Текст книги "Род князей Зацепиных, или Время страстей и казней"

Автор книги: Петр Сухонин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 47 страниц)

Таким образом прошло года четыре, и Андрей Дмитриевич из ребёнка стал уже стройным и красивым юношей.

В это время старый маркиз Куаньи, отец его близкого приятеля, вдовевший уже лет десять, вздумал жениться. Он выбрал себе в невесты m-lle де Жервез, питомицу монастыря кармелиток, жившую там с четырёх до шестнадцати лет и взятую оттуда только по случаю её близкого замужества. Маркизу было уже за шестьдесят, хотя под напудренным париком, подбелённый и нарумяненный, он не казался таким старым, и весь Париж находил, что девица де Жервез делает прекрасную партию.

Молодой Куаньи от имени своего отца пригласил своего приятеля, русского принца de-Sácepine, участвовать в свадебной церемонии. Андрей Дмитриевич был в восторге от приглашения. Наконец он увидит этот высший свет, о котором столько думал, увидит двор, короля, составлявшего центр, к которому стремились тогда все мысли французской аристократии. Несмотря, однако ж, на своё пламенное желание, он не решился принять приглашение. У него не было денег. Царь, заботившийся о своих питомцах, давал им всё нужное, даже не забыл необходимых для них карманных расходов, но он, разумеется, не мог, да и не захотел бы снабжать их средствами на выезды, на мотовство, на поддержание блеска. Между тем как ни неопытен был Андрей Дмитриевич в светской жизни, всё же он понимал, что не может он на великосветскую, блестящую свадьбу явиться в казённом мундире французского гардемарина; да и, кроме мундира, участие в церемонии требовало довольно значительных расходов. Чрезвычайно досадуя на своё положение, он хотел было отказаться. Но, узнав о его затруднении, его выручили оба приятеля. «Э, mon ami, – сказали ему Куаньи и Шуазель. – Кто между нами думает о деньгах?» И оба они предоставили в его распоряжение свои полные, туго набитые кошельки.

На свадьбе Андрей Дмитриевич увидел подкрашенного и подмазанного старика, в шитом золотом кафтане, бриллиантах и кружевах, через плечо его была надета лента Святого Духа, на груди сверкало несколько звёзд. Этот господин тихо двигался на своих подагренных ногах, одетых в шёлковые чулки и башмаки с бриллиантовыми пряжками, и вёл под руку ещё очень молодую, высокого роста, стройную девицу, немножко смугловатую, с чёрными как смоль волосами и чёрными же выразительными глазами. Одетая в белое кружевное платье, с миртовыми и померанцевыми цветами и тоже вся в бриллиантах, она шла, ведомая своим женихом, спокойно, самоуверенно. Её тонкие губки как бы насмешливо сжимались при взгляде на этого старчески худощавого и приземистого господина, взявшегося быть её опорой. Она твёрдо стала на колени перед жертвенником подле своего будущего супруга, поддерживая его, в то время как он становился на колени, и потом помогла ему подняться. Всё это она делала с таким невозмутимым спокойствием, будто не признавала, что происходившая церемония должна иметь на её жизнь какое-либо влияние. Начало обряда пришлось обождать, так как хотел быть король.

Андрей Дмитриевич видел, что все глаза были устремлены к одной закрытой двери, сам жених, казалось, более обращал внимание на эту дверь, чем на свою прекрасную невесту; все застыли в каком-то немом ожидании; в церкви царствовала мёртвая тишина. Только одна невеста, казалось, не разделяла общего ожидания; ровным и хладнокровным взглядом она окинула церковь и остановила свой взгляд на распятии.

Вдруг раздался гул, по обществу будто пробежала электрическая искра, обе половинки дверей раскрылись.

Вошёл «он», окружённый туманом кружев, блеском светящихся бриллиантов и гроссмейстерской цепи орденских регалий и с милостивой улыбкой привета склонённой перед ним толпе. За ним, как лучи, тянулись блеск звёзд, сиянье шитых золотом мундиров и светлых, тоже сверкающих своими бриллиантами и своими глазами красавиц французского королевского двора.

