Текст книги "Цена Шагала"

Автор книги: Петр Галицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

– Я не об этом. По нынешним временам, по их характерам – ну, никогда я не поверю, чтобы сделки они все честно между собой проводили.

– Хочешь сказать, что Ермилов может работать еще и в темную, на свой карман, так сказать?

– Вот, вот, вот.

– Есть глухие сведения, – поморщился Пакин, – только и это тебе не по зубам.

– Говори, говори, не томи.

– Понимаешь, Васенька, в его окружении мелькает один темный человечек. Такой Цуладзе – ничего не говорит тебе это имя?

– Грузин какой-то? – спросил Трегубец.

– Грузин-то грузин, да не совсем. Зовут этого Цуладзе Аслан.

– Ну и что? Нормальное грузинское имя.

– Не грузинское имя: у него, понимаешь ли, отец грузин, а мать – чеченка.

– Опаньки! – сказал Трегубец. – Намекаешь на связи?

– Намекаю, намекаю. Он, конечно, не очень светится, да и вообще в Москве бывает наездами, но человек весьма занятный: то его в Тбилиси видят, то он в Грозном появляется, а то в Париже возникает. И приблизительно раз в месяц с твоим Ермиловым встречается, перезванивается, беседует, одним словом.

– Ты хочешь сказать… – начал Трегубец.

– Я ничего не хочу сказать. Но если бы тебе удалось каким-то образом их теплую компанию нарушить, может быть, это тебе и помогло бы.

– А ты?

– На мою помощь не рассчитывай. Я как машина-компьютер: ты у меня спросишь, – если, конечно, пароль знаешь, – я тебе расскажу. А бегать за бандитами я не умею.

– Как мне найти этого Цуладзе?

– Эх, подведешь ты меня под монастырь, Василий Семенович!

– Ты же меня знаешь, Дмитрий Владимирович, я – человек-могила.

– Вот в одной с тобой и окажусь. Я тебе так скажу: встреча эта у нас с тобой последняя, более мне не звони, и я к тебе не подойду. А если и напорешься, я тебя не узнаю.

– Уяснил, – ответил Трегубец.

– А теперь тебе – мой прощальный поклон, запоминай. – И, едва шевеля губами, Пакин назвал Трегубцу номер мобильного телефона Цуладзе. – Все, – сказал он, завершив диктовку. – Запомнил?

– Запомнил, запомнил, – ответил Трегубец.

– Я ухожу. За обед, извини, расплатишься сам.

– За твои добрые слова я бы тебя еще тремя обедами накормил.

– В следующей жизни, – ответил Пакин. – Будь.

Он поднял со стула видавший виды ветхий портфельчик, быстро накинул кашне, курточку, и был таков.

«Да, – сказал себе Трегубец, выливая остатки водки, которую им принесла официантка, в рюмку, – недаром говорится: «многие знания – многие печали». Ладно, господин Ермилов, посмотрим, кому чару пить, кому здраву быть».

– Эй, девушка, будьте добры, посчитайте мне, – подозвал он официантку.

Если для Сорина и Трегубца день оказался насыщенным и интересным, то Геннадию Андреевичу он принес осложнения. Прослушав сообщение Павла о происшедшем в сквере у андреевского памятника, он сразу же понял, что спутал его пасьянс следователь по особо важным делам Трегубец. «Больше некому, – сказал себе Геннадий Андреевич. – Что-то мне этот мент стал надоедать. На Полозкова в данном случае надежда не велика: что старик может? Уволить? Как бы не за что: пойди докажи его участие. Постращать, выговор влепить? Да мне это не спасение. Нет, конечно, мне надо подходить кардинально. Жалко, Славочки нет: вот уж кого совесть не мучила. Паша, конечно, мальчик тоже расторопный, но слишком молодой еще. Тут надо что-то хитренькое придумать, чтобы комар носа, так сказать… Впрочем, валить его сразу нет резона. Раз Сорин к нему попал, значит, из цепких ментовских объятий вряд ли скоро вырвется. Мне бы поговорить с этим, как его? – Он покопался в досье, скопированном с личного дела Трегубца, и нашел имя. – Василием Семеновичем. Мне бы с этим Василием Семеновичем потолковать сперва, куда же он этого юношу заныкал. Ох, нервно все это, глупо, а отступаться нельзя».

