Текст книги "Василий Теркин"

Автор книги: Петр Боборыкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 39 страниц)

XI

Чурилин вкатился и у двери доложил:

– Приказали кланяться и благодарить… Очень рады.

Прислали пролетку. Сами хотели ехать, да у них нога ушиблена, – не выезжают.

Теркин сидел у стола за самоваром, вместе с Хрящевым, в первой, просторной комнате квартиры, нанятой приказчиком Низовьева, уехавшим рано утром встречать его на ближайшую пароходную пристань. Для всех места хватило. Вдова-чиновница отдавала весь свой домик; сама перебиралась в кухню.

Чурилин вернулся от предводителя Зверева. Теркин, накануне перед тем, как лечь спать, рассудил это сделать.

Этот «Петька» был все же его товарищ. Может, он теперь – большая дрянь, но следовало оказать ему внимание, как местному предводителю.

– Что ж, он лежит?

– Я сам не видал их, Василий Иваныч, они с человеком высылали сказать.

Обернувшись к Хрящеву, пившему чай с блюдечка, Теркин сказал вполголоса:

– Товарищ мой по гимназии… Здешний предводитель.

– Прикажете приготовить одеться? – спросил Чурилин.

– Приготовь.

Карлик вынырнул в дверь.

Хрящеву Теркин охотно бы рассказал в другое время про свои школьные годы. С ним ему удобно и легко. Такого

"созерцателя" можно приблизить к себе, не рискуя, что он «зазнается». стр.381

– Антон Пантелеич! Вы продолжайте пить чай с прохладцей, – сказал он, вставая, – а я оденусь и поеду. К обеду должен быть Низовьев, и подъедет господин Первач… Вот целый день и уйдет на них. Завтра мы отправимся вместе в имение того помещика… как бишь его… Черносошного… владельца усадьбы и парка.

– К вашим услугам, – кротко выговорил Хрящев и неторопливо стал обмывать блюдечко в полоскательной чашке.

"Может, и врет Зверев, – думал Теркин, одеваясь в другой комнате, – сказывается больным, соблюдает свое предводительство… Увидим!"

Пролетка ждала его на дворе у крыльца. Извозчиков в городе не было; но ему не очень понравился этот вид любезности. От «Петьки» он не желал вообще ничем одолжаться. Чувство гимназиста из мужицких приемышей всплыло в нем гораздо ярче, чем он ожидал.

Записку Звереву он написал сдержанно, хотя и на «ты»; сказал в ней, что желательно было бы повидаться после десяти с лишком лет, и не скрыл своего теперешнего положения – главного представителя лесной компании.

"С таких, как Петька, – думал он дорогой, – надо сразу сбивать форс; а то они сейчас начнут фордыбачить".

Зверев занимал просторный дом на углу двух переулков, немощеных, как и весь остальной город.

Теркина встретил в передней, со старинным ларем, мальчик в сером лакейском полуфрачке, провел его в гостиную и пошел докладывать барину.

– Проси! Проси! – раздался из третьей угловой комнаты голос, который Теркин сейчас же узнал.

Та же шепелявость, только хрипловатая и на других нотах; лицо его школьного товарища представилось ему чрезвычайно отчетливо, и вся его жидкая, долговязая фигура.

В кабинете хозяин лежал на кушетке у окна, в халате из светло-серого драпа с красным шелковым воротником.

Гость не узнал бы его сразу. Голова, правда, шла так же клином к затылку, как и в гимназии, но лоб уже полысел; усы, двумя хвостами, по-китайски, спускались с губастого рта, и подбородок, мясистый и прыщавый, неприятно торчал. И все лицо пошло стр.382 красными лишаями. Подслеповатые глаза с рыжеватыми ресницами ухмылялись.

– А!.. Теркин!.. Ты ли это?.. Скажите, пожалуйста!

Зверев приподнял немного туловище, но не встал.

– Извини, брат, не могу… Оступился… Ломит щиколку…

Он протянул к нему свои небритые щеки, и они поцеловались.

– Скажите, пожалуйста!.. Садись! В наши края…

Слышал!.. Рассказывали… Ты, брат, говорят, миллионами ворочаешь… Дай-ка на себя поглядеть…

Тон был возбужденный, но большой радости – видеть товарища – в нем не слышалось… Теркину тон этот показался хлыщеватым и почти нахальным, и он сейчас же решил дать приятелю отпор.