Этот блеск, эта роскошь, это величие и самый этикет первого в мире по великолепию двора совершенно увлекли собою молодого уроженца ветлужских лесов. С минуту он ничего не видел. Но когда туман рассеялся, когда король встал на приготовленное для него место под балдахином и Андрей Дмитриевич взглянул на него пристальнее, то увидел, что это был тоже намалёванный и распудренный старик, ещё более дряхлый, чем сам жених. Он заметил, что красота в нём была подделана, величие приноровлено, эффект подготовлен. Тем не менее он дал себе слово занять надлежащее место среди этой плеяды планет, окружавших солнце. Он сказал себе: «Я должен быть между ними по своему происхождению». Он смотрел на происхождение уже с точки зрения французского маркиза; он думал, что родился затем, чтобы быть в числе «этих», а не «тех», которые родились с назначением быть адвокатами, докторами, учителями, метрдотелями, кучерами и всем, чем могут быть живущие их милостью, живущие лишь для того, чтобы им, дворянам, жить было весело и покойно.

Обряд продолжался. Он видел, как жениху было тяжело стоять коленопреклонённым перед патером, читавшим своё благословение, и, напротив, видел, как спокойно и гордо слушала эти благословения невеста; как она опять помогла мужу своему подняться с колен; как потом оба они, уже в качестве новобрачных, подошли поклониться королю и почтительно принимали его приветствия; как потом она спокойно и холодно стала принимать поздравления родных и знакомых, в то время как муж её, видимо утомлённый обрядом, опять более думал о короле, чем о своей молоденькой супруге.

Андрей Дмитриевич смотрел на неё пристально. Он видел, что и она взглянула на него, и ему показалось, что в эту минуту глаза её сверкнули необыкновенным блеском; но она в ту же секунду отвернулась, и он более этого блеска не видал.

Новобрачные провожали короля и его двор, осыпаемые любезностями; всё стремилось к ним, в том числе и его приятель, спешивший приветствовать мачеху, к которой так любезно отнёсся король. Андрей Дмитриевич тоже, в числе других, поднёс ей цветы и услышал слово благодарности, хотя молодая на него в это время и не смотрела. И он опять подтвердил себе: «Да, это моё общество! Я буду, я должен быть между ними свой!»

Случай утвердил его в этих мыслях ещё более. Окидывая взглядом общество ещё до совершения обряда, Андрей Дмитриевич невольно остановил свой взгляд на одном вельможе, ничем по внешности не отличавшемся от других, но вместе с тем представлявшем нечто особое, нечто другое противу всех. Пусть представят себе изумление Андрея Дмитриевича, когда этот вельможа, поздравив новобрачных, вдруг неожиданно подошёл к нему и сказал по-русски:

– Вы здесь, молодой человек, – сказал он, – очень рад, что наши начинают показываться в обществе, в здешнем высшем свете. Я напишу государю. Он будет доволен и потребует от вас описания свадьбы, которую удостоил своим присутствием здешний христианнейший король.

Это был посол России при французском дворе, блестящий и недоступный князь Борис Александрович Куракин.

Скоро, впрочем, случай доставил ему возможность видеть лучезарного короля при более благоприятных для него условиях. В это время шла война с Нидерландами. Старших воспитанников морской коллегии расписали по судам. В течение лета они должны были участвовать в кампании как для практики в морском деле, так и для приучения себя к военным действиям. Князь Андрей Дмитриевич вместе с приятелем своим Куаньи были назначены на фрегат «Венус».

Не успели они выйти в море, как увидали у себя под ветром голландский фрегат «Артемизу» – фрегат размеров больших, чем был «Венус». Несмотря на это, командир и офицеры фрегата «Венус» решились атаковать. После обыкновенных приготовлений, произведённых с тем порядком и спокойствием, которыми отличался тогда французский флот, они полетели на неприятеля на всех парусах. Голландский фрегат встретил их залпом орудий наветренного борта.

