Текст книги "Цена Шагала"

Автор книги: Петр Галицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Дальнейшая цепочка его рассуждений мало чем отличалась от рассуждений самого Геннадия Андреевича. Когда же шеф уведомил о своей отлучке, Черкесов, утвердившись в своих мыслях о том, что в ближайшее время директор «Гентрейд энд консалтинг» вернется вряд ли, решил, что и ему незачем задерживаться на тонущем корабле.

«Бог его знает, до чего докопался этот следователь, – рассуждал Паша. – Зацепит Ермилова, значит, зацепит верхушку. Сам Гена (как называл Черкесов Ермилова за глаза), может, и уйдет, но с большими потерями, а вот сошки вроде меня посыплются и повалятся, потому что стоит только копнуть историю приватной службы охраны Геннадия Андреевича, и глазам удивленной публики может предстать масса интереснейших фактов: от шантажа до прямых убийств. Нам это ни к чему, – сказал себе Паша, – мы только жизнь начинаем. А со связями да денежками везде уютно».

Ему, конечно, не хотелось пускаться в плаванье в одиночку, и потому он, подобно маленькой рыбке-лоцману, решил следовать в кильватере какой-нибудь большой акулы. Крупной рыбы на его примете не было, однако фигура Ермилова представлялась ему для начала весьма соблазнительной. «Хорошо бы оказаться рядом с шефом, – рассуждал Паша сам с собой. – Во-первых, он белоручка и сам ничего делать не умеет: такой человек, как я, ему нужен, не понять этого он просто не может. Во-вторых, бомбу (а я для него, конечно, являюсь бомбой, хотя он этого пока не знает) лучше иметь при себе, чем где-нибудь в отдалении».

Он даже пожалел слегка, что перед отъездом не решился сказать Ермилову о том досье, которое так аккуратно собирал. Но потом подумал, что в том нервном состоянии, в котором находился Геннадий Андреевич, лишняя информация могла быть для него просто ненужной, кроме того, могла создать кучу проблем для носителя этой информации. «Бог его знает, что нервному фраеру на ум придет, – подумал Черкесов. – Подождем, пока он осядет, успокоится, а там и мы появимся: здрасьте, мол, Геннадий Андреевич! Давненько не виделись!» Единственный вопрос, который оставался пока для Паши открытым, это то, куда направился его бывший хозяин. Мест приличных на «шарике» было не так уж много: Швейцария с ее банками, США, где у Ермилова была прикуплена квартира, или Германия, где тоже числилась недвижимость Геннадия Андреевича. Но ни средств, ни желания рыскать по планете в поисках своего бывшего командира у Паши не было.

«Тут нужно точное попадание, – думал он. – Нужно ясно сообразить: куда?» И, повинуясь скорее интуиции, чем точному расчету, Черкесов решил: «Все-таки, наверное, в Германию. Америка далеко, да и давно он туда не ездил. Швейцария? Что Швейцария: тихая заводь, где только купюры плавают, да и скрыться от любопытных глаз там сложнее. А вот Берлин с его суматохой и неразберихой – самое то. Тем более что за последний год Геннадий Андреевич был там трижды, нет, четырежды», – поправил он самого себя. Правда, не подолгу, но что с того. Ездил без Паши, иногда с женой, Шутова тоже с собой не брал. А кроме всего прочего, в Берлине Геннадием Андреевичем давно была построена роскошная квартира, обставленная и упакованная по последнему слову дизайна и техники. «Ну что ж, – улыбнулся себе Паша, – будем считать, что Deutschland über alles. До встречи, геноссе Ермилов!»

Паша не ошибся: Геннадий Андреевич действительно покатил именно в Берлин. Однако перед тем, как покинуть Москву, он навестил своего старшего товарища генерала Полозкова. Навестил, скорее, от злости, чем от испуга, и визит этот был крайне непродолжительным. Он даже отказался от чая, предложенного ему Ариадной Михайловной, сразу же прошел в кабинет к Сергею Сергеевичу и, плотно прикрыв за собой дверь, начал:

– Ну, что, господин генерал, сотрудники-то ваши совсем от рук отбились?

– О чем ты? – хмурясь, спросил Полозков.

