Текст книги "Цена Шагала"

Автор книги: Петр Галицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

«Опаньки!» – сказал себе Трегубец, стараясь никак не выдать своего удивления. На большом листе цветного ксерокса красовалось изображение той самой работы, фотографию которой он видел в галерее «Дезире».

– И что, не нашли?

– Да нет. Видно, гастролеры были, не найдем никогда. Только ты, Семеныч, начальству нашему не толкуй, мы же все в делах, в заботах…

– Я понимаю, какой разговор. А что, много у этого коллекционера взяли?

– Да порядочно, список на тридцать восемь позиций. Дедуля пожилой был, собирать начал еще в пятидесятые. У него много барахла было. Там тебе и Сомов, и Бенуа, и Бакст… А из авангарда – Экстер, рисунок Филонова у него был, акварелька. На вот, полистай. Фотографии, правда, не на все есть.

Василий Семенович взял в руки папку и лениво перевернул несколько страниц. Его внимательный глаз отметил еще две работы, виденные у хозяйки галереи «Дезире».

– Ну, а сколько, к примеру, такая Экстер потянуть может?

– Тебе по мировому рынку или по нашему, зачуханному?

– Ну, хоть бы и по нашему.

– Если б чистая была, без крови, если б сам этот Загоруйко продавать ее решился, думаю, меньше, чем за восемьдесят, не отдал бы. Он вообще жадный был, как говорят.

– Неужели восемьдесят тысяч долларов!

– А ты как думал!

– И кто ж такое покупает?

– Как кто: банкиры, новые русские, эти вот, «чисто конкретные».

– А им-то зачем?

– Эх, Семеныч, отстал ты от жизни! С одной стороны, мода, с другой – денежки вкладывают. Случись чего – это ж всегда капитал.

– Понятно, понятно. Ну, ладно, ребят, побреду я. Отдохнул у вас душой, про искусство послушал. Удачи вам!

– Заходи, заходи, Семеныч. Мы тебе еще и про иконы расскажем, – напутствовали его сотрудники отдела.

– Как-нибудь – обязательно. Когда начну ими торговать, сразу к вам за консультацией и приду.

– Во-во. И место укажешь, где будешь торговать: мы тебя там и повяжем. Нам отчетность ой как нужна!

Трегубец посмеялся в ответ на немудрящую шутку и вышел, прикрыв за собой дверь. «Ну чудно, чудно, – сказал он сам себе. – Значит, картина до банального проста. Насколько я могу понять, глубокоуважаемая Светлана Алексеевна, конечно, не сама грохнула старика Загоруйко, но в деле этом завязана по уши. А следовательно, у нас появился реальный шанс ознакомиться с жизнью господина Цуладзе. Нет, конечно, девочка может быть и ни при чем, однако такую работу брать с улицы не станешь: мокрая картинка в приличную галерею забредает только от своих. А кто у нас самый свой? Горячий джигит Аслан. Ой как все интересно складывается! А что, может, и действительно своим ребяткам подсоблю, надо же им процент раскрываемости повышать». И, довольный сделанным открытием, он отправился в свой кабинет.

Через полчаса к начальнику заглянул верный Ян.

– Вот что, Ян. Не в службу, а в дружбу: достань-ка ты мне «куколку». Но не простую, а хитренькую.

– На какую сумму рассчитывать, Василий Семенович?

– Нужно мне тридцать тысяч «зеленью», пачках, скажем, в шести, по полтинничку. Но две пачки из этих шести обязательно настоящими должны быть.

– Это где же я вам десять штук достану?

– Ян, ну расстарайся, голубчик.

– Ну и задачи вы, начальник, ставите, – вздохнул Ян. – То, понимаешь…

– Ладно, не будем в родных стенах, – прервал его Трегубец.

– А что не будем, что не будем, – повысил голос Ян. – То «кофе принеси!», господин начальник, то «за бутылкой сбегай»… Вообще скоро личным извозчиком у вас работать буду.

– Ну, так ты ж еще молодой, – поддержал игру Трегубец, – а мне, старенькому, ноги беречь надо. Вот, кстати, о машинах-то, давай-ка, дружочек, седлай своего железного коня, и прокатимся по одному очень важному оперативному делу.

– Нет, ей-богу, – продолжал искусственно бушевать Ян. – Я на вас, Василий Семенович, рапорт подам за использование меня. Так сказать, служебного в неслужебных целях.