– А ты, – сказал он, оглядывая его в свою очередь, – в почетных обывателях состоишь?

– В обывателях? – переспросил Зверев и брезгливо повел ртом. – Обывателями, брат, мещан да посадских зовут.

– Извините, ваше благородие, – ответил Теркин и поглядел на него, как бывало в гимназии, когда он ему приказывал что-нибудь и приговаривал: "ежели не сделаешь, будет тебе лупка генеральная".

Зверев вспомнил этот взгляд, обидчиво усмехнулся и выпятил нижнюю губу.

– А ваше степенство в почетных гражданах состоит?

– Так точно, – ответил в тон Теркин.

– Значит, выплыл!.. А я слыхал как-то… давно еще… будто ты туда попал… в места не столь отдаленные.

– Нет, милый друг, не хочу отнимать ваканций у вашего брата.

– Это как?

Зверев весь выпрямился, и щеки его густо покраснели.

– Да так!.. У вас-то в губернии, – небось знаешь всю историю, – проворовались господа сословные директоры.

– Проворовались! Проворовались!.. Как ты выражаешься!

– Так и выражаюсь. Им прямая дорога по казанскому тракту или на пароходе-барже, под конвоем. стр.383

– Не знаю, брат, не знаю!.. Это все газетчики, мерзавцы! Везде они развелись, как клопы.

– Да тебе что же обижаться… Ты ведь к банку не причастен?

– Еще бы!

Лицо Зверева начало подергивать. Теркин поглядел на него пристально и подумал: "наверняка и у тебя рыльце в пуху!"

– Скажи-ка ты мне лучше, любезный друг, есть ли у вас в уезде хоть один крупный землевладелец из живущих по усадьбам, который не зарился бы на жалованье по новой должности, для кого окладишко в две тысячи рублей не был бы привлекателен?.. Небось все пойдут…

– Я не собираюсь.

– А другие?

– Понятное дело, пойдут.

– Даже все мировые судьи, хотя их званию и нанесен, некоторым образом, афронт…

– К чему ты это говоришь?

– А к тому, что вы, господа, все о подъеме своего духа толкуете… Какой же тут подъем, скажи на милость, ежели ни у кого верного дохода в три тысячи рублей нет?.. И велика приманка – жалованье, какое у меня лоцман получает или мелкий нарядчик!..

– Вон ты как! Очень уж, кажется, зарылся ты в капиталах… Это даже удивительно! – Зверев начал брызгать слюной. – Просто непонятно, как ты – Теркин – да в таких делах? Знаешь, брат, пословицу: от службы праведной…

– Не наживешь палаты каменной? Праведником и не выдаю себя; но между нашим братом, разночинцем, и вами, господами, та разница…

– Слыхали! Слыхали!.. – закричал Зверев и замахал руками. – Уволь от этих рацей!.. Ну, ты в миллионщики лезешь, с чем и поздравляю тебя; нечего, брат, важничать… Нигилизм-то нынче не в моде… Пора и честь знать…

Теркин чуть было не крикнул ему, как бывало в гимназии: "молчи, Петька!.."

– Ладно, – выговорил он с усмешкой, – ваше высокородие волновать не буду… Ведь ты как-никак первая особа в уезде; а я – представитель общества, приобретающего здесь большие лесные угодья. Может, и сам сделаюсь собственником… стр.384

– Покупаешь имение? Ты?

– Погляжу!.. А пока Низовьев продает нам всю свою дачу под Заводным.

– Знаю! А Черносошный продает?

– Прямых предложений еще не делал.

– Все ваша компания съест…

– За этим и покупаем, чтобы не давать вашему брату расхитить.

– Тоже нашлись благодетели!

Зверев недосказал, спустил обе ноги с кушетки, поморщился, должно быть от боли, потер себе лысеющий лоб, взглянул боком на Теркина и протянул ему руку.

– Вася!.. Что ж это мы… Больше десяти лет не видались и сейчас перекоряться… Это, брат, не ладно. – Он поглядел на полуотворенную дверь в следующую комнату. – Пожалуйста… притвори-ка.