– Да все о том же: о вашем Трегубце Василии Семеновиче. По моим сведениям, он вошел в контакт с пособником чеченских террористов Асланом Цуладзе, который, в свою очередь, кажется, начинает давить на меня.

– На каком же основании?

– Да был грех: бухгалтер мой, на свой страх и риск, ничего мне не сказав, принял от его команды деньги, ну, как аванс за будущую поставку оборудования для каких-то там бензиново-насосных станций – я в этом мало что понимаю. Дело не в этом, а в том, что это теперь угрожает моей жизни, они, видите ли, требуют свои деньги обратно, причем в двойном размере, а ваш Трегубец, насколько я понимаю, активно в этом замешан.

– Это почему же ты так решил? – спросил Полозков.

– Да хотя бы потому, что он тут дважды посещал одну художественную галерейку, где работает любовница этого Цуладзе.

– Галерейку? – задумчиво произнес Полозков. – То-то мне ребята из отдела по художествам докладывали, что Трегубец почему-то антиквариатом заинтересовался.

– Вот-вот, вы бы и узнали, почему заинтересовался. Вы, Сергей Сергеевич, как на облаке живете, а мы ведь все не без греха. Представляете, если ваш Трегубец докопается до наших с вами отношений…

– Но-но, – прервал его Полозков, – ты меня-то не впутывай! Наши с тобой отношения чисто дружеские.

– Дружеские, дружеские. Про подарки мои забыли? Дача, квартира, о мелочах я уже и не говорю.

– Ты что ж, сукин сын, себе позволяешь! – начал взвиваться Полозков.

– Да бросьте вы, Сергей Сергеевич, не время сейчас шуметь, – оборвал его Ермилов. – Вы бы лучше этого своего мента приструнили. А то, если он через вашу голову прямо к министру пойдет, такая каша заварится – ни вам, ни мне костей не собрать.

– Ну, за меня ты не беспокойся, – ответил Полозков. – Мне рукой пошевелить – от него мокрое место останется.

– Не те времена, Сергей Сергеевич, это вам не при Щелокове. Теперь журналистов полно, да и всяких других структур кроме вашего горячо любимого МВД найдется.

– Твои предложения?

– Закрыть его надо.

– Как закрыть?

– Ну, уж не мне решать как. Вы хозяин, у вас и карты в руках. Лично я, Сергей Сергеевич, уезжаю в бессрочную и долговременную командировку: пока этот ваш мент по земле ползает, возвращаться не намерен. Кстати, я не исключаю, что у него и досье какое-нибудь имеется, или как там это у вас называется: оперативные материалы, разработка? Так что просто усмирить его вряд ли удастся.

– Намекаешь…

– Намекаю, намекаю, – прервал генерала Ермилов. – В общем, все. Я с вами прощаюсь, в ближайший месяц меня не ждите. Информацию я дал, а там – живите, как знаете. Привет Ариадне Михайловне.

И с этими словами он быстро покинул квартиру генерала.

Минут сорок после ухода Ермилова Полозков сидел в своем кабинете, покручивая в руках ручку, подаренную Геннадием Андреевичем, и думал о том, как ему поступить. Наконец, он вздохнул, подвинул к себе телефонный аппарат и, набрав номер, тщательно хранимый в памяти, заговорил:

– Антипыч?

– Ну? – ответили на другом конце трубки.

– Это я, Сергеич. Ты слыхал, что творится на свете?

– А что творится? – переспросил его собеседник.

– Житья от этих хулиганов не стало. Помнишь, работал у меня такой Трегубец Василий Семенович? Ну, следователь по особо важным?

– Трегубец Василий Семенович?

– Ну да, да, невысокий, полноватый, лет шестидесяти.

– Ну и?

– Так вот: ограбили его прямо на лестничной площадке в доме, квартиру обчистили и самого порешили.

– Одного? – спросил Антипыч.

– Да, только его, слава богу, хотя уж какая там «слава». Шпана, наверное, какая-нибудь местная.

– А где он жил-то? – поинтересовался Антипыч.

– Так вот, как его, – генерал покопался в бумагах и назвал адрес Трегубца. – Во-во, там и жил.

– А, ну это место неспокойное, – посетовал Антипыч. – Да-а, чего только на свете не бывает!

– И не говори. Ну ладно, Антипыч. Будут новости – звони.