Если бы кто-нибудь, знающий расклад, спросил бы у Геннадия Андреевича: почему он так рвется получить эти картины? Ради денег? То Геннадий Андреевич ответил бы честно: не только. Деньги, конечно, манок серьезный, и упускать их он не намерен, но дело не только в них. За свою не очень долгую, но, в целом, успешную жизнь Геннадий Андреевич никогда не проигрывал по-крупному. Медленно, вязко он опутывал всех своих конкурентов и потенциальных противников сетками угроз, долговых обязательств, компрометирующих материалов и всегда выходил победителем, сколько бы времени и сил ни стоила ему эта борьба. И вот теперь, столкнувшись с никому не интересным журналистом, он чувствовал себя крайне неуютно, потому что игра, продуманная им с начала и до конца, вдруг начинала давать сбои, переходила на какие-то новые поля, меняла правила, то кружилась на одном месте, то бежала так быстро, что он едва успевал анализировать изменения. Эта цепь случайных удач, выпадавших на долю непрофессионала Сорина, дико раздражала Ермилова и заставляла его отыскивать все новые и новые решения, забирая массу времени и нервных сил. Единственное, что спасало Геннадия Андреевича в этой ситуации, это почти врожденное умение мыслить холодно. Несмотря на то, что ненависть к Сорину, Трегубцу и ко всем, вклинившимся в его планы, росла день ото дня, он все же мог спокойно и жестко анализировать ситуацию и потому довольно быстро нашел единственное правильное решение.

– Паша, – вызвал он по селектору. Когда Паша зашел, он протянул ему лист бумаги с прикрепленной к нему скрепкой фотографией. – Пашенька, посмотри внимательно на лицо этого человека. Это тот, кто встретил тебя у Гоголя?

– Ах ты, черт! – Паша всмотрелся в фотографию. – Ну конечно: пенсионер сраный!

– Этот, как ты изволил выразиться, пенсионер – следователь по особо важным делам. Зовут его Василий Семенович Трегубец, он зубр еще тот: около сорока лет работы в органах. Опыта таким, как ты, на четверых хватит. Так что не тушуйся, что он тебя заделал, по иному, по сути, и быть не могло. Но дело не в этом. Теперь, когда ты знаешь, с кем имеешь дело, тебе, я думаю, полегче будет. А нужно мне, чтобы ты подобрал пару-тройку толковых ребят, не из тех козлов, как Витек твой, или как там его еще, а действительно смекалистых, незаметных, чтобы не столько кулаками двигать могли, сколько думать умели. Найдешь таких?

– Поищем, Геннадий Андреевич.

– Поищи, поищи. И направь-ка ты всех этих орлов за Василием Семеновичем. Нужно мне буквально все: весь его график, весь распорядок дня, куда ездит, зачем ездит, с кем встречается. Сможете сфотографировать – еще лучше, записать – совсем хорошо. Сроку тебе даю два-три дня, скажем, три, но через три дня полный отчет должен лежать у меня на столе. И запомни, Паша: это очень серьезно.

– Не беспокойтесь, Геннадий Андреевич, все обеспечу, из кожи вон вылезу, а сделаю, – сказал Паша, мечтающий оправдаться за постыдный провал с Сориным.

– Ну и отлично. Приступай.

Утро следующего дня было для Трегубца напряженным. Сперва, прогулявшись с Яном по «Эрмитажу», он выяснил все подробности избавления от тела Толика.

– Да вы не нервничайте, Василий Семенович, – говорил Ян, – все по-тихому. Мы с пареньком одним из 83-го погрузили его в багажничек, отвезли в лесочек за кольцевую, карманы, само собой, прочистили, землицей завалили – и домой.

– Гляди, Ян, чтобы без сучка, без задоринки.

– Понимаю, не маленький.

– Ах, как мне в таком виде перед начальством красоваться, – вздохнул Василий Семенович, указывая на огромный фингал под глазом.

– Да вы придумайте что-нибудь.

– Не люблю я врать, Ян, однако придется. Будем надеяться, что пронесет. Ну, ты давай, ступай на службу. Если что, скажи, что я во второй половине появлюсь: мне тут еще по делам пробежаться надо.

– Счастливо, Василий Семенович.

– Будь, – сказал Трегубец, и они расстались.