Началось морское сражение – сражение более ужасное, чем какое-либо сражение на суше. Свист снарядов, треск подбитого и падающего рангоута, разрыв снастей, стон раненых, скученных на тесном пространстве, летание во все стороны щепы от разбиваемого борта – щепы, ранящей опаснее и хуже, чем самые снаряды, – всё это в совокупности представляло маленький ад. Море пенилось и ревело, угрожая поглотить обоих противников; то в том, то в другом месте начинались пожары. Голландский фрегат, сознавая свою силу в численности команды и исправности её вооружения и видя, что действие его артиллерии уступает действию артиллерии французов, хотя число орудий у него было более, решил, хотя и был под ветром, взять французский фрегат на абордаж. Для этого он поворотил и хотел ударить французский фрегат в корму. Противники были уже на весьма близком расстоянии между собой.

Французский капитан угадал его мысль и, желая не допустить выполнения предположенного манёвра, быстро спустился сам и, подойдя к фрегату под корму, начал поражать продольными выстрелами, сбивая орудия, уничтожая снасти и нанося вред команде.

Андрей Дмитриевич был назначен состоять во время сражения при старшем офицере, для передачи его приказаний и повторения команды. Посланный им за чем-то на бак и побежавший туда с рупором в руках, он вдруг увидел, что перед ним шипит и вертится небольшая ручная граната. Не думая нисколько, он вспомнил, как в Зацепине игрывал в лапту и городки, ударил рупором по шипевшей гранате, и та полетела за борт.

Старший офицер, как ни был занят и отвлечён, не мог не заметить ловкого и отважного приёма удальца гардемарина и ударил несколько раз в ладоши в виде аплодисмента отваге, который поддержали и другие офицеры, чего, впрочем, в пылу битвы Андрей Дмитриевич не заметил и не слыхал.

В это время на голландском фрегате упала бизань-мачта. «Венус» воспользовался этим и осыпал команду голландца картечью.

Заметив произведённое на голландском корабле опустошение и понесённую им от продольных и картечных выстрелов громадную потерю в команде, французский командир решился изменить тактику: теперь он сам захотел абордировать неприятеля. Были вызваны абордажные партии, в одной из которых числился и Андрей Дмитриевич. После одного весьма ловкого манёвра французский фрегат врезался неприятелю в борт.

Увлечённый битвой и невольно заботясь о самозащите, думая также и о том, что ему, князю Зацепину, стыдно было бы ударить лицом в грязь, Андрей Дмитриевич вовсе позабыл свой эпизод с гранатой. Он вместе с другими полез по абордажным сеткам на неприятельский фрегат, где голландцы встретили их штыками. Увидев штык против своей груди, он, тоже машинально, выстрелил прямо перед собой из пистолета. Затем он уже не знал, что сталось с тем, кто думал проткнуть его насквозь. Началась свалка, среди которой в толпе, подаваясь совершенно механически то вперёд, то назад, он очутился вместе с другими на неприятельских шканцах. Наконец голландцы отступили к своему баку; стало несколько свободнее. Андрей Дмитриевич подумал: «Они должны похвалить меня; я не только не отстал, но нахожусь впереди многих и в первой партии». Думая это, он увидел на полуюте неприятельский фалконет, совсем готовый и с засыпанной затравкой, а подле него убитого артиллериста-голландца и дымящийся фитиль. Тоже не сознавая того, что делает, а совершенно машинально, он вбежал на ют, оборотил фалконет и приложил фитиль. Раздался выстрел, осыпавший мелкой картечью партию голландцев, готовившуюся на баке поддержать отступающих. Этот выстрел решил дело, формировавшаяся партия рассыпалась, и голландский фрегат был взят.