– Да, на днях отзвонюсь, – ответил собеседник Полозкова и повесил трубку.

Закончив разговор, Полозков вышел из кабинета, прошел на кухню, где хлопотала Ариадна Михайловна, и, приобняв жену, сказал:

– Что-то я, Ариша, устал сегодня, пораньше, наверное, лягу.

– Не заболел? – заволновалась Ариадна Михайловна.

– Нет-нет, дела на работе, дела серьезные.

– Не бережешь ты себя! А что Геночка забегал?

– Вот видишь, и у него дела. Ну да, Бог даст, все сладится. Пошел я, – и отправился в спальню.

Дни после посещения галереи «Дезире» были для Василия Семеновича Трегубца скупы на события. С некоторой натяжкой событием можно было назвать только триумфальный визит следователя в отдел по борьбе с хищениями произведений искусства с картинкой Экстер под мышкой, восторг, удивление и расспросы коллег на тему: каким путем к следователю по особо важным попала картина; уклончивые объяснения Трегубца о таинственном информаторе, наведшем на галерею «Дезире», шумная радость и поздравления. Собственно, Василий Семенович ничего не скрыл от своих сослуживцев. Он честно рассказал, как в одиночку разыграл партию со Светланой Горловой, о том, как, испугавшись, она выложила ему имя Аслана Цуладзе. Он передал в отдел мобильный телефон и все данные на Аслана, забыв, конечно, упомянуть при этом имя Ермилова; упомянул о Магомеде, томившимся сейчас в КПЗ районного отделения милиции, о кукле, сработанной из собственных денег, с трудом собранных по знакомым, посетовал на внезапное исчезновение самой Светланы Горловой и, пожелав товарищам по работе успешного поиска, покинул их отдел.

Это событие было, конечно, приятным. Но гораздо больше заинтересовало его исчезновение слежки, установленной, как он уже не сомневался, Ермиловым. «Что бы это могло значить? – думал Трегубец. – Связав меня с галереей, Геннадий Андреевич не мог не заволноваться. Значит, либо он решил, что я ему ни по зубам (что, в общем, мало вероятно, как бы высоко не ставил я свою скромную персону), либо… Либо дела складываются значительно хуже, чем мне бы хотелось. Иначе говоря, Ермилов принял решение. Надо бы мне заняться писанинкой».

Он вернулся в свой кабинет, заперся на ключ, достал несколько листов бумаги и принялся подробно и тщательно излагать суммируемую на ходу информацию. Он написал всю известную ему историю дела Сорина, поделился с бумагой своими соображениями о связи Ермилова с кем-то из руководства его департамента, назвал фамилию, кажущуюся ему наиболее правильной (а именно, фамилию Полозкова), вписал в свой своеобразный отчет размышления на тему связи Цуладзе и Ермилова, снабдив все это данными, полученными от Пакина, от Горловой, от Токарева. Так он работал часа четыре, изредка прерываясь для того, чтобы налить себе растворимого кофе, невкусного, но хотя бы согревающего. Наконец, закончив, он устало откинулся на спинку стула, размял затекшие пальцы и, спрятав бумаги в маленький конверт, заклеил его и положил во внутренний карман пиджака. «Та-та-та, – сказал он себе, – хочешь мира – готовься к войне. Впрочем, это уже, скорее, не подготовка, а страховка».

Буквально минут через десять после того, как он завершил свой титанический труд, в дверь кабинета постучали. Трегубец, кряхтя, встал со стула, дошел до двери и отпер ее.

– О, Ян, легок на помине, – поприветствовал он Старыгина. – Ты-то мне и нужен.

– Что на сей раз прикажете, Василий Семенович? – грустно улыбнулся Ян.

– Не прикажу, а попрошу, дорогой мой. Составь мне компанию: пойдем-ка выпьем настоящего кофейку, а то от этого растворимого у меня во рту так кисло, будто лимонов наелся.

– Кофейку мы завсегда с удовольствием, – ответил Ян.

– Ну и чудненько. Поплелись.

Едва они вышли за проходную, Василий Семенович подхватил Яна за локоток и принялся негромко говорить ему почти в самое ухо:

– Вот что, дружок мой милый. События развиваются так, что, вполне вероятно, скоро придется тебе занимать мое креслице.