Дальнейший маршрут Василия Семеновича был довольно путанным. Он заезжал в несколько районных отделений милиции, переговаривался там с какими-то людьми, потом посетил центральный офис московской телефонной сети, пару раз звонил кому-то из автоматов, перекусил на бегу около какой-то палатки и, наконец, в районе трех появился в Управлении. Однако не прошло и получаса, как снизу от дежурного ему начали постоянно названивать, вызывая к проходной. Так он трижды спускался и возвращался в свой кабинет с конвертами и папками для бумаг. Удача в этот день сопутствовала Василию Семеновичу, и ни Полозков, ни даже Ковалев не потревожили пожилого следователя.

К концу рабочего дня, выпив немереное количество чашек кофе и скурив почти пачку сигарет, Василий Семенович наконец привел в порядок разрозненный пасьянс, поступавший к нему целый день отдельными наборами карт. По привычке выстраивая схему в блокнотике, он начал суммировать полученные сведения. Телефон, данный ему Пакиным, действительно был зарегистрирован на Аслана Цуладзе, сорока двух лет от роду, уроженца Нальчика, прописанного в Москве с 1995 года. Далее Трегубец узнал, что Аслан Цуладзе проживал на Большой Грузинской улице один в трехкомнатной квартире. Правда, пометил себе в блокноте Трегубец, извлекая информацию из очередной бумажки, у Аслана имелась постоянная связь с некоей Светланой Алексеевной Горловой, двадцати шести лет, уроженкой Москвы, бывшей манекенщицей, а ныне владелицей небольшой галереи современного искусства в Кисельном переулке.

Собственно, ключевые сведения этим исчерпывались. Были еще мелкие детали, которые Василий Семенович собирался каким-то образом использовать, но пока не знал как. Во-первых, информация о задержании Аслана Цуладзе за вождение машины в нетрезвом состоянии, во-вторых, туманные агентурные сведения о том, что он всегда носит оружие, и, наконец, указание на то, что Цуладзе, как и говорил Пакин, ежемесячно курсирует между Москвой, Грозным и Тбилиси. «Это калач тертый, – сказал себе Василий Семенович, – к нему на кривой козе не подъедешь». Он, конечно, не рассчитывал ни испугать, ни надавить на Цуладзе, тем более не мечтал попасть в его ближнее окружение, да и, собственно, сам Аслан был ему абсолютно без надобности. В его голове роились лишь туманные идеи о создании напряженных отношений между Ермиловым и Цуладзе. Однако двухходовой комбинацией здесь было, конечно, не обойтись. И потому Василий Семенович решил начать со Светланы Алексеевны.

«Будем надеяться, что ребята на месте», – говорил себе Трегубец, поднимаясь на этаж в отдел, занимающийся хищениями произведений искусства. Ему повезло. И через час, весьма довольный разговором, он вернулся в свой кабинет. «А что, – сказал он вдруг вслух, – давненько я не смотрел выставки современного искусства. Не поехать ли мне развеяться». И, быстро упаковав необходимые вещи в портфель, отправился в путь.

Через полчаса он уже подходил к красивой филенчатой двери с надписью «Галерея Дезире». Он потянул за начищенную до блеска медную ручку и оказался в теплом уютном холле, стены которого были обтянуты тканью, освещенном мягким светом маленьких лампочек, тех, что используют для подсветки произведений искусства. На звон колокольчика, прикрепленного к входной двери, в фойе выпорхнула девушка лет девятнадцати-двадцати, маленькая, черноволосая, в короткой зеленой юбке и туфлях на высоких каблуках.

– Здравствуйте, – улыбнулась она. – Вы хотите посмотреть картины?

– Именно, – ответил Трегубец, улыбаясь сколь можно приветливо.

– Раздевайтесь, пожалуйста. Давайте я возьму ваше пальто.

Трегубец кинул на руки девушке видавший виды светлый прорезиненный плащ на стеганой красно-зеленой подкладке, пригладил ладонью седеющие редкие волосы и вступил в выставочный зал. На его счастье, на стенах не было ничего такого, что могло бы вызвать сразу реакцию отторжения у человека, несведущего в изобразительном искусстве. Никаких анилиновых и акриловых выкрутасов, никаких инсталляций и концептуальных построек: мягкие абстрактные работы, выдержанные в пастельных тонах, слегка примитивистские пейзажи, уютные жанровые сцены. Трегубец не торопился. Он медленно переходил от холста к холсту, останавливался, наклонялся вперед, чтобы прочесть имя автора, делал шаг-другой назад, задумчиво глядел, – в общем, старался максимально соответствовать облику если не ценителя, то продвинутого любителя искусств, по крайней мере так, как сам себе представлял.