Началось распределение команд, забор пленных; часть французских абордажных партий с торжеством возвращалась на свой фрегат. С ними лез и Андрей Дмитриевич, думая: «Ну, слава Богу, Бог сохранил; кажется, я нигде не ранен; локоть только ушиб, да ухо расцарапано! Ну это ничего! А всё-таки они не могут сказать, чтобы я хуже других был, чтобы я трусил… Да я и не трусил, то есть оно было-таки немножко, но я всё же шёл, всё же не отставал». Влезая с такими мыслями на борт своего фрегата, он весьма изумился, что его приняли общим аплодисментом и выражением особого сочувствия, но изумился ещё более, когда узнал, что причина этого уважения не фалконет, не его абордажные подвиги, о которых он столько думал, а граната, о которой он и забыл.

Фрегат, взяв приз несравненно сильнейший, чем был сам, получил тоже серьёзные повреждения и должен был вместе с взятым призом воротиться в свой порт. Капитан, некоторым образом в награду подвигов Андрея Дмитриевича, выбрал его быть вестником победы, и он был отправлен в Париж к королю.

Ему было внушено ехать не останавливаясь, ни с кем ни слова о сражении не говорить, а приехав, не переодеваясь, отправиться в Лувр.

Андрей Дмитриевич так и сделал.

Король принял его весьма милостиво в ту же минуту, как о нём доложили. Он перед тем лежал на кушетке в небольшой комнате, которую он называл комнатой отдохновения и где вообще не принимал никого. Какая-то дама в тёмном платье сидела у окна за пяльцами.

Когда Зацепин входил, камердинер, стоявший у двери, сунул ему в руки золотой поднос. Андрей Дмитриевич взял его опять так же, как и выстрелил во время абордажа, то есть совершенно бессознательно.

Король приподнялся с кушетки, опустив ноги и опершись обеими руками на столик.

– А, маленький русский, – сказал он, хотя Андрей Дмитриевич, несмотря на то что ему было не более шестнадцати лет, ростом был два аршина семь вершков, стало быть, был выше, чем Людовик XIV. – Какие вести вы нам привезли? Было сражение?

– Командир фрегата вашего королевского величества «Венус», капитан де Виньи, поручил мне поздравить ваше величество с победой и повергнуть к стопам вашим, государь, флаг взятого им голландского фрегата «Артемиза». Реляцию о бывшем деле имею счастие представить.

С этими словами Андрей Дмитриевич протянул было королю донесение и небольшую коробочку, в которой помещался искусно сложенный голландский флаг.

Но король, смотря ему прямо в глаза, не взял ни конверта, ни коробочки и только проговорил:

– А что, скажите, ведь «Артемиза» – это фрегат, кажется, больше и сильнее, чем «Венус»?

– Точно так, ваше величество! «Венус» сорокачетырёхпушечный фрегат, а «Артемиза» имела пятьдесят два орудия и, кроме того, была вооружена на юте фалконетами, – отвечал Андрей Дмитриевич, подавая королю своё донесение правой рукой, тогда как в левой держал золотой подносик.

Дама, сидевшая у окна, видя эту сцену и понимая, что она происходит от незнания молодым человеком французского придворного этикета, встала, взяла поднос и донесение из рук молодого человека, положила донесение на поднос и подала поднести ему, а коробочку раскрыла, вынула оттуда флаг и раскинула его перед ногами Людовика XIV.

Король взял тогда донесение и стал читать. Поднос Андрей Дмитриевич поставил на стол.

– Посмотри, ma chere, – сказал он даме. – Этот молодой человек спас наш фрегат, выкинув за борт горевшую гранату, упавшую между картузными ящиками.

Дама подняла на него свои тёмно-синие, выразительные глаза и посмотрела пристально. Тогда он заметил ту особенность, ту необыкновенную мягкость и силу, которыми отличалось выражение взгляда госпожи Ментенон.