Теркин притворил дверь и, когда сел на свое кресло, подумал:

"Сейчас будет просить взаймы".

XII

– Вася!.. Тебя сам Бог посылает! Спаси!

Зверев взял его руку, и Теркину показалось, что он как будто уж хотел приложиться к ней своими слюнявыми губами.

– Что такое?.. Не пугай!..

Лицо Зверева передернула слезливая гримаса. Глаза покраснели. Он, казалось, готов был расплакаться.

– Скажи толком!

Прежний гимназист «Петька» был перед ним, – все тот же, блудливый и трусливый, точно кот, – испугавшийся вынутого им жребия – насолить учителю Перновскому.

Жалости Теркин к нему не почувствовал, хотя дело шло, вероятно, о чем-нибудь поважнее перехвата тысячи рублей.

– Ведь мы товарищи! – Зверев взглядывал на него красными глазами, уже полными слез. – Вместе из гимназии выгнаны…

– Ну, об этом тебе бы можно и не упоминать.

– Я тебя не выдавал!.. Ты хочешь сказать, что за меня сцепился с Трошкой… На это твоя добрая воля была!.. Вася! Так не хорошо!.. Не по-товарищески!.. Что тебе стоит? Ты теперь в миллионных делах… стр.385

– Чужих, не собственных.

– Спаси!.. – воскликнул Зверев и опустился на кушетку.

– Хапнул н/ешто? – почти шепотом спросил Теркин. -

Сядь… Расскажи, говорят тебе, толком. Дура голова!

Это товарищеское ругательство: "дура голова" – вылетело у Теркина тем же звуком его превосходства над «Петькой», как бывало в гимназии.

– Что ж ты… пытать меня хочешь? – хныкающим фальцетом отозвался Зверев, присаживаясь на край кушетки. – Удовольствие тебе разве доставит – знать всю подноготную? Ты протяни руку, не дай товарищу дойти до… понимаешь, до чего?

– Это все, брат, разводы. Одно дело – беда, другое – залезание в сундук. Я ведь про тебя ничего не знаю… какие у тебя средства были, как ты с ними обошелся, на что проживал и сколько… У родителей-то, кажется, хорошее состояние было?

– Мало ли что было!.. И теперь у меня и усадьба, и запашка есть, и луга, и завод.

– Какой?

– Винокуренный.

– Лесная дача есть?

– Есть… Только это все…

– Разумеется, в залоге?

– У кого же не в залоге?

– Пытать я тебя не желаю, любезный друг. Но и в прятышки тебе, Петр Аполлосович, не полагается играть со мною. Должно быть, по твоей должности…

– А просто разве нельзя зарваться? – крикнул Зверев и вскинул руками. – Ну, да! жил широко.

– В этой дыре?

– И в этой дыре… у себя в деревне… в губернии, за границей…

– Ты женат?

– Еще бы!

Тут он рассказал Теркину про свою женитьбу на «разводке», и сколько ему это стоило, и сколько они вдвоем прожили в каких-нибудь три-четыре года, особенно с тех пор, как он попал в предводители. Жена его в ту минуту была в имении… Но до полного признания он все еще не доходил. Он как будто забыл уже, с чего начал. стр.386

– Как же тебя спасать? – спросил Теркин, прохаживаясь по кабинету. – Проценты в банк внести?.. Или по векселям?.. И сколько?..

Зверев одним духом крикнул:

– Что тебе стоит сорок тысяч каких-нибудь?

– Сорок тысяч! – подхватил Теркин. – Так, здорово живешь… Во-первых, милый друг, если бы у меня в настоящий момент были собственные сорок тысяч свободных, я бы им нашел употребление… Я кредитом держусь, а не капиталом.

– Ты имение сам хочешь купить, сейчас говорил…

– Наличных у меня нет… На компанейские деньги, быть может, приобрету кое-что… Так за них придется платить каждый год…

– В твоих руках не десятки, а сотни тысяч! Для себя можно перехватить, а товарища спасти – нельзя. Эх, брат Теркин! Понимаю я тебя, вижу насквозь. Хочешь придавить нашего брата: пусть, мол, допрежь передо мной попрыгает, а мы поломаемся! У разночинца поваляйся в ногах! Понимаю!..