– Подашь, подашь. А покуда иди, разогревай свою таратайку.

– Не любите вы меня, Василий Семенович.

– Люблю, Ян, люблю. Именно поэтому и прошу, как друга, а ведь мог бы и приказать.

– Понятно, могли бы и бритвой по глазам.

– Во-во. Ну, ступай.

– Я мигом.

Когда Ян вышел, Василий Семенович снял пиджак, достал из кармана заранее припасенный чистый блокнот, ручку, выложил из нижнего ящика стола пачку сигарет, давно не работающую зажигалку (если сопрут – не жалко), размешал холодной водой полчашки растворимого кофе и все это также водрузил рядом с блокнотом. Потом залез в шкаф, облачился в пиджачок другого цвета, прихватил портфель и быстро покинул кабинет. По дороге он пару раз сунулся в несколько комнат, заглянул в курилку, пытаясь отыскать людей, которых там заведомо быть не могло, после чего быстро спустился вниз, сел в машину Яна и, показав рукой прямо, откинулся на сидении. «Хорошо, – подумал он. – Теперь если кто-то из начальства примется разыскивать следователя по особо важным, то найдется человек двадцать, способных подтвердить, что я вот тут вот, просто рыскаю в поисках нужного мне сотрудника».

– Так вот, Ян, – повернулся он к своему коллеге. – Кукла мне нужна к завтрашнему дню. Как и где ты ее достанешь – прости, не мое дело, но нужна она позарез. Более того, нужен и ты мне вместе с нею.

– Опять, Василий Семенович. Подведете вы меня под монастырь.

– Ничего: двум смертям не бывать, Ян. Поеду я завтра картину одну покупать. Вот тебе адресок, – и он протянул Старыгину аккуратно начерченный планчик расположения галереи «Дезире». Буду я там, наверное, часов около трех-четырех. Конечно, позвоню предварительно. Не тебе, а им, – ответил он на молчаливый вопрос Яна. – А ты там будешь где-нибудь в половине и внимательно присмотришь за тем, кто пришел, кто ушел, и вообще какова обстановка. Когда я подъеду, отмашечку мне сделаешь на случай, смекаешь?

– Смекаю, Василий Семенович.

– Войду я туда, а через десять минут – ты появишься.

– Что, опять водопроводчиком одеваться?

– Ни в коем случае! Наоборот: пофатоватей. По залу покрутишься, картинки посмотришь. Там, кстати, девушка хорошенькая, приглядись, может, пригодится.

– Да я не по этой части, – засмущался Старыгин.

– Все вы по этой, пока молодые. Не тушуйся. Значит, с девочкой побеседуешь, картинки посмотришь. А в торце зала маленькая комнатка такая, собственно, не комнатка, дверка. Там внутри помещение вот такое. – И Трегубец быстро нарисовал Яну план кабинета Светланы Алексеевны. – Ты возле дверки потрись, посмотри, не заперта ли. Если заперта – постой аккуратно снаружи, внутрь никого не пускай. Если нет – заходи смело.

– Вы там сколько пробудете?

– Минут двадцать, не больше. Сигнала тебе дать не смогу, поэтому ориентируйся на часы.

– А куклу когда передавать?

– А куклу ты мне завтра к дому подвезешь. Часикам к десяти сумеешь?

– Попробую, – вздохнув, ответил Старыгин.

– Да нет, братец, тут уже не пробовать, а делать надо. Очень многое от этого зависит.

– Но я же не волшебник, Василий Семенович! – взмолился Ян.

– Знаю, что только учишься. Вот и учись скорее. Ладно, ты меня сейчас здесь у перекрестка выброси, – прервал сам себя Трегубец, указывая Яну рукой место для остановки. – Вон, вон, возле перехода. Я тут покручусь и обратно на работу поеду. А тебе на целый день задание уже дано.

– Хорошо, – сказал Ян, хмурясь и глядя в зеркальце заднего вида. – Только я еще немного проеду.

– Ты чего это вдруг?

– Да, по-моему, пасет нас кто-то.

– О-па, вот это интересно! – произнес Трегубец. – Ты понимаешь, Янушка, мне сегодня с утра, когда я на работу ехал, тоже что-то такое почудилось. Да, давай еще покатаемся. Покрутись по переулочкам.