Девушка, встретившая его в фойе, неотступно следовала за ним.

– Это все продается? – спросил у нее Василий Семенович.

– Конечно, – ответила она.

– А как вас зовут?

– Надя, – сказала девушка и почему-то покраснела.

– Наденька, я что-то не вижу здесь цен.

– Вам нужен прайс-лист? Я сейчас принесу, подождите, пожалуйста. – Она скользнула за белую крашеную дверь и через минуту появилась вновь, неся в руке стопочку сколотых листков. – Вот посмотрите.

Трегубец извлек из кармана очки, медленно водрузил их на нос и стал не спеша изучать содержание прайс-листа. «Однако неплохо живут эти современные художники, – подумал он про себя, пробегая глазами колонку цифр. – Полторы тысячи, две с половиной тысячи, три тысячи долларов…»

Стараясь разрядить возникшую паузу, девушка сама завела разговор:

– Если вас заинтересует какая-то конкретная работа, мы можем обсудить ее стоимость.

– Иначе говоря, вы хотите сказать, что у вас можно торговаться? – спросил Трегубец.

– Ну-у, да, – ответила Надя, вновь краснея.

– А что, хорошо идут дела у галереи?

– Мы не жалуемся, – ответила Надя. – Вас что-то заинтересовало?

– Д-да, пожалуй, – протянул Трегубец. – Ну, например, вот эта работа. – И он указал рукой на пейзаж, отдаленно напомнивший ему почему-то малых голландцев.

– А, это Терпухов, – сказала Надя. – Очень хороший художник из молодых. Сейчас посмотрим. – Она взяла из рук Трегубца прайс-лист и быстро перелистнула несколько страниц. – Вот она. Тысяча восемьсот.

– Это в долларах? – уточнил Трегубец.

– В условных единицах, – ответила Надя.

– Ну, не знаю, – задумался Василий Семенович.

– Нет, если вы точно хотите ее купить, мы можем немножко сбавить цену.

– Понимаете, – сказал Трегубец, – я вообще-то больше люблю антиквариат, настоящую старую живопись. Мне кажется, что дух времени, который живет в старых полотнах, он как-то притягателен, настоящий, что ли. А эти современные – они еще неизвестно, будут классиками, не будут…

– Я вас понимаю, – сказала девушка. – Конечно, более надежно покупать известные имена, но они и стоят дороже. А тут вы можете стать первооткрывателем замечательного мастера.

– Так то оно так, – сказал Трегубец, – да время у нас неспокойное. Старую картину всегда продашь, а эту, современную…

– Конечно, конечно. А что вы собираете?

– Да разное, – ответил Василий Семенович. – Живопись.

– Ну а какую живопись? – настаивала девушка.

– Вот авангард, – сказал Трегубец, вспоминая свой разговор с Сориным, – авангард русский я люблю.

– О, это очень дорого и очень редко попадается на рынке.

– А вы совсем не занимаетесь авангардом?

– Ну, я не знаю, это нам не по профилю. Может быть, вы со Светланой Алексеевной поговорите?

– А кто это Светлана Алексеевна?

– Это наш директор.

– А она сейчас здесь?

– Да. Хотите, я спрошу, может ли она вас принять?

– Сделайте одолжение, – сказал Трегубец.

Надя опять исчезла за крашеной дверью. На сей раз она отсутствовала уже несколько минут. Наконец, появилась вновь в сопровождении молодой дамы высокого роста с длинными светлыми волосами, одетой в строгий светло-серый костюм и такие же серые замшевые туфли.

– Добрый день. Я директор этой галереи, – сказала дама, – меня зовут Светлана Алексеевна.

– Очень приятно, – ответил Трегубец, – Аркадий Иванович.

– Надя мне сказала, что вы интересуетесь старым искусством.

– Да, есть такая страстишка у старика.

– Ну, полно, полно, какой же вы старик, – произнесла хозяйка галереи, стараясь польстить потенциальному клиенту.