– Похвально, молодой человек, очень похвально! Я напишу вашему государю, что он может рассчитывать видеть в вас достойного подданного. А пока примите выражение моей благодарности… (дама в это время подала Людовику что-то на другой стороне столика)… выражение моей благодарности, которая на первый раз пусть обозначится вот этим вещественным украшением, означающим причисление ваше к ордену Святого Людовика, служащего всегда поощрением храбрых. Подойдите ближе ко мне, молодой человек, я вас украшу этим знаком, который много лет я носил на своей груди.

Андрей Дмитриевич подошёл к королю как в тумане. Дама положила руку на его плечо и нажала так сильно, и он понял, что требуют, чтобы он склонился на колени.

Андрей Дмитриевич выполнил требование, и Людовик XIV проговорил торжественно:

– Во имя Отца, Сына и Святаго Духа, посвящаю тебя в сонм избранных, да будешь защитою правды и невинности!

С этими словами он ударил его по плечу три раза перчаткой, наклонился и надел в петлицу его кафтана белый эмалевый, с голубыми отводами крест.

– Ну, вы устали сегодня; а завтра я вас приглашаю к себе обедать. Вы расскажете мне подробности сражения, которые не могли вместиться в донесении.

Этими словами король его отпустил.

Но не успел он выйти за дверь, как за ним вышла дама, в присутствии короля не сказавшая ни слова.

– Король поручил просить вас, – сказала она, – принять этот поднос в память счастливого донесения, привезённого вами, и вашей храбрости также.

Андрей Дмитриевич поклонился.

– А вот и моя карточка, если вы вздумаете сделать мне честь навестить меня.

Андрей Дмитриевич склонился невольно, взглянув на её имя. Это имя было тогда в Париже у всех на языке. Говорили, что Людовик XIV на ней женился.

Выйдя из дворца и заехав на минуту в отель, чтобы переодеться, он отправился к Куаньи. Его друг и сотоварищ, бывший с ним на фрегате «Венус» и также отличившийся в сражении, дал ему письма к отцу и мачехе. Маркиз страдал подагрическим припадком и не мог его принять; его приняла только маркиза; разумеется, Андрей Дмитриевич не находил себя от того в потере. Весёлый, счастливый, явился он к ней с письмами друга и был принят с самой очаровательной любезностью молоденькой французской аристократки. Она протянула ему свою маленькую ручку, которую он догадался поцеловать, получив в свою очередь обычный поцелуй в щёку. Разговор, разумеется, начался с описания сражения, с действий его друга, молодого Куаньи, потом перешёл на неистощимый сюжет в семействах французского дворянства, на короля, на его милостивый приём, на данную Андрею Дмитриевичу награду и сделанное ему приглашение. Но среди этой светской болтовни глаза молоденькой маркизы останавливались на нём с таким блеском, что неопытный юноша невольно опускал перед ними свои очи долу. Вскоре приехала m-me de Mony, потом m-me д’Егриньон, а через некоторое время m-me de Жервез и графиня Шуазель, кузина его друга. Все эти дамы наперерыв старались очаровать и смутить юношу, сильного ещё своею скромностью, и все разобрали дни, которые Андрей Дмитриевич должен был проводить у них. Несмотря на то что все дамы, с которыми Андрей Дмитриевич сошёлся у маркизы, были молоды, любезны и хороши, преимущественное впечатление оставили в нём, может быть по воспоминанию о своих друзьях, хозяйка дома – маркиза и графиня де Шуазель. От их взгляда наш юноша просто таял и млел, как настоящий юноша. Что-нибудь более смелое ему и в голову не приходило. Смотря на них, даже думать о чём-нибудь таком ему казалось святотатством. Под таким-то руководством и покровительством вступил он в большой свет парижской аристократии. Возвратясь от Куаньи, он нашёл в отеле секретаря посольства, молодого Голицына, который пригласил его к послу.

Князь Куракин тоже расспрашивал его о сражении, об аудиенции у Людовика, о награде, хвалил его, но сказал, что на принятие награды от иностранного государя следует испросить соизволение своего императора.