Он – весь красный – брыкал слюнявыми губами, хотел встать и заходить по комнате, но боль в щиколке заставила опять прилечь на кушетку.

– Вздор все это! – строго остановил его Теркин.

Но когда Зверев начал горячиться, его товарищ также припомнил себе свое недавнее прошлое… Ведь и он пошел на сделку, и его целый год она тяготила, и только особенной удаче обязан теперь, что мог очистить себя вовремя как бы от участия в незаконном присвоении наследства.

Давно не всплывал перед ним образ Калерии… Тут и вся сцена в лесу, около дачи, промелькнула в голове… как он упал на колени, каялся… Разве он по-своему не хапнул, как вот этот Зверев?

– Не брыкайся! – сказал он мягче, борясь с чувством гадливости, почти злорадства, к этому проворовавшемуся предводителю; что тут была растрата – он не сомневался. – Позволь, брат, и мне заметить, продолжал он в том же смягченном тоне. – Коли ты меня, как товарища, просишь о спасении, то твои фанаберии-то надо припрятать… Отчего же не сказать: "так, мол, Вася, и так – зарвался…" Нынче ведь для этого особые деликатные выражения выдуманы.

Переизрасходовал-де! Так веду? И чьи же это деньги были? стр.387

– Разные, – тихо выговорил Зверев. – Всего больше опекунских…

– Сиротских? – переспросил Теркин, и это слово опять вызвало в нем мысль о деньгах Калерии.

– Разные… Больше двадцати тысяч земских… Тоже тысяч около шести школьных…

– И школ не пощадил?

– Так ведь я не без отдачи… Ну, передержал. Каюсь!.. Но взыскания на меня все-таки не было бы… Мне следовало дополучить за перевод заклада в дворянский банк.

– Что ж ты не покрыл этими деньгами растраты?

– Другие долги были. Но все это обошлось бы… да и было покрыто.

– Как покрыто? Из-за чего же ты бьешься-то в настоящую минуту? Что это, брат? – резко воскликнул Теркин. – Ничего не поймешь у тебя!

– Ты слышал что-нибудь про наш банк?

– Слышал.

– Ну…

Зверев опустил голову и стал говорить медленно, глухо, качаясь всем туловищем.

– В прошлом году до губернского предводителя дошло… Меня вызвали… Директор/а – свои люди… Тогда банк шел в гору… вклады так и ползли… Шесть процентов платили… Выручить меня хотели… До разбирательства не дошло, до экстренного собрания там, что ли… По-товарищески поступили.

– И внесли за тебя?

– Внесли.

– Это из банковских-то денег? Ловко!.. Стало, и господ вкладчиков, не спросясь их, прихватили?

– Иначе как же? Я расписку дал.

– И только?

– Закладывать мне нечего было… Не две же шкуры с меня драть?..

– По такой расписке ты мог с прохладой выплачивать по конец живота своего.

– И все бы обошлось, Вася.

– Даже и при новом составе директоров?

– Свой же брат будет… Не случись беды…

– Здорово поймались?

– Что ж!.. Я тебе все скажу… Им теперь не уйти живыми… Прокуратура вмешалась… На вкладчиков паника!.. стр.388

– Стало, слухи-то верные. А ты сейчас газетчиков ругал.

– Я не судья!.. Все дело в панике… Будут их учитывать… Не отвертятся на этот раз. Партия есть… либералы, обличители. Доберутся до моей расписки… Где же я возьму?.. Пойдут допытываться. Ты понимаешь, все заново поднимут и разгласят.

Зверев не договорил, закрыл лицо ладонью и прошептал:

– Видишь, каково мне.

– Вижу, – проговорил Теркин, вставая. – Могло быть и хуже.

– Как хуже?

– Известно как. Тебя господа раз спасли, хоть и на чужой счет. Теперь ты – должник банка… Платить надо, зато сраму меньше.

– То же самое, то же самое! – крикнул Зверев. Все выведут на чистую воду.

– Ничего не понимаю! – перебил Теркин. – Ты путаешь!

Выходит – ты во второй раз передержал по должности: сначала по земской службе, а потом по предводительской… Ведь да?.. Не лги!

– Да, – плаксиво протянул Зверев.