– Ну, спасибо, спасибо, – ответил Трегубец.

– Вы ищете что-нибудь конкретное?

– Ну, разве сейчас можно найти что-нибудь конкретное. Сама жизнь наша неконкретная, – отшутился Трегубец. – Так, вообще что-нибудь из русского авангарда.

– И все же, что именно? Попова, Экстер, Эндер, Гончарова, «Бубновый Валет»…

– О, я не настолько разбираюсь в искусстве. Так, покупаю то, что нравится.

– Что же вам уже удалось купить?

– Да вот Шагала.

– Неужели подлинник? – заинтересовалась Светлана Алексеевна.

– Да, небольшая картиночка.

– И что же еще?

– Кандинского.

– Живопись? – подняла брови Горлова.

Василий Семенович понял, что вступил на скользкую почву.

– Нет, маленький рисунок.

– А экспертиза у вас есть?

– Вы имеете в виду бумаги, подтверждающие подлинность? – переспросил Трегубец. – Конечно, есть.

– Поздравляю вас, – сказала Светлана Алексеевна, – уже двух таких имен достаточно, чтобы в черный день обеспечить себя и свою семью.

– Надеюсь, что черный день наступит еще не скоро, – обезоруживающе улыбнулся Василий Семенович.

– Значит, вы пополняете свое собрание?

– Стараюсь по мере возможности. Можете мне посодействовать?

– Право, не знаю, – сказала Светлана Алексеевна. – Ну, пройдемте ко мне в кабинет. Наденька, сделай нам кофейку.

Через все ту же крашеную дверь они прошли в коридор за выставочным залом и, пройдя мимо двух железных дверей, за которыми, как подумал Трегубец, располагалось хранение галереи, оказались в небольшом, но очень уютном кабинете хозяйки. Журнальный стол, кресло, два маленьких дивана, телевизор, мини-бар, холодильник, компьютер на отдельном столике, – в общем, все то, что составляет сегодня интерьер процветающего офиса.

– Присаживайтесь, – сказала Светлана Алексеевна и указала рукой на диван.

– Благодарю, – ответил Трегубец и опустился на мягкое сидение.

Надя вместе с чашками кофе появилась бесшумно и так же бесшумно исчезла.

– Ну-с, – сказала Светлана Алексеевна, – смотрите. – И протянула Трегубцу небольшую пачку фотографий. – Это Куприн периода «Бубнового Валета», – стала давать она пояснения. – Вот это Судейкин, довольно редкий, один из вариантов «Балаганчика». Ну, это «Мир искусства» – вам не интересно, – пролистнула она пару карточек. – А вот Экстер, – показала она на фотографию темной картины, будто перечеркнутой синими и черными полосками.

– И сколько же стоит Экстер? – спросил Трегубец.

– Вот эта вещь, она, приблизительно, пятьдесят на семьдесят сантиметров по размеру, холст, масло.

– С подтверждением? – поинтересовался «потенциальный покупатель».

– Конечно, Третьяковская Галерея.

– И сколько же?

– Ну, мы можем обсудить цену отдельно. Изначально владельцы хотели тридцать тысяч.

«Боже мой!» – сказал про себя Василий Семенович. Уловив тень смущения на его лице, Светлана Алексеевна тут же произнесла:

– Вам кажется, что это дорого? Напрасно. На «Сотби» и «Кристи» такие вещи стоят куда дороже.

– Но мы же в России, – поправил ее Трегубец.

– Конечно, именно поэтому всего тридцать тысяч. Но если хотите, я могу поговорить о некотором снижении цены.

– Да, в принципе такая работа меня могла бы заинтересовать.

– Вы можете оставить свои координаты? – спросила Горлова.

– Давайте я лучше к вам загляну. Когда вы можете привезти работу?

– Ну, если вы серьезно намерены…

– Да-да, вполне серьезно, – прервал ее Василий Семенович.

– Тогда, пожалуй, послезавтра. Часика в два вас устроит?

– Вполне.

– Приезжайте прямо без звонка. Но, на всякий случай, я вам дам свою визитку. – И Горлова протянула Трегубцу маленький картонный квадратик.

– Спасибо. Очень рад был познакомиться. Надеюсь на плодотворное сотрудничество.