– Я не считаю себя вправе воспретить вам носить данный орден здесь, – это могло бы быть принято королём неблагоприятно; но непременно нужно испросить разрешения нашего государя. Я это сделаю, удостоверяю, что вы без награды не останетесь!

Андрей Дмитриевич полагал, что эта награда ограничится, как бывало всегда, когда ему писал Девьер, – десятью или пятнадцатью луидорами, но и за них он был бы очень благодарен. От отца Андрей Дмитриевич не получал никакого известия, поэтому крайне нуждался в деньгах. У приятелей своих, Куаньи и Шуазеля, он перебрал уже до тысячи экю и не знал, как и чем он может их заплатить. Но теперь приятелей этих в Париже не было. Ему предоставили воспользоваться отпуском, пока чинят его фрегат; а жить было не на что. Его поддержал несколько поднос, вынесенный от короля г-жою Ментенон, за который ему дали восемьсот экю; но что значат восемьсот экю в парижской жизни? Андрей Дмитриевич не знал, что делать, и думал было уже отправиться обратно на фрегат, как в это время наткнулся на похождение, столь обыкновенное тогда в Париже. В него влюбилась одна из старых дам, бывшая ещё придворной покойной Анны Австрийской, – герцогиня де Муши. Она без всякой церемонии, прося его, чтобы он проводил её с какого-то вечера, увезла его к себе в свой загородный дом и там держала в плену целых трое суток. Зато в эти три дня она осыпала его и деньгами, и бриллиантами, и всем, чем только могла быть богата любовь старой женщины. Притом, говоря о разных похождениях светских дам, она научила его поматериальнее смотреть на свои отношения к женщинам и не глядеть на них, как на недоступные божества. С лёгкой руки этой старухи Андрей Дмитриевич пошёл в ход, получив в свете едва ли не официальное звание любовника молоденькой маркизы Куаньи, у которой m-me де Шуазель дала себе слово его отбить.

Между тем пришли письма из России, и посол, который везде встречался с молодым князем Зацепиным, счёл нужным сам заехать к нему. Он привёз письмо Петра.

«Благодарю тебя, Зацепин, что ты показал себя молодцом. Надеюсь, что и впредь будешь держать себя с таким же достоинством, а паче приготовишься с отличием служить своему отечеству. Награды, данные тебе братом Людовиком, утверждаю, а от себя назначаю, не в счёт жалованья, на твои депансы, 200 луидоров французской чеканки, которые получишь от посла.

Благорасположенный к тебе Пётр».

Одна добрая весть другую несёт. В то же время Андрей Дмитриевич получил письмо и от своего отца.

«Любезный сын мой, князь Андрей! – писал отец. – Посылаю я тебе прежде всего своё отцовское благословение, вовеки нерушимое. Не писал я к тебе потому, что не знал, как и писать; только вот сегодня, в совете, Меншиков мне сказал, что не токмо писать, но и посылать тебе всё можно, и, спасибо, научил, как сделать, чтобы не пропало. Потому пишу и прошу тебя прежде всего, любезный сын мой, помни нашу православную веру и ни ради корысти, ни ради чести, ни даже спасения живота своего от неё не отступай. Ещё скажу: берегись ты и не принимай всех этих новшеств, что из человека обезьяну делают, а помни одно, что ты князь Зацепин, потомок светлого дома Рюрика и святого Владимира, и что тебе не в скоморохи идти. Я здесь один, мать в Зацепине, а брата под турок угнали. Вот видишь, какое мы иго несём! Посылаю тебе, чтобы тебе жить было чем и не нуждаться, а жить, как следует настоящему Зацепину, три полтысячи наших рублёвиков. Ещё столько же ты можешь получить от нашего жида Постельса; тут на него есть записка от здешнего голландца Бранта. Шереметев мне говорил, что лучше всего так пересылать; но, признаться, я побоялся. В жидов-то я не больно верю. А если ты получишь исправно, то уведомь; я с Брантом сговорился, чтобы каждые полгода тебе по стольку же доставлять. Деньги береги, напрасно не мотай! Помни, что копейка рубль бережёт; но и не скупись, не жадничай, будь как есть Зацепин. Коли будет мало, напиши, я и ещё пришлю; только веди себя так, чтобы ни мне, ни брату за тебя краснеть не пришлось, да и нас здесь не забывай. А там да будет над тобой милость Божия, которая доселе нас не оставляла и пребудет над тобою ныне, присно и во веки веков.