– О чем вы? Начальство не жалует? – спросил Ян.

– Можно и так сказать.

– Переводят куда?

– Пока не переводят, но вполне возможно, что переведут, куда-нибудь на Кунцевское…

– То есть?

– Там у меня родитель лежит, – ответил Трегубец.

– Тьфу ты, пропасть, – сплюнул Ян. – Что у вас за мысли такие мрачные с утра?

– Ну, во-первых, уже четвертый час, – ответил ему Трегубец, – во-вторых, в нашей жизни, Ян, все может случиться. Лучше быть готовым. Ты вот что: возьми этот конвертик (он извлек из кармана свое запечатанное досье) и храни его, дорогой мой, не говоря никому ни слова. Вскрывать и читать пока не рекомендую. Коли со мной что-нибудь случиться, тут сверху телефон написан.

– Вижу, – сказал Ян, рассматривая конверт.

– Позвонишь по нему, попросишь Дмитрия Владимировича. Запомнил?

– Дмитрия Владимировича, – повторил Старыгин.

– Скажешь ему, что Василия Семеновича… Ну, что, собственно говоря, нет меня более…

– Да ладно вам!

– Не перебивай. Скажешь также, что Василий Семенович оставил тебе на хранение этот конверт, который ты не вскрывал и, надеюсь на твою честность, не вскроешь.

– Как изволите, – ответил Старыгин.

– Ну вот. Настойчиво так попроси о встрече. Конверт ему передашь. Ежели он захочет с тобой связаться, не отказывайся. Если же конверт возьмет, а о встрече не попросит, просто забудь.

– Неужто все так серьезно?

– Серьезней не бывает.

– Василий Семенович, да я при вас неотступно, двадцать четыре часа…

– А вот этого не нужно. Видишь ли, Ян, пока неприятности могут только меня коснуться. Ежели ты за мной тенью ходить станешь, то и тебя не пощадят. И что тогда конверту: пропадать? Нет, дружок, пусть хоть после меня, но он сработает: надоела мне вся эта шушера! Да, вот еще что: с собой его не носи, заныкай где-нибудь.

– Найдем местечко.

– Деньги твои…

– Какие деньги? – удивился Ян.

– Ну, кукла, кукла, которую ты мне делал, – вернутся завтра-послезавтра, я ребятам в отделе по искусству сказал. Правда, не сочти за нескромность, имени твоего не упоминал, на стол они ко мне лягут, оттуда и заберешь, в случае чего.

– Да сами отдадите, Василий Семенович.

– Может, и отдам. Ну, да бог с ним, с грустным. Да вот уже и пришли, – сказал Трегубец и толкнул тяжелую деревянную дверь недавно открывшегося подвальчика. Из глубины до них донесся запах настоящего кофе, приглушенный шум голосов и стойкий запах сигарет. – Заходи. Здесь хоть душновато, зато уютно, – и Трегубец пропустил Яна вперед.

Их посиделки длились недолго. К конверту они больше не возвращались. Сидели, потягивали кофеек, дурачились, рассказывая друг другу байки и анекдоты. Потом Ян вернулся в Управление, а Василий Семенович налегке отправился домой. Он прошелся по магазинам, прикупил копченую курицу, бутылку кефира, десяток яиц, шкалик на вечер и, нагруженный припасами, вошел в собственный подъезд.

К его сожалению, лифт не работал, и на свой пятый этаж Трегубцу пришлось тащиться пешком. Уже поднимаясь, он услышал какие-то приглушенные голоса, но особенно не придал им значения (опять молодежь распивает). Действительно, между третьим и четвертым этажом, на площадке у окна расположилась весьма живописная компания из трех парней лет двадцати пяти. По всему было ясно, что сидят они довольно давно: на полу стояла опустошенная бутылка водки, на подоконнике высилась початая вторая, лоснились на газетке кусочки краковской колбасы и в банке из-под кильки тлел недокуренный окурок. Парни весело обсуждали приключения с бабами какого-то Коляна, ежесекундно вставляя ремарки по поводу его мужского достоинства и сексуальных качеств его подруг. Трегубец почти миновал компанию, удрученно покачав головой.

– Не сорите только, мужики, – попросил он, уже начав подниматься дальше.

– Чо-чо, мужик? – прервал беседу один из троих.