Выполняя волю начальника, Старыгин быстро ушел вправо и, не увеличивая скорость, начал петлять среди маленьких кривых улиц района Покровки. Минут через пять суматошного движения оба окончательно утвердились: хвост есть. На некотором расстоянии от них, так же ни шатко, ни валко, двигалась темно-синяя «пятерка».

– Сбросить его, Василий Семенович? – спросил Ян.

– Ни-ни-ни, ни за что, – запретил Трегубец. – Очень мне интересно узнать, кто же меня пастись взялся?

– Думаете, кто из наших?

– Не могет такого быть. Слыхал ты что-нибудь?

– Я – нет.

– Вот и мне не доводилось. А потом, я сегодня по отделам порыскал, с людьми поговорил, и никто на меня косо не взглянул. Непохоже на наших.

– А эти, лазоревые? – спросил Старыгин.

– Это ближе. Но тоже… Мы с тобой ничем таким сверхсекретным не занимаемся, в администрацию президента не лезем, так ведь? Или, может, ты с женой какого-нибудь министра спишь? – хохотнул Трегубец.

– Избави боже, – ответил Ян. – Они все старые, страшные, да потом еще и хлопот не оберешься.

– Вот это ты правильно заметил.

– Тогда кто же?

– Вот и я себе, Ян, голову ломаю. Кто бы это мог быть? Есть у меня, правда, одна мыслишка, да уж больно оперативно сработано. А если она справедлива, мыслишка моя, то опасаться мы должны по полной программе. Ты вот что: какой-нибудь сквозной парадничок в этом районе знаешь?

– Сквозной, – задумался Ян, не отрывая взгляда от дороги. – Да, есть один, неподалеку.

– Замечательно. Сбрось-ка меня прямо у подъезда. Надеюсь, он не кодовый.

– Раньше не был, – сказал Старыгин.

– Ну и хорошо. А сам спокойно, не торопясь поезжай по своим делам. Причем постарайся сделать так, чтобы минут через пять этот дружок юркий заметил, что ты в машине один, что я как бы растворился в воздухе.

– А это зачем? – удивился Старыгин.

– Ну, во-первых, тебя подставлять я не желаю, а во-вторых, нужно мне, чтобы он тебя бросил. Ты, насколько я могу судить, большого интереса для него не представляешь, прости меня.

– Да нет, я только радуюсь.

– А вот моя скромная персона хоть его и интересует, однако станет историей, так сказать, давно минувших дней. Не вернется же он сюда меня искать.

– Ну, это легко делается. Я, как вас сброшу, скорость прижму и через пять минут отсюда за десять километров буду.

– Вот-вот-вот. Только постарайся, чтобы он не оторвался от тебя: вдруг он водила плохой.

– Да нет, водила он справный, – сказал Ян, поглядев в зеркальце.

– Хорошо, хорошо, – поторопил Трегубец. – Где же твой парадняк?

– А вот он, – ответил Ян, заворачивая за угол и чуть притормаживая. – Давайте, Василий Семенович, прыгайте.

– Пока. В десять у меня, – крикнул Трегубец и почти вывалился из машины.

Он едва успел скользнуть внутрь парадного, как вслед за удаляющейся машиной Старыгина прокатилась темная «пятерка».

«Уф, – перевел дух Трегубец. – По крайней мере, до завтрашнего дня я свободен. Надо бы это использовать. А что делает любезный друг Андрей Максимович? Пора мне его звонком потревожить». И, пройдя недлинным коридором парадного ко второй входной двери, Василий Семенович, перешагивая через лужи, выбрался на противоположную улицу. Здесь он поймал такси и, сверившись со своим блокнотом, назвал водителю адрес Лены Старковой. «Сделаем приятный сюрприз мальчику», – сказал он сам себе.

Света Горлова закрыла свой кабинет, закурила сигарету и быстрым движением тонких пальцев набрала нужный номер.

– Алло, – ответил ей низкий мужской голос слегка нараспев.

– Аслан? – чуть нежно, чуть заискивающе переспросила она.

– Да, я, – ответил Цуладзе.

– Аслан, кажется, нашла я покупателя на твои картинки.

– На все?

– Нет, пока только на одну.

– На какую?

– Экстер, как ты просил.

– Когда? – отрывисто спросил Аслан.

– Должен завтра. Так что ты мне дай вещь сегодня.