XIII

Мальчик приотворил осторожно дверь и доложил:

– Петр Аполлосович, господин Первач приехали…

Спрашивают, здесь ли вот они, – мальчик указал головой на Теркина, – и просят позволения войти.

– Ты его знаешь? – спросил Теркин Зверева.

– Знаю немного. А у тебя дел/а с ним?

– Пока еще нет. Он – таксатор у Низовьева.

– Эк, приспичило!

Зверев махнул рукой.

– Если не желаешь – я к нему выйду, – сказал вполголоса Теркин, внутренне довольный тем, что им помешали.

– Они говорят, – добавил мальчик, – что имеют письмо к вам, Петр Аполлосович, от Ивана Захарыча Черносошного.

– Проси!

Мальчик вышел. Протянулось молчание. стр.389

Теркин отошел к письменному столу и стал закуривать папиросу. Он делал это всегда в минуты душевного колебания. Спасать Зверева у него не было желания. Даже простой жалости он к нему не почувствовал. Но с кем не может случиться беды или сделки с совестью? Недаром вспомнилась ему Калерия и ее «сиротские» деньги. Только беспутство этого Зверева было чересчур противно. Ведь он два раза запускал руку в сундук. Да и полную ли еще правду рассказал про себя сейчас?..

Зверев вытянулся на кушетке, пригладил рукой волосы, поправил узел шелкового шнура на халате, и брезгливая мина появилась опять на его влажных губах, когда вошел в кабинет таксатор.

Его красивая голова, улыбка, франтоватость – не понравились Теркину.

Первач подошел сначала к хозяину, подал письмо, довольно фамильярно пожал руку и спросил звонким вибрирующим голосом:

– Ногу зашибли?.. Инвалидом?..

И, не дожидаясь ответа, повернулся на каблуке и и скользнул в сторону Теркина.

– Василий Иваныч!.. С приездом… Прошу любить и жаловать… Таксатор Первач. Павел Иларионыч Низовьев только что приехал с пристани. Я от него. Ждет вас к завтраку.

– Очень рад, – ответил суховато Теркин, подавая ему руку.

– Павел Иларионович и меня пригласил… если не буду лишним.

– Почему же…

– Вы уже изволили ознакомиться с дачей?

– Объезжал вчера.

Первач присел к нему, вынул папиросницу и попросил закурить.

Его манеры также не понравились Теркину.

"Из молодых, да ранний", – подумал он и поглядел в сторону Зверева.

Тот прочитывал письмо уже во второй раз. Внезапная краснота его небритых щек показывала, как оно взволновало его.

– Вы, – окликнул он Первача, – прямо из Заводного?

Сегодня?

– Вчера к ночи приехал… Иван Захарыч и сам хотел быть, да его что-то задержало. стр.390

– Отчего же вы вчера же не доставили мне письма? – раздраженно спросил Зверев.

– Слишком поздно было, Петр Аполлосович. Не хотел вас беспокоить.

– Напрасно.

– А что такое? – спросил Теркин, подходя к кушетке.

Взглядом Зверев показал ему, что не хочет говорить при

Перваче.

– Такая гадость!.. Не могу двинуться.

– Что-нибудь экстренное? Послать депешу? Я к вашим услугам, – вмешался Первач.

– Не беспокойтесь.

– Не хочу быть лишним… Я свою миссию исполнил.

Обращаясь к Теркину, Первач досказал:

– Павел Иларионыч будет ждать вас до часу дня… Имею честь кланяться.

Он пожал руку им обоим и с легким скрипом своих щеголеватых ботинок вышел.

– Вася! – возбужденно окликнул Зверев и задвигался на кушетке. – Иван Захарыч Черносошный… просит переговорить с тобою… о продаже его леса и усадьбы с парком… Он мне близкий человек… жалеет меня. Я с тобой хитрить не стану… Ежели продажа состоится, а ему она нужна, он готов поделиться со мною.

– Комиссию предлагает? Куртаж?

– Я не купчишка! Куртажу я не возьму!..

– Не возьмешь? – протянул Теркин и рассмеялся в нос, что у него выходило резко и чего он сам в себе не любил.

– Не смей надо мной издеваться, Васька! – вдруг закричал Зверев, весь пылающий. – Человек всю душу перед тобой вылил… А ты вон как!.. Кровь-то сказалась!..