– Не сорите, говорю, после себя мусор не оставляйте. Если больше пойти некуда, то, ради бога, сидите. Просто потом грязи чтобы не возникало.

– Тебе что, козел, здоровье не мило? – встрял второй.

– Ребят, я же вам не хамил, – ответил Трегубец, останавливаясь и оборачиваясь, – я же к вам вежливо, культурно.

– Да пошел ты со своей культурой.

– Вот народ, – вздохнул Василий Семенович. – Могу ведь и по-другому попросить.

– Ну-ну? – заинтересовался один из трех.

– А вот и «ну-ну», – сказал Трегубец и устало вытащил из-под мышки пистолет Макарова. – Ну, теперь ясно?

– О, бля, – сказал тот, что стоял поближе, – ну и город Москва стал: у каждого старого мудака пистолет в кармане.

Эта наглая и хладнокровная ремарка должна была бы насторожить Трегубца. Но то ли он в этот день очень устал, то ли просто голова его была занята совершенно другими мыслями, но он даже не обратил внимания на то, что «хулиганы», каковыми он посчитал подвыпивших парней, нисколько не испугались пистолета. А потому, не сделав никаких попыток дистанцироваться от них, Трегубец продолжал:

– Собирайте-ка свое барахлишко и давайте отсюда.

– Щас, щас соберем, – сказал тот, что стоял посередине.

Он повернулся спиной к Трегубцу и действительно стал шарить руками по подоконнику. На какую-то долю секунды Василий Семенович утратил к нему интерес и перевел взгляд на того, что был ближе. Ближний же шагнул к следователю, перегораживая ему стоявшего посередине.

– Назад, – резко сказал Трегубец, поднимаясь на ступеньку вверх.

– Назад так назад, – нагловато улыбнулся парень и отступил в сторону.

Вот тут Василий Семенович понял, какую ошибку он допустил, однако было уже поздно. Потому что в тот момент, когда фигура ближнего отодвинулась вбок, он увидел парня, только что шарившего по подоконнику, и главное, что он увидел, это длинный ствол с навинченным на него глушителем, глядящим ему прямо в лоб.

«Ах ты…» – успел сказать Василий Семенович и практически синхронно со звуком приглушенного щелчка осел на ступеньки. Бутылка кефира глухо крякнула о бетон и белое густое месиво, постепенно окрашиваясь в красный цвет крови, поползло вниз на площадку, подбираясь к ботинкам убийц, спокойно осматривающих тело пожилого следователя.

Один из них нагнулся над Трегубцом, пошарил по карманам и, повернувшись к двум остальным, сказал:

– Чисто.

– На хате тоже, – ответил ему тот, кто стрелял.

– Значит, либо ничего не было, либо он в другом месте, падла, прячет. Наше дело маленькое: заказ выполнили и – привет.

– ПМ-ку прибери, – сказал стрелявший обыскивающему, – и кошелек вынь.

– Угу, – кивнул тот, что продолжал рыскать по карманам Василия Семеновича.

– Ну все что ли?

– Да все.

– Тогда ходу.

И они почти бесшумно поскакали вниз по ступеням. Оказавшись на улице, парни шмыгнули в заляпанный грязью микроавтобус и покатили куда-то, сливаясь с потоком машин, проносившихся по магистрали.

ГЛАВА 8

В тот же вечер на квартире генерала Полозкова раздался звонок.

– Сергеич? – спросил генерала глуховатый голос.

– Я.

– Антипыч тебя беспокоит.

– Ну, как жисть, старик? – спросил генерал.

– Да как: в трудах да заботах.

– Дела-то, надеюсь, вытанцовываются?

– Да какие у нас дела! – отвечал Антипыч. – Это у вас дела. У нас так, делишки. Печальные, конечно, делишки.

– В чем печаль-то?

– А в том: товарища вот хоронил сегодня. Все бандюги проклятые: всю голову пулей разворотили.

– Да неужто, – посетовал генерал.

– А вот что слышишь. Ты бы помог на похороны.

– О чем говорить!

– Давай завтра в Сокольниках пересечемся.

– Где там? – спросил генерал.

– Где, где… А вот тир старый знаешь?

– Деревянненький такой?