– Он звонить будет? – перебил ее Аслан.

– Да, наверное, позвонит: кто же без звонка приезжает.

– Когда позвонит, мне перезвонишь. Вещь тебе подвезут. Ты сколько запросила?

– Как ты и говорил: двадцать пять тысяч, – соврала девушка.

– Больше не бери. Человек надежный?

– Надежный, надежный, – ответила Горлова, мысленно представляя себе обманчиво вяловатую фигуру Трегубца.

– Из знакомых?

– Нет, ты же просил. Через третьи руки посоветовали.

– Хорошо. Сегодня к тебе не заеду. Завтра жду звонка. Ищи остальных.

– Асланчик, когда увидимся?

– Сейчас не до этого, – ответил Цуладзе. – Завтра поговорим. – И отключился.

Светлана затянулась и задумалась. Ей не нравилась вся эта ситуация с картинами. Будучи человеком довольно профессиональным в арт-бизнесе, она чувствовала какое-то неудобство от того, что Цуладзе попросил ее как можно быстрее и как можно более тайно продать неизвестно откуда взявшиеся картины. Она смотрела их на одной из квартир, куда ее возил Аслан, читала экспертизы и не нашла ничего, что могло бы взволновать ее или вселить опасения по поводу подлинности. Но то, что Цуладзе хочет очень небольшие деньги за вещи, которые стоят гораздо более серьезную сумму, и то, что он несколько раз просил ее, и даже настаивал, никому не говорить и ни в коем случае не показывать фотографии знакомым дилерам, тревожило Горлову.

Догадываясь о том, что за Асланом множество темных делишек, Света боялась увязнуть в каком-нибудь криминале, но вместе с тем не могла отказать своему любовнику, понимая, что за все предоставленные ей блага в виде денег на открытие галереи, квартиры, автомобиля, регулярных поездок на курорты и за границу она должна регулярно расплачиваться чем-то еще, помимо своего тела. «Ничего. Клиент – лох, – успокаивала она себя, – явно из каких-то старых коллекционеров. Что-нибудь выгодно продал, появились деньги… А может быть, наоборот, из бывших цековских: подзаработал на какой-нибудь афере, вот и вкладывается. Нет, среди наших я его не видела и о нем ничего не слыхала». Она уже успела поговорить с двумя-тремя дилерами, славящимися болтливостью, и сказать им вымышленное имя, которым назвался Трегубец. Никто никогда не слыхал такой фамилии. «Кидалой он, конечно, быть не может, – говорила себе Горлова. – Да и зачем? Будь он даже бандитом, он прекрасно понимает, что в таком месте и такую галерею серьезно прикрывают. Тем более, что у Аслана такая слава, что в их мире никто не рискнет наезжать на его дело. Нет, просто лох, заскочивший случайно. Что ж, это судьба и, может быть, даже счастливая. В конце концов, избавлюсь быстро от этих вещей, и, глядишь, после Экстер что-нибудь еще ему сплавлю. И все уйдет, все забудется, как сон. Главное, чтобы сделка завтра состоялась, а потом… Потом пора заканчивать эту романтическую историю с южным уклоном».

За время общения с Асланом она сумела накопить достаточно денег и давно уже подумывала о том, чтобы перебраться куда-нибудь за рубеж, подальше от промозглой погоды, восточных возлюбленных и суматошной Москвы. «Еще десять-двенадцать продаж, – думала она, – и свои семьдесят-восемьдесят тысяч я наработаю». А если добавить их к тем ста тридцати, что уже лежали у нее на счету, то это вполне приличная сумма для того, чтобы спокойно пересечь границу, снять квартиру в Берлине или в Мюнхене (благо, немецкое гражданство ей уже давно выправили) и, не торопясь, подлавливать себе какого-нибудь приятного бизнесмена с тем, чтобы, в тепле и заботе прожив с ним пять-семь лет, встать на ноги и начать нормальную жизнь западной деловой женщины. «Все должно быть гладко, – сказала она себе. – Еще месяц, максимум, полтора… Конечно, попытка исчезнуть из жизни Аслана, не уведомив его об этом заранее, чревата неприятностями, но не станет же он, в конце концов, мстить женщине, которая не только не кинула его, а даже принесла какие-то деньги. Без неприятных разговоров не обойтись, но такая уж нынче жизнь, что все решается с проблемами. Главное, чтобы завтра все удалось, главное получить разгон».