Твой отец князь Дмитрий Зацепин».

Таким образом начал Андрей Дмитриевич своё поприще в парижском свете. Через год он сдал морской офицерский экзамен и с разрешения Петра поступил на службу лейтенантом в французский флот. Вскоре он, благодаря покровительству госпожи Ментенон, был назначен морским адъютантом при особе короля.

К сожалению, ему недолго пришлось занимать эту должность. Людовик XIV, как ни молодился он до последней минуты, вскоре умер, и русскому князю досталась честь нести за его гробом вместе с ассистентами его королевский штандарт.

После смерти короля у князя не осталось другой обязанности, кроме жизни в свете, в обществе. Он сумел воспользоваться своим положением вполне. Блеск двора, к которому он имел полное право причислять себя и от которого пользовался различными аксиденциями, не отнимал у него времени от удовольствий, любви и волокитства. Его известная смелость и храбрость заставляли всякого беречься вступать с ним в соперничество; а его любезность, истинно французская, и притом французская времён принца-регента, давала ему право успевать даже там, где это нельзя было и ожидать. Маркиза Куаньи должна была в это время с своим полуразвалиной мужем ехать в Пьерофон на юг Франции. Но у князя Андрея Дмитриевича была наготове другая покровительница, графиня де Шуазель.

Эта рыжеватенькая, живая и очаровательная француженка дала себе слово закружить русского дикаря так, чтобы он не только себя, но и целый мир забыл. А чего не сделает хорошенькая француженка, если захочет? Она, и точно, перевернула все понятия Андрея Дмитриевича, сделала его истинным французом во всём, не тронув только религии; но надо полагать, что молоденькая герцогиня о религии не думала. Она торжествовала, видя, с какою завистью смотрели все на её красавца любовника. Ничего не требуя и ничем не стесняя его, правда и сама не отличаясь особою верностью, она украшала жизнь его всем, что только есть приятного в жизни, и хлопотала доставить ему всё, что он мог только пожелать.

У неё встретился он и с тогдашней военной знаменитостью Морицем Саксонским, который был назначен командующим войсками в Нидерландах. Для разнообразия Андрей Дмитриевич принял на себя обязанность состоять при его корпусе в качестве моряка.

Несколько стычек, которыми он командовал, несколько советов, которые он успел предложить, разумеется, не давали ему права на особую благодарность французской армии; но, служив при корпусе, он сошёлся очень близко с главнокомандующим, который с ним, как с русским, охотно говорил о своей заветной мечте – герцогстве Курляндском и о вдовствующей герцогине, бывшей русской великой княжне. Близость их обозначилась взаимными одолжениями. Благодаря представлениям маршала-графа Андрей Дмитриевич получил золотую саблю; а благодаря предстательству Андрея Дмитриевича роскошному и блестящему графу-маршалу, вечно запутывавшемуся в политических интригах и долгах, открыла обширный кредит старая и страстная герцогиня Муши.

Но служить в армии Андрею Дмитриевичу удалось не долго. Парижские покровительницы живо вытребовали его к себе. Да и сам он подумал: стоит ли для каких бы то ни было отличий зябнуть по ночам в палатках, не иметь иногда не только шампанского, но даже кислого пикардийского вина, недоспать и недоесть, когда можно беззаботно наслаждаться жизнью в Париже.