– Он самый, в парке один такой. Вот и давай возле тира. Часика в два устроит?

– Отчего же.

– Винтовочку-то в руках еще не разучился держать?

– Старая гвардия не ржавеет, – ответил генерал.

– Ну, так и посоревнуемся. Бывай, – и Антипыч повесил трубку.

Генерал приехал в Сокольники ровно в два. Отпустив свою машину перед входом, он прошелся по аллеям и оказался возле небольшого дощатого здания старого тира. Внутри, за деревянным прилавком сидел седенький испитой мужичонка, отсчитывающий маленькие пульки и распределяющий их по лоточкам. Горячился какой-то мальчишка лет двенадцати, упорно всаживающий пулю за пулей в «молоко».

А в самом углу у стены, покряхтывая от напряжения, вскидывал пневматическую винтовку маленький седой старичок в аккуратном драповом пальто и видавшей виды фетровой шляпе. Генерал осмотрелся, купил десяток пулек и пошел в угол, где мучился с винтовкой старик. Лихо переломив свою, он загрузил туда алюминиевый снарядик, щелкнул затвором и, прицелившись в утку, проплывающую по металлической цепи, не глядя в сторону старика, сказал:

– Привет, Антипыч.

– Здравствуй, здравствуй, генерал, – отвечал сухой старичок.

– Мне уже доложили, – сказал Полозков. – Дело ведем со всей серьезностью: опрашиваем свидетелей, устанавливаем приметы, сверяем отпечатки пальцев. Так что смотри.

– Свидетели, – произнес Антипыч, – это хорошо. Много установили?

– То-то и беда, – сурово сказал генерал, – никто ничего не видел, ничего не слышал. По картотеке отпечатки на бутылке не значатся.

– Глядишь ты, какая напасть, – печально покачал головой Антипыч. – Ну, а с похоронами поможешь?

– Как обычно? – спросил генерал.

– А я человек не жадный. Нам что: поминочки справить, да свечечку в храме водрузить, вот и все наши стариковские заботы.

Генерал кивнул, полез в карман короткой дубленки и, достав оттуда пухлый конверт, сунул его в карман драпового пальто старика.

– Считать, надеюсь, не надо? – спросил Антипыч.

– Обижаешь, – отвечал Полозков.

– Времена меняются. Вы, начальники, теперь очень жадные стали.

– Не груби, – произнес Полозков, сбивая утку.

– Ишь ты, не утратил, значит, меткости, – улыбнулся старичок. – Ну, да и мы не отстанем, – сказал он и вдруг, почти не целясь, всадил алюминиевую пульку в прикрепленную под самым потолком тира сову. Сова ухнула и заморгала глазами-лампочками.

– Да и ты, смотрю, тоже руку не сбил, – заметил Полозков.

– Так всей и радости в жизни, – отвечал Антипыч. – Теперь-то что ж: ни пожрать, ни с бабой поспать. Только вот одно и осталось: кино по-стариковски, да в тире пострелять.

– Ишь ты, отшельник, – ухмыльнулся генерал.

– Да хоть бы и так. Я о душе все больше думаю. Ну ладно, генерал, у тебя-то времени свободного много, а мне еще в магазин надо: кошечкам мяса закупить. Так что бывай. Если что – звони. – И, положив винтовку на прилавок, старичок засеменил к выходу.

Полозков выждал пару минут, сделал еще несколько выстрелов, пробуя стрелять с одной руки, и, убедившись в том, что это ему еще под силу, покинул здание тира. Когда он вышел на воздух, никакого Антипыча поблизости уже не было. «Ну и славно, – сказал себе генерал. – Ишь, как меня с него разбирает». Он поежился, внезапно почувствовав дуновение холодного ветра, и быстро пошел к машине, ожидавшей его у входа в парк. Там, приказав шоферу ехать в Управление, он достал из кармана задней дверцы фляжку с коньяком и, отвинтив крышку, сделал быстрый и крупный глоток. «Так то лучше. Упокой, Господи, душу покойного раба твоего Василия».

Если путешествие генерала Полозкова в тот день было коротким и не очень приятным, то путешествие Андрея Сорина, напротив, обещало быть достаточно продолжительным и весьма радостным.