Она налила себе рюмку виски, выпила ее и принялась лениво перебирать последние каталоги «Сотби», без большого интереса разглядывая лоты, выставленные на следующую продажу.

На светофоре перед памятником героям Плевны пашин подручный (а именно он был за рулем темно-синей «пятерки») догнал машину Яна. Быстрым и как бы случайным взглядом он осмотрел салон и, выхватив из кармана мобильный телефон, принялся набирать номер начальника.

– Паша, – сказал он взволнованно, когда тот поднял трубку, – я его потерял.

– Кого потерял? – переспросил Паша.

– Этого твоего старика.

– Как потерял?

– Да он, падла, в машине сидел с каким-то своим знакомым.

– Ну и?

– А что «и»? Где-то на повороте, видимо, соскочил. Я сейчас рядом с ним стою, а машина-то пустая.

– Уверен?

– Абсолютно пустая. Что мне делать? Этого вести?

– Ни хрена не делать, – сказал Паша. – Место на кладбище заказывать.

– Паша, прости, – взмолился водитель. – Я его найду, бля буду, из-под земли достану.

– Бля, говоришь, будешь? – угрожающе начал Павел. – Ты у меня, сука, кровью изойдешь. Ну, ладно, сейчас не суетись, давай обратно к Управлению. Этот хмырь все равно на службе появиться должен.

– А кореша его?

– Да хрен с ним, с корешем, у тебя своя забота есть. Смотри, чтобы больше никаких проколов. Встанешь, как вкопанный, у входа и хоть до десяти вечера стоять там будешь. Рано или поздно он появится. Если еще раз упустишь, пеняй на себя, засранец.

– Да не в жисть, Паша…

– Все. – И Павел отключился.

«Хитрый, черт, – думал он, повесив трубку. – Не зря хозяин предупреждал, что ас из асов. Любопытно, когда он моего человека засек: когда на работу ехал или когда с друганом своим катался? Если с друганом, то это ничего, один раз не пидорас: подумает, что случайно, или урки какие, при его профессии это возможно. А вот если он его срисовал по дороге на службу, это хуже: поймет, что ведут его капитально. Впрочем, дел своих отменить он не сможет, а хозяину мне докладывать еще через день. Ничего, посмотрим, кто кого уделает».

Василий Семенович ничего не знал о размышлениях Павла, не знал он и о том, что машина слежения уже подъезжает к въезду в Управление и останавливается прямо перед входом. Он спокойно доехал до дома, где проживала Лена, расплатился с шофером, сетуя на маленькую зарплату, поднялся на нужный этаж и позвонил в дверь.

Сорин к этому моменту уже вернулся и ждал свою подругу со службы. Поэтому когда в дверь позвонил Трегубец, он, нисколько не скрывая своего присутствия в квартире, подошел и взглянул в глазок. А взглянув, слегка обмер. На одну секунду в голове промелькнула мысль: не сделать ли вид, что в квартире никого нет? Потом он понял, что Трегубец слышал, как он двигался по коридору. Для приличия спросив «Кто?», он звонко щелкнул крышкой дверного глазка и принялся отпирать дверь.

– Ба! Василий Семенович! – Сорин фальшиво улыбнулся. – Что же вы без звонка?

– Да уж так вышло, Андрей Максимович, не обессудьте. Мимо проезжал.

– Заходите, заходите. Жалко, Лены дома нет: она бы нам что-нибудь поесть сообразила.

– Да ничего, мы с вами по-холостяцки, на кухне кофейку попьем, – сказал Трегубец, но почему-то отправился не на кухню, а в глубину квартиры. Он заглянул в одну комнату, потом в другую, внимательно оглядывая обстановку, но не нашел ничего, достойного внимания, и повернулся к Андрею. – Ну, так что ж, Андрей Максимович, где потчевать будете?

– Вы же сами сказали: на кухне, – ответил Сорин и повел рукой в нужном направлении.

– Ну, на кухне так на кухне, – добродушно согласился Трегубец.

«Не увидел», – радостно подумал Сорин, вспоминая о том, как задвигал за кресло пластиковый кейс с картинами и укрывал его газетами. Он усадил Трегубца на стул возле окна и засуетился у плиты.