– Очень рада. Жду вас послезавтра в два, – сказала Светлана Алексеевна, поднимаясь вслед за Трегубцом.

– Всего доброго. Не провожайте, я найду дорогу.

– Ждем, – еще раз повторила она вслед удаляющемуся следователю.

Одевшись и выйдя на улицу, Василий Семенович задумался. «Что-то больно легко пошла она на контакт с совсем незнакомым человеком, – сказал он себе. – Все-таки тридцать тысяч – не игрушка, да и дела эти явно по документации не проходят. Не наивная же она, в конце концов, девочка, чтобы так доверяться первому встречному. Что-то здесь не так. Но на встречу пойти необходимо».

ГЛАВА 6

На следующее утро, когда Лена ушла на работу, Сорин скоро позавтракал, с удовольствием выкурил пару сигарет под чашку кофе и выбежал из дома к телефону-автомату. С «Мариотт-отелем» его соединили быстро.

– Где ты пропадал? – спросила Люси.

– Дела, дела. Однако все налаживается.

– Что налаживается?

– Все как мы договаривались. Расскажу тебе при встрече.

– Подъедешь ко мне?

– Ни в коем случае. Давай-ка быстренько собирайся, выходи из гостиницы и иди по своей стороне в сторону Кремля. Надеюсь, представляешь, где Кремль?

– Да, это я уже знаю, – сказала Люси.

– Отлично. Может быть, ты даже знаешь, где Пушкинская площадь?

– Только по карте, я купила здесь план.

– В этом нет ничего сложного. Двигайся по своей стороне к центру и минут через пятнадцать ты уже будешь на ней. Там, прямо на площади, стоит памятник Пушкину, нашему великому поэту.

– Я не такая дремучая, – засмеялась девушка, – и вашего Пушкина знаю.

– Через сорок минут я буду тебя там ждать. Успеешь?

– Конечно.

– Вот при встрече и поговорим.

Сорин повесил трубку и, подойдя к краю тротуара, принялся ловить такси. Ему повезло: почти сразу же перед ним притормозила зеленая «девятка».

– В центр, на Пушку, – сказал Андрей.

– Стольник, – лениво произнес водитель.

– Однако!

– Как хочешь, – ответил шофер и собрался уже двигать машину с места.

– Хорошо, хорошо, поехали, только быстро.

Доехали практически без опоздания. Люси тоже не подвела, и, вылезая из такси, Андрей увидел ее стройную фигурку.

– Привет. Давно ждешь? – спросил он.

– Да вообще не жду, только что подошла.

– Ну и чудно. Пошли на бульвар, а заодно и прогуляемся и я тебе все расскажу.

Оказавшись на бульваре, они медленно побрели в сторону Никитских ворот, и Андрей, как мог коротко, поведал Люси обо всех своих приключениях.

– Ну, вот, – подытожил он. – Теперь ты понимаешь, что, во-первых, у меня на хвосте полиция, которой все великолепно известно и про картины, и даже про место, где я сейчас живу, а во-вторых, за мной охотится мафия. Это неприятное. Теперь о хорошем. Полицейский, который меня вычислил, тоже отчасти у меня в руках, поскольку действует явно на свой страх и риск. Бандиты же, в отличие от полицейского, не знают моего точного местонахождения, и это дает мне фору во времени. Кроме того, паспорт, необходимый для выезда из страны, у меня есть.

– Кстати, хорошо, что напомнил, – прервала его Люси, – я еще в Лондоне удивилась, когда выкупала билеты в Москву. Почему у тебя в паспорте совсем другое имя? Игорь, кажется?

– Все правильно, – засмеялся Сорин, – Игорь Борисович Косолапов. Это его паспорт. Ты не волнуйся, господин Косолапов не в претензии. Он умер. И слава Богу, вот он был настоящий бандит. А паспорт и картины, собственно, мне достались от него случайно. Так уж вышло, что мы похожи. Эта-то схожесть и позволяет мне шастать через границу под чужим именем. Иначе меня давно либо в тюрьму упрятали, либо просто пристрелили. А так живой и с паспортом. Более того, у меня уже даже есть путевка и билет. Вот, посмотри, – и он показал ей билетную книжечку «Аэрофлота». – Вылет через три дня. Следовательно, за это время ты, кровь из носу, должна раздобыть билет именно на этот рейс. Поняла меня?

