер. Машина тронулась, проехала всего ничего, метр или два, и – превратилась в факел! Я стояла оцепенев от ужаса, инстинктивно прижав девчонок лицами к себе... Взрыва я даже не услышала... По-моему, я кричала, а может, и не кричала... Почувствовала вдруг дикую боль внизу живота, осела на ступеньки и услышала только, как Маринка, младшая, спросила меня испуганно: "Мама, а где папа?" Дальше я не помню ничего. Совсем. Потом кто-то мне сказал, что это была бомба с дистанционным управлением. Тамара замолчала, словно силы разом покинули ее. Она посидела так с полминуты, молча легонько пожала мне руку, встала и направилась к двери. У самой двери обернулась: – Ты найдешь их, Олег? – Да. Тома кивнула, вышла, неслышно притворив за собой дверь Какое-то время я сидел без движения. Автоматически нащупал на столе чужие сигареты, закурил, не чувствуя ни вкуса, ни крепости. Перед глазами расцветал взрыв, словно сатанинский цветок, оставивший вдовой очень хорошую женщину и сиротами двух девочек. Бомба с дистанционным управлением. А ведь заказчик – не просто сволочь, он редкая сволочь, он позаботился (или потребовал?), чтобы автомобиль взорвался там же, на лужайке перед домом, на глазах близких, и не только жены, но и маленьких деток. Я прикурил новую сигарету от бычка. В голове крутилась сказанная Тамарой фраза: "Я никому не нужна". Эта фраза будет крутиться в ее голове снова и снова, и она будет ночами беззвучно выть в подушку, одиноко и обреченно... Сто ночей, двести, тысячу? И в снах ее Дима будет живой и веселый, любимый и любящий, и еще не раз и не два ее глаза станут зажигаться безумством надежды, отказываясь верить тому, что видели воочию. Ибо надежда не умирает никогда. Она лишь угасает и постепенно становится призрачной, как едва уловимый ветерок... Истлевшая сигарета обожгла пальцы, одним движением я затушил окурок. Поднял глаза: рядом со мной на приставной тумбе сидел следак Воскобойников, держа в руках наполненный почти до краев стакан. – Друг? – спросил он. – Да. – Выпей. Тебе нужно. – Водка? – Она. Стакан я прикончил в три глотка, закурил новую сигарету и остался безучастно сидеть на стуле. Как вошел Крутов, не услышал. – Поговорили? – спросил Игорь. Я кивнул. – Выяснил, что хотел? Я попытался сосредоточиться: что-то нужно спросить у Крутова. Ну да. – Игорь, ты мог бы узнать, с кем должен был встречаться Крузенштерн в день гибели? – Уже пытались. Выяснить не удалось. – Угу, – безучастно отреагировал я. Крутов пристально посмотрел на меня, сказал: – Вот что, воин. Тебе отлежаться надо. Сейчас лейтенант отвезет тебя на тихую квартиру, и там... – Игорь, я... – Не перебивай. Водки там валом. Напьешься и отоспишься. Я скоро появлюсь. Вот тогда и решим, что делать дальше. Согласен? Я был согласен. Настя прикоснулась к моему плечу: – Пойдемте, Олег Владимирович? Как я проходил по коридорам, через пропускной, как усаживался в автомобиль, я помнил скупо. Голова – то ли от водки, то ли вообще по жизни – плыла; я смутно регистрировал частицей сознания улицы, по которым двигалась машина, – мы катили от центра А в голове продолжала настойчиво биться одна фраза: "Диму убили, Олег". И еще я видел тот самый расцветающий сатанинский цветок взрыва. Настя вела автомобиль спокойно и уверенно, и я позволил себе расслабиться, отметив только, что мы выехали за Москву. Откуда появился встречный "КрАЗ", не заметил ни я, ни Настя. Он выехал вдруг, а шедший чуть позади и на обгоне джип неожиданно прибавил и закрыл для нас левую полосу. Коробочка была почти классической, но размышлять об этом