«Однако мальчик что-то нервничает, – подумал Василий Семенович. – С чего бы это ему? Все мне вроде доложил. Ну, не ждал, ну, волнуется. Или, может быть, что-то скрывает? Может быть, почему-то я не должен находиться в данной квартире в данный момент? Может быть, кто-то должен прийти? А ведь это интересно! Он мне говорил, что оставил картины в Лондоне. Ну, хорошо, допустим. А связь? Ведь теперь из страны выехать он не может, значит, должна быть у него какая-то связь, с кем-то там он все-таки общался помимо этого Кошенова! Или не успел?»

– Ну, как вам на родине? – начал он разговор.

– Да как! В гостях хорошо, а дома все равно лучше, – улыбнулся Сорин.

– Неприятностей больше никаких нет?

– А какие могут быть неприятности, Василий Семенович? Кроме вас никто и не знает, что я здесь живу.

– Никто и не узнает, пока не надо будет.

– Так я думаю, – сказал Сорин, ставя перед Трегубцом кофе, – и надобности такой не появится.

– Вот как! Это почему же? – спросил Трегубец.

– Да есть у меня ощущение, Василий Семенович, что вы как-то самостоятельно, по собственной инициативе, что ли, стали мною заниматься.

– Это с чего же такая мысль?

– А вот судите сами. От бандитов вы меня вдвоем отбили: вы да ваш помощник, этот, как его, Ян. С громилой этим опять же сами разделались. Кстати, как он?

– Это не у меня, – вздохнул Трегубец, – это у священников спрашивать надо. Но думаю, что с Богом он вряд ли разговаривает.

– Я тоже так думаю, – согласился Сорин и продолжил: – Ну, так вот: сами вы все, сами, и там вдвоем, и тут вдвоем. Ни тебе опергруппы, ни тебе экспертов-криминалистов, в конце концов, даже «скорой помощи» не вызвали.

– Для кого?

– Да для бандюгана этого. Вот и задумался я: а не сами ли вы, Василий Семенович, мною занимаетесь, так сказать, во внеслужебное время, в виде хобби?

– Ну, что ж, мысль ваша не лишена занятности, – согласился Трегубец. – Только вам-то, Андрей Максимович, пользы в этих размышлениях ровным счетом никакой.

– Ну, не скажите, Василий Семенович, – ответил Сорин, усаживаясь на стул перед следователем. – Мы ведь с вами обоюдно друг в друге заинтересованы. Вы, насколько я понимаю, тем, чтобы этого Ермилова прижать, я – чтобы свою жизнь сохранить. Но вот закавыка-то в чем: вы меня паспортом и страхом, как уздечкой, держите, а я вас – вашим начальством тоже, пожалуй, под уздцы взял.

– Это что же, – засмеялся Василий Семенович, – вы меня шантажируете, что ли, Андрей Максимович?

– Да не в моей это природе, Василий Семенович. О каком шантаже речь!

– Ну, значит, пугаете?

– Да нет, просто ситуацию обрисовываю. Я, знаете, так уже напугался за все эти времена, что проснулось во мне какое-то сверхъестественное логическое мышление и жутко обострилось чувство самосохранения. Не хочу я ни под чью дудку плясать, понимаете?

– Понимаю, понимаю, Андрей Максимович. И что же из ваших слов следует?

– То, что слабоват я в ваши игры играть. Я же не ребенок и понимаю, что против вас и против Ермилова я – так, просто любитель. А потому, Василий Семенович, решил я с вами распрощаться.

– Поясните, – сказал Трегубец.

– Бог с ними, с картинками. Пусть лежат себе безмятежно в Лондоне, а я, пожалуй, поеду путешествовать по просторам необъятной родины. Душно мне в Москве, Василий Семенович, да и надежды, между нами говоря, на то, что вы вовремя придете меня спасти, никакой. Вы же сами говорили, что господин Ермилов человек серьезный, и вам с вашим напарником против него, вероятно, тоже не устоять. А как только вас аккуратно нейтрализуют (дай вам Бог, конечно, долгих лет жизни), тут и мне недолго останется. А я, Василий Семенович, жить хочу.

– То есть, натурально, линять собираетесь, Андрей Максимович?

– Если вам угодно перейти на такой язык, то да. В конце концов, все, что вы хотели знать, вы уже знаете. Ведь вас не я и не картинки эти интересуют, а сам господин Ермилов, я так понимаю.