– Конечно, поняла.

– Вещи я передам тебе уже в аэропорту. Так надежнее, не правда ли?

– Как ты хочешь, – улыбнулась Люси.

– Именно так я и хочу. Да, вот еще что. Встречаться до отлета мы с тобой не будем. И звонить я тебе тоже, пожалуй, не стану – не хочу лишнего внимания ни к твоей, ни к своей персоне.

– Конечно, – сказала девушка.

– Ты старайся вести себя максимально обыденно, не выделяться.

– А я так себя и веду. Сегодня, вот, поеду в Третьяковскую галерею с экскурсией.

– Замечательно, повысишь свой культурный уровень, – засмеялся Сорин.

– Мне правда это интересно, – сказала Люси.

– Обедай, по возможности, в гостинице, – продолжал Андрей, – и вообще старайся одна никуда не ходить.

– А что, если я не сумею достать билет на этот рейс?

– Ты просто обязана это сделать, у тебя есть время.

– Ну хорошо, хорошо, постараюсь, – успокоила она Сорина.

– Пойми, – продолжал он, – нам осталось совсем немного, но эти последние дни – самые важные. Мы нигде и никак не должны проколоться.

– Да не суетись ты, – успокаивала его девушка.

– В Лондоне-то было поспокойней. Сейчас самый главный этап.

– Это ты так думаешь, – рассудительно сказала Люси. – Я думаю, самое главное начнется в Берлине.

– Там, по крайней мере, мы будем далеко от московской полиции и бандитов.

– Дай-то Бог.

– Номер рейса запомнила или записать? – еще раз переспросил Андрей.

– Запомнила, запомнила.

– Значит, увидимся в аэропорту. Все. Извини, я вынужден тебя здесь бросить. Назад дорогу найдешь?

– Мне не пять лет, и это не первая чужая страна, в которую я приезжаю, – ответила Люси.

– Тогда до встречи. – Андрей чмокнул Люси в щечку, чуть приобнял и вновь распрощался с ней на несколько дней.

Утро этого же дня для Василия Семеновича Трегубца началось несколько нервно. Он слегка повздорил с женой из-за пересоленной яичницы, поданной ему на завтрак, затем, завязывая ботинки, порвал шнурок и вынужден был переставлять шнурки из других ботинок, выйдя из дома понял, что забыл зажигалку, да плюс ко всему по дороге на работу вдруг почувствовал, что путешествует не один. Собственно, мысль эта пришла ему в голову уже при входе в Управление и, прокручивая в голове свой маршрут, он недовольно морщился, все пытаясь понять, действительно ли за ним был хвост или ему только почудилось. Если был, то откуда? На работе вроде бы все пока в порядке, никакой внутренний отдел им не интересуется, по крайней мере, никаких сигналов ни от коллег, ни от начальства не поступало. Пакин или коллеги Пакина, задумавшиеся, почему их сотрудник два раза подряд встречается с представителем МВД? Вероятно, но в очень малой степени. Какие-нибудь очередные урки? Он подумал о делах, которыми занимался в последнее время. Да нет, люди все серьезные, вряд ли кому в голову придет ходить за ним от дома на работу или прессинговать, то есть следить в открытую. Наверное, все-таки почудилось. «Нервы ни к черту, старею», – сказал себе Трегубец.

Готовясь к встрече со Светланой Алексеевной, он уже дома покопался в редких для его библиотеки альбомах по искусству и кое-что нашел. А кроме того, решил еще раз заглянуть в отдел, занимающийся антикварами. Поэтому, бросив портфель в кабинете, он запер дверь и отправился на другой этаж.

– Здорово, орлы, – поприветствовал он весело коллег. – Много жуликов поймали, много картин нашли?

– А тебе что за дело? – в тон ответили бойцы антикварного фронта.

– Да так, зашел проведать. Может, научите чему, как в этих ваших иконах да картинах разбираться.

– Что, подработать решил? – хохотнул один из сидевших в кабинете.

– Да, зарплаты нашей не хватает, вот, решил податься в черный антикварный бизнес.

– Ну-ну, с чего начать думаешь?

– Да вот, пришел в ножки кланяться, за консультацией. Научите меня, старого дурака, как подделку от подлинника отличать.

– Василий Семенович, серьезно?