Около десяти часов утра он уже был в аэропорту «Шереметьево-2» с легкой сумкой через плечо и прозрачным коробом, оклеенным бумагой, в руке. Усевшись на скамейку в середине зала, он вынул из кармана заранее припасенный журнальчик «Итоги» и принялся не спеша разгадывать преферансную комбинацию, приведенную на последней странице. Периодически он отрывал голову от диаграммы карточного расклада и осматривался. Наконец, знакомая легкая фигурка англичанки показалась возле входной двери. Дождавшись, пока она встретится с ним взглядом, Андрей кивнул ей и вновь углубился в журнал.

Не торопясь, Люси подошла к нему, уселась на удачно освободившееся рядом место, широко улыбнулась и, стараясь, произнесла:

– Привет.

– Ого, – удивился Андрей, – ты уже выучилась языку?

– Я быстро учусь, – отвечала Люси по-английски. – А потом, это слово у вас очень популярно.

– У нас много популярных слов, – засмеялся Сорин, – и это – не самое популярное.

– Да-да, я знаю, – улыбнулась в ответ Люси, – но это не слова приветствия…

– По крайней мере, между друзьями, – перебил ее Сорин. – Рейс тот же? – спросил он.

– Конечно. Мне все удалось.

– Тогда пошли. Возьми чемоданчик.

Он передал ей и короб и, дождавшись, пока подойдет ее очередь на посадку, неторопливо двинулся за ней. Он видел, как она проходила таможню, что-то быстро и настойчиво объясняя инспектору и показывая бумаги, видел, как таможенник попросил ее открыть короб, как перебрал картины, сверился с бумагой, потом удовлетворенно кивнул и сделал разрешающий жест. Люси улыбнулась и прошла внутрь таможенной зоны.

Для самого Сорина пересечение границы не составило никаких сложностей. Так же легко и безбоязненно он пересек паспортный контроль, уже привыкнув к полетам по чужим документам. Они погрузились в самолет, и тот, набрав высоту, взял курс на объединенный Берлин.

Двумя часами раньше из Москвы тем же путем отправился в Прагу Паша Черкесов. Прибыв в чешскую столицу, он тут же связался по телефону со своим старым проверенным приятелем, переселившимся сюда около трех лет назад, быстро обрисовал ему ситуацию и после сытного, но непродолжительного обеда в итальянской пиццерии неподалеку от «Старо Място» уселся за руль подержанного, но еще крепкого «БМВ». Взяв курс на запад, он покатил по трассе «Прага – Дрезден – Берлин», надеясь оказаться в Берлине уже часов через пять, нисколько ни опасаясь при этом пограничного контроля, потому что вместе с новым паспортом на имя российского гражданина Иванова у него лежал еще и другой, полученный только что в Праге, на имя Костакоса Зандопуло, гражданина Греции, жителя Афин, женатого бизнесмена, отца двоих детей. Этот замечательный паспорт позволял ему проделать весь путь в безвизовом режиме. А потому, прислушиваясь к песенке Бритни Спирс, несущейся из автомобильных динамиков, он выжимал 120 километров и весело летел на встречу со своим бывшим шефом Геннадием Андреевичем Ермиловым.

Выгрузившись в Берлине, Андрей проигнорировал гида с табличкой, на которой красовался логотип его туроператора, дождался Люси и вышел на площадь перед аэропортом.

– Куда теперь? – спросил он девушку.

– Сначала в отель. Я знаю здесь один, неподалеку от Курфюрстендам: респектабельное и недорогое место.

– Учти, моих финансов с трудом хватит на два-три дня, – уведомил Люси Сорин.

– Не страшно. Пока я тебя буду спонсировать, – улыбнувшись, ответила англичанка.

Они взяли такси и покатили по названному адресу. Через полчаса компаньоны-любовники уже обживали небольшой, но уютный номер на втором этаже четырехэтажного пансиончика, принадлежавшего пожилой немецкой фрау.

– Когда пойдем в галерею? – спросил Андрей.

– Не торопись, – ответила Люси. – Мы так долго не виделись. Я думаю, у нас есть время заняться чем-нибудь более интересным, чем продажа картин.