Недаром, должно быть…

Губы Зверева стали брызгать слюной. Позорящее слово, какое бросали Теркину в гимназии, могло прозвучать.

– Что недаром? – строго перебил Теркин и пододвинулся вплоть к кушетке. – Слушай, Петька! В твоем положении нечего фордыбачить и барские окрики давать. Я – подкидыш, незаконный сын какой-нибудь солдатки или раскольничьей девки – ты ведь этим желал меня унизить? Мне, стало, и Бог простит, коли стр.391 я всякими правдами и неправдами кубышку себе здоровую сколочу… Однако, брат, с совестью я хочу в ладах быть: от нее никуда не уйдешь. Ты мне сейчас исповедовался?.. В двух растратах повинился? Я не просил тебя; твоя добрая воля была. Изволь, и я тебе кое в чем повинюсь.

– Не надо мне! Не интересуюсь!..

– Нет, выслушай! – Теркин присел на край кушетки. – И я два года тому назад раздобылся деньгами, которые и совсем мог себе присвоить без отдачи, зная, что эти деньги, по закону и по совести, не принадлежат тому, кто мне их ссудил. Вот и все… Выдал я на них документ. Как это по-вашему, по-нынешнему, выходит?

Дело, кажись, самое чистое. А оно меня стало так мозжить, что я без надобности повинился в нем, не совладав с совестью… Очистил себя, раньше срока отдал эти деньги. И вот до сих пор меня нет-нет, да и всколыхнет, как подумаю, что этот самый заем дал мне ход; от него я в два года стал коли не миллионщиком, каким ты меня считаешь, так человеком в больших делах.

– Поэтому ты и рад, что можешь меня, человека благородного, придавить бревном? – взвизгнул Зверев.

– Не мели вздору! – глухо оборвал его Теркин. Из-за чего я тебя стану спасать?.. Чтобы ты в третий раз растрату произвел?.. Будь у меня сейчас свободных сорок тысяч – я бы тебе копейки не дал, слышишь: копейки! Вы все бесстыдно изворовались, и товарищество на вере у вас завелось для укрывательства приятельских хищений!.. Честно, мол, благородно!.. Вместо того чтобы тебя прокурору выдать, за тебя вносят! Из каких денег? Из банковских!.. У разночинца взять? Ха-ха!

Смех Теркина оборвался. Он встал и заходил по комнате.

– Что вы из своих угодий делаете? Из-за вашего беспутства целый край обнищает, ни воды в Волге, ни лесу по ее берегам не будет через пять или десять лет…

– Скажите, пожалуйста! – взвизгнул опять Зверев. – Он,

Василий Теркин, – спаситель отечества своего!.. Не смеешь ты это говорить!.. Не хочу я тебя слушать!.. Всякий кулак, скупщик дворянское имение за бесценок прикарманит и хвалится, что он подвиг совершил!.. Не испугался я тебя… Можешь донос на стр.392 меня настрочить… Сейчас же!.. И я захотел в нынешнем разночинце благородных чувств! Пускай меня судят…

Свой брат будет судить!.. Не дамся я живой!.. Лучше пулю пущу в лоб…

– Как благородный человек!.. Да и на это вряд ли пойдешь!.. Я тебя знаю. Храбрости не хватит!

Теркин сдержал себя. Он взялся за шляпу и стал посредине кабинета.

– Я – твой гость в настоящую минуту, Петр Аполлосович. И тебе, как благовоспитанному представителю высшего круга людей, не полагалось бы так вести себя с гостем. Следовало бы тебя за это проучить. Да считаться с тобой мне не пристало. Если бы ты сам не признался в твоих операциях с чужим сундуком, я бы не стал молчать о них. Месяц-другой пройдет – и все грамотные узнают из газет, как вы здесь промеж себя хозяйничали… Я еще никогда лежачего не бил. И ни перед кем не кичился своей честностью… Но будь ты мой брат родной – я бы тебя спасать не подумал. Прощенья просим, ваше высокородие!.. Застрелиться всегда успеете. Вас целая компания будет, – в острог угодите, так, по крайности, не скучно… Повинтить еще и там можете!..

Что-то ему крикнул вслед Зверев, но он не слыхал.

Только на улице Теркин одумался и тут же выбранил самого себя.