– Ну, серьезно – несерьезно, спор у меня вышел со знакомым. Вот не понимаю я этой механики. Как все эти собиратели прекрасно определяют подлинность-то? Может, им фальшивку какую предлагают?

– Для этого экспертиза существует. Понимаешь, Семеныч, решил какой-нибудь человек свою картину продать не через магазин или галерею, а так, приятелю, скажем…

– Ну?

– А приятель, конечно, просто так деньги платить не станет. Ему же знать нужно, настоящая вещь или нет. И говорит он владельцу: «Неси-ка ты, друг ситный, картину свою в Третьяковскую галерею, искусствоведам. Они там ее посмотрят, проверят. Если настоящая она, то есть написана тем автором, чья подпись на холсте указана, то дадут тебе там бумажечку такую, подтверждающую подлинность произведения». Вот сия бумажечка, Семеныч, и называется «экспертиза».

– Ну, хорошо. А если, скажем, владелец этот не владелец вовсе, а попер вещичку?

– О-о, для этого мы и существуем. По любой краже из музея или из частного собрания информация к нам стекается. А мы ее, в свою очередь, в ориентировку по всем музеям отправляем. Так что, если с краденой картинкой кто-нибудь придет, музейщики сразу нам звонят и мы этого мерзавца – на кичу.

– Ну, допустим, – сказал Трегубец. – А вот как понять-то, сколько чего стоит.

– Да ты и впрямь решил коллекцию собирать.

– Да я, ребят, серьезно. Ведь действительно, деньги-то безумные там крутятся, я слыхал.

– Ну, безумные – не безумные, но большие. Чтобы цены определять, существуют люди разные, галерейщики, к примеру, а у них – каталоги аукционов «Сотби», «Кристи», слыхал про такие?

– Ну, что-то краем уха, – ответил Трегубец.

– Вот-вот. Берут торговцы и владельцы каталог и смотрят. Ну, к примеру, Саврасов: продавался он в последнее время на аукционах или не продавался. Если продавался, то по какой цене, и так далее.

– Хорошо, а в среднем сколько они там все стоят, картины-то эти?

– Так Семеныч, все ж зависит – сам знаешь от чего!

– Вот я слышал, что самое дорогое – это авангард русский.

– Смотри, что-то петришь в нашем деле! – опять развеселились сотрудники. – Это правда, Семеныч, не обманули тебя. Дорогущее это дело, русский авангард: и сотни тысяч долларов, и миллион может стоить.

– Неужто миллион? А вот, скажем, видел я картинку в альбоме художницы такой – фамилия у нее заковыристая…

– Это кто же? Попова, что ли?

– А что, есть Попова?

– Да, была такая знаменитая художница.

– Не, не Попова. Как же она? На «э»…

– А, это, наверное, Экстер.

– Во-во, Экстер. Дорогая она?

– Ой, дорогая, Василий Семенович, тебе за всю жизнь таких денег не заработать.

– Я серьезно, мужики. Сколько, к примеру, может стоить?

– Смотря что: живопись или графика.

– Ну, а если живопись?

– И сто тысяч может, и сто пятьдесят может, а может и двести стоить. От многих причин зависит.

– Ну, а тридцать может?

– Нет, Семеныч, вот тридцать как раз и не может. А что это ты Экстер заинтересовался? До тебя, что ли, тоже слухи дошли?

Тут настала пора удивиться Трегубцу:

– Какие слухи?

– Да про ограбление.

– Какое ограбление, ребята?

– Да ладно, ты из себя целку-то не строй, в одном же Управлении работаем.

– Нет, ребят, я серьезно ни о каком ограблении не слышал.

– Вон, у Вальки. Валь, покажи ориентировочку.

– Пожалуйста, – сказал тот, кого назвали Валькой, и полез в стол за бумагами. – Вот. Две недели назад на Садово-Самотечной улице ограблен и убит коллекционер Загоруйко. Как удалось установить, из квартиры вышеупомянутого коллекционера похищены – так, смотрим, – полотно Айвазовского, два эскиза Бакста… А, вот, Экстер! «Беспредметная композиция», датированная началом двадцатых годов, проходившая экспертизу в Третьяковской галерее в 1994 году. Вот, полюбуйтесь, – и он протянул Василию Семеновичу цветной ксерокс.