было некогда. Девушка вцепилась в руль, не зная, что предпринять. "КрАЗ" летел навстречу, как бронепоезд "Лошадь Ильича" в светлое прошлое; подумать, во что превратится "фолькс" от такого вот лобового столкновения, не осталось ни времени, ни настроения: одной рукой я ухватил руль и резко вывернул его вправо. Автомобиль слетел с шоссе и закувыркался в невысокий откос. Настя ударилась носом о руль и потеряла сознание, заливая кровью стекло. Я основательно приложился лбом и на какие-то секунды отключился. Машина замерла колесами вверх. Очнувшись, услышал осторожные шаги по щебенке. Девушка лежала, привалившись ко мне; на виске ее пульсировала жилка, я облегченно выдохнул: жива. Удар в основание носа столь болезненен, что Настя потеряла сознание от шока. Шаги приближались. Одним движением вынул из-под куртки девушки двенадцатизарядный "ПММ"; пистолет был на боевом взводе, мне осталось лишь сбросить флажок предохранителя, что я и сделал. Те, что приближались, шли молча. Замерев и прикинувшись беспомощной ветошью, я ждал. – Странно, что у них бензобак не рванул, – произнес один. – Дебил, бензобаки легко взрываются только в киношках: там каскадеры стараются. – Боря велел замочить этого шустрика, – снова подал голос первый. – Польем бензином и запалим? – Погоди. Загляну: может, он вместе с девкой уже того... Да и на девку указаний не было – пусть живет. Да и что ведено: все сделать по уму, технически, чтобы комар носа не подточил. – Ну а я про что? Полыхнет, и – гори оно огнем! Тебе чего, горючего жалко? У нас в багажнике еще две канистры, запас. – Дебил. Девка откуда? Из РУБОПа. Факт? Факт. Свои, если она сгорит начисто, землю рыть будут? Будут. А если мы на месте ДТП пионерский костер учиним, они что, в несчастный случай поверят? Фигу. – Да им нас сроду не сыскать! – Сыскать не сыскать... Ведено все сделать путем, мы и сделаем. – Башмаки терли щебенку уже у самой машины. – Ты покуда все ж крышечку у бензобака-то отвинти: одно дело – кострище от нашей канистры, и совсем другое – свой бензобак. Это всякий мог забыть прикрутить, вот она и полыхнула... – Да нет здесь никакой крышечки... Я замер. "Велено сделать все путем". Ве-ле-но. Тепло. Самое лучшее в нынешней ситуации – стереть напарника, что поглупее, а этого рассудительного хорошенько прокачать на предмет: "Кем ведено?" Тут даже не нужно засовывать ему в задницу раскаленный прут: перспективы оказаться в руках бравых рядовых из РУБОПа после того, как мужичок едва не угробил красавицу лейтенанта, будет вполне довольно, чтобы направить его воображение в правильное русло. И ответ на свой вопрос я бы непременно получил. Вот только... Как бы тепло не превратилось в горячо: сколько пареньков осталось в джипе – неведомо. Пряча ствол под полой стильного крутовского пиджака, направил его в сторону двери и, прикрыв веки, состроил на лице гримаску типа "дебил в отключке". И вовремя. Квадратная рожа рассудительного нарисовалась прямо напротив: мужик не поленился встать на четвереньки и заглянуть в салон. – Ну чё там? – спросил его напарник. – В отрубе. Но живой. А вот девка, кажись, приложилась насмерть. Все стекло в кровище. – Может, к боссу этого живчика отволокем? Квадратномордый задумался на минуту: – Приказа не было. – Да прекрати, Гусь, мести пургу. Нужно будет боссу его на кладбище переправить, переправим, не поленимся. А так, глядишь, нам еще и премия выйдет. – Молодой ты, Куня, вот и прыткий. План перевыполнить захотел? Считай, что уже: девка, похоже, Богу душу отдала. А вообще... Ты прав: кончить никогда не поздно.