– Правильно понимаете, конечно. Но только ваши показания мне понадобятся.

– Какие показания, Василий Семенович? Все мои рассказы к делу не подошьешь, я – так, сказитель, а не свидетель.

– Занятно, занятно, – пробурчал Трегубец, потирая виски. – И не боитесь, что я вас во «всесоюзный» объявлю?

– Нет, Василий Семенович, не боюсь. Для этого же горы бумаг потребуются, одобрение начальства, резолюции разные. Некогда вам этим заниматься.

– Я вам не верю, Андрей Максимович, не верю ни на грош.

– Ваше право, – ответил Сорин.

– Ну скажите честно: ведь за границу намылились?

– Василий Семенович, я же уже сказал…

– Намылились, намылились. Одного только не понимаю: как вам это удастся?

– Да никак. Паспорт-то мой у вас. Вы вот что, Василий Семенович, контактный телефончик мне оставьте. Будут проблемы, я вам позвоню: глядишь, еще друг другу и понадобимся.

– Телефончик я вам, конечно, оставлю, Андрей Максимович, – сказал Трегубец, вынимая из кармана визитную карточку, – но вы все же подумайте, прежде чем в бега пускаться.

– Уже подумал, – ответил Андрей.

– Ну, да Бог вам судья. Построили вы старика, конечно. Побреду я.

– Еще чашечку кофе?

– Да нет уж. Счастливо оставаться, – сказал Трегубец и покинул квартиру Сорина.

По дороге на службу он анализировал этот разговор и пришел к выводу: «Что-то я не учел. Какой-то ход за границу у него есть. Не станет человек в здравом уме, без денег и с такой ненадежной профессией по России шастать. Ни знакомых, ни привычки жить в глубинке у него нет. Остается одно: Запад. Эх, Василий Семенович! Может, тебе на старости лет тоже бросить всю эту белиберду и – вместе с Сориным? А там, глядишь, на картинках разживемся (не одной же молодежи везет). Ну, да ладно, сейчас разговор не о том, сейчас нас господин Цуладзе интересует».

На следующее утро Старыгин завез Трегубцу обещанную куклу, выполненную мастерски, так, как могут сделать только профессиональные кидалы или милиционеры, прошедшие долгую школу оперативной работы.

– Молодец, – похвалил Яна начальник. – Если так же красиво и гладко все в галерее пойдет, с меня большая бутылка шампанского.

– Лучше коньяка, Василий Семенович, – ответил Ян.

– Уговорил, – хохотнул Трегубец. – Ну, бывай.

Он выбрал в гардеробе свой лучший костюм, надел белую рубашку, перебрал галстуки и, не найдя ничего приличного, повязал на шею под воротник фуляр, подаренный ему когда-то давно кем-то из американских коллег, приезжавших по обмену опытом. Потом он посмотрел в зеркало и пришел к выводу, что вполне соответствует облику покупателя произведений искусства. «Ну-с, вперед, к новым победам», – сказал себе Трегубец.

Около Управления он опять заметил слежку. «Зашевелились, зашевелились, Геннадий Андреевич, – веселился Трегубец, заходя в свой кабинет. – Ну, так это нам на руку. Сегодня еще больше зашевелитесь». Прямо из кабинета он набрал номер галереи «Дезире» и попросил связать его с директором.

– Светлана Алексеевна?

– Я, – ответил мягкий голос.

– Это Аркадий Иванович. Помните, заходил к вам на днях? Мы с вами по поводу Экстер разговаривали.

– Да, конечно, конечно, – обрадовалась Светлана.

– Ну, так наша договоренность остается в силе?

– Несомненно.

– Часика в три я подъеду.

– Замечательно, буду вас ждать с нетерпением.

– Договорились.

После звонка Трегубца Горлова тут же набрала номер Аслана.

– Аслан, это я.

– Слушаю, – ответил Цуладзе.

– Все остается в силе: в три он будет у меня.

– Хорошо. В половине третьего приедет человек, привезет вещь.

И действительно ровно в половине третьего у входной двери галереи звякнул колокольчик и в зал вошел сумрачный мужчина ярко выраженной восточной наружности с объемистым пакетом в руках.

– Директор где? – грубо спросил он Надю, сидевшую за столиком консультанта перед входом в зал.