Маркиза Куаньи возвратилась с вод, графиня Шуазель была прекраснее и потому могущественнее, чем когда-либо, и Андрей Дмитриевич явился опять делить своё время между двумя прекраснейшими женщинами Франции, будучи другом их мужей, их родных и друзей, и одерживая лёгкие победы между другими красавицами самого блестящего и развратного общества, окружившего принца-регента по кончине Людовика XIV.

Но тут вдруг случился скандал, перевернувший всю прелесть этого счастливого для князя Андрея Дмитриевича времени. Князь Голицын, один из состоявших при посольстве молодых секретарей, с сестрою своею, бывшею замужем за Долгоруким, вдруг вздумали перейти из православия в католицизм. Это взволновало всех, и Пётр, опасаясь, чтобы пример этот не нашёл подражателей, разом и в самой строгой форме потребовал, чтобы все находившиеся за границей русские возвратились в отечество. Нужно было повиноваться, и князь Андрей Дмитриевич явился в Россию.

Он застал Петра уже на смертном одре; тем не менее он увидел его живым, получил его благодарность и одобрение и был представлен им самим императрице. Пётр приказал ему явиться к генерал-адмиралу Фёдору Матвеевичу Апраксину, как прямому его начальнику, и к своему любимцу – князю Меншикову. Граф был человек ещё не старый, но уже обрюзглый и обленившийся. Gourmand по природе, с скопческим выражением лица и неопределённым, немножко растерянным взглядом своих голубых, добрых глаз, он всего более заинтересовался рассказом князя об откармливании гусей в Страсбурге и пулярд в Нормандии, да ещё о приготовлении персиков с французскою водкою, и был очень доволен, получив полдюжины банок этих персиков в подарок. Он пригласил его к себе обедать по четвергам и в первый четверг старался угостить так, чтобы заставить Андрея Дмитриевича забыть, что он не в Париже. Меншиков принял его серьёзнее. Он очень много расспрашивал его о Морице и, главное, интересовался его любовницами; говорил, хотя и вскользь, о Курляндии и о надеждах Морица надеть герцогскую корону; вообще, тоже был весьма приветлив. Меншиков рассчитал, что, несмотря на древность рода, по недавнем возвращении своему из-за границы и той изолированности, которой держались Зацепины, они не могут иметь прочных связей со старинными родами московских бояр, и решил этим воспользоваться. Поэтому князь был принят на службу прямо капитан-командором, и под его команду был назначен строившийся в Адмиралтействе стопушечный корабль. В день смерти императора, при избрании императрицы Екатерины I, Меншиков приказал ему со всеми офицерами его команды явиться во дворец. Само собой разумеется, что такая, как бы назвали нынче, демонстрация не могла не иметь хотя косвенного влияния на самое избрание. Зато Андрей Дмитриевич при воцарении Екатерины I получил патент на контрадмиральский флаг и был жалован деревнями. Начало блестящее для только что поступившего на службу, тем более что в то же время он был назначен тайным советником и действительным камергером при особе её величества, а ему не было ещё и тридцати лет.

Но он не увлёкся этими милостями, хотя и начали было говорить, что Меншиков усиленно старается выдвинуть его вперёд, чтобы ослабить влияние на императрицу Рейнгольда Левенвольда. Правда, что императрица хотя и сохранила ещё остатки своей необыкновенной красоты, но, разумеется, ни по своей свежести, ни по способности увлекать и очаровывать не могла уже становиться в уровень ни с молоденькой и игривой де Шуазель, ни с поэтически-прекрасною маркизою де Куаньи; но всё-таки при той обстановке, в которой находилась императрица, она могла останавливать на себе горячие симпатии, особенно такого человека, который целомудрие не признавал добродетелью. Но он хотел, прежде чем на что-либо решиться, поосмотреться, пообдумать и не подвергать себя опасности из-за интересов, для него совершенно чуждых. А главное, он хотел продолжать в Петербурге свою парижскую жизнь, которая, как он находил, всего более соответствовала его вкусу и наклонностям.