Она придвинулась к Сорину и, прижавшись к нему, потерлась грудью о его грудь. Андрей, полночи проведший в постельных утехах с Леной, которой он так и не решился сказать о своем окончательном исчезновении, сперва хотел отстраниться. Однако машинально приобняв девушку за круглую тугую задницу, он почувствовал, как желание просыпается в нем, и уже буквально через минуту сам торопливо начал срывать с нее одежду, чувствуя, как ее ловкие, умелые пальцы тоже расстегивают пуговицы его рубашки, молнию джинсов и забираются все глубже в поисках яростной, пульсирующей плоти.

То, что происходило в этот раз между ними, лишь с натяжкой можно было назвать сексом: это больше походило на какое-то пластическое действо, какой-то странный танец, то убыстряющий, то замедляющий свой ритм; то тягучий, пряный, с тяжелыми переливами тел и вязкими мягкими движениями, то вдруг взрывной, настырный и злой, похожий на борьбу за право господства, когда сходятся два разных начала в попытке овладеть друг другом. Так продолжалось около двух часов и, вероятно, могло продолжаться еще больше, если бы у них обоих достало сил.

Первым взмолился о пощаде Сорин.

– Все, все, больше не могу, – сказал он, – надо сделать перерыв. В конце концов, я хочу поесть и выпить кружку настоящего немецкого пива.

– Насчет поесть очень правильная мысль, – сказала Люси. – Пожалуй, я тоже голодна. То, чем кормят в вашем «Аэрофлоте», ни один нормальный человек проглотить не может.

– Но ты все-таки ела это.

– Только для того, чтобы как-нибудь убить время. И, в конце концов, не умирать же мне с голоду на высоте девять километров над землей. Все, я пошла в душ, а ты пока посмотри список галерей. Вот он. – И она протянула Сорину блокнот, где красивым почерком были написаны несколько названий.

Из четырех галерей, которые так или иначе могли заинтересовать любовников, больше всего Андрею понравилась одна, директором которой, судя по записям Люси, был некий герр Рахлин. Если имена других владельцев звучали абсолютно по-немецки и ничего не могли сказать Андрею, то фамилия «Рахлин» вселяла в него смутную надежду на встречу с бывшим соотечественником. «А раз так, – подумал Андрей, – значит, и торговаться будет легче, значит, и бюрократических проволочек будет меньше. Конечно, шанс, что нас опять кинут или попытаются это сделать, весьма велик: ведь наши соотечественники славятся такого рода демаршами. Однако мудрость приходит с опытом, и так просто я им в лапы не дамся. А говорить на родном языке все же приятней».

– Люси, – крикнул он девушке.

– Да, – отозвалась подруга, выходя из ванной.

– Что ты знаешь о галерее Рахлина?

– Рахлин? Дай-ка вспомнить… А, ну да, Рахлин, мы же говорили в Лондоне. Это какой-то бывший русский.

– Я думаю, что скорее нынешний еврей, – парировал Сорин.

– Еврей, татарин – какая разница? Для нас вы все – русские, вы же выходцы из России.

– Ну-ну, извини.

– Толком я ничего не знаю. Галерея у него года четыре, хотя не поручусь за точность. Занимается он, по-моему, всем: знаю, что иконами, знаю, что авангардом. Про авангард мне сказали друзья в Лондоне. А почему ты выбрал именно его?

– Видишь ли, мне приятнее говорить с соотечественником на родном языке, чем на английском с немцем.

– Да, но все ваши, как правило, скрытые мафиози.

– Не преувеличивай, дорогая, – сказал Сорин. – Кроме того, не забывай, что и мы не очень в ладах с законом, не так ли?

– Ты хочешь прийти к нему с картинами?

– Зачем же, – удивился Андрей, – мы отнесем ему фотографии. У тебя ведь есть камера?

– Конечно, – ответила Люси.

– Будь добра, одолжи ее мне.

Он быстро распаковал короб с картинами и, только приготовившись к съемке, вспомнил:

– Боже мой, они ведь все записаны! Сколько потребуется времени, чтобы смыть всю эту мазню?

– Какой ты грубый, – обиделась Люси. – Мое бессмертное творчество называть мазней! Ну, я думаю, около дня.

– Тогда приступай, пожалуйста, немедленно.

– А ужин?

– Ах да, обед… Хорошо. Отправимся сейчас поесть, потом вернемся в номер, и ты займешься отмывкой. А я пока проведаю мистера Рахлина.