– Светлана Алексеевна у себя. Как вас представить?

– Скажи, друг приехал, – ответил мужчина.

Несколько ошеломленная такой рекомендацией, Надя прошла в кабинет Горловой и в точности передала слова незнакомца.

– Зови его сюда, – сказала Светлана Алексеевна.

Кавказец проследовал в кабинет директора.

– Вот, – сказал он с порога, ставя пакет у стены.

– Аслан что-нибудь просил передать? – поинтересовалась Горлова.

– Сказал, чтобы я посидел.

– Как вас зовут?

– Магомед.

– Вот что, Магомед: здесь вам будет неудобно. Надя вам сейчас поставит стул. Посидите в зале.

– Аслан сказал… – начал Магомед.

– Если хотите, можете ему позвонить. Уверяю вас, он не будет против.

В голосе Горловой звучала такая уверенность, что Магомед, подумав, кивнул и вернулся в зал. Надя быстро принесла ему стул, налила кофе, снабдила какими-то журналами и несколько опасливо присела с другой стороны стола.

– Вы художник? – попыталась она разговорить посетителя.

– Нет, – ответил Магомед.

– Но любите искусство? – сделала вторую попытку девушка.

– Люблю, – так же односложно ответил Магомед, утыкаясь в журналы.

Исчерпав на этом все запасы любезности и дружелюбия, Надя прекратила попытки разговорить Магомеда.

За полчаса, прошедшие с появления Магомеда, в выставочном зале побывали какие-то светские дамы, обсуждавшие подробности вчерашней презентации в ресторане «Театро», сумрачная женщина с маленьким мальчиком и два изящных молодых человека явно популярной ныне сексуальной ориентации. И каждый раз, когда появлялся новый посетитель, Магомед поднимал голову от журнальных страниц и внимательно оглядывал пришедшего. Ему хватало буквально двух-трех секунд, чтобы полностью впитать образ нового посетителя и потерять к нему интерес. Наконец, в галерею вступил Василий Семенович. На левой руке у него был небрежно перекинутый плащ, в правой он держал свой портфель.

– Здравствуйте, – обратился он к Наде. – Я к Светлане Алексеевне. Надеюсь, она на месте?

– Как вас представить? – поинтересовалась девушка.

– Скажите: Аркадий Иванович. Мы договаривались о встрече.

– Одну секунду, – сказала Надя и оставила Трегубца и Магомеда одних.

Эти несколько секунд оказались для Трегубца довольно серьезным испытанием. Переходя от картины к картине, он все время чувствовал на своей спине пристальный тяжелый взгляд молчаливого кавказца. «Понятно, – сказал себе Василий Семенович, – Аслан волнуется. Не будем же давать ему лишних поводов». Он задержался у какой-то картины, делая вид, что внимательно рассматривает имя автора, и в тот момент, когда он уже собирался перейти к следующему полотну, из двери выпорхнула Надя и сделала приглашающий жест.

– Пожалуйста, вас ждут, – сказала она.

– Благодарю вас, девушка, вы чрезвычайно любезны, – ответил Трегубец и вошел в кабинет Горловой.

– Здравствуйте, здравствуйте, – приветствовала его хозяйка галереи. – Кофе, чай, рюмку коньяку?

– Ну, что ж, – сказал Василий Семенович, усаживаясь, – если вас не затруднит, то кофе и рюмка коньяка были бы в самый раз: погода сегодня премерзкая.

– Да, промозгло, – согласилась Горлова.

Она сама налила Василию Семеновичу кофе из стоявшей рядом с ее столом машинки «эспрессо», достала коньяк («Хеннеси», – отметил про себя Трегубец) и плеснула на донышко глубокого бокала несколько капель.

– Сахар?

– Не откажусь.

После того, как с церемониями было покончена, Горлова перешла к делу.

– Ну-с, вот эта вещь, – произнесла она, извлекая из темного целлофанового пакета полотно Экстер, виденное Трегубцом уже дважды, только на фотографиях.

– Не маленькая!

– Я же вам говорила: пятьдесят на семьдесят.

– А можно ли посмотреть экспертизу? – спросил Василий Семенович.

– Нет ничего проще. Прошу.

И Светлана Алексеевна вложила в протянутую руку следователя небольшой квиток с грифом «Государственная Третьяковская галерея» и печатью «оплачено» поверх лиловых каракулей.